Ахиллея 2

               

Тёмной ночью, в тёмном-тёмном городе, вокруг тёмной-тёмной стены брела Старуха. Одна. Она везла тележку, нагруженную тряпьём. Косматые пряди, которые когда-то были обворожительными кудрями, трепал ветер. Он - то бросал их, как горсть сухого песка, ей в глаза, то бил по щекам, как когда-то её последний любовник, то запихивал кляпом в рот, как в полицейском отделении, чтоб языком поменьше трепала. Хотя языка-то как раз у неё и не было, как у героя того рассказа, который она читала когда-то в юности.

Знал ли кто-нибудь её в этом городе, кроме тех африканцев, которые так же бесцельно, как и она бродили по его улицам? Может быть тот, кто получил имя деда по отцу, или тот, который носил имя материнского рода? Помнила ли она сама своё имя, как и всё, что было в её жизни раньше или только то, что было вчера?

 Она хорошо помнила, что вечером к ней подошёл Брунетто и попросил тряпку, ту, что потеплее. Она выбрала ему красно-чёрный плед, он укутался в него, потрепал по плечу, ей даже показалось, что обнял, а потом принёс почти тёплый гамбургер, который, наверно, подобрал где-то. Это была большая удача, потому что Старуха (хотя ей не было ещё и пятидесяти) так и не научилась попрошайничать и подбирать объедки (в той стране, откуда она была родом, раньше это было не принято). Она часто голодала, что было скорее хорошо, чем плохо, потому что голод помогал ей грезить. Особенно сладкими были песни Козеллы, который являлся ей то ночью, то среди бела дня, чаще днём, когда она пряталась в каком-нибудь укромном месте и дремала.

 Ночью она любила ходить вокруг какой-нибудь древней развалины, трогать её руками, прислоняться к ней, прижимать как к раковине ухо и слушать прошлое. Иногда ей казалось, что от стены отделяется какая-то фигура и исчезает в воздухе. Тогда она думала, что скоро и она станет невидимой.

Когда-то у неё было вполне обычное имя. Так звали жену того, который милостью Божьей стал так велик, что даже неприлично связывать его имя с теми, кто, также как и она, бродит по этому городу. Так звали и зовут многих в той стране, в которой она когда-то родилась.
 Как у них у всех, у неё была мечта. Может быть и не одна, может быть много…
Казалось, что только для того и родились они, чтоб получить всё и сразу, ведь все они были этого достойны. А потому, лишь разменяв третий десяток, с помощью накладных ногтей, ресниц и плавающих голубых линз, Натали отправилась покорять мир. Пустышкой она не была, её натура сложная, противоречивая, с явно-выраженным синдромом гениальности искала выражения. Яркие краски Ван-Гога и загадка Моны Лизы направили её на путь живописания и привели в изостудию с загадочным названием "Лаокоон". Там она освоила кое-какие приёмы и даже создала свой первый и последний шедевр под названием “Границы живописи”. Картина оказалась вполне пригодной для того, чтобы быть представленной на вернисаже под названием “Новая жизнь традиций”, получила там какой-то приз и была отправлена вместе с художницей по культурному обмену в один из известнейших городов Европы. Натали впорхнула в него легко, радостно, с нежной улыбкой на устах.

Она расположилась со своим покровителем, мягким, добродушным и болезненным господином К., бывшим лет на тридцать старше её, в милом отеле, недалеко от Колизея, станции метро и железнодорожного вокзала. Господин К. обещал ей успех и признание, если она будет умничкой. Однако он оказался весьма уязвим, вскоре подхватил какой-то средиземноморский вирус и проводил всё время в номере, изредка угощая её и себя горячительными напитками. Что-то у него разладилось, кто-то не подходил к телефону, кто-то его не мог принять. Но “Всё будет хорошо, - утверждал он, - Мы с тобой таких дел натворим, что весь мир удивится. Мы будем ездить из страны в страну, ты будешь рисовать, а я продвигать твой талант”. Наташа верила и не верила.

Её картину повесили в самом последнем зале, в какой-то угол, куда заглядывал только свет из окошка и то, только утром, а потому “Границы живописи”, провисев три дня на вернисаже, увы, не привлекли внимания Масс – Медиа, были упакованы вместе с другими и отправлены на родину. За эти три дня Наташу, кроме мероприятия по поводу открытия выставки, как и других, свозили на обзорную экскурсию по городу, в ресторан и даже ватиканский музей, где она познакомилась с настоящим "Лаокооном", произведшим на неё - ну, очень сильное впечатление.

Последний день был – свободным. Наташа решила отправиться в путешествие по вечному городу одна.

 - В круженье, - сказала она, в круженье.

Она отправилась, куда глаза глядят рано утром, села в метро и, …выйдя на какой-то станции, вдруг вспомнила, что  паспорт, телефон, деньги забыла в отеле, в той, другой, сумочке, с которой ходила вчера. А сегодняшняя, была полупуста, только болтался в ней кошелёк с металлическими евриками.

 - Ну, что ж – погуляю немножко и вернусь. На метро-то хватит.

На одной из улиц ей встретилась лохматая старуха с тележкой. Из тележки свисала какая-то одежда, тряпки. Старуха подмигнула Наташе, показала на табличку с надписью “Гоголь” и повернула за угол, а сама всё оглядывалась, оглядывалась и хихикала.

 Ноги вывели Наташу к вилле Боргезе, она узнала это место, их привозили сюда вчера: здесь было многоголосно и суетно, а сегодня – тихо, только туман поднимался откуда-то из глубины парка, запах пиний кружил голову. Она заметила, что за деревьями, за кустами бродят парочки, некоторые из них целуются, некоторые обнимаются, кто-то непринуждённо, не стесняясь, расположился на скамейке или прямо на траве.

- Вот, блин, только я одна, - подумала Наташа.

Она шла всё куда-то дальше, дальше, в сторону от широкой аллеи, узкими тропками, вот уже и ноги промочила. Её удивлял аромат, лёгкий, необыкновенно приятный.

 - Летний запах зимой, летний… но
   пора возвращаться. К. уж, наверно, заждался и бесится.

А господин К, будто и не было у него ни болезни, ни недомогания – бросал вещи свои, Наташины в чемодан, звонил несколько раз по сотовому, кто-то звонил ему.

- Люси, стой на месте. Да, я тебя вижу. Сейчас принесу одежду.
- …………………………
-Переоденешься в туалете.
-…………………………….
- Нет, в гостиницу не заходи. Пока не надо, чтоб нас видели вместе. Просто положу свёрток на карниз. Ты возьмёшь.

Наташа, конечно, не слышала этого разговора, ей
было невдомёк, что у господина К. был свой план - ему надо было не только избавиться от неё, но и завладеть её документами, чтобы вернуть на родину жену, сбежавшую от него прошлым летом, а теперь превратившуюся в жалкую нищенку, промышлявшую торговлей старым тряпьём. О настоящих документах и визе для неё он даже не мог мечтать, так было всё запутано в её истории.

Наташа шла быстро, ей показалось, что она заблудилась и никогда не найдёт дорогу к выходу из парка. Она испугалась, почти побежала, но, вспомнив то привычно-серое, будничное, что ждало её – замедлила шаг.… Успеется…


А когда из-за поворота выехал велосипедист, подъехал близко и что-то заговорил быстро-быстро и засмеялся, и показал рукой на раму, она вспомнила, как в детстве её катал на велосипеде брат, как было немножко страшно, и очень-очень здорово. И тело тоже вспомнило, ноги шагнули, подпружинились и легко прыгнулось, и понеслось, и закружились итальянские сосны и с горы вниз, между деревьями, с горы, мимо другого парка, раскрашенного яркими шарами, и ещё ниже, к автостраде, по ней, среди несущихся машин, всё куда-то дальше, дальше. Развевались на лету  светлые локоны,  поцелуи велосипедиста горячили шею, твёрдые руки держали руль,обнимали...и тележка с тряпьём уже ждала её за поворотом.


Рецензии
Какой причудливый сюжет, Нана! Вы пишете так неожиданно проявляясь чем-то незнакомым в сюжете ли, в языке, деталях. Очень оригинально!

Татьяна Алейникова   17.06.2011 20:48     Заявить о нарушении
Дорогая Татьяна! Рада, что зашли. Спасибо.

Нана Белл   17.06.2011 22:25   Заявить о нарушении