С. Жадан. Потери, которые делают нас счастливыми

***

Потом прошло время, прошло без счета времени, очень много той субстанции, что зовется временем. Проходило оно легко и незаметно, иногда его ход был в удовольствие, иногда заставлял напрячься – что, мол, будет, когда оно пройдет все целиком, когда его уже совсем не останется? Что останется после него? Со временем я стал замечать, что большинство моих маршрутов повторяется, оканчиваясь теми же самыми вокзалами и обрываясь на площадях тех же самых городов. География лишь на первый взгляд кажется загадочной и неисчерпаемой, а на самом  деле  ты  получаешь набор карт, согласно которым и должен передвигаться -  из одной страны в другую, из одного города в следующий. И когда у тебя спрашивают, есть ли у тебя любимые города, ты отвечаешь – да есть, это города, которые ты никак не научишься избегать, в которые тебя всякий раз  заносит, в которых приходится задерживаться,  даже если ты этого совсем не хочешь.
-----
Самое интересное происходит в  первый приезд.  Кажется, что дома населяют  духи  и привидения,  улицы затопил ранний солнечный свет, а в привокзальном тумане  голоса локомотивов летают, словно чайки. Мужчины выглядят сосредоточенными и погруженными в заботы, зато женщины прячут в сумочках и карманах камушки с морских побережий и ключи от комнат, воздух в которых пахнет риском и нежностью. И ты выходишь на перрон, проходишь сквозь толпу пассажиров и оказываешься посреди неизвестных тебе  построек и незнакомых названий. Но весь этот легкий обман и загадочность, глубина уличных перспектив и таинственная влага парков быстро исчезают, растворяясь в воздухе. И  стоит второй раз оказаться на том же самом вокзале, как это чувство радости и потрясения куда-то пропадает, и все, что тебе остается – уличные торговцы и закрытые магазины, пустые бары и холодные женские взгляды, за которые пытаешься зацепиться. Не стоит возвращаться в города, что понравились тебе с первого взгляда, ведь всегда существует опасность узнать о них больше, чем хотелось.   

***
Нескончаемое путешествие народов, великое переселение, что длится с середины  восьмидесятых до наших дней, мне кажется, оно всех нас  безнадежно меняет, срывая с мест и швыряя в черную тьму транзитных зон. С чего все начинается? Наверное, все начинается с чувства  невероятной щемящей  зыбкости, которая заставляет человека уехать из города, в котором он родился и вырос, бросить друзей и сменить обстоятельства, заставляет двигаться на запад, останавливаться  на вокзалах и в гостиницах, и  отыскивать  место, где будет хорошо и уютно,   и  где ничто уже не напомнит  о прошлых потерях и обидах. Все начинается  с  зыбкости  и чувства несправедливости, которую можно легко исправить, начав все сначала – в другой стране, с другими обстоятельствами и пейзажами.  В последние десять лет я видел столько эмигрантов, что вполне можно было  прийти к выводу -  они составляют отдельный народ,  живущий  по ту сторону географии, где-то в складках кордонов и в нейтральных водах, в тенистом цивилизационном  полумраке, где дни текут тихо и медленно, и остается единственное желание – покинуть эти места, пройти сквозь все препоны  и очутиться в самом центре жизни, в самом ее сердце, так чтобы  огромное это сердцебиение и оглушало, и пьянило. И если ты из этого народа, если ты среди него вырос  и с ним остаешься, большинство историй, которые увидишь и услышишь, и которые  сможешь потом пересказать, так или иначе будут связаны со странствиями, с нелегальными въездами  в страну, с  неизбежными депортациями. Вещи и события, имена и адреса, игрушки и одежда, квитанции и визитные карточки сложатся в большой эмигрантский эпос, в длинные истории терпения и борьбы, измен и верности, в хронику великого бегства, когда бежать приходится от самого себя. В последнее время я видел так много мигрантов, что странно было бы не рассказать сейчас именно о них.   
-------
То, что они несли в себе, то, что скрывали, те тайны, что лежали в их нагрудных карманах и на дне их сумок из кожзаменителя – это была их вера, что еще не все потеряно, что все можно переломить и начать сызнова, их убежденность в конечном успехе, в позитивном результате. Вера, что вела их все эти годы, заставляя вступать в браки и ссориться, врать и исповедоваться,  учить чужие языки и забывать свой. Должно быть, именно она, эта вера, сделала их сердца твердыми и неуязвимыми, а глаза – сухими и глубокими. Именно она указывала им путь сквозь пустоши Польши и Венгрии, сквозь городки Румынии и Словакии, куда-то туда, в Берлин, откуда расходятся тысячи дорог, тысячи железнодорожных маршрутов, каждый из которых оканчивается сладким берегом, тенистыми холмами, приводя  в далекие желанные города, где их ждут покой, мир и новые рабочие места. Нужно только отважиться и стронуться с места, отказавшись от прошлого и полностью положась на будущее. Потому что каждый век требует своей доли беженцев и изгнанников, с их свежей, холодной, как речная вода, кровью. А наш век только начинается. И только начинаются наши странствия, и наша Америка ждет нас, глядя из-за Атлантики на наш бесконечный поток, что заливает беззащитные европейские  города. Мы добрались до берлинских вокзалов, и кто знает, на какие жертвы мы шли, чтобы до них добраться.
***
Берлин, разобранный, словно конструктор, на составляющие,  и собранный снова, напоминающий пулю со смещенным центром тяжести, лишенный центра, как такового,  наделенный  несколькими сердцами  и тысячами убежищ. В последние девять лет я приезжал в него и  с востока, и с запада, с севера и с юга. Я прилетал на его аэродромы и высаживался на его железнодорожные платформы, добирался в него автобусами и автостопом, проезжал сквозь него, не останавливаясь, и наоборот – застревал в нем надолго. Приехав сюда однажды в первый раз  - с друзьями, в странной компании, с неопределенными намерениями - я вряд ли представлял, насколько долгими и запутанными станут мои отношения с этим городом и его обитателями.  Тогда, девять лет назад, я легкомысленно полагал, что отслеживаю  его движения,  наблюдаю  жизнь  его организмов, осознаю ее   масштабность и упорядоченность.  После я еще десятки раз в него возвращался, постепенно запоминая названия улиц и маршруты городского транспорта. Но то ошеломительное чувство приближения, приобщения и понимания, которое возникло  во время первого приезда, куда-то безнадежно исчезло,  и все попытки его воскресить были напрасными.  Потому что невозможно снова привести в действие механизм  появления  в твоей жизни чего-то важного,  неоформленного, призрачного и не до конца  осознанного. Самые важные события случаются спонтанно, их невозможно запрограммировать и сложно повторить.  Архитектура города, однажды попав  в наши глаза, остается там навсегда, и города запоминаются нам такими, какими мы увидели их в первый раз. Со временем этот  четкий  рисунок  может разве что размываться, обрастать необязательными деталями и лишними линиями, навязчивыми повторами и вариациями, которые обременяют память, делая ее неповоротливой и уязвимой, словно  груженая баржа.
----
Лишь время от времени  удается увидеть в глазах  недавно прибывших  этот отблеск восхищения и недоверия,  безошибочно определяя по движениям, по походке,  тех, кто попал сюда в первый раз. Что-то подобное чувствуешь, когда объясняешь прохожему, на чем  доехать с главного вокзала в аэропорт или как добраться с одного конца города в другой. Ведь  лишь на первый взгляд все это относится к  топографии. Но речь  идет совсем о другом – о движении невидимыми дорогами, по которым мы выбираемся из своих стран, об остановках, которые мы делаем в дороге, об изгнании и возвращении, о нашей потерянности, о временном пребывании на чужой территории, о попытках сделаться своим, о напрасности этих попыток, о всей их неисчерпаемости. Речь идет о черных вавилонских вокзалах, на которых мы выходим, боязливо озираясь по сторонам, о теплом вавилонском небе, мимо которого нам не пройти, под которым шагают  все беглецы и репатрианты, ветераны и коммерсанты, туристы, юристы и перебежчики.

***
На что можно пойти, чтобы звезды над головой сложились в нужную тебе волшебную комбинацию, открыв все шлюзы и зажигая для тебя терпким зеленым огнем все семафоры от Черного до Балтийского моря? Стоит ли разменивать на эти  сомнительные операции свою жизнь?  Тысячи эмигрантских историй подтверждают, что стоит. И не надо  так уж торговаться, ведь речь идет не просто о преодолении незримых  барьеров, речь идет о тяжелых, изнурительных поисках счастья, которое они ищут, словно потерянных псов. Они продвигались сквозь темноту и снег, изобретая сотни тысяч способов обмануть стражу, они придумывали механизмы для переброски  своих тел через кордон, изменяли свой пол и политические взгляды, меняли отпечатки пальцев, цвет волос и вероисповедание, заключали браки с умершими. Существует бешеное количество возможностей и вариантов, все что нужно – не бояться и верить.  Бесстрашие делает тебя неуязвимым для пуль и ножей, вера делает тебя невидимым для пограничников, все остальное зависит от удачи и погодных условий. Исполненные веры и лишенные страха, они продавали мебель и покупали биографию, крали паспорта и вставляли себе ненужные золотые коронки, заводили дружбу с негодяями и рвали отношения с друзьями детства. Они знали : главное – сделать первый шаг,  самое важное – лишиться всего,  разорвать  отношения с прошлым, распрощаться со всеми его тенями, не оставив за собой ни доказательств своей  вины, ни причин для возвращения. И уже после того, как избавились от всего лишнего и остались один на один с пустотой,  финансовой безнадегой и сладкой безработицей, могли они двинуться вперед, проходя сквозь огонь, лед и стеклянные двери супермаркетов.      

---
               

Существует бесчисленное множество способов попасть туда, куда попасть нельзя. Попасть туда можно, скажем, поездом, ведь, как известно,  во всех составах есть прицепные  невидимые вагоны, да даже и в вагонах видимых, плацкартных и купейных, есть темные зоны, в которых можно раствориться на продолжительное  время. Можно прятаться на крыше и в тамбурах, в туалетах и в купе для отдыха проводников, изображая  отдыхающего проводника. Можно забраться под одеяла и матрасы, можно затеряться среди паломников и туристов, среди детей, музыкантов и футбольных команд. А еще можно пойти пешком, не торопясь и не заходя слишком далеко. Огибая плавучие мины, скармливая яд собакам пограничников, заметая за собой все следы, дезориентируя самолеты-шпионы и поисковые группы.  Имея при себе только холодное оружие и горячую пищу, запасшись терпением и топографическими картами, ориентируясь по голосам боингов, летящих в сторону океана. А еще попасть туда можно, спрятавшись под полом автобуса, или затерявшись в багаже авиалайнера,  или нырнув в цистерну с нефтью, или зарывшись в баул с одеждой, или сев на колени богоматери, или вытянувшись  в гробу рядом с покойником, или встав на голову среди замороженных коровьих туш, или зависнув в воздухе, пока вагон разбирают в поисках табака, или рассеявшись на атомы, пока идет проверка в терминале, или растворившись в соленой морской воде, став частью Вселенной и выпав после  летним дождем на изумрудные парковые газоны Европы. Я знаю много подобных историй, которые закончились если и не счастливо, то, по крайней мере, поучительно. При случае я постараюсь некоторые из них рассказать.
***
Тот, кто приехал сюда впервые, легко принимает новые знакомства, брошенные вскользь   взгляды и подслушанные разговоры, с радостью замечая, как образуются новые сферы общения, занося в записную книжку новые адреса и телефоны. Приятные хлопоты  только что прибывших путешественников, веселая суета при запоминании имен и лиц.  Самое горькое будет после, со временем, которое размывает память, как вода  - песчаный берег. И в каждый следующий приезд в город, особенно если этих приездов случается много, ты будешь пытаться  все вспомнить и воссоздать, снова найти всех свидетелей твоего пребывания под этим благословенным небом, на этой чудесной территории, во всех этих барах и хостелах, где ты останавливался вместе с такими же, как ты, беженцами с востока на запад. Сомнительная затея, сомнительная и неосуществимая, потому что все случается здесь и сейчас, так что  не стоит   рассчитывать на стабильность и длительность. Мы попадаем в чужие города, останавливаемся среди незнакомых площадей и скверов, пьем в суматошных крикливых компаниях, ругаемся с прохожими, братаемся с незнакомыми людьми, скрепляя это побратимство кровью и алкоголем, и все только  для того, чтобы забыть об этом на следующее утро, чтобы легко выбросить все это из головы, стирая записи и сжигая мосты, твердо  зная,  что  повторить уже ничего не удастся.   
---
Что осталось в памяти от моего первого приезда в Берлин? Ветер, что влетал внутрь машины, фонари на верхушках строек, утреннее солнце и сухая весенняя трава во время остановок на автобане. То, что видел всякий раз, когда приезжал сюда. То, что осталось там, в прошлом, делая его осязаемым  и четким. Музыка, которая звучала тогда, язык, на котором тогда разговаривали, Берлин, по которому бродили – все осталось на месте, никуда не исчезло и, надеюсь, не исчезнет в ближайшем будущем. Но, вместе с тем, все это осталось там, и я уже не имею ко всему этому никакого отношения – ни к тем полночным крикам, ни к тем футбольным победам, ни к моим прекрасным безумным друзьям, которые давно живут своей жизнью и ездят по своим автобанам.  У хода времени есть такое свойство -  делать тебя смешным, сентиментальным,  всем довольным. Кроме того, иных друзей лучше любить на расстоянии. 
***
Вот семья, с которой мне привелось познакомиться несколько лет назад. Одна из сотен тысяч историй великого переселения, один  из бесчисленного числа эпизодов  в   летописи противостояния и бегства.  Они были странной парой – она из бедной, но честной семьи городских сумасшедших -  ее папа был чудаком и романтиком, собирал бутылки и копал могилы, а мама водила трамвай и дома бывала редко. Сама она окончила школу и, что называется, стояла на пороге взрослой жизни, не имея никакого желания   этот порог перешагивать.  Жили они в двух комнатах большой коммуналки, в центре, в старом доме, в котором частенько гас свет, и  из которого съехали уже почти все, даже тараканы. Но они остались, ни на что особенно не рассчитывая. Она познакомилась с ним во время летних каникул, когда город тонул в зеленой траве, а трамваи на поворотах сыпали в темноту золотые искры. Он был на пару лет старше, поэтому сразу стал чувствовать ответственность за эту необыкновенную  девочку, что жила с такими прибабахнутыми родителями. Сам он уже несколько месяцев прятался у друзей, закосив от службы в вооруженных силах.  Ей в нем нравилось, думаю, именно это детское самоуверенное желание избежать проблем путем их полного игнорирования. Ее родителям он не нравился, они рассчитывали, что она найдет себе более достойную партию. Так говорил ее папа, перебирая собранные бутылки. А со своими родителями он ее вообще не познакомил, сказал, что он – сын полка, поэтому лучше обойтись без знакомств. Он приходил к ней, когда ее папа отправлялся  в ближайшие скверы и парки, а мама водила трамвай по солнечным улицам города. Она бросала на пол железнодорожный матрас, который откуда-то   приволок ее старик, и они долго занимались любовью, пробуя все новое и новое и познавая неизведанное. Солнце падало на паркет желтыми густыми пятнами, и мебель тяжело покачивалась в такт их неутомимым движениям. 

- Давай куда-нибудь убежим, - предлагала она.
- Давай, - легко соглашался он. – Куда скажешь.
- Давай в Америку,- предлагала она.
- Хорошо, давай в Америку, - не возражал он. – Только у меня нет паспорта.

Паспорт ему не светил – любая попытка легализоваться и получить документы сразу обернулась бы для него безрадостными армейскими буднями. А в армию он идти не хотел, тем более теперь, когда она ждала его каждым утром в своей горячей от солнца квартире, сидя на широком некрашеном подоконнике и болтая в воздухе длинными печальными ногами. Но кто сможет удержать тебя, если тебе очень захочется уехать? 



***
События, совершившись  и растворяясь  в прошлом, приобретают непривычный вид, словно любимые фильмы, которые и не пытаешься посмотреть заново, наперед зная, что лучше ничего заново  не смотреть, лучше оставить все, как есть, ведь все, что тебе нужно, ты помнишь и так, а то, что забыл, очевидно, и не стоило  того, чтобы его помнить. И никакими попытками все повторить, никакими возвращениями на места событий и геройских поступков, не воссоздашь главного – того влажного мартовского неба, что висело над головой, гоня тебя вперед, в темную ночь, ведя тебя сквозь города и реки, сквозь кордоны и блок-посты. И поскольку нет никакой возможности его воссоздать, то не стоит  понапрасну тратить силы. Лучше ограничиться скрупулезным  пересказом. Наше прошлое заслуживает пересказа, так же, как и наше будущее, которое мы выстраиваем своим усердием, настойчивостью и каждодневным неодолимым бешенством. 
---
Осенью она забеременела. Он обрадовался, хоть и не мог официально на ней жениться. Осень стояла теплая и горькая, в пригородах жгли листву и низкий дым от костров тянулся вдоль трамвайных путей. Ее старик почти не выходил из дома, и они, как правило,  встречались  в старых дворах, и сидели там в тихом свете вечерних окон. 

- Хорошо бы попасть в Берлин, - говорила она.
- Угу, - соглашался он.
- Ты отвезешь меня туда?
- Конечно.
- Правда?
- Я же сказал, - отвечал он.
- Я бы нашла там какую-то работу, - говорила она.
- Нет, - возражал он. – Там ты не будешь работать. В Берлине работать не обязательно. Это особенный город, малыш, особенный и беззаботный. Я знаю, о чем говорю, мне рассказывали  пацаны. Они жили там коммуной, с какими-то экологами. И рассказывали, что это за город, что это за удивительный город. Там ты не будешь работать. У нас и так  всего будет достаточно. И у нашего ребенка тоже, - добавил он, подумав.
---
Зимой ее родители поняли, к чему все идет. Отец плакал, мать хмуро молчала. Отец строго запрещал ей встречаться с этим дезертиром, мама хотела устроить ее в депо. Весной, когда уже надо было рожать, они сообщили родителям, что уезжают. Старики испугались, но  они  успокаивали, говорили, что это лучший вариант, что они пересекут Польшу и доберутся до Берлина, и что рожать она будет уже там, а ребенок, рожденный в Берлине, это уже особенный ребенок, он наделен особенными правами и привилегиями, у него  уникальные перспективы и возможности, и федеральное правительство дарит такому ребенку льготы и бонусы, и ангелы летают у него над головой и вплетают ему в волосы полевые цветы. На это родители ответили, что сами отведут его в армию, если он не прекратит морочит голову их сумасшедшей дочке. А ей пообещали проклятие и презрение, никакой помощи и завещание не в ее пользу. Но их это не остановило. И уже в мае, когда вот-вот должны были начаться схватки, и ребенок серьезно рисковал появиться на свет не в Берлине, он все-таки пробил им загранпаспорта, и они на автобусе, с несколькими пересадками, двинулись на запад, умело скрывая ее беременность. И вот когда они уже делали последнюю пересадку, непосредственно в Берлин, когда все уже складывалось самым лучшим образом, и они выбирали имена для младенца, прийдя к согласию, что, если это будет мальчик, то они назовут его Джорданом, а если девочка – то звать ее будут Перис, она вдруг почувствовала, что час настал.            

- Подожди еще немного, - просил  он, нервно вглядываясь в окно автобуса, что мчался по ночной польской трассе, - только не рожай до Берлина. Не отбирай у нашего ребенка будущее.
- Хорошо, хорошо, - плакала она, - я стараюсь.
- Скоро будет Берлин, - уговаривал он. – И все будет хорошо.
- Да, - соглашалась она, - все будет хорошо.

Родила она в автобусе. Растерянные водители, не дотянув до польско-немецкой границы каких-то сто километров, вынуждены были вызвать полицию, поскольку просто не знали, что поляки делают в таких случаях. Полицейские отвезли молодых родителей в больницу, и уже там сообщили счастливому семейству – папе, маме, и новорожденной дочке Перис – что они нарушили визовый режим и поэтому должны вернуться на свою историческую родину.

- Прости, - плакала она. – Это я во всем виновата. Из-за меня мы никуда не попадем.
- Ничего, малыш, - как мог, успокаивал он. – Попробуем зависнуть здесь. Тут тоже хорошо – в больнице есть автомат с колой, рядом – аквапарк со скидками. Главное, что мы любим друг друга. А Перис, когда вырастет, все поймет.
- Нет, - продолжала плакать она, - я сама во всем виноват. Я потеряла свой шанс. Я потеряла свой Берлин, и что нам теперь делать – здесь, среди такого количества беременных женщин?

Утром он позвонил ее родителям. Трубку взял папа. Узнав о рождении внучки, он разволновался, и, всхлипывая от чувств, сказал, что они с женой по ним очень скучают и горюют после трехдневной разлуки, просят их вернуться, и предлагают забыть все старое – и плохое, и хорошее, тем более, что ничего хорошего они не помнят. Потому что, добавил он, это все ерунда – и его дезертирство, и ее незаконченное образование, и то, что они дали ребенку такое дурацкое  имя, главное – что они семья, а, значит, должны быть вместе, поддерживая друг друга и друг другу помогая, для того, чтобы жить долго и счастливо, а потом умереть – в один день и в одной постели – вконец запутался старик и положил трубку. А он вернулся к своим женщинам и весело сообщил, что они, все вместе, возвращаются туда, где их любят и ждут.
---
Дочь они потом переименовали в Анжелу.
***
И хоть прошло столько времени, хоть оно продолжает проходить, даже и не думая останавливаться, я все равно, время от времени, возвращаюсь ко всем этим историям, которые живут своей жизнью, независимо от того, помнит ли  их кто-нибудь, кроме меня. Я люблю вспоминать их все и мысленно пересказывать, прекрасно понимая, что истории эти давно и счастливо завершились, что все упомянутые в них герои небрежно и безнадежно выдуманы, и что при их выдумывании пострадали все, включая рассказчика. Пострадали, но не отступились от своего, твердо веря, что главное – ничего не забыть. Ведь забыть – это самое большое предательство, которого тебе никто не простит. Поэтому я держу в памяти их всех, вспоминаю их имена и повадки, а время от времени возвращаюсь в те места, где небеса наполнены облаками и кометами, и туман стоит над утренними вокзалами, а по перрону ходят всегда юные и всегда продрогшие девушки, с нежностью в сердце и фруктовыми карамельками в кармане. 

C украинского перевел А.Пустогаров