Пузырёк

Это было в Казахстане в начале 90-х. Воодушевленный предстоящим отпуском, я сидел в купе поезда, следующего из Казахстана в Москву и счастливо улыбался, представляя, как я проведу эти прекрасные дни. В купе со мной ехали три молодых офицера, тоже в отпуск и по моему мнению, они были не менее счастливы, что выражалось в количестве спиртного на столике и разговорами о долгожданной свободе. До пол первого ночи мы, перезнакомившись, и можно сказать, даже побратавшись, осушили все емкости имевшиеся в наличии и нехотя отошли ко сну, поддерживая друг друга синхронным храпом.

Не успев поспать и часу мы внезапно проснулись и ничего не понимая, уставились в темноту над окном, из которой доносились скрежещущие и кашляющие звуки репродуктора, сообщившие пропитым голосом неизвестного мужчины о том, что в девятый вагон срочно приглашаются все врачи, едущие в поезде, так и не объяснив, что же там произошло. Вставать, конечно, не хотелось, но я как доктор исполненный врачебным долгом и обремененный клятвой Гиппократа, поплелся через весь состав, периодически уворачиваясь от чьих-то дурно пахнущих ног и рук с полными стаканами, зазывно приглашающих к столу.

Добравшись до места, я увидел следующую картину – перед открытой дверью в чьем-то купе стоял небритый мужик в трусах и майке и орал в проём: «Дура! Что ж ты попёрлась-то на девятом месяце. Совсем бабы с ума посходили!» В ответ из купе доносились женские крики и стоны, как мне показалось, с некоторыми нотками отчаяния и первобытной грусти. Приблизившись, я спросил у мужика в чем дело и представился доктором, искренне желающим помочь. Вдруг, мимо меня чуть не сбив с ног, пронеслась проводница со стеклянным взором. Она исчезла в купе, после чего крики изменили свою тональность на более жалостливую.

Мужик посмотрел на меня и угрюмо сказал: «Наконец-то! Где Вы ходите? Роды у нас здесь! Вот эта дура на девятом месяце решила поехать к родителям. А теперь вот рожает. Помогите!». Я подошел к дверям купе и передо мной предстала следующая картина. На нижней полке справа лежала чумазая казашка не первой молодости и истошно орала на казахском, вероятнее всего, вспоминая маму и своего любимого мужа. На соседней полке сидела проводница, тоже не первой молодости и весьма пышных форм и судя по её выражению, тоже вспоминала чью–то маму. В руках она держала черную сумочку, при ближайшем рассмотрении оказавшуюся аптечкой с весьма странным набором средств помощи. В аптечке лежали: пустой пузырек из-под йода, половинка ножниц, черная нитка с иголкой и пустой граненый стакан. Чувства проводницы мне стали понятны!

Вдруг в открытом проёме показались ещё две головы – одна мужская и одна женская. Головы произнесли, что они тоже медработники и жаждут оказать помощь пострадавшим. Мужик в трусах, посмотрев на них, плюнул и ушел в глубину вагона. Вновь прибывшие протиснулись в купе и представились. Она оказалась молодым доктором офтальмологом, а он военным фельдшером со средним медицинским образованием. Оба горели мыслью о немедленных действиях и не менее меня были исполнены состраданием к ближнему своему.

Поняв, что ситуация выходит из-под контроля, я как старший по должности и званию решил взять все в свои руки и навести хоть какой-нибудь порядок. Представившись и увидев почтение в их глазах, я велел проводнице немедленно прибраться в купе, убрав все лишнее и завесить все простынями, а так же принести мне бутылку водки для дезинфекции. Офтальмологу было поручено в соответствии с её специализацией, бдительно наблюдать за роженицей и докладывать мне о малейших изменениях в ее состоянии. Фельдшеру, как военному человеку, была поставлена задача стоять на страже и никого не пускать в купе без моего приказа, а также хоть из-под земли достать чистый таз и наполнив его горячей водой, принести в купе.

До первой станции, на которой был родильный дом, оставалось проехать 127 километров. У меня было два выхода: либо принять роды ускорив их, либо потянуть время до приезда поезда на станцию. Я как врач-психиатр, принял второй вариант и обладая мощной психотерапевтической подготовкой, немедленно приступил к психологической атаке на пациентку с использованием новейших методов суггестивной психотерапии и гипноза. Внушение продолжалось где-то пол часа под постоянный аккомпанемент криков и стонов, окрашенных болью и паническим страхом. Пациентка почему-то не хотела успокаиваться и впадать в гипнотический сон и это настораживало. На сороковой минуте до меня дошло, что она не владеет в должной мере русским языком и фразы типа: «Вы чувствуете себя одуванчиком, плавно парящим в потоках теплого воздуха…» на неё не действовали. Тогда я перешел на более понятный ей язык пролетариата и в доступных выражениях попросил не рожать пока мы не доедем до станции. Затем, взяв пустой стакан из аптечки, попросил доктора офтальмолога наполнить его валерьянкой, в надежде успокоить пациентку, а сам продолжил словесную обработку роженицы.

Увещевания возымели действие, обратное планируемому. Взгляд девушки, вдруг став более осмысленным, устремился на меня с каким-то внутренним укором. Произнеся на чистом русском языке слова: «Мама, я рожаю!» - она закричала так, что двери открылись и в них протиснулась рука с полным стаканом валерьянки. Схватив стакан, я силой заставил её выпить половину. Оставшуюся половину мы разделили с офтальмологом. Военный фельдшер почему-то отказался. Когда до станции осталось 16 километров в нашем вагоне собралось пол поезда народу. Добросердечные люди несли одеяла, простыни, вареных куриц и прочую снедь. Кто-то уже что-то отмечал в общем ажиотаже и эйфории. Было как-то подозрительно шумно и весело.

За два километра до станции она таки родила, несмотря на все мои уговоры, блестящее владение основами гипноза и валерьянку. Я принял младенца как учили, перерезал пуповину половинкой ножниц и зашил так кстати имевшимися в аптечке, ниткой с иголкой. Крики родившегося ребенка возымели на толпу потрясающее действие. Все стали ликовать, обниматься кто с кем и мимоходом выпивать, произнося подходящие по случаю тосты за всех присутствующих. Участливые лица, уже не обремененные печатью трезвости, периодически заглядывали в купе, пытаясь определить пол ребенка и его будущее имя. Фельдшер мужественно всех прогонял, но они лезли снова и снова. Тогда офтальмолог, чтобы разрядить атмосферу и избавить нас от их назойливости, провела прекрасную пресс-конференцию на тему материнства и детства. Чем окружающие, судя по их высказываниям в её адрес, были очень довольны.

Так мы добрались до станции и хмурая бригада скорой помощи утащила девушку вместе с матрасом и ребенком, не забыв покрыть всех присутствующих трехэтажным матом, включая нас - благородных докторов и небритого мужика в трусах, который оказался бригадиром поезда. После их ухода стало как-то грустно и мы разбрелись по вагонам кто куда, а я до сих пор думаю ну для чего же в аптечке лежал пустой пузырек из-под йода? И не могу ответить на этот вопрос.