Цесариус обреченный... 2

 "Цесариус" обреченный... (2)

  Продолжай-продолжайте, - сказал Константин старшему смотрителю корабельного музея, макнул кончик сигары в уже остывший кофе, воткнул в уголок рта, затянулся, пустил вверх струю дыма  и заложив ногу за ногу откинулся в кресле.
  «Желтые зубы, чахоточный кашель, отхаркиваться начал – никуда не годится. Отрава… все до единой… в море. Завтра, нет, завтра трудней день».
  - Чего замолчали гер Фердинад?
  - Боюсь, позволю себе лишнего.
  - Уже, - сказал Константин.
  Смотритель взял со стола бутылку коньяка, откупорил, налил пол стакана и выпил.
 - Не называйте меня так. И графом Фердюа больше не называйте, и бароном Штутгартом, и принцем Магандалбой, и этим, как его?.. Я вас раскусил. Завидуете моему титулу, вот и передразниваете. Только ведь под своими дырявыми панталонами, чужого благородства не спрятать. Кто вы есть – торгаш, выскочка, калиф на час. 
  «Совсем сдал старик. Такой деликатный, умный, а храбрый какой и нате. Страшно ему. Это от страха он столько хлебает. Недели две не сохнет. Ну а вы то граф почему не сошли, на что надеялись?»
  Картограф окинул взглядом весь зал. «Старшие», почти все были здесь: всего человек пятнадцать; как всегда разбились на кучки и утопая в сигаретном дыму дегустировали спиртное, вяло спорили, все о том же. « …и будущее торгового флота…», доносилось из углов, «…ничего важнее статистики, и формуляр здесь основа…»
 - Месье Константин вы замарашка, - отвлек смотритель.
 - Вот как, - отреагировал картограф, подозвал бармена, когда тот подошел, положил на поднос чашку, попросил еще кофе. Снова обратился к собеседнику:
 - Это интересно.
  - Вам бы в земле ковыряться, коров пасти, и этих… кроликов разных. Вы отреклись от предназначения. Такое не проходит бесследно!  Вы замарались деньгами. Зарылись в них как в кости прокаженного, грызли и наслаждались трупным ароматом.
  - Спасибо за кофе, - поблагодарил бармена. - Гер Фердинаду еще коньячка принесите.
 -  Вы слишком долго жили в нищете, и клялись себе: уж теперь не упущу, теперь не вырвется. За десять лет не купили ни одного приличного костюма, ели с прислугой и экономили на лекарствах для больной тетушки.
  Константин удивленно вскинул брови, обиженно закусил верхнюю губу, но монолога не прервал.
  - И только работать, работать, работать… Низшие классы ни в чем не знают меры. Перерыли килем  залатанной «Офелии» все отмели восточного и южного побережья, раздавили дюжину голубых черепах, стерли в песок десять миль коралловых рифов. Три шхуны, магазин, ткацкая фабрика, километр батиста и уже уйти бы на покой, жениться на ком попородистей, да кресло-качалку с пледом в винный погреб снести, но… Мачты «цесариуса» уже показались на горизонте. «Кампания» построила корабль каких еще не знал океан.
  Мало-мало, давай еще, хочу большего! – взывала нищета. Голодранцу с манерами мелкого буржуа грезилась королевская корона. И месье не противился желанию. Баловню судьбы, этому звездному мальчику, забыли сказать: все места куплены, и кассир уже пол часа как крикнул: за крайним не занимать! 
  Проведение все расставило по местам. Хромосом богатства – привилегия избранных. За месяц месье продал все: шхуны, столовые приборы, и украшения покойной тетки. Сделка всей жизни состоялась. И все эти не съеденные устрицы, бессонные ночи, и тетушкины слезы сгорят в печке. В большой, плавающей печке, под названием… 
  - Что вы себе позволяете?! – раздалось за спиной смотрителя. Натан Рикша, с красным, перекошенным от гнева лицом, как приведение возник из неоткуда, схватил, опешившего старика за плечо, и прошипел:
 - Как вы разговариваете с господином старшим картографом! Ополоумели должно быть! Высечь вас за это, подлеца! Месье Константин благородно считается с вашими годами – я не стану!
  Смотритель обратился к Константину:
 - Зачем вы держите на корабле этих бессмысленных субъектов. Я его к святой-святых и на сто метров не подпускаю, гнушаюсь. Вчера, клянчил у статистов талон на посещения музея, так я велел не давать. Называет себя реформатором – терпеть не могу.
 - Ка-кой музей? Да нужен мне твой музей, - возмутился синоптик, - кто в него ходит?!
  - А в музей не надо ходить, - заявил смотритель, глядя на Константина. – Музей – история корабля, его эволюция. Чем жил «Цесариус», какие трудности преодолевал. Все в музее, от сандаля штопальщика, что первым шагнул на палубу, до последнего рваного паруса. Коды маршрутов, корабельные журналы, приказы – все у нас, все в архиве. Мы зафиксируем все недостатки и плюсы,  потомки учтут их, и новый…
  - Бред! – сказал синоптик. – Я не умоляю важности вашего отдела, но, без глобальных реформ… Если не установите строгую вертикаль…
 - Ну вот опять! Что я говорил! Бред, если хотите знать, это то, что у нас в корпусе метеорологии, под вашим началом двадцать пять человек, а у меня, человека который знает четыре языка, имеет три образования…
 - Капитан… капитан идет, - пронеслось по залу, и вдруг все разговоры смолкли, слышно только, как не спеша потягивает кофе старший картограф, он же второе лицо на торговом судне «Цесариус», Константин Рум. 

  Капитан Эд Женьо, симпатичный брюнет, чуть меньше сорока, холеный, подтянутый, как обычно остановился в дверях, деланно покашлял, и как требует того правила спросил:
 - Вы мне позволите господа?
 Все «старшие», кроме картографа, поднялись со своих кресел, заложили руки за спину и понурили головы.
 Капитан и Константин обменялись приветственными кивками, и тут же потеряли интерес друг к другу. Константин затушил сигару, достал из кармана и принялся раскуривать трубку, капитан же не спеша рассматривал своих покорных подчиненных, подошел к игральному столу, полюбопытствовал у кого какие карты, наконец произнес:
 - Благодарю друзья. Садитесь, отдыхайте, не обращайте на меня внимания.
  «Старшие» стали усаживаться в кресла; капитан добавил к сказанному:
 -  Вы знаете, я люблю вашу непринужденность, легкость. Общайтесь друзья, общайтесь.
 - Приветствуем вас капитан.
 - Наше почтение месье Женьо.
 - Капитан Женьо, вы всегда неотразимы, но сегодня как-то особенно.
 - Как ваше самочувствие месье Женьо?
 - Усталость. Усталость господа. Заноси! - крикнул капитан, и в дверях появились грузчики: двое несли красное кожаное кресло, еще двое круглый лакированный столик, последний пятый, держал в руках подсвечник, свечи и кожаную сумку.
  Центр зала – любимое место капитана; он сел на кончик кресла, расслабил узелок на сумке и принялся вызволять свое сокровище: упаковку с надфилями, ножи с лезвиями треугольной и четырехугольной формы, миниатюрный лобзик, зубило. Последним вытащил небольшое полено; из середины деревяшки выпирала медвежья голова над ней угадывались очертания лапы.  Капитан взял нож с треугольным лезвием, положил на колени заготовку, и…

  - Не обижайтесь месье Константин, - прошептал смотритель музея. – Вы, признаюсь, гораздо симпатичней всей этой мелюзги. Вы и капитан, все остальное мусор, слякоть, скучная, неинтересная… Вы только не обольщайтесь, это отнюдь не уменьшает вашей бездарности. Папуас среди папуасов хе-хе… Отличайтесь от собратьев тем, что скажем, умеете перемножать в голове семизначные числа. Скажите, какой от вас прок? Сколько вам, тридцать четыре? Жаль. Господа папуасы. - Несколько раз махнул рукой в сторону присутствующих. – Господа папуасы скоро вас съедят, месье Константин. И я им помогу.
 - Я, кажется потерял нить. Не улавливаю мысли.
 - Вы ни в чем не виноваты. Запомните эти слова. Больше вы их не услышите. Через две недели, когда я надышусь этой кислятиной. Вы уже чувствуете запах? нет? Так вот, когда я начну сплевывать на эти самые графины, - небрежно подтолкнул к Константину графин с фруктами, -  куски свих легких. Кстати, не хотите винограда? Ну, дело ваше. И когда орден на моей груди расплавится, и обуглятся алые нашивки на рукавах, вот тогда… я обвиню во всем вас. И буду искренен.
  Подошел бармен, поставил на стол рюмку.
  - Еще что-нибудь?
 - Спасибо, не надо.
 - Пока еще я объективен, -  смотритель выпил коньяк, занюхал кулаком, и добавил, - но скоро избавлюсь от этого порока. Слабею с каждым днем. У слабых тысяча претензий к окружающим.

  К полуночи у медведя появилась еще одна лапа, морда обросла шерстью, пасть стала зубастой, злой; наконец капитан громко выдохнул, сладко потянулся в кресле и принялся складывать инструменты в сумку. Когда закончил, как того требуют правила, попросил у «старших» разрешения уйти, и после всех церемоний, уже на пороге, вспомнив о чем-то остановился, коснулся ладонью лба и посмотрел на Константина.
 - Господин картограф, можно вас на пару минут?
 - Я допью кофе?
 - Конечно. Только не затягивайте, сами знаете: время дорого: счет на секунды. Я буду у себя. Еще раз, приятных сновидений господа.
 - И вам месье Женьо!
 - Капитан Женьо, пусть вам приснится пристань!
 - И пусть на пристани ждут вас верные ваши слуги!
  Капитан улыбнулся на прощание, шагнул в коридор, но там увидел кого-то и…
- Почему в таком виде?! – грохнуло в коридоре. Голос капитана почти не узнать, в нем было столько непривычной злобы, даже ненависти, что в зале вздрогнули все… или, почти все.
 - Виноват, -  прохрипел кто-то в ответ и закашлял.
 Месье Женьо еще гневался, но дверь захлопнулась, и слов уже было не разобрать.
Потом послышались глухие затихающие шаги, и Константин, наскоро допив кофе, поднялся. Человека с хриплым голосом он конечно узнал.
  В коридоре дожидался, черный от копоти, в обгорелых лохмотьях, с кровавыми подтеками на плечах и шее, второй помощник картографа, и верный его товарищ, Эрик Мушито.

… и огонь обходит буферные осеки. В них воздух, если бы тонули, другое дело, а тут… сгорим, ахнуть не успеем. - Эрик еле поспевал за Константином, левая, прожженная до мяса ступня распухла, каждый шаг причинял боль. Кабы ни темнота, и ни этот, забытый кем-то слесарный ящик, другая нога осталась бы целой, но…
  За спиной у Константина загрохотало, упал подвесной шкафчик с инструментами, раздался  стон.
 - Ну что еще? – недовольно бросил картограф.
 - Я убью его…Ссс… неряха косоглазая, - помощник выругался, закашлял.
 - Нет времени. Эрик надо идти. Где ты там, поднимайся.
 - Не могу, тут шагу ни ступить. Он тут ящики разбрасывает, гад. Разжалую в тароукладчики.
 - Нет такой должности.
 - Будет.
 - Держись за меня.
 Константин подошел к помощнику, присел рядом, пошарил рукой в темноте, дотронулся до бедра.
 - Вот ты где.
 - Дай отдышаться, так скачешь… Фух… Чертова шкатулка, как нарочно все… Говорю тебе, его построили чтоб сжечь. Так корабли не строят. Восемь ярусов, сорок отсеков, корпусы, подкорпусы, и коридоры, бесконечный коридоры… В перегородках сквозняк, откуда? Одно название что буфер… Все задраили и бестолку. Не задушили мы его, Костя… Не задушили… огонь вниз пошел, и третий ярус уже горит: пятнадцатый отсек. Снизу конопатили, но там столько щелей… Все равно воздух есть… Бесполезно все…
 - Сколько человек работает?
 - Двадцать.
 - Всего?
 - Сейчас двадцать, по пять на отсек. Десятерых отправил спать. А ты думал!.. Люди не железные. Да, еще двое, Леро и Сиоха задохнулись, час назад, на третьем… Внизу азиата завалило. Он за неделю седьмой.
  Азиат, - расстроено произнес Константин. – Я его плыть уговорил…
 - Ни только его…  Много обгоревших, есть очень тяжелые:  уже не очухаются.
 - Кто еще?
   Помощник промолчал.
 - Почему обгорели? – спросил Константин.
 - Третий ярус отвоевывали. Пену качаем, как ты сказал – хорошая вещь… порошка, правда мало. Держим… держим, но… Вырвется наверх и все… пары часов хватит. А так, день-два на отсек… может, недели две и продержимся. А надо месяц, да?
 - Месяц, - подтвердил картограф.
 - Не успеем, бесполезно это. Да и сам-то веришь, что за месяц дойдем? От Сибрея до Тиру «Икар» четыре месяца шел, так он почти пустой был, эх… - откашлялся, и продолжил, - Две недели как отчалили, и еще месяц, ты говоришь, итого полтора… за полтора хочешь добраться. Напрямки, через рифы, с такой-то осадкой. Самоубийство.
 - Ничего, выйдем на течение, может и быстрее получится. Больше, все равно ничего ни придумать. Ты отдохнул? Вставай. Не нравятся мне твой настрой… Может, и ты, береями грезишь? – А жрать друг друга по жребию, или сначала добровольцев?
 - Там разобрались бы.
 Помощник поднялся, придерживаясь за стену.
 - Пойдем. Ты мне это… людей давай.
 - Через неделю, ни раньше, - сказал Константин. – Через неделю наших тут  никого не будет, всех наверх заберу.
 - Боюсь, некого будет забирать. Надо сейчас.
 - Нет.
 Минуту шли молча, наконец Константин, произнес:
 - Эрик, мне их жаль не меньше чем тебе. Но давай без сантиментов. Не из кого выбирать, пойми.  Эти люди, как и ты, плавали на моих кораблях; они знают меня, верят и готовы подчиняться. Не представляешь, какие там настроения? – картограф поднял вверх палец. – Так они и десятой, того, что происходит не знают. Сразу бунт. Друг друга резать начнут. Первых нас, конечно.
 - Думаешь, не знают?
 - Нет. Откуда? Сегодня услышал: «На первом ярусе примесь дыма ноль семь процента».
 - Как так? – удивленно спросил помощник. - Уже неделя, как перевалила за два.
 - А в докладном журнале, для «старших», я до сих пор указываю ноль семь. Как чувствовал. Рыба с головы гниет. Я знаю кто...
 - А капитану, что говоришь?
 - Все, что знаю я и два моих помощника, известно и ему. Кстати, ты останешься за главного. Вик мне на верху нужен. Он говорит хорошо, и боятся его. В пять построение. Пожара уже не спрячем, но про масштаб пока не будем распространяться. Мне нужна эта неделя, мой друг. Ну, чего ты опять кашляешь? Не останавливайся. Да, ты, так и не сказал, кто обгорел. Чего молчишь?
               
                3

  Мертвые лежали у стены. Почти не отличить: обгоревшие, скрюченные, с одинаковым выражением боли на лицах. Но Вика узнать не сложно, по протезу, вместо левой кисти. Константин склонился над телом первого помощника, потрогал опаленные волосы.
 - Вик. Друг мой, как же ты меня подвел.
 Комната проходная, туда сюда мелькали грязные, потные, с оголенными торсами: с тачками, ведрами, топорами. Когда они замечали Константина, то улыбались, и было странно видеть проявление радости на этих уставших, жестоких лицах. А из коридоров доносилось: «Капитан Рум здесь!.. Наш капитан здесь!..»
  От едкого дыма защипали глаза; картограф прижал ко рту платок, вдохнул, и  еле сдерживая кашель обратился к Эрику:
 - Почему сразу не сказал?
 За стонами, топотом, чавканьем насосов, за всей этой шумящей суетой, Эрик не расслышал.
 - Почему не сказал?- повторил Константин.
 - Когда я уходил, первый помощник еще дышал, - прозвучало в ответ.
  Картограф приглядывался к другим обгоревшим, и никого больше не мог узнать.
«И они верили мне, улыбались, называли капитаном. Даже здесь, на «Цесариусе» -  капитаном. А если б знали чем кончится?.. Может и знали. Просто выбора не было. Им легче. А мне… нужна эта тяжесть? Завтра, соберу всех, скажу: плывите куда хотите. И через две недели, будем на островах. Холодные скалы, пустой горизонт и голодная смерть. Их решение. Верное или нет, не важно. Главное, я снял с себя груз. Или не снял? Не снял. Один, может решить за всех, если он прав, если во благо… Если, я и правда верю в то, что делаю… Какого черта!.. Себе же вру. Есть шанс, что нас найдут на Береях? – маленький, но есть. Есть шанс доплыть до Тиру? – такой же. Но я выбираю Тиру, потому что двадцать процентов груза – мои. Дело всей жизни – вот что еще на весах. Вот она – правда. Как всегда гадкая, постыдная. Может, и без этих двадцати процентов, шли бы тем же курсом? Может. А этих, что еще час назад дышали, устраивает это «может»?»
  - Пятнадцатый горит! - послышалось из далека. – Скорее, пятнадцатый горит!
   Эрик посмотрел на Константина.
 - Не может быть. Там по колена воды.
 - Пятнадцатый горит!
  Константин сорвался с места, помощник следом. Все как вымерли, в отсеках ни души, подбежали к насосам, и тут никого. Скоро Эрик обогнал картографа, позади них послышался топот. Константин оглянулся, крикнул, что есть мочи:
 - К насосам! Качайте, качайте воду!
 Его поняли: несколько секунд, и шланги, что тянулись по отсекам вздулись от давления, эфир наполнился тяжелым дыханием поршней. Чем дальше по коридору, тем гуще дым: все хуже видно и тяжелее дышать. Картограф запнулся о что-то большое, мягкое, чуть не упал.
- Осторожней, - услышал впереди придушенный голос помощника. – Тут еще двое.
 Скоро Константин наткнулся на еще два тела, и опять чуть не упал. Потом потерял ориентир, растопырил руки в поисках стены, закрутился на месте, но услышал кашель Эрика, и опять:
 - Пятнадцатый горит! Все сюда! 
 Кто-то тяжело дыша шел ему на встречу.
 - Держи крепче, не роняй…
 - Дышать нечем… Сможешь сам?
 - Да куда мне, борова такого. Давай-давай, там еще двое…
 Картограф, пропуская их, прижался к стене, сказал не своим голосом:
 - Через двадцать метров справа дверь, комната проходная, потом лестница, - закашлял. - Оставите его и живо назад.
 - Капитан, это вы?
 - Да Макс, это я. Кто с тобой?
 - Со мной братья. Лем отключился… Там еще двое… их паром обожгло…  время потеряли, если б…
 - Идите-идите! Потом… все потом…
 - Поздно сменили… угорели все… пришла смена, и тоже нахлебалась…  занялось в один момент…
 - Потом, потом будем разбираться…
 Константин поспешил дальше, скоро услышал шипение пены, треск горящего дерева; лицо обдало жаром, запахло палеными волосами.
  В пятнадцатом отсеке дым не такой густой. На фоне пламени выделялся силуэт второго помощника.
 - Помоги подтянуть! – крикнул Эрик.
 Картограф опустил руки в воду, нашел шланг, потянул в середину отсека. На миг прояснилось, возле дальней стены показались горящие мешки; огонь по ним добрался до потолка. Второй шланг был метрах в пятнадцати, его выдавали струи пены, что взлетали на три а-то и пять метров, а когда давление падало, терялись в мутном водовороте. Добраться до него ни так просто: пламя охватило деревянные контейнеры, перегородки отсека, стены. Мешали мешки с химикатами, раньше их сдерживали деревянные брусы; теперь  брусы сгорели, и тонны груза нависли над проходом, уперлись в горящую стену, готовые вот-вот обвалиться.  Чтоб не опалить лицо картограф натянул китель на голову, кисти спрятал в рукавах. Пробежать под огненной аркой не получилось, спасаясь от жара он стал на четвереньки, и медленно, чтоб не свалить на себя все эти тонны, двинулся по узкому проходу.
 
  Долго находиться в отсеке нельзя, пары химикатов разъедали легкие, глаза слезились, слюни становились густыми, застревали в горле и не давали дышать.
   Тушили по очереди: менялись каждые пять минут. С нижнего яруса подняли еще два насоса, а через час, когда пятнадцатый отсек потушили, насосы пришлось стаскивать обратно. Последний не удержали: сорвался, кубарем покатился по лестнице, впечатал в стену двух матросов, зажал Константина между ступеней. Картографа освобождали десять минут; у него ободрало спину, были поломаны ребра, вывернуло ключицу.
  Несколько минут отдыха, и по новой. Еще несколько часов Константин оставался внизу. Его уже не узнать. Как все раздетый до пояса, черный, оборванный, злой, с нескончаемыми приступами кашля. Как все таскал мешки, когда замуровывали коридоры, конопатил щели в стенах, засыпал песком буферные отсеки. Все это для того чтобы перекрыть кислород: уморить, задушить огонь.
  В четыре утра Константин наконец добрался до своей каюты, принял душ, побрился, сменил одежду, и после чашки кофе и сигары, прихватив тубус с картами, направился к капитану Женьо.

                4

 Капитан не спал, видимо не ложился совсем; все тоже кожаное кресло, на столике и на полу стружка, сумка с инструментами на небольшой табуретке возле; тут же новая заготовка: какая-то рыба – акула или парусник. Константин подошел к столу, взял ее в руки, покачал как бы определяя вес.
 - Что-то похожее ты уже кажется делал… А что медведя, уже закончил?
 - Медведь был ошибкой.
Ему показалось, что Константин очень неаккуратен, и может поломать или уронить вещь в которую уже вложено столько труда; это уже не деревяшка, это источник приятных воспоминаний, творческих надежд.
 - Поставь пожалуйста на место. Ты знаешь, я не люблю когда трогают мое. Пойдем туда.
Прошли в соседнюю комнату. Два кресла, стол, приоткрытая дверь в кладовку, на стенах полки обставленные деревянными фигурками зверей и птиц.
 - Ты должен был зайти еще четыре часа назад.
 - Да. У тебя есть коньяк?
 - Ты знаешь, я не пью.
 - Тогда я закурю… с твоего позволения.
 Константин достал трубку, набил табаком, закурил.
 Капитан поудобней уселся в кресле, минуту разглядывал картографа, наконец произнес:
 - Существуют правила… необходимые правила. Циркуляры, нормативы, уставы придуманы не нами, и не нам решать какие пункты этих правил благотворны, какие вредны. Мы принимаем их в купе и следуем неукоснительно ибо так прописано в законе, и тому есть письменное, заверенное печатью и подписью министра торговли, подтверждение.
  Корабль это сложный организм, это симбиоз исполнительно законодательных течений. Мы – пирамида. Фундамент здесь люди, люди, и должностные инструкции, а цемент - понимание текущего момента, нахождение в себе и последующее развитие необходимых личностных качеств. Да, еще не все потеряно, но время дорого, посему я и счел необходимым озвучить этот вопрос немедленно.
   Я новатор. Я тоже за идеи. Это происходит от моих либеральных взглядов, если хотите – демократического мышления. И тем не менее, всему есть предел!
  Мы звенья одной цепи. На нас известный груз ответственности. Вижу вы загрустили. Хорошо, опустим вступление.
 Это «вы» насторожило Константина; он понял что разговор будет официальным: подробное содержание внесут в путевой отчет акваториальной комиссии. 
 - Мне уже ни раз докладывали, - продолжал капитан, - а сегодня и сам я оказался свидетелем катастрофы. Эта катастрофа следствие непродуманной поведенческой составляющей некоторых руководителей высшего звена. Вы понимаете о ком я? Подрыв вашего авторитета, господин картограф, неизбежно влечет ослабление моего. Мы не можем позволить неуважение и уж тем более публичные хамские высказывания в наш адрес людей находящихся ниже нас по рангу. Наша структура, ее иерархический принцип, - основы нашей силы, нашей крепости. Но слабое звено может разрушить любое фундаментальное образование. Существуют строгие правила,  и отклонения от прописанных норм приводит к нежелательным, иногда губительным последствиям. Думаю, и сами понимаете какие сложные взаимоотношения ожидают вас с подчиненными. Теперь будет не просто восстановить статус-кво, но положение не безнадежно. Вместе мы справимся. Смею надеяться: попустительство в отношении собственного авторитета, заигрывания с подчиненными все это позорное гниение останется в прошлом. Советую вам немедленно объясниться со старшим смотрителем музея. Причем, сделать это в присутствие «старших». Нам не нужны домыслы, намеки, и… необходимо пресечь все, что отвлекает от главного.
  Капитан встал, заложил руки за спину и не спеша стал ходить взад вперед по комнате.
 - Зачем вы все время трогаете свое плече? – спросил, глядя себе под ноги. – Это от нервов?
 - У меня был вывих.
 - Вот видите. Надо быть осмотрительнее. Это вам как бы предупреждение. Да, вот еще… Может, дать вам кое-что почитать. Я признаться, и сам перечитываю некоторые главы «структуризации поощрительной психологии». Право, некоторые тезисы достойны гимна. Параграф седьмой и пятнадцатый перечитывал три раза. Помните – «перевернутый мир»? Руководителя и подчиненного поменяли местами. У первого изменился химический состав мозга, уровень гемоглобина, вкусовые пристрастия, у второго расположения некоторых внутренних органов, политические взгляды, и… По лицу вижу, вы вспомнили. Мозг человека, подстраивает физиологию под статус. У мозга своя программа. На разную пищу у нас выделяется разная по плотности и составу слюна. Уровень руководителя характеризуется определенным запахом и даже цветом потовых выделений. Это базис «поощрительной психологии». Старшему хранителю судовых термометров, я скажу: добрый день, его первому помощнику: здравствуйте, замам помощника: приветствую. Это наука. Палитра отношений требует осмысления. Важны полутона. Для каждого из подчиненных свой тембр голоса, мимика, движения, и поэтому у нас нет противоречий: мы понимаем друга, в нас нет лишнего, мы часть большого, целого. А у вас, извините, все вперемешку. Вы игнорируете опыт столетий, отвергаете целую науку.
 - Извини, - сказал Константин, приподнял ладонь. – Давай чуть погодим… Это важно, но... Уже пять, сейчас общее построение, мне надо идти, а потом…
 - Потом? – обиженно проговорил капитан. – Значит, потом. Такие вот у тебя приоритеты. Пытаюсь тебя вытянуть из болота, и… Отмени построение. Я говорю о глобальном, о порядке…Что важнее?
 Картограф встал.
 - Эд, - сказал он тихо. – У нас с тобой несколько разное представление о порядке. Когда-то мы много спорили, но это ни к чему не привело… Каждый оставил за собой право на личное мнение, и поэтому…
 - Когда-то, ты был капитаном! - перебил Женьо. – А сегодня ты старший картограф на моем судне! На моем судне! –  ткнул себя пальцем в грудь. – Я капитан Цесариуса… пока еще… На этом корабле, личного мнения быть не может… даже у меня. Есть шаблонное руководство. Оно исключает ошибку, ибо существующие стандарты сводят на нет…
 - Ну ладно… Мне правда пора.
 - Мы не договорили.
 - Эд, у нас всегда были сложные взаимоотношения, но была черта… была граница. Тут я, по ту сторону ты. Не думаю, что отношения улучшатся или станут хуже, скорее всего, лишний раз убедимся в том, что не способны влиять на мнения и поступки друг друга. Перейти черту – убить иллюзию, веру в собственную значительность. И еще… Мне всегда хотелось верить, что под маской шаблонного мировосприятия прячется живой неординарный ум. – Константин улыбнулся. - Не люблю разочаровываться.
  Капитан рассердился; он быстро задышал и со словами: - Подожди минуту… мы не закончили, - вышел из комнаты. Скоро вернулся, в руках ножик с коротким лезвием и заготовка рыбки, той самой: акулы или парусника. Плюхнулся в кресло и с ужесточением принялся вырезать у рыбки спинной плавник.
 «Значит акула».
 - Вы анархист! Вы враг системы! Вы погубите корабль! Я только теперь начинаю понимать, к каким ужасным, чудовищным последствиям…
 - Я зайду после…
 Капитан обессилено бросил руки на колени.
 - Погоди, - сказал картографу. - Хватит печатать! - крикнул в приоткрытую дверь. – Костя сядь.
 - Ты не хочешь на построение, со мной пойти?
 Ответом был удивленный  насмешливый взгляд.
 - Ты принес карты… зачем?
 - Есть сомнения. Нужен совет. Острова не выходят из головы… Нет уже прежней уверенности…
 - Ха-ха-ха, - добродушно рассмеялся капитан. – Дожились и до такого… Наш непрошибаемый Рум в чем-то неуверен.
 - Хорошо, - сказал Константин. – Зря я это… Я зайду позже…
 Капитан три раза стукнул костяшками пальцев по столу. В кладовке щелкнуло. Это сдвинулась каретка с бумагоопорным валиком. Меняют ленту, догадался картограф.
 - Натан, у вас бессонница? – спросил он.
  Послышался застенчивый кашель и угодливое: - Доброе утро месье Константин.
 - Доброе-доброе…
 - А совет вам только один, - снова перешел на официальные интонации капитан. – Разберитесь в своих отношениях с подчиненными. Штудируйте  должностные инструкции. Особенно пятнадцатый-шестнадцатый тома.
 - Закончил словами:  -…и семи свидетелях. Тринадцатое августа, четыре часа пятьдесят семь минут.
 А уже в четыре пятьдесят восемь сотни глаз следили, как вдоль бесконечных шеренг к капитанскому мостику, вколачивая твердые шаги в скрипучую палубу, торопился старший картограф и второе лицо торговой шхуны «Цесариус», Константин Рум.