Воины с неба главы 4-6

                глава 4
Азизжон помог Федору заседлать коней, проводил его по горной тропе к наезженной дороге, а уж дальше красноармеец  помчал один. Пустился отважный боец в трудный путь еще по темному.
   - Не останавливайся, только!  - прокричал гонцу вслед проводник. – И в кишлаки не заезжай! Опасно!
Федя любил скакать на коне галопом, хотя случалось ему проделывать такое не часто.  В деревне своей лошади у Федьки не было, а в армии командир ругался, ежели заметит, что кто-то без особой надобности коня галопом гонит. Строг был командир к бойцам, если дело лошади касалось. А уж, коли, честно сказать, то пробовал скакать галопом Федор всего-то раза три в жизни. Сегодня был четвертый. И гнал сегодня лошадь Федя - от души. Сегодня на него  за такое дело никто ругаться не будет. Он, конечно же, понимал, что подобный аллюр на двести верст ни один конь не выдержит, но сейчас надо было как можно дальше отъехать от осажденного города, и потому Федор коня не жалел. Вернее, в душе жалко животину, а куда деваться? Здесь что-то одно из двух приходится выбирать: либо лошадь пожалеть, либо товарищей своих, что гибнут в схватке неравной с подлыми басмачами.
  - Терпи, милый, терпи, - шептал он скакуну своему, почти прикоснувшись лицом к иссиня-черной гриве. – Потом отдохнем. Потом. Терпи.
Федя твердо решил, что к ночи он доберется до Душамбы. Должен добраться. Надо так! А если надо, то он доскачет обязательно. Умрет, а доскачет! Хотя и понимал прекрасно красноармеец, что двести верст за день проскакать, это не фунт изюма откушать. Двести верст – это двести верст. Но, ведь, можно же все-таки проскакать. Можно! Вспомнил Федор, как в школе учитель Николай Николаевич рассказывал им на уроке истории о царе римском Цезаре. Так вот тот царь всему миру известный, как раз в день по двести верст и скакал. И охрана его рядом скакала. В истории так записано, а в истории-то врать не будут.  Не положено.
   - А я чем его хуже его! – крикнул, вдруг, во все горло Федя, крепко ударяя пятками по конским бокам. – Неужто не доскачу?!
Крикнул и тут же смутился.
  - Чего это я ору? – подумал он, озираясь по сторонам. Никого в близлежащей округе. Федор потянул поводья, чтоб конь его с галопа на рысь перешел. Мчавшая рядом лошадь, волю человека и без поводьев поняла. Красноармеец ловко перескочил с  одной лошади на другую, подождал минут пять и вновь пятками своими повелел коню снова до галопа разгоняться. Вперед!
Светало. Вот уж и солнце по небу покатилось. Становилось жарко. Да еще, как назло, буденовку Федя где-то потерял. Пока солнца не было, он этой потери, вроде бы,  как и не заметил, а сейчас… Такая жара началась, какая только в пекле адовом и бывает. Федя хотя и не верил в бога, но про адскую жару ему часто бабушка в детстве рассказывала. Крепко там жарило! Пекло – оно пекло и есть.
По дороге стали попадаться люди. Вон старик бредет, потихоньку погоняя ишака, груженного вязанками хвороста. А вон две повозки куда-то катят, протяжно поскрипывая большими колесами. Когда Федя скакал мимо этих повозок, возница показал ему почему-то кулак. Вот, подлец! Видит, что некогда человеку, так обязательно исподтишка, обидеть его норовит.
   - Может, остановиться, - подумал Федор, - да наганом его постращать. А то ведь, если каждый гад будет кулаки бойцу Красной Армии в спину показывать, никакого порядка не будет и одни безобразия останутся. Сразу видно, что это контра басмаческая изгаляется. Трудящийся люд никогда красноармейцу плохого не пожелает. А эти контры только и глядят, чтоб пакость какую сотворить! Вот буржуи недобитые!
В другой раз Федя обязательно бы остановился да разобрался бы, что к чему, но сегодня ему этим заниматься было недосуг. Сегодня он должен спешить, не отвлекаясь ни на что. Даже на оскорбления. Другая у него нынче задача. Солнце же палило всё жарче и жарче. Вовсю изгалялось сияющее в голубом небе светило над спешащим человеком.  Вот ведь пекло подлое! Кто ж тебя выдумал проклятое?! Скоро у Федора потемнело в глазах, а к горлу подкатился упругий комок тошноты.
   - До какой-нибудь бы речушки дотерпеть, - думал задыхавшийся боец  да часто моргал, чтобы прогнать из глаз шевелящиеся черные круги. -  Только бы дотерпеть.
Дотерпеть-то, Федька, до речки дотерпел, но там ждала его крепкая досада. Около речки уже отдыхали всадники. И были всадники те не одеты в красноармейскую форму, а совсем даже наоборот – атласные халаты прикрывали их крепкие плечи. Знатные халаты. Подобный халат бедняк не наденет. А, значит, и не бедняки это! Скорее всего – это опять контра басмаческая. Вон, сколько расплодилось их по земле-матушке, что блох в собачьем хвосте. Гады! Рядом с такими лучше не останавливаться. Мало ли что у них на уме? Вот и Федор решил терпеть дальше, стрелой промчавшись по узенькому мосту. Промчал, обернулся и увидел, что всадники торопливо седлают коней. Явно не с добрыми намереньями седлают. Лучше от этаких намерений подальше умчать. Подальше да побыстрей.  И Федя еще пятками  коню по бокам поддал. Началась погоня.
Враги нагоняли Федора. А как же его им не нагнать, если красноармеец своих лошадей совсем уж постоянным галопом  заморил, а у тех подлецов кони свежие, отдохнувшие. И расстояние между убегавшим и догонявшими неуклонно сокращалось. Пока враги коней седлали, Федя от них фору метров в двести получил, а теперь от тех двухсот и сто-то вряд ли осталось. Что же делать? И тут дорога, стала поворачивать за огромный горный уступ. Каким-то, неведомо откуда взявшимся чутьем, Федор понял, что это его последний шанс. Он не знал, что там дальше впереди на дороге, просто, подумалось ему:
  - Или сейчас, или никогда!
Сразу за поворотом росло дерево.  И Федя, мгновенно выдернул ноги из стремян, резко нагнулся в сторону, словно на занятиях по джигитовке и крепко ухватился за толстую ветвь дерева. Кони продолжали мчать по дороге, а Федор резко выпрямив ноги, качнулся высоко вверх на крепкой ветке и оттуда прыгнул за большой валун. Не зря командир роты каждый день бойцов своих на перекладину да на трапецию гонял. Точно – не зря! Пригодилась Феде гимнастическая наука. Здорово пригодилась. Умение спортивное к месту пришлось да повезло еще, что ветка была сухая да гладкая, а то бы точно вся кожа с ладоней на дереве осталась. Уж, что тут говорить, повезло, так повезло! Федор быстро расстегнул кобуру, выхватил наган, а уж сбить пулей скакавшего в десяти метрах всадника особого уменья не надо. В пять секунд красноармеец  уложился, и трем врагам под лопатку по пуле всадил.
Расстреляв погоню, Федя опустил револьвер, и присел на камень. Ноги его уже не держали. Здорово он с этими прыжками перенапрягся. До холодного пота на лбу. А при таком состоянии непременно отдых нужен, а иначе – беда. Но только на мгновение получилось у красноармейца расслабиться, голову вниз опустить да глаза прикрыть. Только  он их прикрыл, только вздохнул облегченно, а взводный уж рядышком, будто наяву. Качает укоризненно головой и шепчет:
   - Что же ты, Крутов, заданья моего не выполняешь? Что же ты здесь сидишь да прохлаждаешься? И как только не стыдно тебе? Мы тут кровь льем, а ты…
И встрепенулся Федор, вскочил с камня, словно в неподходящее место ошпаренный да бегом по дороге – лошадей догонять. Лошади-то с убитыми тоже по дороге за поворот ускакали. Выбежал Федя из-за того поворота  и сразу же узрел там вороного коня. Конь стоял возле каменного распадка и ржал. А бывший хозяин того коня валялся промеж острых камней. Одна нога недавнего Фединого преследователя застряла в стремени. Федор подбежал к коню, выдернул из стремени ногу поверженного врага, схватил коня за узду и мигом оседлал его. Конь попробовал воспротивиться новому седоку, но красноармеец резко ударил его по лоснящимся бокам и тяжкая скачка продолжилась.  В пылу борьбы мерцающие круги из Фединых глаз куда-то смылись.  Не было их. Сейчас же они объявились снова да в еще большем количестве. Всё в глазах красноармейца потемнело. А есть ли вообще  такой человек в мире, который весь день под палящим солнцем с непокрытой головой проскачет да еще при том живым останется?  Феде бы надо было шапку с убитого басмача снять, но он сперва сделать этого не сообразил, а потом было поздно. Вот так и страдал сейчас из-за не очень хорошей сообразительности Федор. Здорово страдал! Помутилось у него в голове. Какие-то видения начались, но он назло всему тому, что привиделось, всё гнал и гнал коня по дороге, часто беспокоя бока скакуна своими пятками. Сколько он его так гнал? А кто ж его знает?  Счет времени Федя давно уж потерял. Все смешалось у него в голове в один шипящий и свистящий шум. Но настырно гнал красноармеец коня по дороге. Гнал, гнал и гнал!
А солнце уже перешло середину неба и стало потихоньку скатываться к горным вершинам. Сколько осталось скакать, Федор не знал. Он теперь ничего не знал и ничего знать не хотел. Только дорога одна оставалась перед его затуманенным взором.  Только дорога и ничего более. Вернее, еще мысль одна была:
   - Дотяну ли я по этой дороге до Дюшамбы? 
Дотянет. Куда он денется? Нет Федора другого выхода. Терпеть надо, и еще раз терпеть. Очень хотелось пить. Ужасно, как хотелось! Словно ржавым напильником глотку драло. Ссохлось там всё. А на дороге, как на грех – ни речушки, ни ручейка. И вот в затуманенном от страшной усталости и жары сознании, кроме дороги постоянно виделся красноармейцу огромный медный ковш, наполненный краев холодной колодезной водой. Такой холодной, что зубы в ломоте сводит. Будто только что достали её, водичку эту прозрачную, из глубокого деревенского колодца да из бадьи в ковш налили. И уже с водой, повис этот ковш над каменистой дорогой. Вот он рядышком, только руку протяни. Федор протягивал её пару раз, хватал пустоту и ругался хриплым голосом. Сперва ругался в крик, а потом убеждал себя ласковым голосом, и даже пару раз пробовал молиться. Хотя не верил Федор никоем образом в бога, а вдруг….
   - Помоги мне, Господи, - шептал он, себе под нос. - Помоги. Мне бы только водички глоточек, а дальше я сам дотерплю.
Однако где-то там, в небесной канцелярии посчитали (а может, просто  сошлось так без вмешательства потусторонних сил), что мучений сегодня Феде еще никак недостаточно. Надо, чтоб  больше их на голову измученного красноармейца свалилось. И очередная трудность не заставила себя ждать, уставший конь споткнулся о камень на дороге, и упал, сбросив седока через голову вперед. Больно ударившись спиной, Федор на какое-то время даже сознание потерял. Очнулся он от пронзительно жалобного ржания лежащего неподалеку коня. Федя, крепко сжав зубы, поднялся на ноги и, пошатываясь, побрел к коню. У скакуна была сломана нога. Здорово мучился конь. Федор глянул коню в кровавый глаз, вздрогнул, словно от холода лютого, достал наган и выстрелил несчастному животному в ухо.
Дальше красноармеец двигался пешком. И уже казалось ему, что над дорогой висит не ковш с водой, а корыто, из которого коней поят.  Очень хотелось упасть перед тем корытом на колени, опустить лицо в прохладную воду, а потом пить, пить, и пить. Федя попробовал протянуть руки к корыту, а то – зажглось внезапно двумя яркими огнями. И так Федору обидно стало на сгорающее корыто, что он даже лицом на дорогу упал.
Только пролежал он там недолго. Чьи-то сильные руки подхватили его, и он услышал над собой оживленные голоса.
     - Так это же Федька Крутов из второго эскадрона, земляк мой, - кричал кто-то, тормоша Федю за плечо. – Федя, Федя, чего с тобой?
    - Воды, - прошептал Федор в ответ, отхлебнул несколько торопливых глотков и, утирая губы, добавил. – С донесением я. К комбригу. К товарищу Шапкину. Где он? – и опять стал жадно  глотать, чуть горьковатое питье.
Осушив фляжку с теплым чаем до последней капли, почувствовал себя Федя гораздо лучше и огляделся. Оказывалось, что он уже не на дороге, а на заднем сидении автомобиля. Рядом с ним три красноармейца, один из которых, Ваня Глухов, был родом из Иванова. Земляк, значит.  Федя улыбнулся как-то по особенному счастливо и опять про свое.
    - К комбригу мне надо, к товарищу Шапкину. С донесением я.
    - Потерпи Федька чуток, - улыбался  земляк, - будет тебе комбриг. До Дюшамбы верст сорок осталось. Через час там будем. А ты пока поспи.
   - А, ведь, это дело, поспать, - подумал Федя, и провалился в черную тьму.

                5
Отряд Сердара подошел к Гарму около полудня. Почти весь город был уже под контролем басмачей. Только в центре, в древней крепости красные еще держались. Никак не получалось их оттуда выкурить.  Яростно отбивались осажденные. Уже не меньше пятидесяти тел убитых басмачей валялись возле серой стены.  А пока было затишье.
Сердар быстро сбегал доложить Файзуле Максуму о сражении в кишлаке Нимич. Довольный спешил мулла  командиру. Об успехе всегда радостно и приятно докладывать. Вот и улыбался в продолжение всего доклада Сердар. Файзула за успешный бой муллу кратким кивком головы поблагодарил, а потом, как-то разом сердито насупив брови,  велел отряду приготовиться к штурму крепости.
   - Встань со своим отрядом за мечетью, - стал строгим голосом говорить наставления Сердару его командир. – Как только начнут стрелять, бегите вон к той, - Файзула ткнул пальцем в сторону стены, - обгорелой чинаре и оттуда бросайте в крепость гранаты.
  - У нас мало гранат, - потупив глаза, сообщил не совсем приятную для командира новость Сердар. – Мы их почти в Нимиче растратили.
Файзула нахмурил свои сросшиеся на переносье  брови, засопел, и у муллы слегка задрожали колени.
   - Зачем я сказал ему про гранаты? - подумал он, еще ниже склоняя голову. – Надо было молчать. Сейчас он мне устроит. Зачем же я сказал?
Только зря волновался Сердар. Посопел немного Файзула, поиграл чуточку желваками и… велел выдать отряду Сердара ящик с гранатами.  И теперь их оставалось только забросить за стену. Казалось бы – плевое дело, но получилось не совсем так, как казалось. Вовсе не так.
Сердар собрал своих воинов в тесный круг, раздал каждому по гранате и объяснил им, чего ждет от них предводитель отряда Файзула Максум.  Доходчиво объяснил каждому предстоящий маневр. Как  только возле главных ворот крепости загремели винтовочные выстрелы, мулла поднял своих бойцов в атаку. До горелой чинары было метров шестьдесят. Десять секунд хорошего бега и всё. Казалось бы, что тут такого невозможного? Да только вот через пять секунд со стены застрочил пулемет. Сосед Жохангира – Азиз первым упал с простреленной грудью, а рядом свалился Мухтар с кровавой пеной на губах. Мухтару пуля разорвала горло. А уж следом за Мухтаром упал и весь отряд. Трое упали навсегда, а остальные залегли, опасаясь за свои жизни. Тоже веская причина. Пулемет же покою упавшим никак не хотел давать, и тут же пули очередью яростно стали терзать землю прямо перед залгшей цепью. Сейчас пулеметчик уточнит прицел и тогда… Пришлось торопливо отползать назад. Жохангир полз рядом со старшим братом, а на том лица не было. С раннего детства Мехмет и Азиз дружили. Сколько себя помнили, столько и дружили.
   -  У, шакалы, - шептал Мехмет, часто оглядываясь на крепость. – На куски вас порву.  Готовьтесь! Шакалы!
Только и со второго раза порвать кого-нибудь на куски у Мехмета не получилось. Вновь заработал пулемет из крепости, и снова наступающие воины упали наземь. Не получилось добежать до чинары ни в третий, ни в четвертой раз. Неплохо знал свое дело пулеметчик. Очень даже неплохо. Все четыре раза бегал на штурм и Жохангир. Хотелось отличиться ему сегодня отличиться и просто отличиться, а чтоб все видели, но не получалось никак. А как получится, ежели только встал, только побежал, а с крепостной стены пулемет раскаленным  свинцом плюется. Как тут отличиться можно?
После четвертой неудачной атаки Сердар сбегал к Файзуле, и они там решили ждать ночи, чтоб закидать крепость гранатами  из темноты.
Когда стемнело, Сердар, построив отряд за мечетью, стал выкрикивать добровольцев. Жохангир первым  вызвался  ползти к крепости. Потом из строя вышли еще три человека. Жохангиру опять хотелось отличиться. И у него появился шанс. На этот раз лазутчики доползли до обгорелой чинары и, уж приготовились, было, гранаты метать, Но тут со стены  застрочил пулемет.  Видимо со стены заметили, что возле дерева сосредоточились люди и грянули! Да так удачно у них это получилось, что три трупа под чинарой остались лежать, а Жохангир такого стрекача дал, что любая лань быстроногая  мигом бы от него в тот момент отстала. Прибежав к углу мечети, Жохангир лоб в лоб столкнулся с Сердаром.
   - Щенок! – с какими-то визгливыми нотками заорал мулла, выхватил из-за пояса маузер. – Почему бежал с поля боя?!  Трусливое отродье! Сын собаки! Тварь!
Мулла понял, что и ночью выполнить приказ Файзулы вряд ли получится. И такая злость от этого понимания накатила на него, что хотелось  придушить кого-то голыми руками.  Непременно придушить. Сердар схватил Жохангира за горло. Мулла был несказанно зол, неимоверно силен в своей злобе, и непременно придушил мальчишку. Точно бы придушил, если бы не гневный окрик сзади.
  - Оставь брата!
Сердар даже вздрогнул от неожиданности. Кто в его отряде посмел повысить на него голос? Кто?
 Мулла отшвырнул от себя задыхающегося Жохангира, и медленно обернулся.  Мехмет передернул затвор винтовки, и сделал шаг назад.
    - Отпусти брата, - уже гораздо тише сказал он.
   - Ты…, - уставившись на бунтаря темно-коричневым немигающим взором. – Ты на кого? Я же тебя сейчас пристрелю, сын шакала. Мулла стал опять же медленно поднимать дуло своего маузера.
Мехмет целился в командира из винтовки. До кровавой развязки этого противостояния оставались лишь считанные мгновения. Но тут к мечети подбежал посыльный Файзулы и велел Сердару срочно явиться к вышестоящему начальнику.  Мулла зло зарычал, плюнул на землю и пошел вслед за посыльным. И долго он не возвращался, так долго, что весь его встревоженный отряд улегся спать.
                6
Разбудил Федора все тот же земляк - Ваня Глухов.
  - Вставай, Федька, вставай, - тормошил он спавшего, казалось бы  беспробудным сном, красноармейца. – Вставай. Приехали.
С большим трудом Федя глаза открыл. Еле-еле. Открыл и сразу не смог понять: где он, что с ним? А потом внезапно опомнился и закричал.
   - К комбригу мне надо! К товарищу Шапкину! Срочно! Сейчас же!
Сонный комбриг Шапкин Тимофей Тимофеевич, одетый только в галифе да нательную рубаху сидел за столом в своем кабинете. Его только что разбудили. И получилось у него поспать в эту ночь не больше часа. Серьезный недосып случился у товарища Шапкина.
  - В Гарме беда! – лишь только  переступив порог,  без всяких положенных предисловий, Федор закричал во весь свой голос молодецкий.  Так громко заорал, что командир седьмой Туркестанской отдельной кавалерийской бригады аж вздрогнул от этакой неожиданности. – Там наших окружили! Меня взводный мой, товарищ Рюмин, послал. Басмачи! Тысяча, целая! Так и прут, гады!
  - Садись, - приказал комбриг, внимательно вглядываясь в лицо встревоженного красноармейца. – И давай без крика да по порядку.
Федя сел начал рассказывать, как раз с того момента, как он вышел на крыльцо городского совета в Гарме – покурить. Во время рассказа в кабинет вошел комиссар бригады Федин. Вошел и тоже присел к столу, как раз напротив Федора.
  - Надо срочно полк поднимать, Тимофей Тимофеевич!  - грохнул кулаком по столу комиссар, когда Федор сказал еще раз , что в Гарм вошло не меньше тысячи басмачей. Пусть сейчас же восьмидесятый полк выходит. Время нельзя терять. В ночь пусть идут.
Вестового комбрига срочно послали за командиром полка восьмидесятого полка.
   - Не успеет полк на помощь, - заходил по кабинету комбриг.  – Двести верст, все-таки. Два дня полку маршем идти, не меньше. Не успеет. Перебьют басмачи наших в Гарме. Ой, перебьют.
  - А чего же делать тогда? - вдарил еще раз по многострадальному столу комиссар. – Чего тут лучше придумаешь? Я сам полк поведу. Галопом пойдем, коней заморим, а товарищей в Гарме выручим. Коммунисты своих в беде не бросают!
  -  Коней заморить дело не хитрое,  – товарищ  Шапкин, опять сел на свое место. – Тут большого ума не надо. Слушай, комиссар, а помнишь на совещании  в Ташкенте товарищ Дыбенко, командующий округом нашим рассказывал, как в соседней с нами, в восьмой бригаде комполка Борисов банду басмаческую в пустыне прищучил.
  - Это, про аэропланы, что ли? – нахмурил бровь комиссар. – В прошлом, в  двадцать восьмом году банда ушла в пустыню…
 - Точно, - опять забегал по кабинету комбриг. –  Басмачи тогда  в пески  ушли, а Павленко посадил  на аэропланы пятнадцать бойцов, выследил басмачей сверху, потом велел летчику приземлиться, засаду организовал и всю банду изничтожил. А, может, и нам так? А? Чем мы хуже восьмой бригады?
  - Мы никак не хуже,  – комиссар, комиссар оперся ладонями в стол и пристально смотрел на комбрига. – Только…
 - Вчера вечером четыре аэроплана из Ташкента к нам прилетели, - подмигнул комиссару командир бригады. – Оборудование для узла связи привезли. А что если нам на них бойцов посадить? А?
Потом Шапкин крикнул своего вестового, успевшего уже сбегать разбудить командира кавалерийского полка, и велел  тому поднять также и военлетов, которые спали здесь же, при штабе.
Сонные военлеты выслушав план комбрига, особо энтузиазма не проявили.
  - Не, - покачал головой старший из них. – Во-первых, у нас приказ, чтоб завтра до десяти утра в Ташкенте быть, а во-вторых, долететь до Гарма не велико достижение, там ведь еще и сесть надо. А вдруг там площадки для приземления подходящей нет? Самолет посадить, это вам не лошадь в стойло определить. Пустая затея.
 И вот тут соколом ринулся на сомневающихся покорителей небес комиссар Федин.
  - Вы чего, момента не понимаете?! – громко закричал он, вскакивая из-за стола, и выхватил из кобуры револьвер. – Там товарищи наши гибнут, а он про какую-то конюшню мне треплется. Контра вы после этого! Контра! А с контрой у нас всегда был короткий разговор! Полетите! Как миленькие полетите! Или я вас…
  - Ты уймись комиссар чуточку, уймись, - немного охладил пыл политработника Шапкин. – Товарищи военлеты все понимают, свою задачу исполнят, как следует. И ругаться на них не надо. Нам сейчас ругаться друг на друга совсем ни к чему. Нам сейчас надо наоборот  вместе быть, чтоб, как пальцы в кулаке. Иначе нам …
Комиссар сел, а комбриг повернулся в сторону чуть потупивших взгляд летчиков и поинтересовался:
  - Так сколько, вы говорите, в один аэроплан бойцов можно посадить.
  - Ну, шесть, максимум семь, - ответил все тот же старший из летчиков.
- Мало! - еще раз приласкал стол широкой ладонью комиссар.
- Ничего, - подмигнул летчикам Шапкин, - мы сейчас для вас самых худощавых подберем, так, глядишь, и побольше народу уместится. Все ведь можно сделать, ежели захотеть, Верно, товарищи?
Возражать военлеты против идеи кавалеристов больше не стали и пошли готовить свои аппараты к вылету. Вылететь решили сразу же после рассвета. Федор еще в кабинете стал упрашивать комиссара взять его в этот полет. Комиссар же настоятельно отправлял уставшего бойца  в лазарет. Чуть ли не за руку хотел его туда тащить. И так получилось, комбриг против Фединого полета особо не возражал, а вот товарищ Федин, прямо-таки, ногой топал, как ему хотелось красноармейца на руки врачей сдать. Еле-еле удалось Феде комиссара уломать. Еле-еле, но уломал. Уломал и первым в фанерное чрево аэроплана забрался. Попробуй его теперь оттуда вытащи!
Комбриг привел к аэропланам не меньше шестидесяти человек. Один летчик даже шапку свою кожаную с головы стянул, когда этот отряд узрел. Потом начались споры. Тимофей Тимофеевич  настаивал, чтоб всех посадили.
  - Вы, товарищи не волнуйтесь, - тряс он раскрытой ладонью перед обветренными лицами пилотов. – Мои бойцы терпеливые и ко всяким лишениям способные. Прижмемся мы друг к дружке поплотней, и, авось, черт нас не выдаст, а свинья не съест.  И не в таких переделках бывали. Вы мне даже не поверите, ежели я про наши дела боевые рассказывать начну.
  - Да, неужели вы не понимаете, - горячились летчики и размахивая руками не хуже комбрига. – Не взлетим мы вместе со всеми. Не хватит нам подъемной силы. Не хватит. Аэродинамика – вещь серьезная. С ней шутить не положено!
  - Да, сожмемся мы, - с широкой улыбкой обнимал военлетов  комбриг, - да перехитрим как-нибудь вашу аэродинамику. Иначе никак нельзя.
Словно на базаре торговались кавалеристы с летчиками: то криком, то хитростью. Всех, конечно, в аэропланы посадить не получилось, но на сорок пять бойцов, не считая командира с комбригом да четырех пулеметов, уломать военлетов все-таки получилось.
Когда летчик запер в аэроплане дверь, у Феди комок к горлу подполз да сердце воробьиным хвостом затрепетало. Еще страшнее стало, когда летательный аппарат дернулся и покатился. А тут еще сидящий рядом конопатый боец запричитал.
   - Ой, и грохнемся мы сейчас! Мамочка, моя родная! Ой, жуть-то, какая! Спаси и помилуй, Господи! Спаси и помилуй десант наш небесный!
   - Семенов! – голосов пять почти хором рявкнули на конопатого. – Кончай причитать! И без тебя тошно!
Самолет еще раз дернуло, всё вокруг натужно заскрипело, и Федора крепко прижало тому самому конопатому бойцу, который теперь часто твердил слова молитвы шепотом. Федя, хотел уж пристыдить малодушного шептуна, дескать, что же ты тут опиум для народа горстями разбрасываешь, но, вдруг, вспомнил он, как у них в селе кровельщик с церковного купола упал. Федька тогда еще маленький был, за юбку мамкину держался, но синевато-серое лицо мастерового с алой струйкой крови на подбородке запомнил навеки. Вот и сейчас это лицо явственно так всплыло  перед взором чуть прикрывшего глаза красноармейца. А, вдруг, через минуту он, Федя Крутов, вот так же будет лежать на сером песке? А. вдруг?!  Федор, прямо-таки, вжался в железное сидение. Изо всех сил и до боли. Самолет же еще раз тряхнуло. Потом еще и еще. А затем, будто все стало стремительно проваливаться куда-то вниз. И самолет, и люди, и всё-всё остальное.
  - Падаем! – захрипел Семенов и крепко вцепился в Федину руку. – Спаси и помилуй. Падаем!
Федору тоже стало так страшно, что он ухватился крепко  руками за какую-то железку и зашептал судорожно, сглатывая слюну.
     - Прости меня, Господи. Прости.
И так они проваливались раз десять. Не меньше. А потом к безмолвно-бледным испуганным бойцам  обернулся летчик и, стараясь перекричать шум двигателей, заорал что есть мочи.
 - А, ну крепче держись! На посадку идем!