Сначала равенство, потом свобода

На знаменах всех революций почетное первое место занимает слово «свобода». Лозунг Великой французской революции «Свобода, равенство и братство» даже вошёл в Конституцию Республики 1848 г. Идея свободы поднимала людей на борьбу, влекла на баррикады, порождала презрение к личным лишениям и даже смерти во имя освобождения народов от произвола аристократии, от гнета помещиков и капиталистов. Свобода воспевалась бардами и эстрадными звездами, романтизировалась поэтами, осмысливалась философами, с чувством и надрывом декларировалась политиками, скандировалась экзальтированными толпами «свободолюбцев», возносивших на царствие, ошалевших от нежданного везения вчерашних партийных секретарей. Пусть свобода воссияет! – в верноподданническом раже заходился на эстраде придворный попрыгунчик, получивший наконец-то вожделенную свободу воспевать свободу.

В тени ярко раскрашенного павлина свободы, равенство выглядело серым воробушком, лишь по чьему-то недосмотру, досадному недоразумению, включенному в хартии и конституции. Хотя, конечно, меры принимались. Следите внимательно!  Одним движением руки, равенство превращается… превращается равенство… в «равноправие». И никаких «технических неувязок».

Что касается братства, то с ним даже не стали церемониться как с равенством. Дескать, чистая утопия, не соответствующая хищнической, индивидуалистической «природе человека». Поиронизировать, снисходительно улыбнуться наивности, поёрничать со вкусом. Наплевать и забыть.

В великом романе М. Шолохова «Тихий Дон» есть интересная сцена. Иван Алексеевич, вернувшийся от окружного председателя, делится своими впечатлениями о встрече:

«– Ну, повидал я председателя. – Иван Алексеевич, сияющий, блестя глазами, подошел к столу. Одолевала его нетерпячка рассказать. – Вошел к нему в кабинет. Он поручкался со мной и говорит: «Садитесь, товарищ». Это окружной! А раньше как было? Генерал-майор! Перед ним как стоять надо было? Вот она, наша власть-любушка! Все ровные!
Его оживленное, счастливое лицо, суетня возле стола и эта восторженная речь были непонятны Григорию. Спросил:
– Чему ты возрадовался, Алексеев?
– Как – чему? – У Ивана Алексеевича дрогнул продавленный дыркой подбородок. – Человека во мне увидали, как же мне не радоваться? Мне руку, как ровне, дал, посадил…
– Генералы тоже в рубахах из мешков стали последнее время ходить. – Григорий ребром ладони выпрямил ус, сощурился. – Я на одном видал и погоны, чернильным карандашом сделанные. Ручку тоже казакам давали…
– Генералы от нужды, а эти от натуры. Разница?
– Нету разницы! – Григорий покачал головой.
– По-твоему, и власть одинаковая? За что же тогда воевали? Ты вот – за что воевал? За генералов? А говоришь – «одинаково».
– Я за себя воевал, а не за генералов. Мне, если направдок гутарить, ни те, ни эти не по совести.
– А кто же?
– Да никто!
Ольшанов плюнул через всю комнату, сочувственно засмеялся. Ему, видно, тоже никто по совести не пришелся.
– Ты раньше будто не так думал.
Мишка сказал с целью уязвить Григория, но тот и виду не подал, что замечание его задело.
– И я и ты – все мы по-разному думали…
Иван Алексеевич хотел, выпроводив Григория, передать Мишке поподробней о своей поездке и беседе с председателем, но разговор начал его волновать. Очертя голову, под свежим впечатлением виденного и слышанного в округе, он кинулся в спор:
– Ты нам голову пришел морочить, Григорий! Сам ты не знаешь, чего ты хочешь.
– Не знаю, – охотно согласился Григорий.
– Чем ты эту власть корить будешь?
– А чего ты за нее распинаешься? С каких это ты пор так покраснел?
– Об этом мы не будем касаться. Какой есть теперь, с таким и гутарь. Понял? Власти тоже дюже не касайся, потому – я председатель, и мне тут с тобой негоже спорить.
– Давай бросим. Да мне и пора уж. Это я в счет обывательских зашел. А власть твоя, – уж как хочешь – а поганая власть. Ты мне скажи прямо, и мы разговор кончим: чего она дает нам, казакам?
– Каким казакам? Казаки тоже разные.
– Всем, какие есть.
– Свободу, права… Да ты погоди!.. Постой, ты чего-то…
– Так в семнадцатом году говорили, а теперь надо новое придумывать! – перебил Григорий. – Земли дает? Воли? Сравняет?.. Земли у нас – хоть заглонись ею. Воли больше не надо, а то на улицах будут друг дружку резать. Атаманов сами выбирали, а теперь сажают. Кто его выбирал, какой тебя ручкой обрадовал? Казакам эта власть, окромя разору, ничего не дает! Мужичья власть, им она и нужна. Но нам и генералы не нужны. Что коммунисты, что генералы – одно ярмо.
– Богатым казакам не нужна, а другим? Дурья голова! Богатых-то в хуторе трое, а энти бедные. А рабочих куда денешь? Нет, мы так судить с тобой не могем! Нехай богатые казаки от сытого рта оторвут кусок и дадут голодному. А не дадут – с мясом вырвем! Будя пановать! Заграбили землю…
– Не заграбили, а завоевали! Прадеды наши кровью ее полили, оттого, может, и родит наш чернозем.
– Все равно, а делиться с нуждой надо. Равнять – так равнять! А ты на холостом ходу работаешь. Куда ветер, туда и ты, как флюгерок на крыше. Такие люди, как ты, жизню мутят!
– Постой, ты не ругайся! Я по старой дружбе пришел погутарить, сказать, что у меня в грудях накипело. Ты говоришь – равнять… Этим темный народ большевики и приманули. Посыпали хороших слов, и попер человек, как рыба на приваду! А куда это равнение делось? Красную Армию возьми: вот шли через хутор. Взводный в хромовых сапогах, а «Ванек» в обмоточках. Комиссара видал, весь в кожу залез, и штаны и тужурка, а другому и на ботинки кожи не хватает. Да ить это год ихней власти прошел, а укоренятся они – куда равенство денется?.. Говорили на фронте: «Все ровные будем. Жалованье и командирам и солдатам одинаковое!..» Нет! Привада одна! Уж ежли пан плох, то из хама пан во сто раз хуже! Какие бы поганые офицеры ни были, а как из казуни выйдет какой в офицеры – ложись и помирай, хуже его не найдешь! Он такого же образования, как и казак: быкам хвосты учился крутить, а глядишь – вылез в люди и сделается от власти пьяный, и готов шкуру с другого спустить, лишь бы усидеть на этой полочке.
– Твои слова – контра! – холодно сказал Иван Алексеевич, но глаз на Григория не поднял».

Оказывается, не ради земли или «воли» взяли оружие в руки рабочие и крестьяне, не ради фабрик и заводов, не ради коммунистов или даже советской власти. «Ровными» захотели люди стать. Чтобы не было ни богатых, ни бедных, ни холопов, ни господ, чтобы каждый в другом человеке видел равного себе человека. Чтобы каждый мог сознавать, что никто, ни один человек во всей огромной стране не живет лучше него. Вот такая была «привада», за которой Григорий почувствовал грядущее перерождение партии большевиков, разглядел признаки предательства идеи равенства, посягательство на святое дело освобождения человечества.

Вспомним более близкие нам события – горбачевскую «перестройку» и искусственное насаждение «экономических реформ» свихнувшимися партийными дегенератами. Люди протестовали против возрастающего неравенства, против привилегий партийной бюрократии, против спекулянтов, воров, против неравного доступа к элементарным жизненным благам. Что получили? Вальяжных «ученых» в телевизоре, рассуждающих о вреде «уравниловки», партийных «академиков», обосновывающих «эффективность» частной собственности и финансовых спекуляций, невежественных «публицистов», превозносящих кустарщину и единоличное фермерство, воспевающих неравенство, как естественное право «сильных» пожирать «слабых».

Людей элементарно обманули, предложив вместо лекарства отраву. Породив проблемы стократно превышающие все действительные и придуманные беды советского общества. Интуитивная, неосознанная тяга народа к равенству в результате манипуляционных технологий, партийными мерзавцами была использована против него, против жизненно важных интересов советских людей, для разрушения социализма, советской власти и государства.

Так что же такое есть свобода, действительно ли достойна она первого места? Чем ограничена свобода как этическая категория? Каковы формы существования свободы в обществе? Ведь, есть свобода творца созидать, есть свобода ученого открывать новые закономерности, есть свобода писателя на правдивое слово, а есть и «свобода» убивать, «свобода» порабощать, «свобода» лгать – могут ли эти «свободы» быть поставлены в один ряд?   

Либерал поторопится уклониться от прямого ответа, торопливо переводя разговор от этической сути к правовой регламентации – можно всё, что не запрещено законом. Далее, следует ожидать рассуждений о демократии, о правах человека, о выборе, о свободе слова и прочие, заезжанные до патефонной хрипоты банальности, ни на йоту не приближающие нас к истине.

Буржуазные революции, освобождавшие общество от архаики феодальных деспотий, имели целью раскрепощение частного товаропроизводителя, уничтожение сословных льгот и привилегий, создание правовой среды, обеспечивающей равенство всех перед законом. Выражаясь языком диалектики, задача молодой, активной буржуазии была в снятии противоречия между отжившими общественными отношениями и опережающим уровнем развития производительных сил, разрешение назревшего конфликта общего с частным.    

Но целью социалистической революции не является свобода товаропроизводителя, поскольку производство при социализме нетоварное. Социалистическое народное хозяйство являет собой единый, цельный механизм, настроенный непосредственно на удовлетворение общественных нужд, а не на частную выгоду. И свобода при социализме означает свободный выбор места приложения своих сил, знаний, способностей на благо всего общества, но не в интересах личного обогащения. Свободный труд при социализме не подавлен капиталом, не скован «частным интересом», не имеет посредника между обществом и трудящимся в виде «работодателя», вора-«бизнесмена». Свобода обеспечивает практическую реализацию принципа коммунистического общества – от каждого по способностям, гарантирует право каждому занять место согласно своим наклонностям, талантам, призванию, что не противоречит и общественному интересу.

Только такая, разумная свобода, как осознанная необходимость, не противоречит равенству. И только равенство предоставляет истинную, неограниченную свободу самореализации, свободу от страха за будущее, свободу от зависти, от алчности, обеспечивает достойную жизнь каждому в человеческом обществе.

Совершенно неверно представлять себе коммунистический свободный труд как «свободу» от необходимого труда, работу «по настроению». Это было бы тем же паразитизмом и тем же рабством, только уже не обусловленным внешними обстоятельствами, а вызываемым внутренними причинами – бесхарактерностью, прогрессирующим безволием, ленью. Стремление к праздности, так же как и алкоголизм, наркомания есть опасный социальный недуг, калечащий человеческую личность, разрушающий волю, превращающий человека в раба своего порока.

Меря по себе, обыватель никак не возьмет в толк – зачем человек будет напрягать свои мозги, будет заниматься наукой, искусством, если это никак не отразится на его «благосостоянии»? Если у него не будет никакого «материального интереса» в его деле? Липучие многовековые предрассудки рабского сознания мешают развести трудовую деятельность и потребление по разные стороны. Народная мудрость «как потопаешь, так и полопаешь», рожденная в пору мелкотоварного крестьянского и ремесленного производства некритически переносится на время, когда в результате разделения труда уже никакой прямой связи конкретного труда с индивидуальным потреблением не стало.

Тем не менее, находятся заинтересованные силы пытающиеся «научно» обосновать связь личного трудового вклада работника с распределением потребительских благ, оправдать социальное неравенство какими-то придуманными критериями общественной «полезности», «важности», «заслуженности», переводя в категорию меновой стоимости такие качества работника как честность, талант, чувство долга, ответственности. Диапазон аргументации простирается от простейшей социальной зоофилии в виде «природного» неравенства людей, до изощренных номенклатурных изысков на поприще марксистско-ленинской философии, сочинения мудрёных политэкономических трактатов – фантазий на тему оплаты «по труду».

Ни в работах Маркса, ни в трудах Ленина подобного «принципа социализма» читатель не найдёт. Анализируя процесс трудовой деятельности в условиях найма, Маркс цитирует Джеймса Милла: «Раз рабочие работают за заработную плату, … то капиталист есть собственник не только капитала (здесь подразумеваются средства производства), но и труда (of the labour also)». Действительно, работодатель, оплативший стоимость рабочей силы, вправе рассчитывать на то, что работник будет не семечки лузгать на рабочем месте, а полноценно трудиться в строгом соответствии с взятыми обязательствами, даже если ему этого совсем не хочется. При социализме всеобщим собственником и работодателем является общество. Именно обществу принадлежит труд каждого работника и никому не позволительно торговаться за больший кусок общественного «пирога», пытаясь продать дороже то, чего у него нет. Как отмечает Маркс «Труд есть субстанция и имманентная мера стоимостей, но сам он не имеет стоимости». Но как тогда из не имеющей стоимости субстанции можно вывести денежный эквивалент в виде платы? Никак не можно. Но, если партия скажет «надо», услужливые политэкономы всегда ответят «есть!»

Революции порождаются несправедливостью, материализованной в виде неравенства, а не отсутствием «свободы». Человек понимает, что невозможно каждому жить лучше других, что существуют естественные ограничения в потреблении, обусловленные конечностью природных ресурсов. Но человек не хочет жить и хуже других, шустрых и пронырливых особей, решивших, что у них есть право на большую часть общественных благ в силу своих «способностей», «ума», «трудолюбия», «заслуг» и прочих эфемерных качеств, которыми так любит наделять себя социальные паразиты всех окрасов. Нет у них таких прав, как нет у них прав на «свободу» воровства, лжи, насилия, на преследование своего частного, шкурного интереса. Все мы гости в этом мире, пришедшие ниоткуда и уходящие в никуда. У каждого из нас лишь одна жизнь, единственная и неповторимая. И верхом цинизма и научной несостоятельности является сочинение всяческих «теорий», оправдывающих такой порядок вещей, когда у одного есть некие виртуальности в виде «денег»,  «капитала», «собственности», а у другого только свои реальные руки, которые он вынужден продавать «работодателю» за возможность прокормить себя и свою семью. Когда один проводит жизнь в праздности и роскоши, а другой –  в трудах и лишениях. А с какой стати? С той лишь, что у того какие-то цифирьки в таблицах баз данных на жестком диске банковского сервера хранятся?

Неравенство не может быть терпимым вечно. Раньше или позже в обществе появляются идеи, созревают силы, способные к слому устаревших общественных отношений. Это могут быть либо стихийные, неуправляемые процессы, вроде народных выступлений против деспотий в арабских странах, либо осмысленное, целенаправленное движение к равенству, опирающееся на научное видение противоречий, мешающих развитию общества, препятствующих достижению равенства. Что там либералы возразят? Стимулов к труду не будет? Развитие остановится? Равнение на самого ленивого? Планированием нельзя всего предусмотреть? Незаинтересованность «чиновников»? Следует ли эти «доводы» даже рассматривать всерьёз? Разумному человеку никаких «стимулов» к труду не нужно. А у дурака есть прекрасный стимул для полноценного, качественного труда наравне со всеми – жизнь. Потому как не хочешь жить как все? Работать как все, получать как все? Так никто и не неволит. Не живи…

5 июня 2011 г.