Глава 7

     Начало - http://www.proza.ru/2011/04/02/1511

   По приезде в Киев узнала о переменах в нашей семье. Во-первых, сестра с мужем вступили в кооператив и строили трёхкомнатную квартиру. Во-вторых, отчим принял решение и мне выделить жилплощадь, разменяв нашу квартиру.

   Это было, как говорится, судьбоносное решение, за которое я всю жизнь благодарна отчиму. Ведь он мог так не поступать — его всё устраивало, и район, и дом, и квартира. Рядом институт, любимый театр оперетты, стадион — он был болельщиком киевского «Динамо». А мог и сказать: «Вышла замуж — и иди жить к мужу». Ведь пресловутый жилищный вопрос во все времена был самым главным в нашей стране.

   Человек сдержанный, строгий, он вывел уравнение с единственно правильным решением. Поступил по-отцовски. Я устроилась на работу заведующей технической библиотекой. Стала искать обмен. Важней всего было найти родителям то, что надо. И этаж, и место, и вид из окна, и нужную планировку, и сам дом. После упорных поисков вариант был найден. Сама поехала, посмотрела и осталась довольна. Меня же устраивало почти всё, лишь бы им подошло. Так и получилось, в июне стали готовиться к переезду. Мне досталась комната на первом этаже в коммуналке с четырьмя семьями, зато телефон персональный в комнате и центр города.

   До сдачи кооперативного дома нам с сестрой, её мужем и малышом нужно было жить вместе в одной комнате. Но моему счастью не было предела. Всё равно это было моё жильё. А жили мы, что называется, душа в душу.

   Оставалась незаживаемая рана — предательство мужа. Я не могла понять его истинного мотива. На годовщину папиной смерти я отправилась в Ленинград. Впервые за год позвонила мужу и, ничего не объясняя, предложила встретиться у Главпочтамта. Хоть в Ленинграде на меня нахлынули мучительные воспоминания, но на встречу я пришла в полном порядке. Он шутил, делал комплименты, никаких бередящих душу разговоров между нами не было, да и быть не могло. Мы поехали в ЗАГС подавать заявление о разводе без единого слова упрёка.

   Подав заявление и наспех попрощавшись, он побежал к троллейбусу. А я пошла в другую сторону. Из последних сил держалась, чтобы не разрыдаться. Горечь, разочарование и обида захлестнули меня одновременно и целиком. На улице моросил дождь, облака лежали на крышах тусклых домов, стояла ленинградская осень. Я подумала о папе, ведь только он умел чувствовать сложное со всеми оттенками. Как остро мне его не хватало в этот пасмурный день!

   К вечеру я доплелась до дома. Увидев меня, Тонечка ахнула:
  — Встречу — убью негодяя, — заверила она.
  — Да что же это такое… — развела руками бабушка и пошла утиной походкой на кухню за кипятком.

   В тепле, рядом с родными ко мне, свернувшейся калачиком на старом диване, пришло облегчение.

  …Рана не заживала долго. Но постепенно зарубцевалась. Он исчез из моей жизни.

   На протяжении более трёх десятков лет мы случайно сталкивались, раза три, четыре, и каждый раз я благодарила Бога, что нас уже ничего не связывает.

   В Киеве у меня появились новые друзья, новая волна подхватила меня. Было ощущение завоевания позиций. Я жадно навёрстывала то, что упустила. Закружилась в вихре людей, дел, проблем. Влилась в большой коллектив, работала, училась. Расцвела…

   Жила я по-прежнему вместе с сестрой и её семьёй. Ночами шили наряды, болтали, хохотали, утром я убегала на работу. Радость приносил каждый день. Вечерами обсуждали новости. Так прошли лето, осень, зима, весна. И снова наступило лето. Мы прожили вместе почти три года, и тесно в одной комнате нам не было.

   В 1975 году Регина решилась — и родила девочку. В нашем женском полку прибыло. Девочка, слава Богу, родилась здоровенькая и спокойная. В семье облегчённо вздохнули. Жизнь шла своим чередом. В окно светило весёлое солнышко. На широкий подоконник мы ставили швейную машинку, на полу раскладывали журналы мод «Силуэт», «Москвичка» и начинали фантазировать. Благодаря мастерству сестры, я выглядела в таких нарядах — как с картинки. Теперь пришло моё время подсчитывать сражённых.

   Однажды вечером одновременно я назначила одиннадцать свиданий у театра имени Ивана Франко. Это был мой рекорд. Просто хотелось похулиганить.

   Пережив боль от предательства, обмана, я осталась романтичной девчонкой и не разуверилась в людях. И как-то моя начальница, Нина Васильевна, сняв очки и пристально взглянув на меня своими близорукими глазами, сказала:
  — Лена, вокруг тебя столько хороших кавалеров вьётся. Тебе надо улучшать породу.
  — А как это? — удивилась я.
  — Вот так. Подумай, чего тебе не хватает, такого и ищи. Я задумалась, и поняла. Не хватает ума. Стало ясно в каком направлении двигаться.

   У сводной сестры брак трещал по швам. Когда мы жили с родителями, она скрывала многое. Тихая и сосредоточенная, чувствовалось, что она все страдания держит внутри. Права была бабушка, они не пара. Да и муж страдал, потому что любил её по-своему. Как-то я взяла и рассказала отчиму о том, что происходит в семье его любимой дочери. Доходило и до рукоприкладства. Настроение зятя часто менялось, от весёлости к задумчивости. А порой и к агрессии был один шаг.

   Какое-то время отчим не вмешивался. Но однажды твёрдо сказал: «Расходись, он не изменится. Как больной зуб, нужно вырвать и забыть, а иначе будет болеть всю жизнь. Внука я возьму на себя».

   Тем не менее, к Новому, 1977 году они вместе наконец въехали в свою квартиру. А я осталась одна в совершенно пустой комнате. В это же время сестра Регина с мужем и маленькой дочкой улетели в Индию на несколько лет, а пятилетнего сына оставили на попечение свекрови. Брать его в жаркую страну ослабленного, с тяжелой астмой, врачи не советовали. На Новый год я с мамой поехала к бывшей жене отчима — свекрови Регины. Я переоделась в Снегурочку, а бабушка в Деда Мороза и мы устроили мальчику настоящий праздник.

   Так женщины объединились вокруг ребенка, сплотились и на многие годы стали близкими людьми. То, что объединяло, стало сильнее прежних обид. Ведь это был их первый внук, выстраданный.

   Однажды, февральским морозным вечером, я отправилась в Питер, через Москву. Нужно было заехать домой к знаменитому гомеопату, по фамилии Пертуя, взять новую партию лекарств, он лечил племянника от астмы.
   
   Захожу в купе, проводник принёс постельное бельё, горячий чай. Я нырнула в постель, закрыла глаза. Вдруг дверь открывается и входит мужчина средних лет.
  — Вы в Москву, мадам?
  — Да. А вы куда путь держите?
  — Тоже в Москву, — улыбнулся он.
Перебросились несколькими незначительными фразами и улеглись спать, поезд прибывал в шесть утра.

   Прибыли, когда было ещё темно, мороз стоял градусов двадцать. У меня в руках был адрес, я спросила у попутчика, не знает ли он, какой это район. Он взял записку и вдруг перевернул мою ладонь, долго смотрел на неё и говорит: «А ведь у вас, мадам, скоро большие перемены в жизни произойдут».

   Попрощались. Я с чемоданами побрела к такси. Через двадцать минут уже была на месте. Но приёма у врача пришлось ждать ещё два часа. В подъезде было сыро и холодно, а больше идти некуда. Два часа показались вечностью. Наконец дверь открылась и я зашла в квартиру. Доктор выписал лекарства, объяснил, как принимать и как добраться до аптеки. Отправилась в метро. В аптеке протянула рецепт, и из окошка мне стали выставлять неимоверное количество пузырьков. Еле-еле упаковав их, вышла на улицу. Мела пурга, ноги проваливались в сугробы. Города не знаю. Добралась до центра и, чтобы согреться, зашла в первый же магазин — «Фарфор. Фаянс».

   Людей в магазине видимо-невидимо, всё ведь было в дефиците. И вдруг стали выносить коробки со столовыми сервизами на двенадцать персон Дулёвского завода. Они совсем недорого стоили, учитывая такое количество предметов. И вдруг на меня находит помрачение — я встаю в очередь и покупаю сервиз.

   Мне выносят огромную, неподъёмную коробку. Что делать? С чемоданом, с лекарствами, c сервизом, голодная, замёрзшая, со слезами на глазах, начинаю двигаться к дороге. Долго стояла с поднятой рукой. Еле уговорила остановившегося таксиста подвезти меня на Ленинградский вокзал. Когда приехала, пришлось скатываться в длинный, скользкий подземный переход. Народ бежит, все торопятся, Москва! Я, как бурлак на Волге, чуть ли не в зубах тащу свою ношу и не могу понять, зачем я купила этот сервиз.

   Когда, наконец, взяла билет до Ленинграда, без памяти брякнулась на свободное место. Поезд мой уходил в два часа ночи… Так и просидела целый день на вокзале, ругая себя и не понимая своего поступка. Ночью пришлось добираться до вагона перебежками, перенося по очереди свою неподъёмную ношу. Стояли февральские трескучие морозы, я продрогла до костей. Сервиз доставил мне столько хлопот, что навсегда остался в моей памяти. Но, вероятно, судьба, помучив как следует, уже готовила мне награду…

   Итак, был февраль 1977 года. Тонечка и бабушка по-прежнему жили в своей комнате на Съездовской линии. Жизнь их текла ровно и спокойно. Тонечка ездила на ревизии в воинские подразделения, работая главбухом в штабе округа на Невском. Без её подписи не проходил ни один платёж. После работы она любила возвращаться домой пешком. Через Дворцовый мост, к Университету, дальше путь лежал мимо Академии тыла и транспорта, по Биржевому переулку, потом ныряла в свой глухой Тучков переулок. Приходила с мороза румяная, свежая.

   А дома царили порядок и уют. Тонечка рассказывала новости, бабушка встречала дочку своими фирменными кислыми щами — объедение неземное. Поев, Тонечка брала книгу и устраивала своё длинное тело на оттоманку. На зелёной настольной лампе «грибок» нажимала кнопочку и, завернув себя в плед, с упоением погружалась в очередную «cагу о Форсайтах»:
  — Мамуль, чаю, — ласково командовала сытая Тонечка.
  — Со слоечками?
  — Да, и с брусничным вареньем.

   Так под оранжевым абажуром и уютным тиканьем ходиков протекали их длинные зимние вечера.

   У меня было своё место за столом — около окна, своя тарелка — синего цвета с золотым ободком и своя старинная китайская чашечка с жар-птицами и райскими деревьями: странно, но я помню все детали замысловатого рисунка. Когда я уезжала, бабушка прятала мою посуду в буфет.

   …Отпуск мой подходил к концу. На 23 февраля, День Советской Армии, Тонечка взяла путёвку выходного дня в Комарово. Поехали втроём: Тонечка, её подруга Ольга Михайловна и я. Вокруг голубые сосны, тишина. Выпало много снега, он скрипел под полозьями финских саней, которые мы взяли напрокат, под ногами Тонечки, которые она, так смешно шагая, выкидывала вперёд. Она и меня научила этой чудной походке.

   Потом были обед и праздничный концерт. Необыкновенно красивая Людмила Сенчина выступала в бархатном платье бутылочного цвета, которое ей очень шло. Дивный голос и удивительный образ русской артистки остался в памяти.

   На следующий день я уезжала в Киев, мы с Тонечкой еле дотащили вдвоем сервиз на Витебский вокзал. Когда я стояла в вагоне у окна, а она на перроне, на нас напал смех. «Правда, породу надо улучшать», — подумала я.

      Продолжение - http://www.proza.ru/2011/05/21/53