Кое-что о выборе главного...

      Николай Палыч  тяжело поднимался по больничному лестничному пролету. 
 Черт! Да не может быть. Будучи абсолютным реалистом, он все же где-то надеялся, что  зам. его что-то перепутала и Еремеева, Анна Михална, Анна, Анчик, как он ее называл, сейчас дома, а в палате интенсивной терапии он увидит совершенно незнакомого человека.
      Медсестра как-то странно посмотрела на Костыльцева и не успел он  и рта открыть, как она указала в конец коридора.
     -Еремеева – там. Палата – люкс. Лекарств уже не нужно и начмед тоже уже был. Два раза. Только…
   Что – только, было не важно. Значит все же – правда. Из указанной палаты вышел незнакомый мужчина. Даже скорей – парень. Спорт? Бизнес?  Не важно. Наверно посетитель соседки. Почему в  ее  состоянии (уже входя в широкий,  под каталку,  дверной проем) положили рядом еще ко…
     Это действительно был другой человек. Другая женщина. Его Анчик не была серой и расплывчатой. Налитая яркость губ провалилась в бледно- серое пятно, синяки от ушибов проступили сквозь дряблую кожу почти пятдесятилетней женщины.  Но… Изгиб брови… беспомощно выложенные поверх одеяла руки… Господи, слава Богу, что она без сознания..- пронеслось в голове – как бы я сейчас говорил с ней… Ложь и лесть  она всегда чуяла за версту и впадала в тихое ядовитое бешенство.  А сейчас перед ним лежала застиранная  безжизненная тряпичная кукла…
     - Ей повезло.
    Николай Павлович дернулся и чуть не рухнул на приборы
       - Извините, не думал Вас напугать. Федоровский, ее лечащий врач. Я уже говорил предыдущим посетителям, что ей невероятно, космически повезло. На 120км в час взлететь через ограждения,  прокувыркаться в машине метров 150 и отделаться ушибами… В рубашке родилась. Стильненькой такой  рубашонке от кутюр..
      - А-а …  Почему…
     - Почему до сих пор без сознания? Говорю же – множественные ушибы.  В том числе – и головного мозга.  Пока рано что-либо предполагать, но время покажет, насколько все серьезно.
     - И каковы шансы?
Доктор вздохнул и начал перечислять шансы так, будто делал это в сорок восьмой раз.
     - Варианта три. Первый – самый нежелательный.  Летальный. Хотя и минимальная, но вероятность есть. Второй – еще менее вероятный –  приходит в себя. Ну и самый очевидный – остается в подобном вегетативном состоянии неопределенное количество времени.
    Костыльцев уже дальше не вслушивался. Анчик – и вегетативное состояние? Пока сдержанно выяснял, что еще нужно и  обещал не остаться в долгу,  пока шел по длинному остропахнущему  несчастьем коридору, пока спускался и открывал тугую внешнюю дверь, в голове ворочалось –ве-ге-та-тив-ное…ве-ге-та-тив-ное..
   Стоп.  Вон какая-то забегаловка.И занят только один столик из четырех.
   Сел. Заказал коньяк и кофе. И после просто крепкого почти коньяка начал раскладывать по полочкам все, что увидел и услышал.
     Анька не может быть овощем. Это стихийное темпераментное бедствие, интеллектуальная маньячка, одинаково  желанно принимавшая его домогания и в машине, и в лесу, и в постели.  Ее непрошибаемый оптимизм мог быть сравним  по накалу только с ее же  железобетонным перфекционизмом.   Не успевая разгребать вечновсплывающие проблемы, Анна не заморачивалась по поводу проблем вероятных. «Решай проблемы по мере поступления» - эту ее поговорку он частенько использовал.
     Вот только после их разрыва количество поступающих в жизнь Николая Павловича проблем превысило все разумные пределы. Или просто исчез стимул для их решения? Она всегда очень гордилась, когда он говорил «Ты мой лучик, мой стимул к жизни». 
     Наверно,  наши слова имеют реальный вес.   Проговорите в голове, чего хотите,  перебирайте почаще подетально желанную мечту – и вы удивитесь, насколько буквально она исполнится. Только обычно при этом выясняется, что либо вам это уже не важно, либо это вообще  не то, что вам было нужно для счастья. Да и счастье, как выясняется со временем, совсем не такой уж не обходимый на каждый день элемент.  Скорее  нам нужен... мир с собой. Равновесие?  Равновесие... Вот что давала Анна. Она уравнивала все его домашние и рабочие проблемы одним своим посторгазменным  томно-рысьим изгибом бедра…
     Равновесие…
     Проговорив это слово  почти вслух,  Николай Павлович вернулся в реальность, огляделся и узнал  за соседним столиком посетителя…соседки?  У нее  в палате не было соседки!  Значит,  он приходил к ней…
     Притоптав, как шальной уголек от костра, полыхнувшую ревность,  Костыльцев подетально рассмотрел своего  преемника. В том, что это преемник, он уже совсем не сомневался. Ее типаж. Интеллект во всем. Не очень высокий, светлый,  с легкой проседью и открытым спокойным взглядом. Взгляд рассмотрел, когда мужчина поднял  глаза от  раскрытого перед ним на столике ноутбука,  взглянул Костыльцеву прямо в глаза  и кивнул 
     Он меня знает? А, да, в коридоре виделись… Да нет, смотрит так, будто знает  много и давно. Значит,  Анчик рассказывала. Удивительная, совершенно не женская ( да и не мужская) привычка  спокойно рассказывать о своей прошлой жизни забавляла его раньше. А теперь – разозлила. Потому, что ощутил  на себе такой же оценивающий взгляд, каким минуту назад сам рассматривал соседа по кафе.
      Николай Павлович уже готов был встать и подойти, когда к еще свободному столику от входа  направился крейсероподобный , явно с лишним весом, холеный господин. Костыльцев узнал его. За столик у стены, где вместо стульев стояли удобные диванчики, взгромоздился известный всему району  Босс. В том, что он был у Анны,  Костыльцев теперь уже не сомневался. Она работала на Босса какое-то время.  Они к тому времени уже почти расстались, однако  сплетни Николаю Павловичу докладывали регулярно. Говорили, что они – любовники, что он ее осыпает подарками, и что машину ей даже подарил.
      Кто подарил Аньке эту чертову машину,  Костыльцев знал прекрасно. Они вдвоем  года три собирали на нее  деньги. И позже, пересекаясь  в городе с небольшой изящной и верткой машинкой, Николай Павлович чувствовал одновременно  горечь и гордость от того, как  его Анчик   быстро вросла в свою лошадку.
      А теперь… Ну  что – теперь?  Разве он мог предупредить эту аварию?
     Вот Анна – та могла предвидеть. Что-то ощущала в воздухе, ловила как волчица, вздыбленным от предчувствия загривком,  и предупреждала его. Почему же сама себя не предупредила?  И сам себя одернул – как? Часы показывают время всем, но вряд ли сами в беге своих стрелок понимают - утро сейчас, вечер, зима или весна…
…- Да, мама!
В кафе входил очередной ( и очередной знакомый!) посетитель.
..  - Да! Сашка знает, но я запретил ему приезжать. А  малой сейчас ко мне  в больницу подъедет. Я его заберу!
    Отец Анькиных детей, (старшего, уже студента, и младшего упрямого крепыша) подошел,  продолжая говорить по эппловскому  последнемодельному ай-фону, к стойке, и жестом заказал себе зеленый чай.
 -  Да фигня какая-то, мама! У нее уже все есть. Врач говорит, кто-то уже все решил.... И палату, и лекарства... Ладно, разберусь!
     Все, кто был в кафе, кроме говорящего, повернулись на эту раздраженно-недоуменную тираду, а потом посмотрели друг на друга.  Телефонный разговор закончился и над столиками повисла совершенно неприличная тишина. Трое из четверых знали, кто они,  к кому и зачем пришли. Но что они могли сказать друг другу? Да и ей? Что сожалеют, что так все сложилось? Что хотят вернуть?
     Очередной рингтон ай-фона прервал изматывающее молчание. Из динамика было слышно мальчишечье: "...Папа! Врач сказал, что она проснулась! Поднимайся скорей!..."   Что говорили в телефоне дальше, никто не услышал, так как его владелец уже почти выбежал за пределы слышимости.
   Стулья грохотнули одновременно.  Резко встав, они опять споткнулись о  друг друга.
  - Да  пошли  уже к ней.. 
     Кто это сказал? Не принципиально. Главное, что официантка потом еще долго рассказывала, как три вполне приличных мужика, бросив каждый по купюре с двумя нулями на столики, припустили  из кафе. Сначала пытаясь сохранять видимость достоинства, а потом – нервно ускоряясь почти до бега.
    В коридоре  медсестра была готова остановить это нашествие  собственной( вполне   полноразмерной) грудью, но увидев лица, как-то погасла  и тихо посторонилась, пропуская  всех  их в палату.  Они ввалились, почти не заметив в палате  смущенного пацана.       
       Глаза Анны были почти прикрыты, но уголок слегка уже розовых губ дернулся, обозначая улыбку..
     -…Это что за…  выставка достижений народного  хозяйства…? – прошелестела насмешкой.
     Дружный мужской смех,  густо приправленный облегчением, раскатился по потрясенным стенам.
     Она  закрыла глаза. Сейчас они облегченно вздохнут, потопчутся пару минут и разойдутся, стряхнув чувство вины вместе с использованными бахилами.  Останется только Он.  Тот, кто не мыслит жизни без их разговоров, ссор, прогулок.  Живущий подаренной ею жизнью. Он, заслоненный сейчас широкими спинами героев, волшебников, победителей. Самый, самый главный мужчина.   
     Младший сын.