Дно, или оргазм на могилке. Перевод с украинского

ПОД ЗАБОРОМ ТАДЖ-МАХАЛА

(Авторский перевод с украинского)

«Корабельная крыса сообщает капитану судна: "Твоя дырявая лохань вот-вот пойдет ко дну.  А потому я со товарищи иду с корабля на бля". (Почти по  Евгению  Хургину). 
         «Мечталось, желалось – не сбылось».  (Мыкола МОЗГОВЫЙ)

      Наконец, после длительных переговоров и согласований Наталья с Ириной, молодые женщины (первой за 40, второй за 50) таки собрались похоронить свекровь последней, в чьей квартире эта последняя поселилась после пропития двух остальных квартир.

       Долго собирались на мемориальное, теперь закрытое для новых захоронений, кладбище, чтобы подзахоронить урну с сожженными в крематории останками свекрови в могилу к её же отцу – полковнику Красной армии. Не одну неделю согласовывали день, а затем время, потому что не очень оно и хотелось осуществлять эту неприятную процедуру.  Причем Ирка не выказывала хоть какой-нибудь инициативы. Несмотря на то, что побуждение было. Например, такое: постоянно, заходя в кладовку в той, теперь однокомнатной квартире, в отличие от предыдущих двухкомнатных, Ирка несколько мгновений переживала реально животный ужас, когда каждый раз левой ногой неожиданно наталкивалась на урну с прахом Аллы Михайловны (дай ей, боже-Дажбоже, здоровья на том свете!). Почему именно врасплох натыкалась на холодок дерматинового футляра с урной, хоть точно знала, что она стоит в той кладовке, куда сама ее и поместила? Потому что там было темно, так как еще при жизни светлой памяти Аллы Михайловны там так же было темно из-за того, что когда-то давным-давно перегорела лампочка. Приобрести же новую, а подавно ввинтить – в ничьи жизненные планы членов этой творческой семьи такое не входило.  То же, то есть о причинах дефицита освещения, можно было сказать, заходя в туалет, где лет эдак пять содержимое унитаза сливалось набранной кружкой из ведра водой –  из-за выхода из строя сливного бачка, средства на ремонт которого в этой семье относили к разряду непредвиденных расходов. Как и оплачивание коммунальных услуг.      

Лампочки перегорели также в ванной, кухне, коридоре. Лишь в комнате площадью 19 кв. м. работала «люстра», т.е. лампочка, оправленная в шарообразный тряпичный абажур, который из-за годами вбираемой пылищи скорее поглощал свет, чем пропускал. Абажур для сего осветительного прибора, действительно, был никудышным, убогим и к тому же не функциональным. Его Ирка собственноручно как искусная рукодельница с дипломом курсов вышивальщиц, законченных на средства вышеупомянутой подруги Натальи, сделала из кружев, оборванных со старых ночных сорочек и комбинаций. Кружева эти собирала издавна, обрывая от также уже упомянутого женского белья, так что лица, которые его дарили, даже и не догадывались о дальнейшей судьбе своих вещей. Большей частью дарителями уже ношеных.
    
Под этим самым абажуром при плохом освещении Алла Михайловна и преставилась как заслуженный работник культуры УССР, т.е. с почетным званием, присвоенным за плодотворную, более чем пятидесятилетнюю трудовую деятельность в штате редакции культурологической газеты, бывшей "Советской культуры", с двумя записями в трудовой книжке: "Принята на должность корреспондента театрального отдела", "Назначена на должность заведующей отделом театрального искусства". Последняя, третья запись о передвижении по служебной лестнице  –  "уволена по собственному желанию" – появилась недавно, так как выдающегося, известного на всю страну театроведа, вдумчивую и въедливую критикесу с этого места работы выгнали пришлые из других разогнанных редакций людишки, которые и понятия не имели как коммунисты, с какого величия человеком имеют дело. Выжили Аллу Михайловну, правда, по большей части из-за её сыночка, который нередко в непристойно пьяном виде зачастил в редакцию, терроризируя и матушку, и её новых коллег по службе словесным бредом и настоятельным предложением продолжить его банкет, но за их счет. Временами ему удавалось достичь цели.

Этот Вадим был алкоголиком еще с армейских, а то и школьных времен, и потом на другие стадии алкоголизма уже переходил в театральном институте, не известно почему в годы Незальожности переименованном в университет. И этот университет возглавил на должности ректора бывший Вадимов однокашник, тоже алкоголик, но с благосклонностью бога-Дажбога, который определил ему разительно иную, чем Вадиму, судьбу, соответственно и социальный статус.

В дипломе обоих была указана квалификация "организатор театрального дела", чем предоставлялось право при благоприятных карьерно-жизненных обстоятельствах (главное же, благоволении бога-Дажбога) состоять на должности директоров театров и других зрелищно-развлекательных и культурно-образовательных заведений. Кое-кто из Вадимовых однокурсников даже стал заместителем министра. Впрочем, здесь речь идёт не о том, что тот Вадим умер от алкоголизма, а о том, что он был Иркиным законным мужем, с кем вместе они пропили сначала его двухкомнатную квартиру, куда она поселилась как законная жена, потом уже и её покойных родителей, такую же. Собственно, эта супружеская, к счастью, бездетная чета промотала лишь часть суммы, милостиво выделенную мошенниками, которые эти квартиры у их владельцев отобрали формально законным путем –  благодаря поставленным в пьяном угаре подписям на генеральной доверенности. Другой (в несколько раз большей!) части стоимости квартир в денежном эквиваленте их бывшие собственники, ясное дело, даже в глаза не видели. А то бы также пропили.
      
Из-за того непутёвого Вадима, кому пожелать Царства Небесного язык не поворачивается, Ирка приспособилась жить в несусветной бедности, считать каждую копейку, а когда недоставало на курево и выпивку, то и красть. У друзей и просто случайных собутыльников.
   
Еще памятным, ибо недавним было время, когда спозаранку Вадим гнал законную жену на улицу –  "стрелять" сигареты у крайне немногочисленных об этой поре прохожих или собирать по тротуарам окурки, из остатков табака которых потом чинили самокрутки, а также за порцией нового зелья для опохмелки. Ради последнего Ирка прихватывала пластиковую бутылочку, куда на рассвете в базарной забегаловке вливалось в зависимости от достатков 100—200 мл водки, неизвестного химического состава и такого же сомнительного происхождения. Ритуалом для Ирки становилось и собственное опохмеление непосредственно возле прилавка, на виду упитанных и блатных продавщиц, утомленных от круглосуточного созерцания особин разного калибра и стадий алкоголизма.

Когда муж и свекровь, коих Ирка самоотверженно и не без сетований досматривала, в конце концов, умерли, она сознавалась более успешной подруге Натальи: "Теперь я вольна жить, как человек. Могу, к примеру, позволить себе приличное питание – покупать то, что душе угодно: бананы, пельмени, крабовые палочки...". Выше пределов этого, на ее взгляд, изысканного съестного ассортимента фантазия бедняги уже отвыкла воспарять.
    
Ежедневная же бутылка вина с приёмом по чуть-чуть была не капризом, а необходимостью. Именно такая мера позволяла Ирке не напиваться, а кое-как функционировать в этом мире, даже исполнять служебные обязанности консьержки своего же подъезда и получать 400, а то и больше гривен в месяц, т.е. примерно $50. А если больше, то это в случае подмены коллежанок-старушек, по их просьбе выходя на работу в их смену. В течение дня, прямо на рабочем месте, в переоборудованной из мусоросборника каптёрке с телевизором и унитазом, упомянутая бутылка потихоньку пустела, помогая её потребительнице социально адаптироваться на белом свете.
    
Конечно, достичь уровня Натальи, с кем когда-то вместе работали и пьянствовали еще в советском информагентстве, Ирине было не суждено, так как, наверное, тот таки бог-Дажбог определил подругам разные судьбы. Наталья уже во времена Независимости устроилась в редакцию частного журнала, где вскоре приглянулась его владельцу, за кого и вышла замуж, уже вторично в своей жизни. На этот раз удачнее, так как дела и доходы нового мужа неуклонно шли в гору. Наталья родила сыночка. Ему теперь 16, и он, слава богу-Дажбогу, без проблем, – учится в Лондоне на врача. Воспитывали его няньки. Наталья на должности главного редактора того же самого дамского журнала якобы была поглощена заботами по его изданию. И теперь, живя в больших роскошествах, работы не бросила, так как мужу из престижа надо было супругу представлять другим богатым прохиндеям не как домохозяйку, но как бизнес-вумен.               

Со временем о журнале Наталья почти перестала заботиться, так как наняла более, чем сама, квалифицированных менеджеров и журналистов, а те и прилагали усилия, дабы журнал был модным и бестселлерним, т.е. хорошо продавался. Наведывалась Наталья в редакцию нечасто, –  как сама говорила, в случае производственной необходимости, о которой ей сообщали телефоном. От безделья придумывала себе внередакционные развлечения, типа этого захоронения славной журналистки, а вдобавок  свекрови ее побратимки по духу и выпивке.
    
       Как именно хоронили, вернее проходили процедуру кремации незабвенной Аллы Михайловны, стоит рассказать отдельно. Впрочем, другим разом.

...Для погребения же уже полученной в крематории почти год назад  урны с прахом условились подруги  встретиться на остановке возле Бабьего Оврага. Зная, что Ирка по обыкновению опоздает часа на полтора, Наталья, не теряя даром времени, зашла в контору кладбища и умолила посредством двадцатки гривен предоставить данные о могиле отца Ирининой свекрови, т.е. номера участка, ряда, места погребения. Добыв эту информацию, Наталья неспешно прибыла на место встречи.

Из троллейбуса, как ни в чём ни бывало и без укоров совести, а лишь с побасенкой о часовом заторе машин на маршруте троллейбуса, из этого самого троллейбуса Ирка вышла с урной в полиэтиленовом кульке и саперной лопаткой, обвернутой в какую-то тряпицу. Упрекать Ирку в  наглом опоздании было бесполезно.

После ритуального чмоканья подруги потопали к месту, уже теоретически известному Натальи, но абсолютно не известному даже теоретически Ирине. Потому что на могилу деда ее супружник со своей мамашкой и бутылкой водки под сырые сардельки ходили без Ирки. Дескать, чтобы не оскверняла святое место своим мерзостным присутствием. Одним словом, Ирина не знала, куда вести подругу, нести лопату и кулек с урной.

По дороге болтая о ерунде, Наталья  вслушивалась в словеса подруги, силясь распознать стадию ее опьянения. Стадия, к счастью, оказалась почти приемлемой для такого важного, скорбного и торжественного мероприятия, которое им надлежало соответственно скорбно и торжественно воплотить в жизнь.

Когда прибыли на Лукьяновськое кладбище, выяснилось, что на месте, по указанному кладбищенской конторой адресу торчит проржавевшая табличка, с которой время, дождь, снег и Божья роса смыли анкетные данные адресата. У Ирины возникли большие сомнения относительно правдивости добытой подругой информации. Ведь родословные предания, фотографии и даже некоторые документы Вадикового деда свидетельствовали, что он и вправду был полковником Красной Армии, посему на его могиле, по словам лживого вследствие алкоголизма внука, должен бы возвышаться чуть ли не обелиск. Ну, по меньшей мере –  памятник, а не убогая табличка. Идти снова в контору кладбища и возвращать двадцатку или требовать более достоверный адрес могилы за доплату показалось подругам занятием бесплодным и чрезмерным. Тем паче Ирина неожиданно сообразила, что это не военный участок кладбища, а экскурсионно-музейный. Военный же филиал –  вон где, на той стороне автострады. Туда и направились.

Перейдя дорогу и миновав чугунные ворота военного кладбища, начали искать нужный участок, ряд, могилу. Но по предоставленному конторой адресу оказалось место последнего покоя какого-то генерала Скворцова, а не полковника Свиридонова.

Женщины решили обыскать весь участок, тем паче здесь было больше порядка и ухоженных могил. И читать надписи на них не составляло труда. Было привольно: как раз расцвела сирень, ласкало глаза обилие искусственных и натуральных цветов, а также померанцевых униформ работников кладбища и почему-то яркой, а не траурной одежды одиночных родственников, поглощенных приведением в порядок мест окончательного пребывания своих незабываемых мужей, сыновей, родителей, братьев, дедов, прадедов, коллег и т.п.

Подруги не бродили между могилами вместе, а разделили участок воображаемой границей, и каждый искал на своей территории.

Наталья отметила, что на могилах после последнего воскресенья, которое, наверное, было поминальным, остались рюмки, накрытые хлебом, и кое-какая закусь типа пасхальных яиц (крашенок), так как недавно православный люд отгулял Святую Пасху. А потом и поминальную неделю.

Ирине подфартило: она нашла неоткупоренную поллитровку, посему без переговоров и согласований с подругой, которая была вне зоны достижимости, исправила положение. Откупорила и выпила. Наверное, еще и не один раз. Из пластмассового стаканчика, который, как неотъемлемая часть набора леди типа Ирки, всегда составляли содержимое ее дамской сумочки – вместе с помадой, сигаретами, зажигалкой, кошельком и ключами от квартиры, где даже небольшие деньги не лежат долго.

Определить, что Ирина не один раз приложилась к замечательной находке, не представляло сложности. Когда Наталья после напрасных поисков оставила свою территорию и прибыла на Иринину, подруга лыко уже плохо вязала. "На ловца и зверь бежит", –  лишь вздохнула Наталья, примиряясь с неминуемым.

После непродолжительного Иркиного склонения ко греху Натальи, товарки привели приговор в исполнение относительно бутылки и врозь продолжили поиски могилы надписью "Свиридонов".

Теперь поиски эти стали не такими пессимистическими, ведь выпитая водка, наверное, была настоящей, т.е. купленной безутешными родственниками для духов своих незабываемых покойников в солидном магазине. Чтобы не было стыдно за дешевую "паленку" перед духами. От наринутого алкогольного оптимизма Наталья даже повеселела, затем острее ощутила краски не такой уж скверной жизни, хотя бы сравнительно с Иркиной. Она начала даже любоваться обрамлением памятников и украшениями могил. Походя нашла  еще одну неоткупоренную бутылку. С подругой радостью не поделилась, так как была на некотором расстоянии, а громко гомонить на кладбище Натальи не позволяло воспитание и немного совесть. Посему бутылку до скорого времени и благоприятной возможности спрятала в сумочку.

И тут же наткнулась на нужную фамилию и даже имя. На настоящем (Вадим не солгал!) памятнике из розового гранита, даже с фотографией покойника. По-отчеству его не знала, как, скорее всего, и подруга. Оставалось только арифметически сверить дату рождения, чтобы подходила под возраст Аллы Михайловны как дочери здесь похороненного. Это было сложно, да и не хотелось напрягать мозги, поэтому свидетельством правильности находки Наталья избрала воинское звание, вычеканенное на плите, –  полковник. Дабы отдалить триумф счастливых поисков, решила дождаться, пока подруга сама к ней подтянется и узнает из первых уст о радостной новости. Правда, Ирина почему-то медлила, даже выпала из поля зрения. "Неужели нашла еще одну бутылку и теперь прикладывается? Без меня?!" – вполне небезосновательно заподозрила Наталья.

Урну с прахом и лопату, чтобы с этим сокровищем не воландаться между могил, подруги оставили на какой-то лавочке. Придется потом вспомнить, где именно. В ожидании Ирины и дальнейших событий  Наталья присела за дряхлый, уже и трухлявый столик возле изгороди "обелиска" Свиридонова. Решала немного перевести дух.  Осмотрелась окрест. Подумала: уютно. А сколько водки было выпито покойными Вадимом и его матерью за этим столиком! Может, не грех и себе помянуть их души заодно с ихним соответственно дедом и отцом? Мысль не показалась бессмысленной, скорее наоборот.

Достав из сумочки бутылку, Наталья поставила ее на поминальный столик и снова осмотрелась, теперь уже в надежде отыскать, из чего бы выпить, ведь хлестать из горла не позволил бы рвотный рефлекс. Потом улыбнулась сама себе, мол, и без того уже пьяненькая: неужели пила бы из грязной рюмки или склянки, если бы даже нашла?

Неожиданно из-за какого-то памятника вышел стройный, красивый юнец и, белозубо-приветливо улыбаясь, призывно поднял руку с пластиковыми стаканчиками, вставленными один в другой. Не иначе, посуда была новой, а юнец, несомненно, появился как нельзя кстати.
         –  Вот и стопочки, пластиковые, –  сообщил с той же улыбкой Натальи, будто давний знакомой, –  теперь и выпить не грех, правда ведь?
         –  А откуда ты знаешь о моих намерениях? Следил за мной? –  сдержанно, даже строго осадила излишне приветливого незнакомца Наталья, впрочем, радуясь появлению в его лице потенциального собутыльника. Что-то в нем ощущалось знакомое, едва ли не родное.
         – Вот именно, чуть ли не  всю свою сознательну жизнь следил. Ожидал благоприятной возможности встретиться. Неужели не узнаешь сыночка, мамуля? Я же твой Дениска! –  миролюбиво, как-то по-будничному ошеломил самозванец, снова радушно и обаятельно улыбнувшись.

В этой улыбке, ямочках на синеватых от тщательно сбритой мужской растительности щеках, во всей хрупкой, но крепкой, упругой осанке юноши Наталья угадывала что-то близкое, родное. То ли отец в юношеском возрасте,  то ли в таком же возрасте мамин брат, –  путалась в воспоминаниях взволнованная женщина, впрочем, не ймя веры признанию парня, который называл себя Денисом, да еще и ее сыном. Он же, судя по его невозмутимости, отчего-то не чаял услышать бурную реакцию на его слова от "мамочки", хотя, бесспорно, был уверен, что ошеломил её. Но Наталья быстро взяла себя в руки. Может, рано радоваться. Из многих вариантов избрала два и сначала остановилась на первом, более вероятном: этот красавец, никак, задумал что-то недоброе, он скорее мошенник, чем сын, о ком Наталья, избавившись еще в роддоме студенткой первого курса, и думать забыла. Тем более уже в законном браке родила второго, также красивого, как этот самозванец, да еще и более находчивого, чем он. Уж её Сергей, конечно, придумал бы какую-нибудь комбинацию поизобретальней, дабы или шантажировать свою нерадивую мамашку, выдуривая деньги, или выжимать из неё жалость к нему, покинутому, и, очевидно, нуждающемуся, следовательно, также иметь выгоду, даже двойную –  нравственно-финансовую.

        –  А чем ты докажешь, что ты мой сын? –  уверенно не соглашалась Наталья, принимая от Дениса стаканчик с водкой и смотря ему в самые зрачки –  центры трехцветных радужек, как у нее самой. В конце концов, этот признак, серо-каро-зеленые глаза, уже сам по себе мог являться генотипным доказательством родственности. Наталья вдруг вспомнила еще одно: на правой розовой ягодичке некогда покинутого младенца была своеобразная "плеядка" –  средоточие пятерых  немелких родинок.
        –  Если ты помнишь мое тело, то должна предположить, что родинки на моей правой ягодице с годами не стерлись, –  словно прочитав молчаливое воспоминание мамашки, подтвердил её мысль Денис и, вдруг оборатившись спиной, чуть ли не до колен спустил джинсы вместе с трусами и даже зачем-то слегка наклонился. Родинки были на своем месте. Только теперь среди густой растительности. В Наталье от неожиданности аж дух перехватило. Не столько из-за удивления от дерзкого поступка юнца или совпадения признаков-доказательств, сколько от удовлетворенного желания. Дело в том, что как женщина Наталья чуть ли не сходила с ума от кудрявых мужских попок –  крепких, будто орешки кокосовые. И сейчас, глядя на родинки, она едва не сомлела от любимой "картинки", –  скорее сексуального, чем художественного характера. Даром что, возможно, созерцала задок своего сынка. Того самого, кого 22 года назад целовала в "роднюсенькую попочку". Как же ей было тяжело с этим созданньицем Господним тогда раставаться! Но жизненные обстоятельства возобладали  над материнскими инстинктами и чувствами... Пришлось бы оставить университет, брать академотпуск. А как было бы пережить позор матери-девчонки, да еще и с нагулянным ребенком! Родители бы, может, из дома не выгнали, но очень бы разочаровались в своей умнице Наталочке. Тоже дополнительная неприятность. О материальной же стороне дела –  и говорить не стоит, настолько скверно всё сложилось бы в её жизни и, в конце концов,  судьбе нежелательного ребенка. И замуж бы не вышла, подавно так удачно.
     –  Как же ты жил все эти года без меня? –  все еще недоверчиво посматривая на новоявленного сына, не удержалась от естественного в этой ситуации вопроса никудышняя мать, впрочем, не ощущая вины.
     –  А меня усыновили добрые люди. Между прочим, не менее состоятельные, чем теперь ты. Вдобавок,  итальянцы. Так что у меня соотвоетствено иностранное гражданство. Закончил я Римский университет. Теперь юрист. Руковожу фирмой, конечно, открытой на родительские деньги. Так что к тебе не имею никаких претензий. Сюда приехал лишь с одной целью –  повидаться с матерью родной.  Выпиваешь ли часто?
    
     Наталья сникла, так как сынок сразу подловил ее. Начала оправдываться:
      –  Это я лишь сегодня приложилась, из-за не столь приятных дел на этом кладбище. Не думай, не в одиночестве, как алкоголичка какая-нибудь. С давней подругой. Она где-то рыскает в поисках этого памятника, –  Наталья ткнула в сторону полковника Свиридонова. –  А теперь вот новый повод появился... Ну, давай неукоснительно выпьем за неожиданную и радостную встречу!

    Тостов хватало до тех пор, покуда, что греха таить, в сладострастной Наталке не проснулся по-звериному необузданный сексуальный инстинкт. Желание было настолько мощным, что она толком не заметила, как вступила в половые отношения с новым знакомым. Перед инцидентом у Натальи все-таки хватило совести переспросить для подтверждения сомнений,  действительно ли он –  её сын, ведь мог произойти инцест –  какой грех! Бог-Дажбог вряд ли ей простит как верховное божество нынче возрождаемой старинной языческой веры под многозначительным названием "родная вера". Наталья ради экстравагантности к ней несколько лет тому приобщилась, ибо христианство ей стало неинтересным как неэффективное: просишь-просишь в молитвах, много  отдаешь, прежде всего денег, а взамен ничего не получаешь. Кроме обещаний, которые, может, на том свете исполнятся сторицею... А может, и не исполнятся никак. Бога-Дажбога же Наталья побаивалась, так как для него раскаяние и соответственно прощение ничего не меняло, как у древних и нынешних иудеев –  по принципу "глаз за глаз", "зуб за зуб": раз что-то натворил –  отвечай по всей строгости потустороннего  законодательства. Итак, совокупление с сыном могло бы тяжело отразиться на дальнейшей судьбе обоих.

       Выручил сам потенциальный сексуальный партнер, заверив, что это был розыгрыш, и никакой он не сын ей.
     –  А как же родинки-плеядки? –  недоверчиво требовала доподлинных  и убедительных заверений в безопасности возможного секса.
    –   Я их приклеил, –  ответил Дениска, расстегивая брюки.
    –   Больше не надо эти родинки мне показывать, я и так верю, что они не настоящие! –  запротестовала Наталья.
    –  Не для доказательства отсутствия наших родственных связей себя готовлю, а чтобы трахнуться, –  ухмыльнулся он как-то похабно, на глазах и в сознании Натальи превращаясь из сынка в просто сексапильного мужчинку.
    
     Такого оргазма Наталья не помнит, и был ли он вообще у неё когда-нибудь! "Ах! Ох! Еще! Йе-йе!" и даже  "Come on!" –  выкрикивала исступленно Наталья чуть ли на всё кладбище.
     –  Или ты ополоумела, подруга! –  вдруг услышала голос Ирины. Та трясла ее за плечи, стараясь добиться от лежащей на могиле Натальи хотя бы некоторого отрезвления

     Расплющив глаза, Наталья увидела не только удивленное лицо подруги, а и то, что лежит на могиле.
     –  Ты заснула на покойнике, пусть и сгнившем, –  упрекнула Ирина.
     –  А где Денис? –  перепуганно поинтересовалась Наталья. –  Он же только что был здесь, со мной. На мне...
     –  Не было и близко  здесь ни одной души, а тем более какого-то Дениса! Это твой пьяный бред, –  пьяным же голосом означила ситуацию Ирина.
         
      Стремительно встав с могилы, Наталья осмотрелась. Признаков Дениса, правда, не обнаруживалось. Зато заметила далеко не пустую бутылку с водкой и несколько пластиковых стаканчиков на столике. В доказательство того, что с ней все же кто-то был, рукой направила взгляд подруги к остаткам банкета.
       – Ты хочешь сказать, что я пила сразу из двух рюмок сама с собой? – негодующе спросила.
      Ирина миролюбиво улыбнулась и объяснила:
       –  Нет, бухала ты не одна, а с "белочкой".
       –  Которой еще из белочек, здесь нет белок, только вороны и воробьи, – не врубалась Наталья в шутку.
       –  Я имею в виду "белую горячку", алкоголический делирий, –  уже серьезно объяснила Ирина и, заметив почти полную бутылку, подошла к столику и разлила водку по стаканчикам.
      
       Не ожидая приглашения, Наталья вмиг оказалась возле места продолжения банкета и в своё оправдание заметила: –  Как ты знаешь, делирий начинается через несколько дней трезвости после запоя. У меня его не было, а употреблять я  начала сегодня и с тобой. Так что никакой «белочки»! Жаль только, что Денис, значит, мне приснился. Но как реально!
 
    –  Кто такой Денис? –  на всякий случай поинтересовалась Ирина.
    –  Не имеет значения. Это ерунда, –  завершила тему Наталья, а, чтобы к ней Ирине не хотелось больше возвращаться, перевела разговор на другое: –  Давай лучше, подруга, хильнём. Ведь и повод есть: я нашла могилу Аллы-Михайловного отца.
         
    Выпив и запив, Ирина заметила:
    –  Ты часом читать не разучилась в своем журнале? Посмотри, что написано на памятнике: "Спиридонов", а нам надо "Свиридонов".  А вот я таки нашла его могилу, – Ирка повела рукой с бутербродом (неизвестно, откуда взятым, ведь закуси на столе поначалу не было) в сторону, откуда пришла.
       
     Доконав бутылку и завернув остатки пищи в полиэтиленовый кулёчек, подруги направились в сторону Ирининой находки. Когда пришли к разыскиваемой и в конце концов найденной могиле, Ирина вознамерилась копать, а Наталья пошла за сумкой с урной. 
    
    С первой же попытки вонзить лопату в землю на гранитом обрамленной могильной клумбе металлическая (наверное, проржавленная) пластина, сломалась. Идти искать новое орудие труда уже весьма нетрезвые подруги не отважились из-за "психологического облома", как вслух охарактеризовала свое состояние Наталья.
      –  Спрячем урну здесь, среди георгин, –  сразу решила Ирина, распознав по одному-единственному сиреневому цветку среди густых зарослей бурьяна сорт цветов, когда-то посаженных, вполне возможно, светлой памяти Аллой Михайловной. Потом, вздохнув, вспомнила:
     – Вообще-то Алла как-то то ли спьяну, то ли ради шутки завещала развеять её прах над Тадж-Махалом...
      
      Наталья фыркнула:
       – Ишь чего удумала! Ты хоть знаешь, где тот Тадж-Махал находится? – и вынимая из эрудиции нужную информацию, начала краткую культурно-просветительную (скорее таки «тительную») работу среди подруги: –   Это такой мусульманский огромный храм-мавзолей в Индии. Чтобы развеять чей-то прах, надо заказывать вертолет. Да и кто даст разрешение на ритуал, скорее не дадут, так как в исламе кремация запрещена, а грязнить мраморную памятку средневековой архитектуры прахом украинской театроведши, пусть и выдающейся в кругу здешних интеллигентов,  –  первобытное варварство и подавно! Да и где взять такие деньжищи на ту Индию с «гвинтокрылом»? Для перевозки через границу урны, небось, также надо купить разрешение, да и то не продадут. Просто по юридическим мотивам: какая связь семьи Свиридонових с Тадж-Махалом?
      
      –  Это была пьяная шутка Аллы Михайловны,  –  перебив примогильную «тительную» лекцию, мрачно и окончательно решила Ирина, несколько озадаченная познаниями Натальи, объездившей чуть не весь мир на деньги мужа (всё больше шопинга ради), а ещё пуще изумилась её удивительно трезво изложенному тексту, но более всего – уже своей неожиданно возникшей гениальной идее, которую немедленно же сообщила:   
     – Давай развеем здесь.

     На лице Натальи появился определенный протест, который она объяснила так:
         –  Значит, пустую урну домой заберешь и снова будешь натыкаться на нее с ужасом в кладовке? Впрочем, можно поставить на стол, воткнуть какие-то веточки типа икебаны, как ты любишь, и, любуясь ими, выпивать за здоровье Аллы Михайловны на том свете. Да и  есть в этом какое-то неуважение к ней  –   рассыпать ее пепел здесь, среди сорняков. Они, впрочем, еще лучше будут расти от суперфосфатных удобрений. Давай просто урну спрячем в этих зарослях, а потом придем с новым, более надёжным орудием  труда.

      Предложение Ирина мысленно прокомментировала с большим сомнением и матюгами, так как была уверена: никто не будет покупать новой лопаты и подавно наведываться сюда для проверки, не приспособили ненароком ли ту урну под свои меркантильные нужды бомжи или работники кладбища. А вслух резюмировала: 
          – Если бы покойный Вадим (конечно, когда был живым) не пропил Аллины фамильные драгоценности, то хватило бы не только на Индию. Я бы увидела тот знаментитый Тадж-Махал...
        – Можно подумать, что ты не принимала участия в пропивании их фамильных бриллиантов! – не удержалась от укора Наталья.
– А что мне оставалось делать, –  вздохнула Ирина, бросая обломки лопатки в сторону кирпичного забора кладбища.


*  *  *
    
Урну с прахом спрятали в зарослях до лучших времен. Зимой Наталья один раз из-за укоров совести наведалась для проверки, все ли на месте. Оказалось, что урну открывали, и отныне Наталья знала, что прах после сожжения тела высыпают в простой пластиковый пакетик и потом кладут в вазу-урну.

А весной, уже на своём авто фирмы «Рено», Наталья приехала с новенькой лопатой. Правда, в одиночестве, без подруги, а, значит, и намерения выпивать за упокой души покойницы. Приехала одна, потому как Ирина все не находила времени на такую «забаву», – на ее взгляд, одну из тех пустых вещей, которые могут подождать. Урны на месте не было. «Таки утилизировали», – горько усмехнулась Наталья. А затем неожиданно заплакала и даже ощутила страшное отчаяние. Ей хотелось голосить, как животному в безысходности. А как натуре художественный, главному редактору, «не чуждому авторства», по цитате из какого-то рассказа Чехова, даже всплыло воспоминание.
       
На всю жизнь в Натальину память врезался эпизод из детства, когда она вместе с дворовыми мальчишками травили худющую, изможденную кошку из тех, о которых говорят «помойкина дочурка».

Кошка с привязанными к хвосту дребезжащими консервными жестянками в отчаянии бегала по двору, тщетно прячась в закутки и не находя выхода. Когда ее настигали и били палками, она, уже с окровавленной мордой и перебитой лапой, оскаливалась, шипела, готовая на кого-то из своих истязателей наброситься. И через час такой экзекуции, забившись в глухой тупик, обессиленная нечеловеческой травлей, кошка начала громко, почти по-людски взывать, и в ее вопле слышалось отчаяние, безысходность, попытки вымолить для себя пощады у маленьких извергов. Что-то на манер состояния той кошки теперь ощутила в своей душе Наталья.

«Получается, у бедняги Аллы Михайловны теперь и конкретной могилки не будет,  – размышляла она. – И над Тадж-Махалом, по её завету, прах развеять не представляется возможным».

Чтой-то голова закружилась безо всякого на то пьянства и бодуна. Странно это: здоровье, видать, уже не то. Чтобы не упасть, Наталья присела на какую-то скамейку или оградку и, утирая слёзы шелковым платочком с именными вензелями, подумала: «Надо будет снова наведаться в этот самый Тадж-Махал и Ирину с собой прихватить, пусть тоже мир повидает… А то одна радость у нас с ней – залить душевную тоску водярой. Существуют же и другие, более конструктивные средства от жути этой жизни, пусть даже, как у меня, обеспеченной. Всё надо успеть.. Впереди у меня – выборы в Верховную Раду и депутатство, муж настаивает. Сделал же он меня докторшей политологии, профессоршей. А там, глядишь, бог-Дажбог даст, – и в Президенты, как наш Виктор Фёдорович, тоже «проффесор». Ведь и Святое Письмо уверяет: вся власть – от Бога, мол, молитесь за неё, овцы грешные, авось спасётесь от сумы и тюрьмы».

Наталья также, следуя пословице, не зарекалась на всякий случай. Так как все зыбко и ненадёжно на этом свете: планируешь сегодня к Тадж-Махалу податься, а вместо этого тебя упекают, в лучшем случае, в Лукьяновськое СИЗО, как намедни бывшего "полевого" командира, премьер-министра и народного депутата. Такие дела! А не пошло бы всё оно на... Прости, боже-Дажбоже, по индусской мантре: парамам павитрам баба вибутим! В приблизительном переводе что означает: как баба ни выкручивалась бы, а всё равно ей будет ВИБУТИМ.