Олёна - межа продолжение 2

    Призадумавшись, идёт Олёна. Легко идёт, споро. Статью своей, свежестью лица, живым блеском в глазах да косой ниже пояса заставляет оглядываться себе вослед мужиков деревенских, да ревниво-завистливо -  вздыхать баб. А того не ведают люди добрые, что поменяла бы Олёна, ни на минуточку не задумываясь, и стать , и косу пышную на самую трудную жизнь, но только с Прохором своим, неведомо где сгинувшим. И тогда была бы её жизнь самой счастливой. И были бы ночи с Прохором томными, нежными, сладкими. И пело бы сердце в майские ночи шальным соловушкой, и душа бы не изнывала соловьиной тоской, а звенела бы трелями переливчатыми.
    Почувствовала Олёна жар на щеках, воровато по сторонам заоглядывалась, словно за постыдным её застали. „Господи, Царица Мать Небесная, какие соловьи, какая уж любовь. Сороковой год несётся во всю прыть“. Сказала себе, душу укрощая, а она противится: горе, обида на судьбинушку в подушку выплаканы, а нежность, ласка, любовь в сердце плещутся огромным неукротимым морем-океаном.
    Не заметила Олёна, как возле избы оказалась. На крылечке Улюшка сидит. Увидела бабушку, птичкой вспорхнула навстречу, светится личиком, а в руках гребешок утерянный держит.
  - Бабушка, я давеча за тобой было побежала, да как наступлю на него ногой, так кубарем и покатилася по траве. Другой сарафан токмо* надо бы, - быстро проговорила Уля одновременно и радостно, и удручённо, разглядывая подол испачканного сарафана.
  - Ишь, барыня какая, подсохнет, дак щепочкой какой и почистишь. Не больно много ты и попачкала, - нарочито сердито, но с ласковыми нотками проговорила Олёна.

    Не хотелось Олёне сейчас ни с кем разговаривать, даже с Улей ненаглядной внученькой. Не любила, когда тоска неизжитая на неё наваливалась. Опять предстояла бесконечная ночь со слезами горькими, с воем в подушку сквозь сцепленные зубы, с тягучей муторностью на сердце, с осознанием безысходности своего положения - ни вдовы, ни мужниной жены. Потому поспешила она в избу, чтобы в бесчисленных домашних делах забыться до ночи, раз уж вовсе её, бессонную, не избежать.


    В избе было душно: пахло квашнёй, кислой овчиной. Олёна спустила с кровати ноги, коснулась прохладных половиц, отпихнув в сторону половичок. Майская ночь заглядывала в окна, высвечивая лавку, где спала, поджав ноги и подложив ладошку под щеку, Уля - сегодня отдельно от всех положили; Полати у печи, где спали внуки: Тая, постарше Ули на два годка, да мальчишонки мал-мала меньше; Полати над входной дверью, где спали Олёнины дочь с зятем, и где, высвеченная фиолетовым, свисала коса Марии.  Прерывисто  похрапывал Егор. Сердце Олёны радостно всколыхнулось -  с почтением к ней относились Мария с Егором. Сколько недобрые люди говаривали, что в почётном углу избы, где кровать стоит, старшие  должны почивать. А раз Олёна оставлена была Прохором ни в жёнах, ни во вдовах, то и место в семье последнее занимать должна. Не след бабе быть главой в избе, где ещё мужик имеется. Дочь с зятем никого не слушали, а может только вид делали, но  спала на единственной в избе кровати Олёна. И никто никогда не претендовал на её место, разве только Улюшка вдруг ночью чего испугается, али зазябнет, дак и прибежит к ней под бок.

    Сквозь фиолетовые полосы ночного света на полу по гладким половицам прошмыгнула Олёна на мост. Терпко, влажно-удушливо пахло сеном. Шумно вздыхала в темноте корова Муха. Сонно заквохтали потревоженные куры. На ощупь  добралась до лесенки, приставленной к сеновалу, и заскрипела перекладинами, взбираясь наверх под самую крышу. Бухнулась плашмя в слежавшееся, но всё ещё духмяное, колкое сено и зашлась в немом плаче.


*Токмо - только

    Продолжение следует...