В

Рука в темноте, на фоне впитавшего Луну окна,
Вырисовывается расширяющимися зрачками,
Идеальной конечностной формой и представляется
Сливающейся, а точнее – вырастающей из комнаты,
Но эта иллюзия прерывается, когда свет включён,
И видишь детально ошибки природы в книгах,
Разбросанных вещах, шрамах. Но если всевидящий ток
Недоступен выключателю, кровообращение ускоренное
Отличит тебя живым от городского натюрморта,
Лопающимися сосудами кровавыми и давлением
В тонущем мозге, в отражении глаз увидишь сигнал
слабый о помощи.

Телевизор давно не работает, из него струятся тараканы,
Они нашли свой дом, как и ветви деревьев, проникли
В небо через контраст холодно-голубого и розового восхода,
И не располагавши о жилплощади информацией,
А я чужой как из фильма и жаль кровь не кислота.

Из колонок редко доносится музыка, кроме тишины,
Моя основная симфония от самой природы, её я готов
Слушать вечно, только на неё отводится смерть, а при жизни
Должно волновать нечто большее, Nocturne, Nocturne, Op.37 –
G Minor от Шопена, и если присмотреться в себя, можно
Увидеть пустоту, так называемую вершину эволюции,
Или звуки от знакомых, нет уже почти которых.

Книги неодолённые и мелкие научные издания
Не смущают – хочу остаться добрым незнайкой и на Луну слетать,
Которая всё дальше, пока Солнце не взбунтовалось в энтропии
И не спалило всё к чертям, что дай Бог,
под острым женским каблуком и взрывами останется.

«Зимний сад», там всё так же одиноко живёт аквариум пустой
И кресло в виде цыплёнка, цветы, пыльно освещённые,
И грязь немного напоминает, как однажды держал в руках ведро,
В двери, и видел глаза своей последней любви,
Но она этого по всем законам справедливости не узнает,
Во-первых, сердце её занято; во-вторых, не до меня таким красавицам.

Не сотвори себе кумира, говорит нам Бог, но сам послал сына –
Кумира миллионов, и лучше конечно Христос, чем Бритни-Гаг-Мадонна;
Так же и свобода – для всех своя...
Вот одна «знакомая» прошла мимо, поздоровалась, но когда со своей
Половинкой, по счёту неизвестно какой – меня не замечает
и краем глаза.

День открытых дверей – школьники на правах гостей, не соблюдая
Элементарных поведенческих норм, разглядывают этажи в насмешках.
И кажется, в школе сейчас учат только взаимному неуважению.
Одна взрослая женщина зазналась нравоучением молодой девушки,
Не сдавшей вовремя экзамен – она, наклонив голову, невидимо плачет.
Её проблемы духовные ничего для педагога не значат, и она, обрезав
Связь её с шансом, говорит – это твои беды вот и расплачивайся...
И разошлись два тела, соблюдая закон противодействия; одна
В журнальные стези; другая, сапожками прерывисто шагая, всё ниже
И ниже по лестнице... Её я ещё видел у фонтана, редко работающего,
И кажется, стук падающих слез её был громче всех звуков в природе,
включая режущий фонтан.

Вспомнил тут невовремя здание «Гармонии», которое подарило
Новую жизнь – сумасшедшего. Там на входе картина висит абстрактная;
Человек из различных фигур беспорядочно в человека собирается,
Но и не живого... Там всё построено на приёме таблеток и сеансах
Гипноза под аудио запись сомнительных психологов.
И узкие проходы в процедурные норы освещены кроваво-тёмным
От сигнализации. Телефон, комод, бумажки на доске, рецепты,
Мусорки, туалет, книжный шкаф без книг, эпилептический рёв,
Телевизор фирмы «главный доктор», газеты, депрессивные зрители
И их указательная критичность – всё вроде цивилизованно,
По крайней мере, бывает и хуже, но что-то не клеилось в моей
Черепной коробке, одурманенной снотворным, и в «тёмной комнате»
Лежал смиренно и наблюдал как электрические волны от люстры –
Лечебной железки, эклектическими предположениями испражнялись
На обезвоженные нервы, бесследно...
И сердце как никогда в Риме билось на арене Колизея,
Сейчас заточилось в мрамор сената, безнадёжным рецессивом.
Потерявший связь с прошедшем временем, с корнями вырвано
Генеалогическое дерево, поэтому и словообразуюсь в несклоняемую
непоследовательность, троеточиями...

Фотоновая полоса возникла на стене затемнённого коридора
Из-за маленьких лампочек или неработающих –
Это значит, дверь открылась кабинета философии, но оттуда тени
Выбегают, лишь тени, тени самолишения.
В компании мази Вишневского, ограничившего для чистых мыслей воздух,
Наблюдаю магнитом, появляющиеся тела красоток, в их глазах
Малолетний разврат и крепкая выдержка, в яблоках реками налитых
Вином ещё хранит на всё и всех обиду; они настоящей любви,
явно не видели.

От открывающихся дверей разрастаются лучи в треугольники
С  усечёнными углами, и железки и шурупы, полы разграничивающие,
На которые себя в пространстве ориентирую и взгляд координирую,
Дают уверенность мнительную с отсутствующей мотивацией
К этому; и всё закономерно, но законы мною манипулируют
хаотически.

Переворачиваю страницу, отвлекли рядом присевшие блондинки.
Их болтовня, запах, смех звукам всем противящийся, и озабоченность
Тем, кто с кем вечером..,
Угоняет достойные мысли, с головою окуная в низость.
Один «знакомый» ещё с первого курса, баскетболист, ди-джей
В прошлом, говорит как счастлив, что в общежитие переезжает.
Что там его ждут с распростёртыми будущие подруги, и одна,
На которую запал; говорит, что если так действовать, всё в твоих руках.
Что имеешь ты ввиду, спросил я – неужели карандаш?
А он улыбкой показал на в розовой кофточке особу.
ах.. да я не о том, и розовое меня не заковало.

Мог сходить в библиотеку и скрыться, но знаю, центр интеллектуальный
В университете, как и для олимпийского мира, священный округ «Зевса»
В Олимпии – вдоль реки «Алфей» роща при впадении в неё ручья «Кладей»,
Но обездвижелось в ней содержание: часы, т.е. стрелки, т.е. механизм,
Сама физическая абстракция, материализованная в циферблате для
В бесконечности ориентации, философская категория развития, белка
Выделилась из числа животных и стала хищной в колесе, столы, компьютер,
Свет на них, цветок, шкафы и люди в них, т.е. библиотекари.
Термин мироздания втянулся в себя до степени, что выталкивает нас,
Но в журнале там благодаря одному историку я узнал, что в 1952 году
В Хельсинки нашим спортсменам дали по очкам, а Феодосий 1 в 394 н. э.
Запретил игры и метания, яблоком раздора их, аргументируя, а не
Энергией сплочения, уважения и даже во время войн примирения.

Загнали образовательные причины в следствие – по логике лекцию,
Но ответ на вопрос как не самоисключиться из исключающегося мира,
Я и благодаря отчаянной дерзости не получил.
Да, разумней было поступить на философский и заняться матерью наук,
Но скорее наука займётся мною, скажем, в психиатрической...
Вот две посылки, а точнее ошибки: я родился и начал учиться,
Вопрос – можно ли существовать в искусственной жизни?

Хотите заклеить мне рот «Эриком Крауза», но не эффективней ли
Как раньше бритвой – чик и...
Или гуманней – заклеить мозг и расклеить сердце, и язык сам уйдёт
в чувственные дебри молчанием.

Решаем, в чём вклад греков в философию, заключаем – он велик
И не превзойдён в чём-то, но по мне – каждый человек, от мала до велика,
И мёртвые, делают вообще значимой, оправдывают Софию и к ней любовь.
И даже нищий, никому ненужный подведёт к размышлению
О том, почему одни умирают с голоду, другие от ожирения?
Две крайности бытия, противопоставленные в сути ей, ему как целостному.
Это как в темноте замкнутой искать вечно дверь, далеко необязательно
В палате лечебницы...  И в экзистенциональном голоде нащупать
Одним из отмирающих рецепторов ручку, открыть скрипучую
И тёмной фигурой выйти в свет и тут же частноотрицательно
Распасться в общеутвердительном, ослепнуть; отсюда – чем ближе к свету,
Тем уязвимей для тьмы, так не выгодней ли оставаться для Бога незаметным?

Шаги к не осознанию личной утопии привели меня к концу, и самолётику
Из бумажки, на которой рисовал рожицы, чтобы приложив к своему лицу
Показать лицемерие наяву... Его хотел запустить в небо, но кто посмел
Открыть окно в мир, кто дал мне волю выбрать рождение?
Кто оставил это пятнышко называемое Солнцем, кто утягивает
За дымную гриву небо, и балуется «парником», «бабочкой эффектом»?!
На тот момент, когда самолётик в ветвях и скатился на землю,
За спиной шаги приближающиеся, это та девушка, которую любил,
Подарить хотел сверхновую, и может, люблю ещё, но вряд ли;
Она, воспользовавшись моим ничтожным весом, за ноги меня, схватив,
Приподняла с целью выкинуть, чтобы покоя одногруппников
Не молчанием не нарушал, но я вырвался и в растерянности от
Её смайлика на фейсе, вспомнил слова о том, что женщина может
Возвысить мужчину, тут в прямом смысле, но скорее обратное –
Посмешищем унизила ниже, чем мог быть или не быть –
не в этом вопрос, а кем или ради кого...

Голос внутри зажевал старую плёнку –  ты теряешь контроль,
Иди на остановку, осторожно переходи дорогу, задержись у киоска,
Где голуби сжались полумёртвые, сядь в автобус, доедь, желательно,
До дому, выйди на конечной, оглянись, нет ли слежки,
Зайди в подъезд и на лифте взметни к шестой обители, налево
И ключ поверни, вот ты и в тишине, сделай глубокий вдох...
Тебе никто не поможет, никто, кроме меня;
Никому ты не нужен, как и одиночке не нужны все, только матери,
Но и её не будет, так что мечтай не дожить до 30-ти, чтобы ненужным
Не уходить... Слушай меня, выполняй алгоритмы,
никто не поможет, кроме меня, тебя самого.

Убегаете от меня, хоть и не прокажённый, обсуждаете за спиной,
Считаете ботаничным нескромником, думаете, отстал от вас
Раз не хожу по клубам, и в сигаретном дыму не глотаю алкоголь,
Не так общаюсь, как принято в молодёжном круге, а в своём каком-то,
Неземном квадрате гнию; утверждаете, не уважаю окружающих,
Но при этом самого сокровенного от вас не скрываю.
Что ж, убегаете – бегите, прошу, бегите, да подальше, к чёрту или ангелу!
Да хоть глубже... Проваливайте, чтобы вас здоровых
не видели больные глаза мои.

Можно уйти в плоскость игровую, манией забыться, или как римляне –
Играть мечами с цифрами, заколоть Архимеда над его чертежами,
Сместив центр тяжести от благочестия к воле диктатора,
А потом, силой рычага освободить их в Индии, разными скоростями,
Палочкой на песке добиться того символа, какие на уроках видели,
И рассчитать когда же распадётся к Дьяволу моя бетонная тюрьма
на шестой обители...
Но в тоннелях виртуальности не спасти живое сердце, не излечить
Головы дырявой, под озоновым, вечностью, её обманчивым зовом,
кожей оставляясь на полках.

На улице метёт, и люди сдвигаемые ветром не кажутся живыми,
А трупными марионетками, в чьих-то руках освещаются ущемлённо
Жёлтым, на белом их тени сталкиваются с заводскими постройками,
Звёзды давно уже стали вторичным, антиматерия ценнее жизни,
Самолёты, корабли, машины – так приятно сжимать расстояния,
Забывая о ногах из позвоночника, отрицая его и тяготение,
Чувствовать себя творцами, контролирующими в сути только
Посещение туалета. Или червяками, в сети ломая защитные системы,
Поклоняясь хакерству как обходному пути к смысловому уединению
Заднего места, интегрированного в ухмыление.
А может, ошибаюсь, и не всё так плохо, а пиявки за окном лишь в моих
Глазах – субъективные недоразумения? а я обыватель тлеющий.

В ванне в тазике замочены шерстяные носочки белые,
Не могу вспомнить, где же их видел, о да... в них бабушка мёртвая лежала
Когда не проронил и слезы я...
А рядом с кладовкой тазик другой с замоченной рыбой, где же её видел,..
Прошлым летом в реке родной... Хочется в такие моменты с кем нибудь
Поговорить и не дать тишине раскрепостить самоедство.
Да вот есть одна проблемка – не с кем.

Истины открылись мне слепцу, но одно осталось загадкой –
Как выйдя из города в лес, я хочу вернуться обратно;
Как заметив красоту неба, смотрю в землю и безразличные ноги;
Как поняв ценность любви от всего прочего – не люблю и боюсь;
Как зная, что обращение ко мне будет в случае не склонения к другим,
Всё равно наивно жду существительную с глаголом побудительным
 «иди ко мне...»; Как набрав книг по текстологии и синтаксису,
Сложноподчиняясь предложениям, импровизированным в импульсах
К знакам безупречным; Как ненавидя тавтологию, возвращаюсь
Вновь и вновь, думая, что движусь, как и мысли, предпочитаю обращаться
Сотый раз к интерьера описанию...
Наверное, буква «я» стала безличной, оторвалась от психики,
Единственной связкой души и тела, и вошло в зависимость оно
от продуктов цивилизации... оно, т.е. безличное.

Что за звук, шелестяще-корябущий? Оборачиваюсь – рисунок со стены
Отклеился... На чём оставился?
не важно.

Погружаюсь в модель анестезии, добиться этого просто,
Сначала непрерывный голод, затем чтение самых ненавистных стихов,
Мочевой наполняется жидкостью, а голова образами и на неё,
Погружённую в размышления, действует сила равная весу нейронных
Всплесков в объёме извилин, извращая восприятие внешних раздражителей,
Таких, как голоса на 5 этаже синхронно увеличивающиеся с кашлем
Спящей сестры; и выталкивая мышцы из анала болью отражённой...
Что меня притягивает к полу в «позу лотоса», чтобы
сдавить конечностями эффект телесного раздваивания.

Ощущение как в том сне, когда в квартире обшарпанной,
Гулял из конца в конец и пугался дверей в спальни открывающихся,
А потом звонок входной, смотрю в глазок, нет никого, и спрашиваю:
Кто – отвечают – мы. Открываю, и заваливаются голые проститутки
И мужчины пьяные. Они на кровати сразу и закрываются, но я
В замочные скважины их деяния наблюдал – как бесстыже совокуплялись,
Ускоряясь от совести и надо мною, насмехаясь, что одинокий.
А затем резко всё тускнело, и они превратились в скелеты.
А я уменьшенный в раз тысячный, выбросился на лесостепь,
И там недалеко была поляна, украшенная Солнцем заходящим,
И ветром сопровождая мой взор к очерченным свечениям огненным,
горам взывала...

И вопрос настиг неожидаемый: весь мир – необъятное множество
Частиц, но как они так системно согласовываются, что если
Одну из них потревожить, то не будет ничего; какая связь между ними,
Физическая, гипер или химическая, механическая, божественная или
Ответ извне втянулся в меня, наизнанку вывернув метаметафорой
Во всюду, и соединив вверх и вниз назад с вперёд внутрь и внешнее,
Как выражались «стихозавры» 80-х, являющиеся точками соприкосновения
Религии, политики, науки, поэзии – кожа стала звёздным небом, а небо
Неразгаданным созвездием на коже родинками или клетками, она
Оплодотворяет от меня миллиметры с каждым световым летом.
И дело не в математической топографии, показывающей всего нутро
В цифрах, возведённых в непонимание, а в банальной форме человеческого
Сознания в части формулы мироздания, где неизвестное – создатель,
Упорядочивающий измерения, плоскости и элементы хаоса,
а известное, человек – подобие его, пародия на всё.

Это открытие, бесконечно раз открытое, и нас открывающее –
Меня пугает не меньше и не больше вас, как и в эпоху Возрождения
В окошке за Христом открылось третье измерение перспективой
На «тайней вечере»,
И Дали Сальвадор, взяв фрейдизм за основу и нескончаемый взор,
Изобразил кораблик на море и море в кораблике, в Христе самом,
на закате... или восходе.

Сейчас, а точнее для вас некоторое время назад, я смотрел телевизор
И переключал каналы в поисках истины, и набрёл на передачу
О значении языка в жизни каждого, и сказал рядом находившейся
Племяннице, чтобы она не обижалась, что я мультики ей разглядывать
Не дал, ведь это ещё одно из немногих важных телевизионных достояний,
Но она мне ответила: это тебе интересно, а не мне...

Вобрав все здравые основы, на последнем вздохе отважусь сделать вывод,
Так может несущественно понятие личное для нас вселенских,
Ищем своё место в мире, клетки изобретая; так не мы ли этот мир,
Не мы ли его создатели, но начало своё забыли, коллективно бессознательно.
А рыба, стухшая-то, уже висит на гвозде, на подоконнике, под цветком,
под небом в окне, под звёздами в занавесках.