Жанна д Арк из рода Валуа 39

 
ПАРИЖ
(лето 1417 года)


Покусывая край смятой простыни, совершенно нагая Изабо лежала на животе посреди обширного ложа и мрачно наблюдала, как одевается шевалье де Бурдон. Молодой человек спешил в Лувр к утреннему пробуждению короля.
- Тебе идет траур, - лениво заметила королева.
- Тебе тоже, - осклабился шевалье и окинул выразительным взглядом полноватую, но все еще соблазнительную фигуру любовницы.
- Толку-то, - невнятно пробормотала Изабо.
Потянувшись всем телом, она зевнула и перекатилась на спину.
- На днях собираюсь уехать в Венсен. Уже достаточно тепло. Может быть там, подальше от этого унылого Парижа, мне будет не так скучно.
Шевалье замер.
- Ты уезжаешь? – спросил он немного растерянно, - но тогда мы не сможем видеться так часто.
- Сможем, не волнуйся.
Согнув в колене одну ногу, Изабо рассматривала узоры на балдахине своей постели и даже не повернула головы к де Бурдону.
- На днях в Париж вернулся мой сын Шарль. Ты знаешь, какое наглое письмо я получила от герцогини Анжуйской, поэтому хочу уехать, чтобы показать им, как мало значения придаю этой её уступке. К тому же, она наверняка что-то задумала, так что  лучше будет понаблюдать за всем издали. Но ты здесь тоже не останешься. Ла Тремуй обещал добиться твоего назначения на пост коменданта Венсенского замка. Как только приказ подпишет мой никчемный муж, ничто уже не помешает нам быть вместе столько, сколько захотим.
В глазах де Бурдона плеснула радость.
Аккуратно застегнув последнюю пуговицу на камзоле, он пылко бросился к Изабо и сжал её в объятиях.
- Ты меня очень этим обяжешь, дорогая! Честно говоря, мне до смерти надоело служить у твоего Шарля.
Королева медленно запустила пальцы в густую шевелюру своего любовника и глубоко вздохнула.
Этот красавчик давно бы ей надоел, не обладай он именем самого прекрасного из своих предшественников и такими же красивыми волосами, какие были когда-то у герцога Орлеанского. По ночам, в минуты высшего наслаждения, когда королева шептала: «Ах, Луи, Луи!», она словно переносилась в дни счастливой молодости и снова становилась юной восторженной девушкой, засмотревшейся однажды в голубые глаза своей мечты…
С самого первого раза, когда де Бурдон оказался в её постели, это ощущение было таким острым и так поразило Изабо, что она – хоть и желала очень страстно – все же воздерживалась от нового свидания достаточно долго, даже самой себе объясняя это воздержание предусмотрительной осторожностью. Но глубоко в душе жил страх – а вдруг не повторится?! Вдруг невероятное, ни с чем не сравнимое ощущение, так разбередившее душу, было вызвано всего лишь новизной, и все последующие свидания с желанным шевалье отравит бесплодное ожидание?..
Но нет! Всё повторилось и в следующий раз, и потом. И повторялось, повторялось, повторялось даже когда идеальный во всех отношениях де Бурдон неизбежно превратился в заурядного любовника и начал обретать недостатки.
Да, он был и глуповат, и слишком фамильярен, и даже один раз посмел в присутствии фрейлин обратиться по имени к своей королеве. Изабо устроила ему тогда отменную выволочку, с большим удовлетворением наблюдая, как затряслись губы шевалье, как испуганно он попятился и побледнел. Для первого раза это было даже трогательно. Настоящий Луи – герцог Орлеанский – такой, каким он стал в последние годы, в ответ наорал бы сам и заставил бы бледнеть её… Впрочем, о покойных плохо не стоит. Тем более, что дело было, в сущности, не в нем, а в беспечном юном возрасте, с ним связанном. Ради мгновений этой вечной молодости, ради иллюзии её бессмертия и готова была Изабо закрыть глаза на глуповатость и фамильярность шевалье. В конце концов, место своё он помнил и охотно возвращался в придворное стойло, когда королева того хотела.
- Ах, Луи, Луи, - прошептала она, крепче прижимая к груди голову любовника, - теперь ты будешь со мной вечно…

Полчаса спустя, крайне довольный своими успехами де Бурдон вышел из спальни её величества, снял с плеча длинный золотистый волос и, не поворачивая головы, бросил дежурившей у дверей фрейлине:
- Королева желает умыться. Распорядитесь, чтобы ей принесли всё необходимое. И побыстрее! Она сегодня поедет в Лувр.
Молоденькая фрейлина подскочила и почтительно поклонилась, не смея поднять глаза на шевалье. Но как только он вышел из покоев и шаги его затихли, из-за портьеры, прикрывающей дверь в комнаты прислуги, появилась мадам де Монфор.
- Что вы делаете? – строго спросила она. – Почему вы кланяетесь этому шевалье как принцу или герцогу? Не забывайтесь, милочка, он всего лишь посыльный его величества!
Пухлые щеки недавно поступившей на службу фрейлины покрылись густым румянцем. Склонившись еще ниже, она почти прошептала:
- Простите, мадам, больше этого не повторится.
- Надеюсь.
Мадам де Монфор три раза стукнула в дверь, из которой вышла и, спустя мгновение, оттуда появилась служанка с кувшином и тазом для умывания.
- Ступайте, скажите, чтобы приготовили платье королевы и головной убор, - велела мадам де Монфор фрейлине. – Здесь я обо всем позабочусь сама.
Отослав служанку и дождавшись, когда в комнате никого не останется, она достала шкатулку с мазями и притираниями, которыми Изабо пользовалась по утрам, проверила, все ли на месте и, задумавшись на миг, чему-то удовлетворенно улыбнулась.
Шевалье сказал, что королева собралась в Лувр?! Отлично! Получается, что в Венсенн она все-таки поедет, а это значит… О!!! Это значит, что скоро мадам де Монфор сможет оставить опостылевшую службу при её величестве и убраться подальше от этого гнилого двора!
Последний год дался старшей фрейлине особенно тяжело. Бесконечные похороны и прочие напасти угнетали её чрезмерно. Но более всего угнетало то, с каким пренебрежением относилась ко всему королева. Даже смерти собственных сыновей она восприняла всего лишь с сожалением. Да и то, не о них…
«Что поделать, - пожимала плечами Изабо, - с тех пор, как герцог Бургундский всех нас тут бросил, и Жан, и Луи совсем растерялись и стали ни на что не годны. А ведь я так на них надеялась… Но теперь, когда стало ясно, что править им все равно бы не пришлось, незачем и жить».
Мадам де Монфор пыталась возражать, говорила, что в королевских сыновьях была последняя надежда Франции, и счастье, что в живых остался хотя бы Шарль! Что нужно его особенно беречь, потому что амбиции английского короля, реализовавшись, отнимут корону не только у принца, но и у самой королевы. На это Изабо лишь вскидывала брови.
- Лично мне Монмут обещал достойную жизнь, - говорила она. – А дурачка Шарля после смерти его полоумного отца он обещал оставить своим наместником во Франции. Чем плохо? На большее ЭТОТ мой сын все равно не тянет. А по мне - уж лучше иметь правителем Монмута, чем выскочку д'Арманьяка, который всю власть готов прибрать к рукам, дай ему только волю! Кстати, надо послать его в Анжу – пускай, наконец, привезет Шарля. Герцог умер, а герцогиня - раз уж так привязана к моему никчемному сыну - пускай едет вместе с ним. Мы её тут развлечем…
Несчастная мадам де Монфор не знала, что ей делать. После смерти мужа мадам Иоланда на её письма не  отвечала, а идти за советом к коннетаблю, не навлекая на себя подозрений, старшая фрейлина королевы никак не могла. Поэтому продолжала исправно нести тяжкий крест своей службы, играя роль крайне преданной наперсницы, с которой можно говорить откровенно и обо всем.
И вдруг - нежданная радость! Гонец из Анжера с двумя письмами! Одно, официальное – для королевы, а другое, переданное тайком - для мадам де Монфор.
Прочитав свое письмо, Изабо сначала не поверила собственным глазам. А потом побагровела так, что сидевшая рядом поэтесса Кристина Пизанская, с которой они только что мило ворковали, обсуждая «Книгу о граде женщин», вскочила, закричав: «Скорее, зовите лекаря! С её величеством удар!».
Удар действительно был, да еще какой! Мадам Иоланда больше не утруждала себя подбором слов. Её письмо было написано четким, размеренным почерком, на бумаге обычной, до обидного дешевой, и по слогу ничем не напоминало письма прежние - затейливые, словно узоры. «Женщине, которая живет с любовником, ребенок абсолютно не нужен. Не для того я его кормила и воспитывала, чтобы он помер под вашей опекой, как его братья, или вы сделали из него англичанина, как вы сами, или довели бы до сумасшествия, как его отца. Он останется у меня, и вы - если сможете - попробуйте его отобрать!».
Для Изабо, как для любого человека, не брезгующего ни подлостью, ни ложью, подобные прямые выражения показались вопиющим бесстыдством! Раскричавшись, словно площадная торговка, она призывала на голову герцогини все проклятья, какие только смогла вспомнить! Требовала карету, чтобы немедленно ехать к королю жаловаться и просить всего, чего только можно: наказания, изгнания, отлучения! Посылала немедленно к коннетаблю, чтобы за Шарлем отправили в Анжу армию. Но успокоилась быстро, хотя и зло, как только мадам де Монфор шепнула ей на ухо, что любые меры против герцогини Анжуйской потребуют предварительного следствия, а тогда придется обнародовать письмо. А королеве это было совсем не нужно.
Сама же старшая фрейлина вести получила более чем благоприятные. 
Во-первых, мадам Иоланда снова прислала ей подробные указания - что и для чего нужно делать. А во-вторых, она обещала, что как только королева будет изобличена в неверности и заперта в одном из замков на время расследования, весь её двор распустят, и мадам де Монфор сможет уехать домой. «Впрочем, - гласила приписка в конце письма, - если служба при дворе моей дочери покажется Вам привлекательной, в счет Ваших прошлых заслуг и нашей благодарности, можете претендовать на любую приемлемую для Вас должность…».
О Господи! Да ради избавления от вечного притворства и необходимости прислуживать женщине, так и не сделавшей ни единого вывода из собственной жизни, мадам де Монфор готова была сама выдать королеву со всеми её «шевалье». Но, по счастью, ничего подобного не требовалось. Старшей фрейлине нужно было всего-навсего подкинуть Изабо идею провести лето в Венсенском замке. А всё остальное сделают другие.
 
Во дворец де Бурдон опоздал.
С помощью своего слуги, предусмотрительно державшего для него отпертой дверь на боковую лестницу, шевалье оказался в покоях короля, когда того уже умывали. Молодой человек неслышно проскользнул в затемненную комнату и стал за спинами слуг, терпеливо ожидавших указания от Великого управляющего двора приступить к одеванию. Но, как бы тихо он ни ступал, несколько человек все же обернулись, и среди них Ла Тремуй, который сурово сдвинул брови и неодобрительно покачал головой.
- Как хорошо! – произнес в этот момент его величество, которому обтерли шею прохладным мокрым полотном.
В последние дни Шарлю стало намного лучше. А сегодня он порадовал подданных легким румянцем на щеках, что не замедлил отметить лекарь, внимательно изучавший сейчас в стороне содержимое королевского ночного горшка.
- Сегодня меня обещал навестить мой сын, - сказал Шарль, ни к кому конкретно не обращаясь. – Я очень рад, хотя и удивлен. Говорили, будто у меня больше не осталось сыновей…
Лекарь отставил горшок, поманил слугу с водой и, ополоснув руки, приблизился к королю.
- Лучше всего вам было бы погулять с его высочеством на воздухе, - сказал он, почтительно прощупывая пульс на вялой желтоватой руке. – Дни стоят теплые, солнечные, и эта прогулка доставит вам и пользу, и удовольствие.
Шарль послушно кивнул.
По знаку Ла Тремуя слуги с одеждой пришли в движение и обступили короля, а сам Великий управляющий, пользуясь этой легкой суматохой, подобрался поближе к де Бурдону.
- Почему вы опоздали, сударь? – шепнул он сердито.
Шевалье ответил беззаботной улыбкой.
- Из рая в ад не торопятся, мессир.
- Как раз по вам этого не скажешь…
Они отступили в сторону, пропуская слуг, выносивших приборы для умывания, и де Бурдон, незаметно для окружающих, дернул Ла Тремуя за запястье:
- Лучше скажите, как обстоят дела с моим назначением?
- Никак.
Глаза Ла Тремуя беспокойно забегали по комнате.
- Имейте терпение, сударь. Чтобы подписать такой указ без лишних вопросов - а вопросы, как вы понимаете, легко могут возникнуть – нужно выгадать подходящий момент. Таковой пока не представился.
Шевалье пожал плечами.
- Мне-то что, - сказал он, сузив глаза, - это не я тороплюсь, а её величество. На днях она уедет, так что вам я бы посоветовал быть расторопнее.
С этими словами де Бурдон порхнул к королю, который, протискиваясь в рукава камзола, уронил свой платок. Шевалье ловко подхватил этот скомканный, несвежий кусок ткани прямо на лету и, улыбаясь, протянул Шарлю.
- Какой молодец! – обрадовался тот.
- Не тебе меня учить, - почти в унисон с королем, пробормотал себе под нос Ла Тремуй.
Приказ о назначении шевалье де Бурдона комендантом Венсенского замка был подписан три дня назад, когда его величество, расстроенный пасмурной погодой, был особенно невнимательным. И сегодня этот наглый любовничек своё назначение обязательно бы получил, как доказательство особой расторопности Ла Тремуя – преданного слуги её величества. И она, несомненно, осталась бы благодарна и запомнила того, кто оказал ей эту услугу, если бы…
Если бы уже вчера вечером господин Ла Тремуй не изорвал этот приказ на мелкие клочки, которые без остатка сжег в огне своего камина.
 
*   *   *
Объяснение такому странному поступку заключалось в событиях, произошедших двумя днями ранее, когда коннетабль д’Арманьяк вернулся из Анжера и привез, наконец, Парижу его дофина. Немедленно все лица, занимающие особо важные должности при дворе, поспешили предстать перед новым наследником, чтобы выразить ему свое почтение, и среди них, разумеется, Ла Тремуй.
После недолгой церемонии Шарль любезно, хоть и скупо всех поблагодарил, сказал несколько слов о том, как опечален трагическими обстоятельствами, что приблизили его к трону так внезапно, и удалился, не вызвав в своих подданных ни замешательства, ни удивления. Принц, как принц.
Лицо коннетабля тоже было бесстрастно. Даже когда он пригласил Ла Тремуя в свои покои, ничто - ни в тоне, ни во взгляде графа Бернара - не предвещало никакой опасности. Но, едва дверь за ними закрылась, д’Арманьяк схватил Великого управляющего за шиворот, швырнул на стул и прорычал:
- А теперь поговорим начистоту!
Ошеломленный Ла Тремуй съежился, бормоча, что ничего не понимает, но д’Арманьяк навис над ним, словно грозовая туча.
- Хватит, сударь! Я не намерен больше наощупь пробираться среди друзей и врагов. Пора делать выбор! Возвращение дофина в Париж вовсе не уступка её величеству -  скорее, наоборот. И вы, Ла Тремуй, если хотите сохранить свой пост, а, может, и саму жизнь, не выйдете отсюда, пока не ответите на мои вопросы.
Граф сделал паузу, давая Ла Тремую возможность переварить услышанное, и продолжил, не снижая тона.
- Мне известно, что королева собралась уехать в Венсен, и то, что вы пообещали пристроить её любовника ни больше ни меньше как комендантом Венсенского замка!
Ла Тремуй сделал последнюю попытку прикинуться несведущим.
- Как вы смеете, граф, так оскорблять королеву?! – выпрямился было он, но тут же снова был отброшен на спинку стула.
- Я уже сказал – хватит! – рявкнул коннетабль. - Идиота будете изображать перед королевой и де Бурдоном, а здесь и сейчас мне нужен четкий ответ – вы со мной, или против меня?
Ла Тремуй заерзал на стуле.
- Что значит «с вами или против»? – спросил он, обиженно поправляя ворот. – Вы так говорите, будто все мы тут друг с другом воюем.
- А так и есть!
Д’Арманьяк обошел вокруг стула, взял со стола лежащий поверх прочих бумаг какой-то документ и ткнул его под нос Ла Тремую.
- Вот! Приказ об аресте королевы, уличенной в измене, с указанием приступить к немедленному расследованию этого дела. Очень скоро он будет обнародован, и я полагаю, вам не надо объяснять, чем обернется подобное расследование для всех, кто считает, что очень ловко спрятал свои отношения с бургундцами и англичанами.
Ла Тремуй проглотил ком, застрявший в горле.
- Вы меня обвиняете, граф?
- Пока я только задаю вопросы.
Великий управляющий присмотрелся к бумаге.
- Приказ еще не подписан, - сипло заметил он.
- Когда его подпишут, отвечать на мои вопросы станет поздно. И уже не нужно.
По спокойному, уверенному тону коннетабля Ла Тремуй понял, что шутить граф не намерен. За королеву он взялся серьезно, и поддержку имеет настолько мощную, что не боится посвящать в свои планы даже того, кому не слишком верит.
Подумав совсем немного, Ла Тремуй опустил глаза и молча кивнул.
- Приказ о назначении де Бурдона уже подписан? – спросил д’Арманьяк.
- Вчера.
- Порвите его и приготовьте новый. Полагаю, его величество не вспомнит, что один раз уже подписывал подобную бумагу?
- Не вспомнит.
Ла Тремуй коротко глянул на графа. Если тот намерен поставить ему в вину использование состояния короля в личных целях, то на это Великому управляющему и самому есть что сказать. Но д’Арманьяк ничего подобного делать не собирался.
- Пускай королева едет одна, - говорил он. – Пускай поживет какое-то время без любовника, поволнуется и письменно потребует его назначения… Впрочем, письмо сгодится любое – с простым напоминанием, упоминанием, новой просьбой. Лишь бы имя шевалье там было… А он, кстати, своей любовнице пускай шлет письма как можно чаще, вы поняли?
Ла Тремуй неопределенно пожал плечами.
- Королева может и не написать.
- Напишет. Это уже не ваша забота. Но, как только письмо придет, вы сразу же сообщите мне, и тогда мы оба пойдем к королю, каждый со своим приказом. Вы предъявите свой, как настоятельную просьбу её величества, которую обязаны выполнить, а я… Я задам только несколько вопросов и предложу на подпись эту свою бумагу, вместе с приказом об аресте и допросе шевалье де Бурдона, который тоже уже готов…
Ла Тремуй усмехнулся. «Похоже, я просчитался, поставив не на того рыцаря на этом турнире», - подумалось ему. Но коннетабль расценил усмешку по-своему.
- И не пытайтесь, сударь, помешать тому, что неизбежно произойдет - с вашей помощью или без неё. Арест королевы - дело решенное. Но в ваших же интересах, чтобы на том следствии, которое начнется, не всплыл вопрос: для чего, и по чьему наущению вы пытались рассорить меня с герцогом Анжуйским? Заметьте, до сих пор я об этом не спрашивал, но ведь могу и спросить.
Великий управляющий вздохнул.
- Если арест королевы - дело решенное, зачем вам я? – спросил он, глядя в сторону.
- Считайте, что это моя благодарность, - после короткой паузы ответил коннетабль. – Уж не знаю из каких соображений, но вы не донесли о тех переменах в дофине, которые всем нам бросились в глаза тогда в Анжере, и, тем самым, дали мне время…
- Может и донес, откуда вам знать? – хмуро буркнул Ла Тремуй.
Коннетабль покачал головой.
- Нет. Иначе за Шарлем послали бы не одного меня, спустя полгода, а целую армию и сразу же…

*   *   *
«Да, да, да! Я просчитался!» - твердил себе Ла Тремуй, почти бегом удаляясь от покоев д’Арманьяка. – «Королеву выводят из игры слишком уверенно. Дурачка де Бурдона скорей всего казнят, но прежде выбьют из него всё, что смогут о бургундских связях Изабо и обо всех её посредниках. Страшно подумать, что тогда начнется! Арманьяк будет единолично править от имени дофина, пока того окончательно не натаскает на власть герцогиня Анжуйская, а потом они объединятся в партию более крепкую, и, кстати, более законную….
Господи, благодарю тебя, что позволил хоть в чем-то не ошибиться и поступить разумно!»…
Полгода назад Ла Тремуй действительно ничего не сказал королеве о тех переменах, которые обнаружил в молодом Шарле. Слишком уж явно они были продемонстрированы, чтобы не задуматься, и Ла Тремуй задумался и решил не спешить.
«Герцог и герцогиня чересчур сильно привязались к вашему сыну, мадам, - доложил он тогда королеве. – Её светлость так пугается, так боится всякой опасности, которая может угрожать её драгоценным детям, что перенесла этот страх и на вашего Шарля. По её мнению дорога в Париж слишком опасна, чтобы ехать именно сейчас. Может быть весной или летом… Или, может быть, вам лучше послать в Анжер официальный приказ?»
Он ждал гнева, ждал обвинений в недостаточном рвении, ждал изощрённых насмешек над своей уступкой герцогине, но королева в ответ лишь небрежно пожала плечами и отмахнулась. Хотя должна была, по мнению Ла Тремуя, ухватиться за идею вернуть Шарля в Париж, настаивать и добиваться своего.
Великий управляющий презрительно усмехнулся. Женский ум… У кого-то коварный и безжалостный, у кого-то изощренный, особенно в отношении алькова, у кого-то вообще не поймешь – есть он или нет. Но когда на голове женщины корона, считаться приходиться с любым. Это политика. А политика – дело изменчивое. То требует действий по первому порыву и наказывает поражением за долгие раздумья, то, наоборот, заставляет думать и думать… Особенно за тех, у кого не поймешь что под короной! Вот, подумав, Ла Тремуй и решил: будь принц сам по себе, он бы его не просто выдал, он бы его привез и отдал. Королеве, бургундцам, хоть черту – делайте, что хотите. Но короткой беседы с герцогиней хватило, чтобы понять: за спиной Шарля стоял не столько герцог Анжуйский, сколько сама мадам - дама не менее опасная чем, к примеру, Жан Бургундский. И уж если кое-кому хотелось лишить Бернара Арманьякского одной из самых мощных его поддержек, то отравить следовало прежде всего её…
Ла Тремуй замер и испуганно осмотрелся по сторонам. Нет, здесь теперь даже думать откровенно не стоит!
Ах, зря он так глупо мечтал о быстрой карьере при этом дворе! Лучше всего было исчезнуть куда-нибудь. Но куда теперь исчезнешь? Выходит, раз уж сглупил, раз уж оказался в самой гуще и на свету, то надо  хотя бы  превратиться на время в послушную, бездумную тень того, кто вырвался в первые ряды и готов стоять у всех на виду – ненавидимый, обожаемый, обсуждаемый…  Хотя, как Ла Тремуй теперь понимает – в этой драке, чем незаметней, тем лучше.
Он снова поправил ворот, который до сих пор казался смятым и вывернутым.
А ведь ему, в сущности, и трудиться особенно не надо. Граф Бернар именно это и предложил – стать послушной тенью. Что ж извольте, мессир, пешка, так пешка. Тоже фигура, в конце концов, и возможность для действий у неё не так уж и мала.
Одно плохо – на поле приходится стоять меж двух огней. Но у любой игры, в конце концов, есть свои правила: слишком дерзкие пешки всегда оказываются биты, зато пешка, которая продвигается с осторожностью, может заменить собой впоследствии любую фигуру… «Может, мне вас и  заменить, граф? – подумал Ла Тремуй без особой злости. – Слишком уж нахраписто взялись вы за поводья в этой колеснице, а таких быстро убирают… Я же всегда готов предоставить править другим. Только подскажу, в какую сторону лучше ехать...
Впрочем, торопиться не стоит. Вы приказали – я исполню. А дальше разбирайтесь-ка, пока, сами»

*   *   *
Через день королева уехала в Венсен.
Накануне, как и собиралась, она прибыла во дворец, чтобы повидаться с мужем и сыном. Но сын во встрече отказал, сославшись на простуду, которую подхватил в дороге. Вылечить эту простуду никак не удавалось, поэтому принимал дофин только коннетабля и мессира дю Шастель.
«Все такой же дохляк, - презрительно заявила своим фрейлинам Изабо, - Но, согласитесь, он стал умнее. Если эта зараза опасна, я готова похвалить Шарля за то, что принимает он только Арманьяка и верного пса этой наглой герцогини». Фрейлины засмеялись, а королева с легким сердцем отправилась сообщить королю о своем скором отъезде.
Несчастный безумец искренне огорчился. Долго упрашивал «бесценную душечку» не покидать его теперь, когда он так быстро поправляется, но Изабо уже трудно стало растрогать.
- Я вернусь к вашему полному выздоровлению, - сказала она, безразлично целуя мужа в сухой, как песок, лоб. – А вы, мой друг, распорядитесь пока, чтобы в Венсене мне не пришлось испытывать никаких беспокойств. Говорят, там до сих пор нет  коменданта, а это очень неудобно.
- Куда же подевался прежний? – искренне удивился Шарль.
- Он умер, мой дорогой, - произнесла Изабо, с укором глядя на мужа.
- Умер? – опечалился тот. – Как жаль… Что-то все вокруг умирают…
И вдруг заплакал, тихо и горько.
Изабо отвернулась.
- Позовите лекаря, - распорядилась она, покидая королевские покои стремительно и шумно, как будто боялась заразиться здесь то ли безумием, то ли безумной тоской.
Ла Тремуй поспешил следом.
- Я все помню, ваше величество, - изогнулся он в подобострастном порыве. – Пока не было возможности подписать назначение, но не волнуйтесь, шевалье получит эту должность очень скоро.
- Я и не волнуюсь, - холодно произнесла королева. – Это вам следует волноваться, Ла Тремуй.
- Разумеется, мадам…
Он остановился, не поспевая за королевой, которая ни на миг не замедлила своего стремительного бегства, и, глядя ей вслед, снова подумал, что политика – дама, пожалуй, столь же изменчивая и своенравная, как избалованная женщина. Что если она вот так же капризно надует губки, и у графа Бернара всё пойдет не так, как он задумал? Ведь что ни говори, но есть еще английский король и Жан Бургундский. И пока один с превосходством победителя договаривается с другим, ни в чем нельзя быть уверенным до конца!
«Надо бы и здесь подстраховаться», - подумал Великий управляющий, потирая лоб.
И тут напряженно работающий мозг выдал вдруг решение простое и безопасное! Сердце Ла Тремуя радостно заколотилось. Не раздумывая больше ни минуты, он поспешил к покоям старшей королевской дочери, соображая на ходу, какими словами уговорить её последовать за матерью в Венсен! И как, не объясняя девушке истинных причин, заставить её не покидать королеву ни при каких обстоятельствах, даже если этого потребует сам король.
 
 
*   *   *
Дней десять после отъезда Изабо Великий управляющий выдерживал натиск настырного шевалье и изворачивался как мог, объясняя, почему приказ о его назначении до сих пор не подписан. На одиннадцатый день пришло долгожданное письмо от королевы…
Видимо, её величество сильно заскучала. При явном желании быть осторожной, она все-таки допустила в короткой записке несколько досадных оговорок, которые заставили Бернара д’Арманьяк, впервые за последние полгода, широко улыбнуться.
- Вот теперь пора! – воскликнул он, бережно пряча на груди долгожданное письмо.
Всё дальнейшее напоминало бой без неожиданностей, по всем правилам воинского искусства, когда исход ясен уже до начала по одному тому, как расставлены войска и какова их численность.
Далекий от дурных мыслей шевалье де Бурдон долго не мог понять, чего от него хочет присланный коннетаблем Танги дю Шастель. С высокомерием не очень умного человека он требовал почтения к своей персоне, все еще пребывая в иллюзорном заблуждении, что королева своим всемогуществом его защитит. Но мессир Танги  совершенно его уничтожил, показав приказ об аресте, подписанный королем.
Изабо тоже никак не хотела верить… Рыцарь Дюпюи, которого коннетабль прислал в качестве её тюремщика, предъявил все нужные бумаги, в том числе и отдельное указание его величества доставить королеву в Тур, где и содержать под арестом до конца следствия. Но, даже видя, как перепуганные служанки собирают её вещи, даже садясь в карету без гербов и украшений, с одной только дочерью и без единой фрейлины, Изабо продолжала надменно заверять, что Арманьяк перестарался, и очень скоро безумный король переменит свое решение, а коннетаблю придется ответить за все головой…
До самого Тура она сидела в карете очень прямо, не шевелясь, и без отрыва смотрела за окно широко раскрытыми неподвижными глазами. К месту своего заточения проследовала с гордо вскинутой головой, и только брезгливо поморщилась, заметив перебегающую пустой зал крысу. Однако, когда Дюпюи распахнул перед ней дверь сыроватой, не обустроенной комнаты, Изабо вдруг побледнела и пошатнулась.
Вид жесткой лежанки в углу сказал ей яснее самого жестокого приговора, что всё кончено! Не будет больше ни жарких ночей в объятиях красавца шевалье, ни юности, ни обманчивой иллюзии вечного любовного восторга – ни-че-го! И самого шевалье де Бурдона тоже никогда больше не будет, ни в её жизни, ни на этом свете.
Изабо застонала, представив, что сделают с этим красивым телом палачи Арманьяка в застенках Шатле! И, рисуя в воображении картины, одну страшней другой, она поклялась, что отныне свою нерастраченную страсть обратит на ненависть ко всему, что хоть как-то связано с человеком по имени д'Арманьяк!
Весь вечер и всю ночь королева проплакала, жалея себя и несчастного де Бурдона, которому столько предстояло вынести. Но она ошибалась. Обезумевший от страха шевалье не выдержал первого же допроса. Он умер во время пытки, рыдая и крича, что ничего не знает о связях королевы с Жаном Бургундским, после чего попросил воды, которой уже не дождался.
Эти слова, последние в короткой жизни красивого юноши, были аккуратно записаны, вместе со всеми его «не знаю», и переданы Бернару д'Арманьяк, который, читая, лишь безразлично повел бровями.
- Что делать с телом, мессир? – пустым голосом поинтересовался судейский стряпчий.
Не думая ни минуты, коннетабль ответил:
- Сами не знаете? Бросьте в Сену. Он мне больше не нужен.



Продолжение: http://www.proza.ru/2011/05/02/1463