Жанна Дарк

Жанна   Дарк
 
 
О, Жанна!.. Бессмысленность скорби и невозможность поступить иначе.
 
 
1 часть
 
1 глава
 
 
 
Год 1412 от Рождества Христова, день 6ой января.
 
-Жак, поздравляю, у тебя родилась дочь!
 
Тучная повитуха Одетта смахнула капли пота со своего смеющегося и, казалось, - в тусклом свете одинокого факела -  просветленного лица. Шутка ли! Принимать роды у всех женщин двух деревень: Домреми и Грё. Но благо, что Изабеллу Дарк она знала давно и роды принимала у нее не впервые. Да и семью Дарков тоже знала хорошо. Добропорядочные христиане. Только вот Жака Дарка не разговоришь. Иногда, как сейчас,  насупится и сидит, как сыч. А Одетта была женщиной бойкой, словоохотливой и не любила унывать.
 
-Да слышишь ты, пень! У тебя дочь родилась, а ты сидишь.
 
Одетта игриво толкнула локтем в бок Жака.
 
-Дочь! Да слышу я, что дочь. Закрой дверь, сорванец! И так холодно, а он еще снег с ветром в дом запускает.
 
Последние слова были обращены к старшему сыну Жаку-младшему, вертящемуся  вокруг взрослых, как юла.
 
-Папа, так у меня родилась сестренка!
 
-Только и время рождаться девчонкам! –продолжал Жак,- Эти хоть сорванцы в поле могут работать, а где я девчонке приданое возьму?!
 
-Да ладно тебе! Раскудахтался уже о приданом. Бог даст день, Бог даст пищу. Иди лучше посмотри на дочь.
 
Умиротворяла Одетта.
 
В соседней комнате – да и комнатой-то назвать было нельзя: просто отгороженный от остальной жилой половины куском уже не нового полотна угол дома. Так вот в этом укромном закоутке был такой же полумрак (две свечи давно оплывали и давали неровные отблески на нехитрый стол, стул и кровать с роженицей), но было немного теплее, чем в остальной части дома, на полу еще стоял таз с горячей водой. А на деревянной узкой кровати в нехитром скрабе из поношенного одеяла и собственноручно связанного шерстяного платка лежала еще молодая женщина. Ее приятные, мягкие черты   несколько заострились от пережитого напряжения и борьбы за жизнь – двоих: свою и своей маленькой, только что родившейся дочери. Нет, шерстяного платка на Изабелле Дарк уже не было. Он был на ее малютке – на маленькой Жанне. Она была укутана в него, как в облако, так нежно, как обнимает море – свой единственный сказочный остров, свою несравненную жемчужину, как может обнимать – только мать.
 
Жак подошел к женщине. Увидел этот маленький серенький комочек у нее на руках и что-то ёкнуло у него внутри, откуда-то волнами растеклась по всему телу нежность и он обмяк.
 
-Посмотри, какая красивая, Жак!
 
Голос Изабеллы был мягок, чист и прозрачен, как весеннее утро.
 
-Да, Изабеллетта, красивая.
 
И попытался еще хоть что-нибудь разглядеть в этом маленьком, копошащемся сверточке, но ничего, кроме пипочки-носика, так и не разглядел.
 
Жак Дарк все еще разглядывал новорожденного младенца, когда в дверь громко постучали. Это был сосед Пьер.
 
-Что ж вы ничего не слышите, я уже битый час стучу!
 
Одетта помогла снять вошедшему накидку, а заодно отчитала за громкий бас: «у нас тут младенец, а ты гремишь, как соборные колокола!»
 
Пьер продолжал, понизив бас до шепота:
 
-Что твои соборные колокола! У нас по всей деревни петухи запели! И это ночью-то! Вот это дела. И я пришел к вам; не слышали ли вы.  …М-да, скажу вам, чудесное что-то происходит. А что, Жак, говоришь, дочь у тебя родилась? Ну, пойдем!
 
Так прошла эта неспокойная, странная январская ночь. Метель заметала снегом тропинки, дома, деревья….
 
 
 
2
 
Почти в такую же метель, только много ночей спустя в дом Жак Дарка снова постучали. Дверь открыла хозяйка и в комнату вместе со снегом ввалился королевский наместник.
 
-Ну, хозяйка, накрывай стол, наливай вина! Я чертовски продрог! А где хозяин?
 
Вошел Жак Дарк.
 
-И где тебя черти носят, Дарк! Кто из нас староста деревни?! –грузно опустившись на стул, продолжал,- Я прибыл к тебе с новым королевским указом: король требует заплатить налог на скотину.
 
-Но наша деревня уже заплатила налог этой осенью.
 
-Знаю, знаю, что вы заплатили. Но король требует новый налог. Ему не на что содержать эту шлюху Изабеллу, а также устраивать королевские приемы в честь бургундских прохиндеев. Он совсем обезумел. Да и здорово поддали англичане нашим доблестным сеньорам этой осенью при Азенкуре – только шпоры сверкали, наши рыцари только спинами к врагу и умеют воевать, а сколько доблестных воинов было взято в плен! И на их выкуп тоже нужны деньги. Да, поиздержался наш Карл Безумный. Всем нам придется туго.
 
-Но нам нечем платить. Ни единой монеты в доме нет. И так во всех домах.
 
-Нет денег, значит, отдашь скотину, зерно. Наш король ничем не погнушается. Его королевское брюхо нынче все вынесет!
 
И разразился громовым хохотом.
 
-Ну, все, Дарк, я тебя предупредил, а ты уж созывай деревню. Несите королю налог. Иначе…
 
Это «иначе» повисло в полнейшей тишине. Так и не придумав, что же дальше этого «иначе», королевский глашатай и приказчик взял свой плащ и закончил:
 
Ну, я тебя предупредил, Дарк! Бывай!
 
Еще долго после ухода королевского приказчика в доме стояла тишина. Изабелла не решалась беспокоить мужа, молча подметала земляной пол, даже дети сидели тихо.  Жака Дарка же обуревали тягостные думы. Он даже, казалось, сгорбился и постарел под их тяжестью. Чем платить налог королю? Ни гроша в кармане, доедаем последнее зерно, скотина – не скотина, а ходячие скелеты, нынче на этой неделе еще две овцы сдохли. Скоро и сами зубы на полку положим. А как сказать об этом на деревенском совете? От представления завтрашнего деревенского совета Жака даже замутило. Ах, куда же это мир катится! Жить с каждым днем становится все тяжелее и страшнее. Что ждет его детей? Жака-подростка, Жана, Пьера, трехлетнюю Жанну, малютку Катерину? Он с тоской посмотрел на детей и сердце его сжалось. Вот они: мальчишки на палках играют в сражение, Жанна сидит у ножки стола  и играет камушками, малышка Катерина спит в колыбели. Что ждет его деток?!  Ах, тяжела ты – родительская доля! Жак громко вздохнул и пошел чинить упряжь. Будь неладен этот королевский глашатай! Прервал дело на половине!
 
 
 
3
 
 
В дом Жака Дарк стучались часто. Многих-многих война вырвала из своих домов, из родных краев. Заревом пылала земля Франции. Слезы и кровь были пищей ее детей.  …Вот и в этот вечер на пороге дома стоял путник. Человек средних лет с нитями седины в волосах, но еще крепкий. Одежда его больше напоминала лохмотья, а отесанная палка служила посохом. Вода лила с него в три ручья.
 
Хозяева пригласили путника к огню, дали кусок овечьего сыра, налили из кувшина вина. Хотя путник и старался сохранять достоинство, но было видно, он давно ничего не ел: кусок сыра в его руках слишком быстро таял. Проглотив последние крошки и допив вино из кружки, он поблагодарил хозяев и в первый раз улыбнулся.
 
-Из каких краев будете?
 
Поинтересовался Жак Дарк.
 
-Я из Нормандии. Мою семью, как и других в нашей деревне, англичане сожгли в собственном доме. Я был в поле…
 
-Ах, какое горе!
 
Всплеснула руками Изабелла Дарк.
 
-Да, англичане везде зверствуют. Грабят. Жгут. Обращаются с французами, как со скотом. Все подчистую забирают для налогов и заставляют работать на полях. А попытайся сказать хоть полслова – виселицы без дела не стоят.
 
-Куда же Вы теперь?!
 
-Попытаюсь пройти в Бурже. Туда уже ушел мой кум с семьей. Там нет ненавистных англичан. Проклятые годоны все захватили: Нормандию, Лотарингию, Аквитанию, скоро, глядишь, и в Париже будут. Только для французов нет во Франции земли!
 
-Но король и дофин что-нибудь придумают, соберут рыцарей, освободят несчастную Францию.
 
-Что может король и дофин?! Король – безумец, дофин – юнец. Армии нет. Благородные сеньоры только и думают, как бы переметнуться к бургундскому герцогу Жану Бесстрашному и к Генриху V Английскому.  Так оно и будет. Вот попомните мои слова. Это не то что раньше, когда были настоящие рыцари, сейчас не рыцарь – а побрякушка: утром служат одному, вечером клянутся в верности другому. Тьфу! А бывало…
 
И затянул «Песнь о Роланде». Жак Дарк и Изабелла подхватили. Как прекрасны и сладки были слова старинной песни! Как заставляли в надежде сильнее биться сердца! Как окрыляла и разрывала душу последняя песнь бесстрашного рыцаря!
 
И только в конце песни все заметили, как у Жанны текут по лицу слезы, какая боль и тоска в ее глазах! Каким невыразимым горем было наполнено ее молчание. Это потрясло даже бывалого путника. Никто не ожидал от 5летнего ребенка такой реакции. Опомнившись, отец взял дочь на колени, весело потормошил и сказал: «Ну, вытри слезки! Все будет хорошо, малышка!» И Жанне, правда, стало так хорошо на руках у отца – такого сильного, такого заботливого и доброго! И она скоро уснула.
 
 
 
4
 
 
По дороге Домреми шел юноша. Дорога была пыльной, потому что давно не было дождей. Юноша был весел. И шел легко и бодро, несмотря на то, что на нем были латы и шлем. Конечно, никакой нужды в них не было, но юноше так хотелось покрасоваться в лучах яркого солнца своими доспехами! Тем более, что добыты они были в недавней очень серьезной стычке с англичанами. В общем, юноша был очень горд и доволен. Он искал дом деревенского старосты, как вдруг к нему подбежала девочка и со словами:
 
-Господин! Прошу Вас, спасите!
 
Потащила его за рукав в сторону от дороги.
 
-Что случилось, дитя мое?! Кого нужно спасать?
 
Девочка, все еще задыхаясь от волнения, указала рукой на дерево.
 
-Дерево?!
 
И Жан весело рассмеялся.
 
-Да не дерево! А Пипи!
 
Девочка от досады и возмущения –разве можно такое не понять?!- нахмурилась и отвернулась.
 
-Ах, ну простите, мадемуазель! Что я не догадался, - к счастью, хоть деревья всей Франции не требуют спасения!
 
Продолжал Жан в своем шутливом тоне. Но видя, что девочка не на шутку рассердилась и обиделась – и вот-вот заплачет, заговорил серьезно:
 
-Что ж, мадемуазель, приказывайте! И я спасу Пипи. Только  сначала скажите, кто это.
 
-Это котенок. Он испугался собак и залез на дерево. А теперь боится спуститься вниз. Ему страшно и одиноко. Спасите его, мессир!
 
Эта маленькая девочка говорила так горячо и проникновенно, что с легкостью верилось: сейчас самое главное спасти этого несчастного котенка – во что бы то ни стало!
 
И Жан снял доспехи, шлем и полез на дерево. Как на беду несмышленый котенок залез высоко и Жан успел не только поцарапать ветками лицо и руки, но и порвать рубашку. Как бы предчувствуя изменения в своей дальнейшей судьбе, котенок стал заливаться мяуканьем еще громче. Наконец, Жан взял его и более-менее благополучно спустился с ним на землю.
 
-Вот возьмите своего дереволаза!
 
И только сейчас Жан по-настоящему разглядел эту девочку: как сияло от радости ее лицо! А улыбка слихвой покрыла все царапины и ссадины. Она прижала к себе котенка и, гладя его по шерстке, нежно бранила: «ну, что ты, дурачок, полез на дерево! Зачем испугался собак? Я их отгоню – они не причинят тебе вреда». 
 
-Как же зовут Вас, прелестное дитя?!
 
-Жанна.
 
-Вы отведете меня к дому Жака Дарка?
 
-С легкостью. Это и мой дом тоже. Жак Дарк – мой отец.
 
-Вот и чудесно! Проведите меня в дом своего отца. Я должен сказать ему новость.
 
-А Вы, господин…
 
-Жан.
 
-Вы, господин Жан, рыцарь?!
 
-Конечно, рыцарь!
 
Зачем он соврал? Жан не был рыцарем. Но он видел, что в глазах этой девчушки он – рыцарь и не смог сказать ей иначе. В эти доверчивые, открытые, ясные глаза хотелось смотреть и смотреть. И неважно: рыцарь ты или нет. В этих глазах было так спокойно, чисто, ясно…  как когда-то давно, когда на него смотрела мать.  Из этих сладких грез на пыльную дорогу Домреми его спустил собачий лай.
 
-Не бойтесь, это Бобо! Он хороший.
 
Говорила Жанна о подбежавшей серо-рыжей псине.
 
-Он хороший. У него была подбита лапка и он хромал, но сейчас уже почти не хромает. Он живет у нас. Я его нашла еще зимой на дороге. Пойдем, Бобо, домой!
 
И пес послушно пошел рядом с Жанной.
 
Рядом с Жанной же пошел и наш несостоявшийся рыцарь, но у него еще все впереди, впрочем, как и у Жанны.
 
 
5
 
 
 
Так они дошли до дома Жака Дарка. А Жан не переставал удивляться этой девочке – что спешит на помощь котенку, подбирает бродячего пса; девочке, которой поют птицы (да, да! он заметил, как сильнее стал птичий перезвон, когда они подошли к дереву) и которую слушаются животные. Что-то необыкновенное было во всем этом… Но у Жана не было времени над этим поразмыслить. Они вошли в дом.
 
-Мир вам, добрые хозяева!
 
-И Вам мир, коли не шутите.
 
Отозвался Дарк
 
-Я Жан де Нуйонпон прибыл к Вам от королевского капитана.
 
-Добро пожаловать. Располагайтесь в доме, а я пока распрягу Вашу лошадь.
 
-Благодарю, но в этом нет необходимости. Лошадь я оставил на постоялом дворе.
 
-Тогда проходите, отдохните. А моя жена что-нибудь нам приготовит. Изабелла! Приготовь нам с сеньором Жаном обед!
 
-Добрый день, сеньор! Располагайтесь, я сейчас все приготовлю.
 
И женщина ушла в большую половину. В просвете занавесей было видно, как ловко она собирает на стол. К ней подбежала Жанна: «Матушка! Можно, я Вам помогу?»  Изабелла кивнула головой и улыбнулась – какая помощница у нее растет! Сердце радуется.
 
Вдвоем с дочерью они быстро все приготовили, осталось только позвать всех к столу, что Изабелла и сделала.
 
-Жаннетта, передай кувшин с вином господину Жану.
 
Трапеза была в самом разгаре.
 
-Это моя дочь Жанна, господин де Нуйонпон.
 
Продолжала Изабелла.
 
-О, да! Мы уже знакомы с Вашей прелестной дочерью Жанной.
 
-Как, сеньор?! Когда же Вы успели познакомиться?
 
-Жанна мне любезно показала дорогу в Ваш дом.
 
И Жан рассказал всю недавнюю историю.
 
-Да, Жанна у нас такая: всех брошенных кошек, собак, всех раненых птиц приносит к нам домой, кормит всех бедолаг на дороге.
 
-Она очень добрая. Удивительная девочка.
 
Задумчиво сказал Жан.
 
-А сами Вы, господин де Нуйонпон, какими судьбами в наших краях?!
 
Прервал беседу жены с гостем Жак Дарк.
 
-А я искать жену приехал в ваши края! –весело отвечал Жан,- И вижу, что уже нашел ее! Отдайте замуж за меня Вашу дочь Жанну, месье Жак!
 
И Жан весело подмигнул Жанне. Девочка же вспыхнула ярким румянцем и убежала.
 
-Ну вот. Моя невеста от меня убежала!
 
И на этот раз веселый смех был подхвачен всеми за столом.
 
Насмеявшись вдоволь, когда за столом снова восстановилась тишина, Жан продолжил:
 
-Я к Вам, месье Жак, с печальными новостями. В мае сего года наш король Карл VI заключил в Труа договор с англичанами. По нему наследник Карл VII лишен прав на корону, а наследником Карла VI объявляется Генрих V Английский. Франция отдается англичанам.
 
Немного успокоившись, Жан продолжал:
 
-Но дофин Карл VII не признал этот преступный договор. Он сейчас в Бурже. Только он и является надеждой Франции. Я послан сюда королевским капитаном, чтобы узнать настроение народа. Ваша деревня, Жак Дарк, Вы сами стоите за английского Генриха V или за дофина Карла? За англичан Вы или за Францию?!
 
-Да здравствует Франция! Смерть англичанам!
 
И Жак Дарк выпрямился, расправил плечи и стал как будто выше, стройнее. В этот момент от него веяло такой исполинской силой, мощью, гордостью и свободой, что Жан де Нуйонпон де Мец восхищенно сказал про себя: «Вот бы нам такого в отряд!»
 
 
6
 
 
Вечерний свет мягко падал на стены. Но слуге все равно пришлось зажечь свечи. В большой зале было сумрачно. Свет яркого майского солнца не развеивал сумрак вековых стен. Окна были слишком узки, чтобы дать развернуться майскому солнцу, свету… День уходил, наступал вечер. Филипп Добрый – герцог Бургундский задумчиво сидел, облокотясь на ручки стула. Единственными, кто видел его сейчас, были отважные рыцари со старинных гобеленов. Он был один. Да, ушедший день был сложным, насыщенным событиями и даже судьбоносным. Этого не мог не понимать ни сам герцог, ни Генрих V, ни Изабелла Баварская. Единственным, кто не понимал значения свершившегося, был Карл VI. Но Карл VI – безумец, а дофин Карл – еще юнец. При упоминании о дофине Карле Филиппа Доброго передернуло. Он сразу же вспомнил, как год назад арманьяками на мосту был убит его отец – бургундский герцог Жан Бесстрашный. А ведь он пришел на мост для переговоров с дофином! Случайная схватка или преднамеренное убийство? Дофин Карл все обвинения в свой адрес отрицает. Еще бы! Нет, Филипп Добрый склонялся ко второй версии. Он так глубоко задумался, что не заметил, как на сжатом кулаке побелели костяшки. Из задумчивости его вывел обращенный к нему голос.
 
-Приветствую тебя, великий герцог!
 
-Ах, Изабелла, я рад тебя видеть!
 
Да, это была Изабелла Баварская. Она неслышно вошла в залу. Или герцог так глубоко был погружен в свои переживания и воспоминания?
 
-Да, хорошее дельце мы сегодня провернули!
 
-А как там твой супруг Карл?
 
-Этот болван что-то бормочет себе под нос; то хнычет, то хихикает. Впрочем, этим он занят круглыми сутками.
 
Да, Изабо никогда не любила своего мужа, впрочем, как и сына Карла. –Подумал про себя Филипп Добрый.
 
-А как поживает твоя дочь Екатерина?!
 
Герцог постарался добавить «сахара» своим речам.
 
-С каких это пор тебя стала интересовать Екатерина?
 
-С тех пор, как ею заинтересовался Генрих Английский. Он требует ускорить свадьбу.
 
-Мало ему, что я объявила своего сына Карла незаконнорожденным, так ему не терпится обручиться с французской принцессой!
 
-А Вы, по-моему, прекрасная Изабелла, нисколько этому не противились. Наоборот, насколько я знаю, очень этому способствовали. Так что Вас сейчас возмущает?!
 
-Генрих ведет себя так, как будто находится в своей вотчине, а все мы – его вассалы!
 
-А разве это, душенька, не так?! Он захватил полстраны и распоряжается по своему усмотрению. Но Бургундии ему никогда не видать! Благо, благодаря англичанам Бургундия снова может дышать свободно и избавиться от власти этого безумного королишки!
 
-Да и ты, Филипп, не промах! Ты ничего не делаешь просто так. И кроме великой и богатой Бургундии, ты прихватил к своим рукам Шампань и Пикардию.
 
-Что же поделать, матушка, каждый в наше время живет, как может и умеет. И англичане должны платить.
 
На последних словах его голос стал металлическим, а фигура в полумраке напоминала шпиль.
 
-Да и тебе, Изабелла, грех жаловаться. Твоими интригами окутано полсвета! И не скоро еще найдут конец той ниточки!
 
И герцог громко захохотал. Этот хохот зловеще отражался стенами замка, умножаясь, отбрасываясь и поглощая собою все пространство огромной залы, вбираясь всей чернотой этой темной ночи.
 
 
7
 
 
-Жаннетта, ты, кажется, летишь над землей!
 
Жанна слышала этот веселый со смехом крик подруги, но была уже далеко. Ее действительно как будто крылья несли вперед. И она летела. Да, да, не быстро бежала, а буквально летела над этим зеленым лугом, где ребятня играла взапуски. Летела, как будто этот ветер, что несся ей прямо в лицо. Как это небо и это солнце у нее над головой. Как мелькавшая и сливавшаяся в единое зелень деревьев и трав. Весь мир несся ей навстречу и Жанна, подхваченная его крыльями, неслась навстречу ему. Невероятная радость, покой и счастье охватили Жанну.
 
Оторвавшись от детворы, она остановилась перевести дух и как бы вне себя, лишившись чувств, увидела перед собой незнакомого подростка, который сказал ей:
 
-Ступай домой, ты нужна твоей матери!
 
Подумав, что это кто-то из ее многочисленной родни из окрестностей, она побежала домой. Но домой ее не звали.
 
Удивленная, она вышла в сад и стала прислушиваться. Справа, со стороны церкви, звонили колокола. В следующий миг лицо Жанны выражало крайнее изумление и страх. Она неподвижно, как вкопанная, стояла на одном месте. И все время смотрела в одну точку – куда-то ввысь и вдаль. Постороннему человеку могло бы показаться, что ее поразило ударом грома. Но это был не гром. О, нет, это был вовсе не гром! Небо было ясным и чистым, как никогда ранее. Жанна смотрела в небо и видела то, что больше неба. Вдруг она упала на колени и зарыдала. Вся ее маленькая, хрупкая и такая беззащитная фигурка содрогалась от рыданий. Когда она подняла голову, ее лицо было в слезах, а глаза светились таким невероятным светом радости, покоя и счастья, что можно было подумать, что эта маленькая девочка побывала в раю. Жанна еще долго вглядывалась в небо, прислушивалась ко всем звукам, как будто что-то потерянное искала в этом мире. Постояв в задумчивости еще некоторое время, Жанна вдруг как будто очнулась от долгого сна, ее глаза выражали уверенность и покой человека, принявшего единственно верное решение, и она побежала из сада своего отца к Бермонской часовне на поляне среди леса. Войдя в часовню, где в этот полуденный час было прохладно и тихо, она опустилась на колени перед распятием и стала молиться. После жаркой молитвы Жанна чуть громче сказала вслух: «Прими, Господи, этот обет! Аминь!»
 
Вечером дома Жанна за рукоделием была вне обыкновения еще более тиха и задумчива. С этого дня у нее от всего мира –даже от родителей и духовника- появилась тайна. Самая глубокая и светлая тайна ее души.
 
 
8
 
 
-А где Жанна?!
 
-Наверно, в церкви, матушка.
 
-Позови ее и скажи, чтобы отнесла в Вотун Жакмэну шерсть и полотно.
 
Конечно, Жан нашел свою младшую сестру в церкви у распятия. Она охотно согласилась пойти в Вотун. Жанна любила ходить в Вотун неприметной лесной тропинкой, где вокруг пели птицы, шумели деревья, где было так спокойно и радостно!
 
По пути к лесу ей встретился местный священник Гийом Фронте. Она опустилась перед ним на колени со словами:
 
-Благословите, святой отец!
 
-Благословляю тебя, дщерь Господня! Куда направляешься, Жаннетта?!
 
-В Вотун, святой отец, к брату.
 
-Ну, Бог в помощь, дитя мое!
 
Мессир Фронте не мог нарадоваться на такую прихожанку в своем приходе. Никто так часто не посещал церковь, никто так усердно не молился, как Жаннетта, не говоря уже о частом причащении, посте и исповеди. Да, лучшей прихожанки в приходе и не было.
 
Хотя многие –даже взрослые люди- считали странным для ребенка возраста Жанны столь частое посещение церкви. А сверстники Жанны откровенно посмеивались над ней, сохраняя при этом, неизвестно откуда взявшееся, благоговение перед этой девочкой. Уж слишком много она молится! Может вдруг посреди игры, танцев и песен вокруг Бурлемонского бука уйти от игр, плясок – в лес, чтобы «поговорить с Богом». Или иногда в поле за работой как услышит колокольный звон, так откладывает все дело и осеняет себя крестным знамением. Странная она. Но веселая и добрая. Ее звонкий смех, как веселый колокольчик, звенел на поляне. И всем становилось радостно. От этой девочки «со смеющимся лицом и с глазами, часто полными слез».
 
Церковный служка, увидев Жанну на дороге, попытался скрыться, но Жанна его заметила и обрушилась на него с горькими упреками:
 
-Как Вам не совестно! Так служить Богу! Я даже дала Вам позавчера немного шерсти, чтобы Вы усерднее служили Богу, а Вы сегодня в обедню не звонили в колокола!
 
Служка весь сжался под огнем гнева Жанны. И, конечно, не смог ничего вразумительного ответить.
 
-Впредь служи Господу исправно!
 
Даже Изабеллетта Жерарден, ее старшая подруга, недавно вышедшая замуж, журила Жанну за эту ее «дикость»: «Ну, сколько можно все время пропадать в церкви! Ты, Жаннетта, все молишься и молишься. А ведь жизнь, крошка моя, не ограничивается только молитвами! Погуляла бы, потанцевала бы с парнями. Я вот вижу, что многие на тебя засматриваются, а ты сидишь, как пень! Так в старых девах останешься.  …Ну, ладно, скажи мне лучше, Жаннетта, между нами по секрету, ты в кого-нибудь влюблена?!»
Жанна покачала головой.
«А знаешь, Жаннетта, как это хорошо, когда у тебя есть муж! Как хорошо быть с мужчиной… Его сильные руки, нежные ласки, страстные поцелуи…»
И Изабеллетта сладко потянулась, а ее лицо осветилось улыбкой блаженства.
 
«Я дала обет Господу сохранить девственность, пока Ему будет угодно» - Тихо прошептала Жанна.
 
Изабеллетта недоуменно посмотрела на подругу и пожала плечами: «Странная ты, Жаннетта!»
 
Вернувшись вечером из Вотуна домой, Жанна привела с собой двух несчастных, что брели по дороге Домреми, как тысячи подобных им брели по всем дорогам Франции: оборванные, голодные и окончательно потерявшие надежду. Без крыши над головой, без куска хлеба и без Родины. Но в эту ночь им был обеспечен и кусок хлеба, и глоток вина, и крыша над головой – Жанна потребовала от родителей, чтобы этим двум несчастным отдали ее ужин («я не голодна, мама!») и постелили им постель на ее месте, а ей разрешили бы удалиться спать на чердак. С Жанной спорить в таких вопросах было бессмысленно, это Жак Дарк и Изабелла Роме давно поняли и потому противоречить дочери не стали. Только было слышно, как сокрушенно кряхтит Жак Дарк и со вздохом готовит постель Изабелла. 
 
А Жанна тем временем у себя на чердаке горячо молилась, стоя на коленях напротив единственного окна. Она молилась и слезы текли у нее по щекам.
 
-Господи! Помоги несчастному народу Франции! Дай нам всем утешения! Пролей свою Любовь на несчастную землю Франции! Спаси ее многострадальный народ!
 
В окно светила Луна и блестели звезды. Тихая лунная ночь вступала в свои права. Ах, как сладки летние ночи! Какие пряные ароматы несутся по ее лугам! Как необыкновенен и странен дремучий лес! Как неузнаваемы такие знакомые днем ели и дубы! Как сладко в такие ночи вспоминать свое детство и юность! Как много-много лет спустя уже стареющие мальчики и девочки будут вспоминать девочку-подростка, склонявшуюся над их изголовьем, когда они были больны. Как сейчас эту девочку-подростка слушала темная летняя ночь. Ее молитвы и просьбы, ее надежды и чаяния, ее веру и любовь…
 
 
9
 
 
Как стремительно летит время! Минуты складываются в часы, часы – в дни; дни сливаются в годы, а годы становятся вечностью.
Только небо и солнце над нами – такие же, как и были до нас – тысячи лет назад.
 
В это небо зачарованно смотрела девочка. Смотрела, стоя на коленях, а потом целовала землю и крестилась. Необыкновенный свет озарял поляну: изумрудную траву, деревья, листья… и маленькую фигурку девочки, ее лицо, обращенное к небу; всё вокруг было пронизано этим светом, этой радостью, этим счастьем.
 
Как вдруг девочка, не опуская обращенного к небу лица, но с совершенно поникшим видом, сказала вслух: «Но я всего только бедная девушка и не умею ни ездить верхом, ни сражаться».
 
-Жанна, ступай домой! Тебя мать ищет!
 
-Да, да. Сейчас иду.
 
……………………………………………………………………………………….
 
На следующей неделе Жанна уже была в Бюре-ле-Пети у своего дяди Дюрана Лаксара. 
 
-Дядюшка! Мои отец и мать отпустили меня к вам, чтобы я помогала по хозяйству прихворавшей тетушке Авелине. Но у меня к Вам, дядюшка, есть миссия, в которой я надеюсь на Вашу помощь, потому как больше в ней мне никто не поможет.
 
-Что же ты хочешь от меня, Жаннетта?!
 
-Чтобы Вы, дядюшка Лаксар, проводили меня к капитану Вокулера Роберу де Бодрикуру. Мне нужно с ним говорить.
 
-О чем ты хочешь с ним говорить, дитя мое?!
 
-Этого я Вам, дядюшка, сказать сейчас не могу. Проведите меня к капитану де Бодрикуру и сами все узнаете! Мне очень нужно с ним говорить!
 
Последние слова были сказаны с таким жаром, что недоуменный Дюран Лаксар еще более растерялся; на простую блажь 16летней девчонки –посмотреть крепость Вокулер и увидеть ее капитана- это было не похоже. Тем более, Жанна говорила о какой-то миссии, о том, что непременно должен знать капитан де Бодрикур. Дюран Лаксар в замешательстве почесал затылок.
 
А через пару дней они с Жанной уже были в большой зале Вокулерского замка, где было невероятное столпотворение людей. Люди шли сюда отовсюду. Отдать налог, написать жалобу, совершить перепись. Жизнь здесь била ключом, была невероятная толчея из людских тел, котомок, корзин, из криков, ругани, слез, вскриков. Юная крестьянка в бедном, поношенном платье в сопровождении пожилого и растерянного крестьянина же настойчиво требовала встречи с самим капитаном крепости Робером де Бодрикуром. «У меня дело только к нему – к сиру де Бодрикуру!» -«Ну, иди! Вон он в том конце зала!»
 
И Жанна с Дюраном Лаксаром подошла к  совершенно незнакомому человеку, одетому очень богато, грузному и громко ругающемуся на какого-то крестьянина. «Вот когда заплатит твоя деревня, тогда и приходи!»
 
-Сир Робер де Бодрикур, моя племянница хочет с Вами поговорить.
 
У Дюрана Лаксара совсем пересохло в горле. Он не привык разговаривать с начальством, тем более – такого ранга!
 
-Так пусть говорит! Что у нее своего языка нет?! …Ха-ха, я всегда рад, когда со мной хотят поговорить такие смазливые племянницы!
 
И де Бодрикур разразился громким смехом, потер свои ладони и сально облизнулся.
 
-А ты как считаешь, Бертран?!
 
Стоявший рядом в доспехах Бертран де Пуленжи пожал плечами.
 
-Ну, что хочешь сказать, говори!
 
-Сир, я пришла к Вам от Господа моего, чтобы Вы дали знать дофину, что он должен держаться и избегать сражений с врагом до середины будущего поста, когда Господь мой поможет ему. Королевство принадлежит не дофину, а Господу моему. Но воля Господа моего – поручить это королевство дофину. Он сделает его королем, несмотря на его врагов, и я поведу его к помазанию.
 
-Кто твой господин?
 
Переспросил Бодрикур.
 
-Царь Небесный.
 
И Бодрикур разразился еще более громким смехом, чем в первый раз. Насмеявшись и успокоившись, Бодрикур сказал Дюрану Лаксару:
 
-Дай своей племяннице пару хороших пощечин! И отведи ее назад к родителям.
 
-Но, сир, Вы должны известить дофина! На то воля Божия. Он будет королем и я поведу его к помазанию.
 
Бодрикур совсем опешил. Чего хочет эта бедная крестьянка? Чего добивается эта смазливая девчонка? Она совсем спятила! Но как вызывающе и спокойно себя ведет! Ни тени сомнения и смущения. А ведь перед ней сам капитан Вокулера! Что она видела в своей деревне – только овец! А здесь – замок и его капитан во всей роскоши! Она хочет помочь дофину? Она хочет к солдатам? Что ж, он исполнит ее желание:
 
-Проведите ее к солдатам! Пусть парни поразвлекутся. А ты, старик, ступай домой! Тебе приведут твою племянницу. Позже. Ха-ха-ха…
 
И в третий раз зала наполнилась хохотом капитана. Стражники грубо выпихнули и без того сжавшегося и испуганного Дюрана Лаксара. А Жанну отвели в большой двор, где было полно солдатни. Они лежали где попало, пили вино, грязно ругались. Увидев Жанну, все это месиво резко оживилось. «Иди сюда, крошка!» «Ночь будет сладкой, не пожалеешь!» «Что ты его слушаешь, ему всё там оторвало еще в битве при Креси! Лучше иди ко мне!» Шестнадцатилетняя девочка обвела глазами всю эту рвань и во дворе каким-то чудом воцарилась тишина. Все эти пьяные, оборванные, опустившиеся люди как будто онемели и оцепенели. Жанна беспрепятственно вышла из двора, минуя стражу.
 
 
10
 
 
Тем не менее, так или иначе, но ее отец что-то узнал и пришел в полный ужас. Вероятно, до него дошли отголоски происшествия в Вокулере. Сейчас Жак Дарк в бешенстве ходил по комнате.
 
-Вот до чего додумалась твоя дочь, Изабелла! Уйти с солдатами! Как это тебе нравится, жена?!
 
-Но она же хочет помочь дофину, Жак!
 
-Какой дофин, Изабелла! Не будь дурочкой! Где дофин, а где мы! Это нашей дурехе забил голову сказками какой-нибудь оборванец-бродяга солдат, а она и рада слушать. К дофину! Ты-то хоть, Изабелла, прожила не один год на этом свете и не знаешь, зачем ходят к солдатам девушки?! Но с моей дочерью этого не будет!
 
-Ну, успокойся, Жак, все образуется. Жанна еще очень юная, вот и гуляет ветер в голове. Повзрослеет, образумится.
 
-Я видел сон, Изабелла, мне снилось, что наша дочь действительно ушла с солдатами. Но не бывать этому! Никто еще не позорил род Дарков! И не будет этого! Если такое дело случится, то пусть мои сыновья утопят эту распутницу, а не то я сам утоплю ее своими руками!
 
-Бог с тобой! Что ты говоришь, Жак!
 
-Да, так оно и будет. Я все сказал.
 
-Ну, успокойся, Жак, все образуется!
 
-Конечно, образуется. И я позабочусь об этом. Мы выдадим Жанну замуж. А в замужестве у нее быстро дурь-то пройдет!
 
-Так за кого же, Жак?
 
-За Жана Ватрена. Я обо всем уже договорился.
 
-Ах, Господи! А захочет ли Жанна?!
 
-Захочет, не захочет, а выйдет! Я так решил. А ты тем временем глаз с нее не спускай! Слишком прыткая дочь стала!
 
……………………………………………………………………………………….
 
-Жанна, ты выйдешь замуж за Жана Ватрена!
 
Голос Жака Дарк гремел по всему дому.
 
-Нет, отец.
 
Тихо, но твердо ответила Жанна.
 
-Почему это не выйдешь?! Я обещал и все решено.
 
-Отец, я дала обет Господу моему сохранить девственность, пока Богу будет угодно.
 
В комнате повисла тишина. Жак Дарк смотрел на Жанну, как неразорвавшийся снаряд. Жанна стойко выдержала взгляд отца. В ее глазах была такая решимость и чистота, что Жак Дарк не вынес, резко развернулся и вышел из комнаты.
 
 
В это время по всей округе поползли слухи. В деревне Домреми многие сверстники посмеивались над Жанной – «спасительница Франции! когда за тобой приедет дофин?!»  Другие с сочувствием смотрели ей вслед, когда Жанна шла по улице. Но сейчас Жанна вне дома появлялась нечасто. Отец и мать строго смотрели за ней. Позже Жанна говорила: «Отец и мать всячески старались меня охранять и держали меня в большой строгости».
 
……………………………………………………………………………………….
 
-Бургиньоны! Бургиньоны! Спасайтесь!
 
По всей деревни поднялся переполох. Люди в панике бежали в свои дома, брали нехитрые котомки, детей, скот, сгружались на повозки и ехали по пыльной дороге в направлении Нёфшато – единственной в ближайшей округе крепости, где могли укрыться от разбойничьих банд.
Среди всей этой людской неразберихи, беспорядочных телег и шарахающихся животных то там, то здесь выделялась красная юбка юной девушки, которая успокаивала жителей, помогала разворачивать повозки. «Не толкайтесь! Вы мешаете друг другу и создаете заторы. Бургиньоны еще далеко и мы успеем уйти!» Так говорила Жанна обезумевшим от страха людям. И постепенно беспорядочно убегающая толпа превращалась в организованно отходящие колонны.
 
В Нёфшато на постоялом дворе, который содержала женщина по прозвищу Русс (Рыжая), семья Жанны, как и многие другие семьи, провела около 2х недель. Пока в окрестностях хозяйничали шайки бургундских солдат. Стены Нёфшато надежно защищали укрывшихся за ними жителей, но не могли защитить от зрелища полыхающих в округе пожарищ. Горели поля, горели дома… Едкий дым разносил  мирную жизнь сельских жителей по всему свету. У всех на глазах, даже крепких мужчин были слезы. Жанна молилась. Молилась, а еще вместе с подружкой Манжеттой помогала по хозяйству – готовить, мыть посуду, убирать - хозяйке постоялого двора, где они остановились.
 
Когда они вернулись, их деревня представляла собой жалкое зрелище: обугленные крыши домов, сгоревшие загоны, опрокинутые ограды. Бургиньоны не пощадили даже местную церковь – сожгли. Крестьяне понуро шли к своим хижинам, разбирали разграбленные дома, пытались налаживать жизнь заново.
На дороге они встретили ужасное. Расчлененный труп человека. Кровь и месиво из человеческих частей. Его застали врасплох и изрубили неистово. Запекшиеся в крови волосы были разбросаны в пыли дороги, а помутневшие глаза бессмысленно смотрели в небо. Жанна громко вскрикнула и убежала. Ее сердце бешено колотилось, а дыхание как будто сжимала невидимая,  холодная и безжалостная рука. Она остановилась далеко от дороги, на поляне – среди леса. Среди ее любимых елей и дубов. Где была ее любимая часовня. Где было всегда прохладно, тихо и хорошо. Она зашла под знакомые своды и с любовью посмотрела на знакомое распятие. Говорили, что оно очень древнее и будто бы было привезено одним мастером издалека. Жанна любила его. Любила на Него смотреть, с Ним разговаривать, поверять Ему свои надежды и печали. Вот и сейчас она тихо опустилась на колени и стала молиться. Предвечерний свет наполнил собой небольшое пространство часовни и как будто раздвинул его, растворив стены и слившись с предзакатным солнцем.
 
……………………………………………………………………………………….
 
Жизнь снова мало-помалу входила в свою обычную колею. Каждодневные заботы стирали из памяти те ужасные события июля. Но жизнь нам порой готовит сюрпризы там, где мы их совсем не ожидаем.
 
-Жанна, тебя требует церковный суд Туля!
 
Говорил в замешательстве священник Гийом Фронте.
 
-В чем же дело, святой отец?
 
-Я не знаю, Жаннетта. Это можно узнать только в суде. Ты должна явиться в суд Туля в следующий вторник.
 
-Хорошо, отец мой!
 
……………………………………………………………………………………….
 
-Матушка! Меня вызывают в суд Туля. Я должна быть там в следующий вторник.
 
-Да, твой отец говорил, что Жан Ватрен посчитал себя обманутым и подал на тебя в церковный суд.
 
-Ах, вот в чем дело!
 
-Да, он требует, чтобы ты, Жанна, вышла за него замуж.
 
-Ну, с этим мы разберемся, матушка, с легкостью!
 
И Жанна весело рассмеялась.
 
-Но боюсь, Жанна, что отец не позволит нам тебя сопровождать. Он еще имеет надежду выдать тебя замуж.
 
-Тогда я поеду одна.
 
-Ах, Господи! Жаннетта!
 
-Не бойся, матушка, я выиграю этот процесс. Я это точно знаю.
 
-Откуда ты это знаешь, Жаннетта?!
 
-Так оно и будет.
 
Так оно и было. Жанна дважды ездила на процесс в Туль. Одна, без поддержки, без адвоката. Шестнадцатилетняя девушка в одиночку отвергала все обвинения в свой адрес. Уверенно и прямо отвечала на все вопросы. Жанна под присягой сказала, что сама никогда не обещала истцу выйти за него замуж. И обвинение в ее адрес было снято. Даже бывалые крючководы восхищались этой шестнадцатилетней девочкой, ее смелостью,  ее открытостью, ее чистотой. «Чудо-ребенок!» - были заключительные слова судьи. Жанна возвращалась домой с победой. Даже ее отец Жак Дарк смягчился к своей дочери, а ее мать открыто ею гордилась.
 
……………………………………………………………………………………….
 
Шло время. И пришла осень. С ее унылыми дождями, пасмурным небом и холодным ветром. Впрочем, вести в Домреми приходили еще пасмурнее, чем осеннее небо. Англо-бургундские войска осадили Орлеан – последний оплот сопротивления на пути завоевания всей Франции у англичан. Возьми англичане Орлеан и весь юг Франции, вся долина Луары, а вместе с ней и вся оставшаяся Франция будет в руках у врага. Это было понятно всем. Ох, какие напряженные и тревожные дни стучались в дом каждого! Жанна ходила еще более погруженная в себя. Еще более серьезным было ее лицо, еще более проникновеннее и трагичнее – глаза. Все спорилось в ее руках, а душа как будто летала где-то далеко-далеко… И Жанна решилась. Иначе она не могла. Иначе было невозможно.
 
 
11
 
 
-Дядюшка Лаксар! Это я Жаннетта.
 
-Ах, Жаннетта! Заходи, заходи, дитя мое.
 
-Дядюшка, я ушла из дома. Мои отец и мать ничего не знают.
 
-Ох, что ты говоришь! Разве такое можно!
 
-Иначе было нельзя. Они не отпустили бы меня. А мне снова нужно быть в Вокулере.
 
-Опять говорить с капитаном Бодрикуром?!
 
-Да, дядюшка. Он должен проводить меня к дофину. По повелению Божиему я должна получить от дофина солдат и с ними освободить Орлеан. А затем я проведу дофина к помазанию. Такова воля Божия.
 
-Ах, Жаннетта! Жаннетта…
 
Дюран Лаксар обеспокоено сел на лавку и закряхтел. Но делать было нечего. Видимо, от судьбы не уйдешь. А в словах Жаннетты была такая уверенность, такое воодушевление, как будто она уже сейчас видела Орлеан освобожденным, а дофина Карла коронованным! Дай то Бог, дай то Бог…
 
……………………………………………………………………………………….
 
В большой зале Вокулерского замка было по-прежнему не протолкнуться. Жанна с Дюраном Лаксаром быстро нашли Робера де Бодрикура.
 
-Сир Робер де Бодрикур! Господь требует, чтобы ты дал мне конвой, сопровождать меня к дофину.
 
-Ах, это опять ты!
 
-Да, это я, капитан. И я пришла к тебе от Господа моего, чтобы идти к дофину.
 
-Так значит, весной тебя не проучили хорошенько. Забирай свою племянницу, Лаксар! Иначе я снова отправлю ее к солдатам и на этот раз она уже не ускользнет!
 
-Робер де Бодрикур! Я не оставлю Вас в покое и отныне буду повторять без устали: по повелению Божиему я должна получить от дофина солдат, с ними освободить Орлеан и короновать Карла. Буду повторять это до тех пор, пока Вы меня не услышите.
 
-Солдаты!
 
Бодрикур был взбешен. И не дождавшись солдат, в ярости вышел из зала.
 
-Оставьте ее!
 
Сказал твердым голосом один из конюших капитана, когда к Жанне подошла стража. Он все это время наблюдал за происходящим и не разрешал себе поверить, но с последними словами Жанны как будто рухнула вся стена, которую Жан де Нуйонпон возводил многие годы. Стена рухнула и через нее хлынул яркий солнечный свет. Свет добра, свет веры, надежды, любви. Так хорошо ему никогда не было. Когда он очнулся от своих грез, той странной девушки в бедном поношенном красном платье в сопровождении крестьянина уже не было.
 
……………………………………………………………………………………….
 
-Я останусь в Вокулере, дядюшка. Сообщите об этом с кем-нибудь моим родителям. Пусть не беспокоятся за меня. Обо мне заботятся мои сестры из Рая.
 
-Хорошо, Жаннетта, я устрою тебя к своим друзьям Ле Руайе. Они порядочные люди.
 
-Спасибо, дядюшка.
 
С тех пор каждый день в Вокулере жители видели юную девушку, что каждое утро ходила к заутреней в церковь, молилась, затем неизменно шла к главной башне, где вел прием капитан крепости. Правда, там она бывала недолго и выходила, кажется, несколько опечаленная. Часто она спускалась в совсем маленькую нижнюю часовню, расположенную под главной. Под низким сводчатым потолком, между тремя колоннами было все-таки светло благодаря четырем окнам, расположенным над уровнем земли, и здесь обычно никого не было. Мальчик, прислуживающий в часовне и впоследствии ставший священником в Вокулере, часто видел, как она молилась на коленях перед Пресвятой Девой, «то пав ниц, то, подняв лицо».  Он стал говорить, что эта девушка святая. Начинала идти молва. Семнадцатилетняя девочка одерживала свои первые победы.
А что она говорила? –Что Бог поможет Франции, что их обездоленная, разоренная страна снова будет могущественной и славной, что дофин Карл станет королем, а народ Франции снова заживет спокойно и счастливо. И добавляла, что «должна идти к дофину, потому что это воля Господа, Царя Небесного» и что ее «посылает Царь Небесный и что если даже ей придется всю дорогу к дофину ползти на коленях, она к нему придет».
 
И, в конце концов, люди стали приходить к каретнику Ле Руайе даже без предлога, а прямо, чтобы посмотреть и поговорить с «Девой, пришедшей от Бога, чтобы спасти Францию». И каждому у Жанны находилось доброе слово и ласковая улыбка.
Однако время для нее тянулось медленно, «как для женщины, ожидающей ребенка», - говорила она. Да так медленно, что Жанна не выдержала и в одно прекрасное утро в сопровождении своего дяди, преданного Дюрана Лаксара, и жителя Вокулера по имени Жак Ален пустилась в путь (ее спутники купили для нее лошадь). Но далеко они не уехали: прибыв в Сен-Николя-де-Сен-Фон, находившийся по дороге на Совруа, Жанна заявила: «Не так нам пристало удаляться», и путники вернулись в Вокулер.
 
В один из очередных визитов Жанны в большую залу Вокулерского замка ее окликнул молодой человек в доспехах:
 
-Что Вы здесь делаете, дитя мое?! Не следует ли нам изгнать короля, а самим превратиться в англичан?
 
На что Жанна, как всегда ничуть не смущаясь, ответила ему:
 
-Я пришла сюда, в королевскую палату, для того, чтобы говорить с сиром Робером де Бодрикуром, дабы он отвел меня к королю или приказал своим людям отвести меня. Но он не обратил внимания ни на меня, ни на мои слова. И все же нужно, чтобы в урочный час – до середины поста я была у дофина, хоть бы мне пришлось для этого истереть ноги до колен. Ни короли, ни герцоги, ни дочь короля Шотландии – никто на свете не спасет королевства французского, которое не получит помощи иначе как через меня. Я предпочла бы остаться с моей бедной матушкой и прясть, но не в этом мое предназначение. Я должна идти. Должна сделать это, потому что так угодно Господину моему.
 
-Кто твой Господин?
 
Спросил Жан.
 
Она ответила: Бог.
 
Было что-то воодушевляющее в ее словах. Жана охватила такая к ней любовь, которая, кажется, была Божией.
 
Он подумал, взял ее руку, вложил в нее свою, как делают вассалы, присягая своему сюзерену, и сказал:
 
-Так вот, я, Жан де Нуйонпон, я обещаю тебе, девушка, что с Божией помощью я проведу тебя к дофину.
 
Он спросил ее, когда она хочет ехать. Жанна ответила, что «лучше сегодня, чем завтра, лучше завтра, чем послезавтра». На что Жан весело улыбнулся и поинтересовался:
 
-Намерены ли Вы ехать в женском платье или переоденетесь в мужское?
 
-Я охотно переоделась бы в мужской костюм.
 
-Хорошо. Завтра я привезу Вам одежду и обувь.
 
Позже Жанна скажет: «Я неизбежно должна была сменить свою одежду на мужскую… И раз я сделала это для того, чтобы служить Господу, я не считаю, что поступила плохо. Эта одежда не обременяет моей души!» А в этот день Жанна с радостным сердцем возвращалась в дом к Ле Руайе. Она, наконец-то, обрела единомышленника и друга!
 
 
12
 
 
Между тем Жан из Меца не терял времени даром, он сговорился со своим другом Бертраном де Пуленжи, достал все необходимое для поездки, проверил информацию о дорогах, по которым им предстояло ехать, и в условленный час был у Жанны.
 
-Вот Ваш костюм.
 
-Благодарю.
 
-Вы позволите мне остаться и увидеть Вас в новом облике первым?
 
-Прошу Вас.
 
И Жанна подала молодому человеку стул.
 
-Но Вам придется подождать.
 
Заметила Катерина Ле Руайе.
 
-Я готов. Это ожидание мне не будет в тягость.
 
И Жанна с супругой Ле Руайе ушли в соседнюю комнату. Ждать действительно пришлось довольно долго, но когда они вернулись, Жан не смог сдержать возгласа удивления. Перед ним стоял довольно высокий, на удивление хорошо сложенный юноша в черной куртке, черных же штанах, шапочке и сапогах. Юный паж. Супруг Ле Руайе даже ахнул:
 
-Какой славный парень получился!
 
-Да, прекрасный.
 
Зачарованно эхом повторил Жан, все еще не в силах оторвать взгляд от Жанны. Да, перед ними стояла Жанна. В черном мужском костюме, с остриженными «под горшок» черными волосами. Стояла и улыбалась.
 Как бы хотел Жан сохранить это мгновение навсегда! На всю жизнь, на всю вечность. Остановить его и никуда больше не двигаться, не знать, что будет завтра, послезавтра… Чтобы всегда было вот так, как сейчас: когда перед ним стоит юная девушка-паж, когда она улыбается, а ее лицо, кажется, светится необыкновенным, мягким светом, когда в этих глазах находишь всё – находишь счастье.
 
Жан был счастлив. И ему хотелось поделиться своим счастьем со всем миром.
 
-Жанна! До встречи с тобой я не знал, куда мне идти, зачем жить, к чему стремиться. Все было смутно и неясно. Я не знал, кому мне верить, во что верить. Ты привнесла в мою жизнь свет, ты согрела мою душу и открыла мне глаза. Теперь я верю тебе. Ты – мой свет.
 
Жан говорил на одном дыхании, не отрывая глаз от Жанны, погружаясь в эту бездонную вселенную все глубже и глубже. Дом Ле Руайе давным-давно не существовал. Были лишь две пары глаз, неотрывно смотрящих друг в друга.
 
-Вот уже четыре или пять лет с тех пор, как мои братья в Раю и мой Господь сказали мне, что я должна идти и бороться, чтобы восстановить королевство Французское. Это голос святой Екатерины и святой Маргариты. Голос говорил мне о спасении моей души, он научил меня хорошо себя вести и часто ходить в церковь. Меня укреплял святой Михаил. Он пришел первым. Святой Михаил сказал мне, что святая Екатерина и святая Маргарита будут приходить ко мне, и чтобы я поступала по их совету, и что они назначены руководить мною и давать мне советы о том, что я должна делать; и чтобы я верила тому, что они мне скажут, и что это было по повелению Господа. Этот Голос всегда меня хранил, и я хорошо его понимаю… Мне хотелось бы, чтобы все слышали Голос так же хорошо, как я.
 
Свет, казалось, заполнил всю комнату и наполнил сердце Жана необыкновенным теплом и покоем. Они сидели вместе на скамье. И Жан все слушал и слушал… А свет все разливался и разливался – по всему дому, по всему городу, по всей земле…
 
 
13
 
 
-А какие они – ангелы?!
 
-Они прекрасны. Я часто вижу ангелов среди христиан.
 
С улыбкой ответила Жанна. И было в этой улыбке что-то удивительно неуловимое, мягкое, светлое. Все ее лицо, казалось, сияло необыкновенным, неземным светом, и такое умиротворение, покой и счастье шло от Жанны, что можно было забыть обо всем на свете.
И молодой рыцарь забыл обо всем; зачем он пришел сюда, где он находится, кто он, в этот момент Жан был частью чего-то невообразимо  большего, лучшего, необъяснимого, невероятно прекрасного…
 
Резкий стук в дверь спустил Жана на землю.
 
-Открывайте, именем короля!
 
-Что Вам угодно?!
 
С этими словами Жан выступил вперед.
 
-Здесь проживает некая Дева из Лотарингии?
 
-Это я. Так меня называют.
 
В словах Жанны не было и тени беспокойства.
 
-Получи эту грамоту от герцога Лотарингского!
 
И гонец вышел, отдав Жанне свиток.
 
Жанна его развернула, оглядела, немного нахмурившись, и передала свиток Жану из Меца.
 
-Вы умеете читать, Жан?
 
-Да.
 
-Тогда прочтите мне его.
 
-О, так это охранная грамота! От герцога Карла Лотарингского. Он хочет видеть тебя, Жанна. Вот это дела!
 
-Что ж. Он меня увидит. Надеюсь, Вы не откажетесь сопровождать меня к нему?
 
-Конечно, нет. Для меня это будет в удовольствие. Только вот что от тебя понадобилось этому старому разбойнику?
 
-А мы это узнаем. Готовьтесь к поездке, Жан!
 
Поездка в Нанси не заняла много времени. Жанну сопровождал ее верный Дюран Лаксар, Жан де Нуйонпон, Бертран де Пуленжи и их слуги. Они быстро достигли нужного места, но к герцогу допустили одну Жанну.
Аудиенция заняла недолгое время. Уже вечером на постоялом дворе, где они остановились, Жанна рассказывала:
«Он расспросил меня, можно ли вернуть ему здоровье, и я сказала, что ничего в этом не понимаю. Я мало говорила с герцогом о своем отъезде, но просила его, однако, чтобы он отпустил со мной своего сына и людей, чтобы ехать во Францию, и обещала молить Бога о восстановлении его здоровья».
 
-О, конечно! Этот старый развратник и разбойник посчитал тебя за целительницу и надеялся, что ты вылечишь его от всех недугов, что он так усердно взращивал всю жизнь!
 
Смеясь и допивая кружку вина, комментировал Жан.
 
-Да, этот развратник и пройдоха получает по своим заслугам!
 
Пробасил у двери Бертран де Пуленжи.
 
-Каждый имеет право на покаяние и прощение.
 
Прервала его Жанна. Такой серьезной и непоколебимой Жан из Меца Жанну еще не видел.
 
-Мы вернемся через Сен-Николя-дю-Пор.
 
Конечно, Жанна даже поездку в Нанси к герцогу превратила в паломничество! Но не было никого, по крайней мере, в этой комнате, кто мог бы возразить на это Жанне. Да, она не побоялась даже отчитать герцога за его поведение. Все знали, что он покинул «свою добрую супругу» Маргариту Баварскую ради девицы по имени Ализон Дюмэ, с которой он и прижил пять незаконнорожденных детей. Да, эта «девочка со смеющимся лицом и с глазами, часто полными слез».
 
Вернувшись в Вокулер, Жанна в очередной раз пошла в замок к Роберу де Бодрикуру, но заходить в главную башню ей не пришлось, она встретила капитана крепости во дворе.
 
-Именем Бога говорю тебе, Робер де Бодрикур, ты слишком медлишь с отправкой меня в армию и этим причиняешь большой вред общему делу. Сегодня дофин проиграл сражение под Орлеаном и потерпит еще большее поражение, если ты в ближайшее время не отправишь меня к нему!
 
-Как ты можешь знать, что произошло сегодня под Орлеаном?! Вести оттуда с гонцом идут целую неделю!
 
-Мне сказали об этом Голоса.
 
Капитан недоуменно посмотрел на Жанну. Эта девчонка и вправду была уверенна и спокойна, к тому же о ней говорил уже весь город и окрестности, ее называли Лотарингской Девой. В нее верили, на нее надеялись. И подумав, Бодрикур ответил Жанне:
 
-Если ты говоришь правду, а это со временем станет ясно, я дам тебе письмо и конвой к дофину, ступай!
 
Эта злосчастная битва была прозвана «битвой селедок», потому что отряд англичан, на который решили напасть французы, сопровождал провиант, основную часть которого составляла сельдь для войск. Но французские маршалы и военачальники не согласовали своих действий, каждому хотелось славы и добычи только для себя, англичане быстро подоспели на выручку и разбили французский отряд. Славные рыцари покидают Орлеан, обещая вернуться с подкреплением, но горожане им не верят, в городе остался лишь Орлеанский бастард с немногочисленным отрядом своих людей. Вот такие события разворачивались за много километров от Вокулера. И вскоре весть о них достигла и капитана крепости Вокулер. Робер де Бодрикур был поражен. И новостью (отчаянным и по сути уже безнадежным положением осажденных орлеанцев), и словами Жанны. В тот же вечер он в сопровождении местного священника мессира Фурнье отправился в дом Ле Руайе. Для совершения обряда изгнания злых духов над Жанной. Кюре мессир Фурнье остался вполне доволен, объявив, что «ничто дурное не коснулось этого дитя». Жанна на коленях попросила благословить ее, кюре благословил и удалился.  «Что ж, по крайней мере, она не ведьма». –Подумал про себя Бодрикур. А что он теряет, отправив эту девчонку к дофину? Положение Орлеана, Франции и дофина и без того было катастрофическим. Если она окажется обманщицей, ничего не изменится. А если нет?! –Тогда, кто порадел о дофине, о Франции? Кто направил спасительницу Карлу? –Он! Славный капитан Вокулера Робер де Бодрикур! Да, из этого дельца может что-то и получиться.
 
-Готовься к отъезду!
 
Сказал на выходе Бодрикур и ушел.
 
……………………………………………………………………………………….
 
-Мессир кюре читал надо мной молитвы по изгнанию дьявола!
 
Со смехом говорила Жанна своим сподручным – Жану из Меца и Бертрану де Пуленжи.
 
Немного успокоившись, она продолжала:
 
-Я все же думаю, что мессир кюре поступил неправильно. Ведь он уже исповедовал меня, а значит, знал, что злых духов во мне нет. И тут: «изыди! изыди!»
 
И Жанна снова залилась веселым смехом, показывая друзьям, как махал руками несчастный кюре. Жан и Бертран также весело смеялись. О, как беззаботна юность и молодость! Как чист и светел смех юных людей! Сколько в нем жизни, радости и надежды!
 
И вот, наконец, настал долгожданный день, когда отряд был готов. Вторник, 22 февраля, 1429 года. День отъезда. Весь день Катерина Ле Руайе хлопотала по хозяйству, собирая Жанне и путникам котомки, умоляла Жанну быть осторожнее. Во второй половине дня пришли Дюран Лаксар с теткой Авелиной. Они принесли самое главное – благословение от родителей Жанны. Услышав эти слова от своего дяди, Жанна не смогла сдержать слез. Она уезжала и не знала, когда вернется домой и вернется ли вообще. Сердце Жанны сжалось. Она представила своих родителей и закрыла глаза, прислонившись к стене. Все молчали. Немного погодя Жан подошел к ней и, взяв за плечи, ободряюще сказал:
 
-Жанна, твои родители простили тебе твой уход из дома и благословили тебя.
 
-Да, это так. Мои родители чуть не лишились чувств, когда я ушла в Вокулер… Но я должна была уйти, раз это повелевал Бог. Если бы у меня было сто отцов и сто матерей, если бы я была королевской дочерью, я ушла бы тоже.
 
И Жанна обратилась к тетке Авелине, которая, к удивлению, опять ждала ребенка:
 
-Тетя Авелина, если родится девочка, назовите ее Екатериной в память обо мне.
 
Авелина растроганно обняла Жанну.
 
 
Отряд выехал из Вокулера в конце дня. У городских ворот Робер де Бодрикур отдал Жанне свой меч: «Бери! Еще пригодится. Дорога длинная и опасная». Все сели на лошадей. Жанна сняла с руки колечко (простое, латунное с тремя крестами и надписью «Иисус», «Мария»), поцеловала его и одела вновь.
 
-Ну, езжайте! И будь, что будет!
 
С этими словами Робер де Бодрикур хлопнул по крупу коня Жанны, и отряд двинулся в долгий и опасный путь.
 
 
 
2 часть
 
 
1 глава
 
 
Пройти предстояло через занятую врагом Шампань и враждебные земли бургундцев. Жанну сопровождали  Жан из Меца, его слуга Жан из Онкура, Бертран де Пуленжи и его слуга Жюльен, королевский гонец Колле де Вьенн и лучник Ришар. Этот маленький отряд ехал несколько в стороне от главных дорог, владельцами которых были англичане, и каждую минуту был в опасности наткнуться на бродячие шайки англичан или бургундцев. Ехали неспеша лесом, продираясь сквозь бурелом и проталины снега. Во главе отряда ехали Жан из Меца и Жанна. Жан часто спрашивал девушку: выполнит ли она то, что обещала. На что Жанна без колебаний отвечала:
-Не имейте никакого опасения. Что мне указано, я сделаю. Мои братья в Раю сказали мне, как действовать.
 
Вдруг Жанна замолчала и стала смотреть в лес.
 
-Справа, за теми деревьями, лучники.
 
-Бертран, езжайте с Жанной! А мы остановим их здесь. Вперед!
 
И Жан с отрядом помчался в лес. Стычка была короткой. Никто из отряда не пострадал. Это была обычная и, к счастью для путников Жанны, небольшая шайка солдат, бродяжничавших в поисках легкой добычи и грабежей. Отряд Жанны им оказался не по зубам. И все же доехав до Клэрво, решили, что будут передвигаться по ночам. В Клэрво переночевали в заброшенном доме, днем почистили оружие, обсушили одежды и с наступлением сумерек вновь тронулись в путь.
Спутники Жанны были в большой тревоге (шутка ли – пересечь всю страну по враждебной территории!), только Жанна была радостно возбуждена, она всеми силами старалась поддерживать силу духа в своих спутниках, - «вот увидите, как ласково примет нас дофин в Шиноне!» Казалось, она не чувствует усталости, совершая многочасовые поездки верхом; казалось, она не нуждается в пище и воде, довольствуясь лишь самым малым; казалось, ее не страшили ни враги, ни бурные разлившиеся реки; казалось, она не чувствовала холода и резкого ветра то с дождем, то с мокрым снегом. Жанна не падала духом, проваливаясь в подтаявший снег, промокая под холодным дождем и ветром. Жанна улыбалась. И ее пламенные речи вдохновляли остальных путников. Единственное, чего желала Жанна, это слушать мессу. («Было бы хорошо, если бы мы смогли слушать мессу») Но из страха быть узнанными они слушали мессу лишь дважды: в Оксере и в Сент-Катрин-де Фьербуа. В Сент-Катрин Жанна продиктовала короткое письмо дофину с просьбой принять ее. И путники двинулись дальше. Через леса и поля, в брод через разлившиеся реки, ночуя то в заброшенных домах, то прямо под открытым небом. В Шинон. К дофину. И никакие силы не смогли бы сейчас остановить Жанну. Ее спутники были поражены и восхищены стойкостью, мужеством, отвагой и чистотой этой 17летней девочки.
Какой бы длинной и опасной не была дорога, но и она подошла к концу. На одиннадцатый день пути вдали показался Шинон. К полудню пятницы 4 марта Жанна с отрядом приезжает в Шинон и останавливается на постоялом дворе.
 
 
2
 
 
Вести о прибывшей Деве всколыхнули весь город. К постоялому двору потянулись вереницы людей. Там были и сержанты, и лучники, и простые горожане. Все хотели видеть Деву, все хотели говорить с Жанной. И эта юная, 17летняя девушка –совсем еще ребенок!- отвечала каждому, что ее послал Господь, чтобы помочь дофину и спасти Францию.
Конечно, весь город бродил слухами о Жанне Деве, но из королевского замка, куда накануне Жан с Бертраном отнесли письмо дофину, не было ответа. Это молчание объяснялось жаркими спорами в королевском совете. Одни были категорически против встречи дофина Карла с Жанной. Они считали ее шарлатанкой и обманщицей. Однако если это было не так, то тем хуже – они не могли себе позволить потерять влияние на Карла. Дофин слаб, беспомощен, растерян? –Тем лучше! Тем сильнее их влияние, тем больше у них власти. Вот если дофин Карл начнет одерживать победы, уверует в собственные силы, станет королем, - зачем ему тогда их советы?! Нет, такое они не могли допустить. Эта партия во главе с Ла Тремуйлем не желала выпускать власть из своих рук. Другая же, не столь многочисленная в совете, партия ничего не имела против аудиенции Карла с Жанной. Девушка проехала через всю страну по враждебной территории, преодолевала вброд реки, терпела много лишений, холод и дождь – и из-за этого, по их мнению, ее стоило хотя бы выслушать. Дофин Карл как всегда колебался. Но, в конце концов, приказал своим советникам отправиться на постоялый двор, где остановилась Жанна, и расспросить ее: зачем она приехала и чего просит?
И вот эта напыщенная процессия предстала перед Жанной в очень скромной комнате постоялого двора. Разукрашенные павлины – в почти аскетической келье Жанны.
Жанна отвечает, что хочет говорить о своей миссии только в присутствии дофина. Но они настаивают («мы пришли сюда от лица дофина»). И, в конце концов, Жанна отвечает, что у нее два поручения от Царя Небесного: во-первых, снять осаду с Орлеана, во-вторых, проводить дофина Карла в Реймс, дабы он был там миропомазан и коронован.
 
-Но как это будет, не спрашивайте меня. Это я скажу только моему дофину. Отведите меня к нему. И он услышит то, что давно хотел знать.
 
На этом процессия королевских советников удалилась.
 
Несмотря на показания королевских советников, прибывших от Жанны, Карл все равно сомневался. Принять 17летнюю девушку, в народе называемую Жанной-Девой, его убедило пришедшее от капитана Вокулера письмо насчет Жанны, где Робер де Бодрикур ручался за Жанну и объявлял ее своим посланником. Жанна была приглашена в Шинонский замок. Она отправилась туда вместе со своими спутниками – Жаном де Мецом и Бертраном де Пуленжи. Уже смеркалось, был воскресный день и на улицах было еще многолюдно. Жанна со спутниками пробиралась вверх по крутой, узкой улице, которая впоследствии, много веков спустя, получит ее имя, - к замку, стоявшему на вершине скалы и нависающему над всем остальным городом. Уже у замка какой-то всадник, увидев Жанну, вскликнул: «И это Дева?!» Он стал оскорблять ее и поклялся с непристойным богохульством. Спутники Жанны обнажили было мечи, но Жанна их остановила и сокрушенно, с горечью ответила:
-О! Ради Бога! Почему Вы поносите имя Божие, Вы, кто так близок к собственной смерти!
 
Спустя час после означенного тот человек, напившись, упал в колодец и утонул.
 
Жанну тем временем принимали в королевском замке. Людовик Бурбонский, граф де Вандом,  ввел ее в зал, наполненный сотнями людей,  освещенный неровным светом факелов. Тысячи, мужских и женских, любопытных глаз впивались в Жанну. По рядам шел задавленный шепот. Оценивали внешние данные Жанны («а она красотка!» -«да что Вы говорите, маркиз, просто смазливая пастушка!»), ее такую неожиданную одежду – мужской костюм, но более всего они с нетерпением ждали, как Жанна найдет Карла. Эти разукрашенные интриганы решили испытать «сверхъестественные способности» Жанны, а проще говоря, развенчать миф о Жанне и посмеяться над бедной девушкой! Потому они подговорили Карла уступить свой трон одному из молодых людей из своего окружения, а самому спрятаться в толпе придворных. О, эти интриганы знали, что делали! Но они не знали Жанну. Жанна очень просто и скромно прошла через всю эту толпу, недоуменно посмотрела на посаженного «свадебного генерала» - и направилась прямо к Карлу! Возгласы удивления послышались отовсюду. А Жанна, подойдя к Карлу VII, встала перед ним на колени произнесла:
 
-Благородный дофин, меня зовут Девой Жанной. Я послана к Вам Богом помочь Вам и Вашему королевству. И объявляет Вам Царь Небесный через меня, что Вы будете помазаны и венчаны в Реймсе и будете наместником Царя Небесного, Который есть Король Франции. 
 
Карл был потрясен и обескуражен. А от Жанны, казалось, шел неземной свет. Она попросила разрешения говорить с ним без свидетелей. И они удалились в дальний край залы у камина. Что сказала Жанна Карлу, что увидел Карл, если что-то видел, осталось неизвестным, но все видели, как изменился Карл после этого разговора. Он улыбался. Он, казалось, лучился от радости. А в глазах и жестах проявилась, неведомая ранее, уверенность и решимость. И одно это уже могло считаться чудом. Весь двор знал Карла VII как человека угрюмого, нерешительного, медлительного и трусоватого. Карл преобразился. Двор недоумевал.
 
Конечно, Жанна осталась в замке, и дофин поручил ее заботам супруги Гийома Беллье, бальи Труа, под началом которой находилась вся дворцовая челядь. Дева не вернется на постоялый двор, а останется в королевском жилище; ей отводят помещение в башне в той части замка, которую называют замком Кульдрэ.
К Жанне, как говорил ее оруженосец д’Олон, скромный и застенчивый юноша, часто приходили знатные люди. О чем они говорили, он не знал, т.к. покидал покои Жанны, когда они приходили. Порой они разговаривали очень долго и с каждым днем таких посещений становилось все больше и больше. Однако дело не менялось. Жанна оставалась в Шиноне, а она рвалась в Орлеан. И каждый день бездействия был для нее тягостной проволочкой. Дофин медлил, колебался, сомневался. Жанна хотела говорить с дофином, но ее к нему не пускали. Только однажды за завтраком  она встретила герцога д’Алансонского, который несколько лет пребывал в плену у англичан и был отпущен за неимоверный выкуп, герцог был пламенным патриотом Франции и активным, деятельным человеком. Обращаясь к нему, Жанна с улыбкой приветствовала того, кого в дальнейшем называла «мой прекрасный герцог»:  «Вам добро пожаловать! Чем больше людей королевской крови Франции соберется вместе, тем будет лучше».
Жанна обрела еще одного своего пылкого сподвижника.
 
Так проходили дни. Жанна ездила верхом на лошади, упражнялась в занятиях с копьем. И непрестанно настаивала на своей отправке к армии в Орлеан.
 
-Милый дофин! Я проживу год или немного больше – надо думать о том, как использовать этот год.
 
Чистая, светлая, трогательная девушка! Она не думала о себе, о своей судьбе, о своей жизни, а тем более о своей выгоде (о чем думали и думают все остальные), она всю себя отдавала Франции, она всей своей душой служила Богу!
Слезы Жанны Дарк упоминаются современниками буквально на каждом шагу. Она, конечно, сжигала свою жизнь и всю жизнь сжигала себя. Что жить она будет недолго – это она чувствовала с самого начала. Своему духовнику Пакерелю она говорила несколько раз, что ей хотелось бы, чтобы король строил часовни за упокой ее души, когда она умрет.  И она спешила сделать максимум того, что могла.
 
Тем временем Карл решил, что Жанна должна предстать перед судом церковников. Были назначены: епископ Кастра, духовник дофина Жерар Машэ, Симон Боннэ, епископы Магелонна и Пуатье (Уго де Камбарель), метр Пьер де Версай, метр Жан Морен и другие. Но прежде дамской комиссией во главе с тещей дофина было произведено освидетельствование Жанны на предмет девственности (злые языки только и судачили, что «дело и яйца выеденного может не стоить»). Жанну пристрастно допрашивали. И девушка вышла с честью из всех испытаний.
 
Однако было решено получить заключение церковной комиссии из Пуатье, где находился парламент. Для этого часть церковников отправилась в Домреми собирать сведения о Жанне «на месте жительства», а Жанна отправилась в Пуатье, где ей предстояло пройти испытания маститых церковников и докторов богословия.
 
 
3
 
 
Путь до Пуатье занял один день и поздним вечером они уже были в городе. Древний город Алиеноры Аквитанской, трубадуров и королевы Родегильды встретил путников остроконечными крышами башен, узкими улочками и яркими звездами. В этой тишине темной ночи веяло песнями о Роланде, рыцарскими турнирами и песнями трубадуров – конечно же, для прекрасных дам, властительниц их храбрых сердец. Легенды и мифы таяли в теплом воздухе южного Пуату.
 
Жанну поселили в доме метра Жана Рабате – адвоката Парижского парламента, когда Париж в 1420 году захватили англичане, он покинул город и с тех пор был под началом «буржского королька», как называли дофина Карла его враги. Жан Рабате был предан своей стране и своему королю. Для испытания Жанны и проведения процесса была создана комиссия из ведущих церковников и богословов королевства: Гийом Эмери, монах-доминиканец, богослов; еще один бакалавр богословия по имени Гийом Ле Марье, каноник Пуатье; некто Пьер Сеген, монах ордена кармелитов; Жан Ламбер; Матьё Менаж; Сеген и другие. Допросы велись в основном днем, но и вечером Жанна вела беседы с богословами – только, правда, в «неформальной обстановке». Но допросами все не ограничивалось: за Жанной велось негласное наблюдение. И в доме Жана Рабате, и на улице, и в церкви – везде у суда были свои «глаза и уши», можно сказать, что Жанна постоянно жила под бдительным оком «большого брата» или же в реалити-шоу «за стеклом». Суду нужно было знать; благочестива ли девушка, нравственна ли, чиста. Опрашивались свидетели ее повседневной жизни, ее спутники и соратники (в том числе Жан де Мец и Бертран де Пуленжи) и все, как в один голос, говорили, что девушка добра, смиренна и что ничего злого и предосудительного они в ней не встречали. В то же время и агенты церковников докладывали, что Жан Рабате и его супруга, у которых она жила, подтверждают, что каждый день после обеда она долгое время проводила на коленях в молитве, а иногда молилась и ночью, и что она часто ходила в домашнюю часовенку, где подолгу молилась. И никто не видел ее праздной: когда она не молилась и не ходила в церковь, она либо помогала по хозяйству мадам Рабате, либо пряла. Смеющееся лицо, нарядная одежда, кипучая энергия – но она ела до невероятности мало и почти не пила вина, а по пятницам она целый день не ела вообще ничего.
 
Процесс проходил в большой зале парламента Пуатье. Напротив Жанны восседали именитые богословы, клирики, бакалавры, Жанна скромно и непринужденно сидела на скамье одна. У них были ученые звания, книги, опыт, цитаты из учений отцов Церкви; у нее не было ничего – ничего, кроме чистой души, веры и горячего желания помочь своей Родине. На все вопросы она отвечала откровенно; Жанна рассказала подробно о своих видениях, беседах с ангелами и о том, что они ей говорили. Ее речь была так непосредственна, так искренна, так серьезна и чиста, что даже мрачный трибунал, задумавшись, сидел молча и, как очарованный, внимал ей. А было ей в то время всего 17 лет, и она сидела одинокая на скамье перед судьями. Но они не смогли разбить эту маленькую крепость – безмятежное, доброе сердце Жанны, ее чистую душу, стоявшие на страже ее великого призвания.
 
-Англичане будут изгнаны и осада с Орлеана будет снята. Орлеан полностью освободится от англичан, но прежде я пошлю им письменное предупреждение. Мой король будет миропомазан в Реймсе. Город Париж снова покорится королю и герцог Орлеанский возвратится из Англии. Всё будет так. Такова воля Господа.
 
Эти слова казались невероятными. Англичане захватили почти всю страну и вот-вот возьмут Орлеан, Карл VII скрывается в Шиноне и подумывает бежать в Испанию, казна пуста, армии нет. А тут эта девочка говорит такие слова! Невероятно. Ученые мужи были обескуражены. Не от дьявола ли это?!
 
Гийом Меди заметил ей:
 
-Если Богу угодно помочь народу Франции, то Он может сделать это и без войск.
 
Жанна ответила:
 
-Ратные люди будут сражаться, а Бог даст им победу!
 
Как невозмутимо, прямо и пылко были сказаны эти слова! Каким героизмом веяло от этой маленькой, одинокой фигурки! Весь зал не удержался и зааплодировал. Даже судьи одобрительно закачали головами. Такой ответ делал честь любому патриоту Франции и он не мог не понравиться тем, кто желал своей стране освобождения.
 
В другой раз после долгого допроса; устали даже судьи, хотя они имели возможность отдохнуть при перекрестном допросе подсудимой, последняя же даже этой возможности не имела. Но несмотря на усталость Жанна держалась бодро и уверенно. Так вот после долгого допроса Сеген (он был из Лиможа и говорил с большим акцентом) спросил Жанну:
 
-На каком языке говорят с тобой голоса?
 
Жанна не выдержала и выпалила:
 
-На языке, который лучше Вашего!

Он спросил в лоб:
 
-Верите ли Вы в Бога?
 
Последовал быстрый и краткий ответ:
 
-Больше Вашего!
 
Французский монах спросил ее:
 
-Храните ли Вы свою чистоту для брака?
 
Жанна ответила:
 
-Никогда мне не придет в голову осквернить мою девственность, если Бог мне поможет, до самой смерти.
 
Смерти недолгой, как она была уверена.
 
Как рассказывал Барбен, клирики говорили теперь в Пуатье, что она отвечает с великой мудростью, как хороший богослов, что они восторгаются ее ответами и, принимая во внимание ее жизнь и образ существования, верят, что это от Бога.
 
Однажды, когда судьи забросали ее цитатами из учений отцов церкви и требовали от нее ответа по теологическим вопросам, Жанна не выдержала и, резко повернувшись к ним, сказала:
 
-Я не могу отличить букву А от буквы Б, но я знаю одно: я послана Отцом Небесным освободить Орлеан от английского владычества и возложить в Реймсе корону на голову короля, а все то, о чем вы тут толкуете, не имеет значения!
 
-Ты хочешь, чтобы мы тебе поверили и король дал тебе войско для освобождения Орлеана, дай нам знамение, что ты от Бога, и мы поверим тебе!
 
-Во имя Божие я пришла в Пуатье не для того, чтобы показывать знамения! Отведите меня в Орлеан – тогда я покажу вам те знамения, для которых я послана!
 
Комиссия пришла к заключению, что, принимая во внимание ее жизнь и поведение, в ней нет ничего дурного, ничего противного правой вере и что король может поручить ей войска. Также был издан указ: поскольку Жанна должна исполнять обязанности мужчины и воина, то справедливо и законно, чтобы ее наряд соответствовал ее положению. Так еще церковная комиссия в Пуатье публично разрешила Жанне носить мужской костюм. Подобные прецеденты и примеры из жизни святых церковь знала. Святая Екатерина, покидая дом, надела мужской костюм, да и в повседневной жизни женщины Франции XV века переодевались в мужской костюм – особенно когда нужно было совершить долгое путешествие, - из соображений безопасности и простого удобства. Церковь не возражала.
 
Днем 22 марта 1429 года в своей комнате у супругов Рабате Жанна диктовала метру Жану Эро:
 
-Пишите то, что я Вам скажу. Иисус, Мария! Король Англии и Вы, герцог Бедфорд…
 
Это было первое письмо Жанны англичанам. Оно сохранилось, вот оно:
 
                Англичанам, 22 марта 1429 года
Иисус, Мария!
 
Король Англии и вы, герцог Бедфорд, называющий себя регентом Королевства Франции, вы, Гийом де Пуль (Вильям Поул, граф Саффолк), Жан, сир де Талбо, и вы, Тома, сир де Скаль, именующий себя наместником упомянутого герцога Бедфорда, внемлите рассудку, прислушайтесь к Царю Небесному. Отдайте Деве, посланной сюда Богом, Царем Небесным, ключи от всех добрых городов, которые вы захватили, разрушили во Франции. Она послана сюда Богом, чтобы провозгласить государя королевской крови. Она готова заключить мир, если вы признаете ее правоту, лишь бы вы вернули Францию и заплатили за то, что она была в вашей власти. И заклинаю вас именем Божьим, всех вас, лучники, солдаты, знатные люди и другие, кто находится пред городом Орлеаном: убирайтесь в вашу страну. А если вы этого не сделаете, ждите известий от Девы, которая скоро придет к вам, к великому для вас сожалению, и нанесет вам большой ущерб. Король Англии, если вы так не сделаете, то я, став во главе армии, где бы я ни настигла ваших людей во Франции, заставлю их уйти, хотят они того или нет; а ежели они не захотят повиноваться, я всех их прикажу убить. Я послана Богом, Царем Небесным, и телесно представляю его, чтобы изгнать вас из Франции. Если же они повинуются, я помилую их. И не принимайте другого решения, так как Королевство Франция не будет вам принадлежать по воле Бога, Царя Небесного, сына Святой Девы Марии; но принадлежать оно будет королю Карлу, истинному наследнику; ибо Бог, Царь Небесный, хочет этого, и Дева возвестила ему (Карлу) это, и он войдет в город Париж вместе с достойными людьми. Если же вы не захотите поверить известию, посылаемому вам Богом и Девой, то, где бы вас ни нашли, мы вас покараем и учиним такое сражение, какого уже с тысячу лет не было во Франции, если вы не образумитесь. И будьте твердо уверены, что Царь Небесный ниспошлет Деве и ее добрым солдатам силу большую, чем та, которая заключена во всех ваших воинах, и исход сражений покажет, на чьей стороне, по воле Божьей, правда. Дева обращается к вам, герцог Бедфорд, и требует, чтобы вы прекратили разрушения. И если вы ее послушаетесь, вы сможете прийти вместе с ней туда, где французы совершат прекраснейшее дело, которое когда-либо совершалось для христианского мира. Дайте ответ, хотите ли вы мира в городе Орлеане; а если вы так не сделаете, то подумайте о великих бедах, которые вам придется пережить.
 
Написано во вторник Страстной недели.
 
 
 
4
 
 
Теперь для Жанны настало время активных действий. Она вернулась в Шинон, а затем ее привезли в Тур, где король приказал сделать доспехи, подходящие для ее тела. С Жанны сняли мерки и вскоре доспехи были готовы. Они были великолепны: до блеска отполированная сталь сверкала, как солнце, дополняли картину гравировка и шелковая накидка. Когда речь зашла о мече, необходимом воину для полного снаряжения, Жанна высказала необычное пожелание. Она попросила, чтобы за мечом отправились в Сент-Катрин-де-Фьербуа, где она останавливалась по дороге в Шинон. Когда же у нее спросили, откуда она знает, что там есть меч, она отвечала: «Мне сказали мои голоса, что этот меч зарыт в землю, он проржавел, и на нем выгравировано пять крестов». Она написала священникам церкви этого города: «возрадуйтесь тому, что меч будет у меня, и пришлите его мне». Она также писала, что меч закопан неглубоко и, как ей казалось, за алтарем; впрочем, точно она не знала, за или перед алтарем. Она сказала также, что, как только меч будет найден, священники этой церкви должны почистить его и ржавчина сразу же исчезнет. За мечом поехал гонец. И меч был найден в той церкви, как Жанна и предсказывала. Говорили, что это тот самый меч, которым был вооружен франкский король Карл Мартелл — победитель сарацинов в битве при Пуатье в 732 году. Для меча из Сент-Катрин-де-Фьербуа церковники из Тура подарили Жанне двое ножен: одни из ярко-красного бархата, другие из золототканого полотна; сама же она заказала ножны из очень крепкой кожи. Там же -в Туре- Жанна по совету своих голосов заказала себе знамя и флажок, надеваемый на пику. На знамени был изображен образ Спасителя, помещенного на облаках небес, с ангелом, держащим в Его руке геральдическую лилию, которой Христос благословлял. Это знамя — длинное белое полотнище, видное далеко и отовсюду, хорошо знали друзья, скоро оно стало известно и врагам. Кроме того, Жанна приказала сделать хоругвь с изображением распятого Господа. Хоругвь должны были нести священники, сопровождавшие армию; подле хоругви предполагалось собирать воинов Жанны для молитвы.

В Туре Жанна поселилась в доме Жана Дюпюи. Там же для Жанны собрали военную свиту, назначили интенданта — Жана д'Олона, у нее также было два пажа — Луи де Конт и Раймон, в ее подчинении оказались также два герольда — Амблевиль и Пийенн, в обязанность которых входило передавать послания важным особам — королям, принцам или военачальникам. В Туре к Жанне присоединились ее братья — Пьер и Жан.

Королевские войска должны были собраться в Блуа, расположенном на берегах Луары, примерно на полдороге между Туром и Орлеаном. Тур, как и Блуа, все еще находился на территории, контролируемой французами, в то время как выше по Луаре, на правом берегу, путь преграждали англичане.
Жанна прибыла в Блуа. Город был заполнен множеством повозок, телег, груженных зерном, быками, баранами, коровами, свиньями и прочим продовольствием. Также город был заполнен тысячами людей — добровольцев и наемников, пришедших в армию Девы. Это была разношерстная публика — из солдат, крестьян, ремесленников и «джентльменов удачи», всегда готовых поживиться за чужой счет. Все они были грубы, неотесанны и большую часть времени пьяны. В шатрах не умолкал крик, хохот, ругань. Солдаты сквернословили, предавались плотскому греху, обозы армии неизменно сопровождались «женщинами полка». Вот что представляла собой французская армия.  Вот что увидела Жанна, приехав к армии в Блуа. Она тут же принялась за дело. Жанна прогнала девиц легкого поведения, следовавших за солдатами, строго запретила грабить, а также сквернословить, богохульствовать и клясться. Также Жанна настаивала, чтобы солдаты как минимум два раза в день, утром и вечером, молились. Она призывала всех солдат исповедаться и причаститься, чтобы прийти к хоругви для молитвы. Священники же даже во время песнопений во время службы были готовы выслушать всех тех, кто хотел исповедаться. Такие порядки в армии были для всех в новинку. Чтобы молиться, ходить в церковь, не сквернословить, не играть в кости и не видеть женщин?! -Вот это да! Однако когда Жанна появлялась в лагере среди этих грубых и неотесанных солдат, сразу же прекращались двусмысленные шутки, ругань. Даже бывалый вояка Ла Гир (это прозвище Этьена де Виньоля - гасконского наемника), даже этот свирепый лев и разбойник был вынужден принять новые правила. Но с каким трудом это ему далось! Как отчаянно он бился в этой битве! И все же проиграл сражение. -Перед этим ангелом, перед этой юной 17летней девушкой.

-Жанна, я не могу, черт побери, не ругаться! Это мой язык!

-Ла Гир!

И взгляд с упреком.

-Ну, не могу я так! Ну, хорошо, ругаться не буду - здесь, в штабе, и где смогу. Но ходить в церковь и молиться! Жанна, я не умею молиться, я ни разу не молился. Я не знаю ни одной молитвы.

-Но Вы завтра же пойдете на утреннюю службу в церковь. Сначала Вам будет тяжело, но потом привыкнете.

-Ну, какую я скажу молитву Богу?

-Прислушайтесь к своему сердцу и найдете слова!

-Ну, разве что так...

И Ла Гир неумело сложил свои огромные ручища в перчатках.

-Господи! Прости Ла Гиру то, что Ла Гир простил бы Тебе, будь Ты Ла Гиром, а Ла Гир Тобой!

И с облегчением выдохнул.

-Так, Жанна, пойдет?!

-Я думаю, Господь Вас услышит.

И Жанна улыбнулась, изо всех сил пытаясь удержать смех.

Ла Гир гордый и довольный собой вышел из шатра. Более того - следующим утром - и это невероятно! - он был замечен в церкви. Но все же Жанна сделала одно исключение для Ла Гира; она разрешила ему клясться "моим жезлом".


Тем временем армия была готова к выходу из Блуа. Из сборища различных разбойничных шаек эта армия превратилась в дисциплинированное, хорошо вооруженное и обученное войско, которое к тому же с нетерпением рвалось в бой, чтобы "побить, наконец-то, этих проклятых годонов"! Когда Жанна выступила из Блуа, чтобы идти в Орлеан, она попросила собрать всех священников вокруг хоругви. И священники шли впереди армии. Каждое утро и вечер вокруг хоругви собирались священники и они пели антифоны и гимны святой Деве Марии. И Жанна находилась тут же и не хотела, чтобы к священникам присоединялись солдаты, которые не были на исповеди. И она призывала всех солдат исповедоваться и причащаться. И солдаты исповедовались, причащались и войско с песнями шло к Орлеану. В первую ночь раскинули лагерь в полях. Так же было на следующий день. А на третий день они подошли к Орлеану. Жанна впервые увидела Орлеан - тот город, к которому так долго стремилась. Здесь был первый этап ее миссии. Жанна была великолепна: на красивом белом коне в блестящих доспехах, как грациозно она держалась в седле! И не намека на усталость от длинного похода и тяжелых боевых доспехов. Как будто это не 17летняя девушка, впервые надевшая доспехи, сидела в седле, а бывалый солдат!
Встреча... Раннее утро. Туман. И огромное пространство впереди расстилающегося города. Крепость. Гордость и боль Франции в руках у врага. Ясный, всепроникающий, восторженный взгляд чистых, как небо, глаз. Они были предназначены друг для друга. И она это знала. Жанна пришла к Орлеану, которому нужна была только Жанна.
Вдруг глаза Жанны блеснули огнем гнева. Орлеан находился на другой стороне реки! Ее и англичан разделяла Луара. Войско было здесь, а противник на другой стороне. Лодок же для переправы войска было крайне мало и ветер был неблагоприятный. А все получилось потому, что Бастард Орлеанский и другие военачальники посчитали более безопасным продвижение армии по левому берегу Луары, а не по правому, где стоял Орлеан и где были укрепления англичан и их отряды. Они не учли, что затем армию нужно будет на глазах у противника и под его стрелами переправлять на другой берег. Они ошиблись и поняли это слишком поздно. Конечно, излишне говорить, что все это делалось без ведома Жанны. Как же была сердита Жанна при встрече с Дюнуа - Орлеанским бастардом.

-Это Вы - Бастард Орлеанский?

-Да и я очень доволен Вашим прибытием!

-Так это Вы посоветовали, чтобы меня провели этим берегом реки, а не прямо туда, где находятся Тальбот и англичане?

-Да. И более мудрые, чем я, имели то же самое мнение. Для нашего большего успеха и безопасности.

-Во имя Божие! Советы Господа Бога нашего являются более мудрыми и верными, нежели ваши! Вы думали обмануть меня, а обманули сами себя. Я несу вам помощь, лучше которой не оказывал ни один воин, ни один город. Это помощь Царя Небесного. И эта помощь идет не из любви Бога ко мне, но оттого, что Бог внял просьбам Людовика Святого и святого Карла Великого, и сжалился над городом Орлеаном и не захотел допустить того, чтобы враги овладели и телом господина Орлеана, и его городом.

Было решено, что обоз с продовольствием для жителей Орлеана и артиллерию доставят в город сейчас, а основная часть армии вернется в Блуа, где переправится на другой берег и, таким образом, подойдет справа от Луары к Орлеану, где держали осаду англичане. Тут же ветер стал попутным и лодки без труда переправились на другой берег, даже организованная Дюнуа для отвлечения англичан стычка у бастиды Сен-Лу была излишней.
Дюнуа настаивал и умолял Жанну переправиться через реку и войти вместе с ним в город Орлеан, где ее с нетерпением ждут. Жанна в нерешительности: по ее мнению, ее люди хорошо подготовлены для боя, она их знает, они исповедовались, они молились вместе с ней и она не решается расстаться с ними. Смогут ли капитаны поддерживать боевой дух в армии? Вернется ли армия из Блуа в Орлеан или распадется, как это не однажды было ранее? Дюнуа сам отправляется к главным капитанам, он просит их ради спасения короля дать согласие на то, чтобы Жанна вошла в Орлеан, а они бы переправили армию у Блуа через Луару и привели ее к Орлеану. Капитаны вняли этой просьбе бастарда и обещали Жанне сохранить действующий дух и порядок в армии. С какой тоской и огорчением Жанна попрощалась со всеми и села в лодку, где уже находились Дюнуа, Ла Гир, Жан де Мец, Бертран де Пуланжи и ее братья. Именно тогда, в пятницу 29 апреля 1429 года, к вечеру и началась орлеанская эпопея Жанны Дарк. Жанна шла рядом с Дюнуа, в руке она сжимала свое белое знамя. Итак, в пятницу 29-го апреля 1429 года в 8 часов вечера Жанна Дарк вошла в Орлеан через Бургундские ворота.


 5   


Орлеан встретил Жанну восторженными криками, ликованием и воистину безмерной радостью. Улицы города были заполнены толпами людей. И все хотели одного – видеть Жанну. Истерзанные многими месяцами осады, почти потерявшие надежду люди вновь воспряли духом и чувствовали себя так, как будто уже были освобождены. Радостные лица освещались факелами. Все, и мужчины, и женщины, и дети, с любовью смотрели на Жанну – на свою освободительницу, подарившую им свет надежды и веры. Народу было так много, что процессия во главе с Жанной и Дюнуа с трудом пробиралась сквозь толпу. Каждому хотелось увидеть Жанну, прикоснуться к ее доспехам, знамени или на худой конец – к ее коню. Одна женщина с младенцем на руках, перекрывая шум и радостные возгласы, крикнула Жанне: «Прикоснись к моему ребенку!» На что Жанна ответила: «Твои руки не хуже моих!» И послала улыбку, полную добра, света и милосердия. Да, ликование в городе было, как в самый большой праздник. –Да так оно и было. Жанна привнесла с собой надежду, веру и упование на счастье – то, что всегда необходимо человеку. В этот поздний вечер в городе Орлеане не было страха, что царил все эти долгие месяцы. Была только радость. Люди обнимались и плакали от счастья. И один из тех, кто держал факелы, так близко подошел к знамени Жанны, что загорелся флажок на пике. Жанна пришпорила коня и, очень осторожно повернувшись к флажку, потушила огонь. Да так ловко, словно участвовала во многих войнах. Воины, также как и горожане, посчитали это чудом. И все они ликовали и с большими почестями проводили ее до ворот Ренар к дому Жака Буше – казначея герцога Орлеанского. В доме Жака Буше Жанну ждал обильный ужин, но она так устала, что не могла есть. Она попросила только немного хлеба, выпила несколько глотков вина, разбавленного водой, ушла в отведенную ей комнату и крепко уснула.

В субботу 30 апреля Жанна отправилась к Орлеанскому Бастарду. Она настаивала на штурме, однако Бастард, сохранивший мучительные воспоминания о «дне селедок», ничего не намеревался предпринимать, пока подкрепление, собранное королем, не подойдет к Орлеану.
По возвращении от Бастарда Жанна была вне себя от гнева. Она буквально места себе не находила, как это бывает, когда тебе шестнадцать или семнадцать лет. Все, что происходило до этого, было для нее лишь докучливой подготовкой. И вот, наконец-то, она на месте – и нужно опять ждать! Но Жанна не может сидеть, сложа руки, поэтому она отправляется смотреть позиции англичан – в некоторых местах они в пределах досягаемости голоса. Жанна совершила вылазку по Орлеанскому мосту до укреплений на островке под названием Бель-Круа. Отсюда были прекрасно видны укрепления англичан и сами английские солдаты.

-Класидас и вы, англичане! –обратилась Жанна,- Во имя Божие оставьте крепость и уходите из Франции – тогда вы уцелеете, иначе я вас изгоню. Во Франции не останется ни одного английского солдата, кроме тех, кто найдет вечный покой в ее земле!

Жанна сидела верхом на коне. Прямо, уверенно, стойко. Ветер развевал ее волосы. Она прямо и открыто смотрела в глаза противнику, а ее лицо выражало решимость и твердость.
На противоположной стороне, в Турели, слова Жанны произвели эффект бомбарды. И на Жанну с крепостных стен посыпались проклятья и ругательства: «колдунья! потаскуха! солдатская девка! коровница – капитан! пособница дьявола! мы сожжем тебя на костре!» Эти и другие проклятья, ругательства и угрозы летели со стен, как стрелы. Гласдейл (Класидас) хохотал.
Жанна была огорчена до слез. Она даже посетовала сопровождавшему ее Жану де Мецу:

-Почему они так говорят обо мне?!

-Они боятся и ненавидят тебя, Жанна. Пойдем отсюда!

И он взял повод ее коня.

-Но я рассчитаюсь с ними за сказанные сегодня слова!

И Жан с вызовом посмотрел на крепость.


Возвращаясь из Бель-Круа, на одной из улиц Жанна стала свидетельницей такой картины: один знатный господин, идя по улице, начал клясться и поносить Бога. Когда Жанна это увидела и услышала, то была очень встревожена и подошла к этому господину, взяв его за шею, сказала:

-Ах! Сударь, Вы отрицаете нашего Создателя и Господина? Ради Бога, Вы должны взять свои слова обратно прежде, чем я оставлю Вас!

Этот человек удивленно посмотрел на Жанну и вдруг с ним что-то произошло; как будто вера и чистота этой девушки озарила и изменила его, он встал на колени перед Жанной и стал горячо раскаиваться в содеянном:

-Прости меня, чистая девушка! Ради Бога, прости!

Было так непривычно и странно видеть знатного человека в богатых одеждах, стоявшего на коленях в пыли, и так страстно кающегося в своих грехах. И перед кем?! –Перед хрупкой, одинокой девушкой. Нет, он каялся перед светом Божием, что шел от этой девушки, что читался в ее глазах и сопровождал каждое ее движение.

Следующий день 1 мая было воскресенье и Жанна считала, что неплохо в этот день соблюдать воскресное перемирие, как это было заведено в незапамятные рыцарские времена, но безвозвратно было забыто сегодня, как и многие другие законы чести из рыцарского кодекса. Но так как Жанна устала от постоянного стука в дверь (жители Орлеана так страстно желали ее видеть, что чуть не сломали дверь дома, где она жила), то села на лошадь и в сопровождении своих верных спутников поехала по городу. На улицы так же, как и в день приезда Жанны, вышло столько народу, что она с трудом пробиралась через толпу горожан, которые никак не могли наглядеться на нее.

Тем временем Орлеанский Бастард выехал навстречу подкреплению и, поскольку он был командующим и отвечал за оборону города, Жанна ничего не предприняла до его возвращения. Предстояло еще два томительных дня.

В понедельник, 2 мая, Жанна верхом осматривала английские бастиды. В окрестностях Орлеана Жанна со своими спутниками заметила отряд солдат. При приближении оказалось, что это военный конвой вел связанным другого солдата. Жанна остановилась и спросила солдат:

-Куда вы ведете этого человека?

-На виселицу.

-В чем его вина?

-Он дезертир. И по закону трибунала должен быть повешен.

-Почему ты покинул войско?

Спросила Жанна у связанного. 

-Моя жена была при смерти и просила меня ее навестить. Я умолял об увольнении, но мне его не дали, тогда я бежал. И я увидел свою Мари. В последний раз. –В глазах несчастного стояли слезы. Он продолжал,- Она умерла на моих руках. Моя голубка! Она была единственным человеком, кто у меня остался. Наши дети умерли в прошлом году. Моих родителей Господь забрал раньше. Теперь я один. Я похоронил свою жену и вернулся в отряд. И тут меня схватили. А теперь ведут вешать.

И несчастный с трудом облизал свои сухие, потрескавшиеся губы.

-Он вернулся в часть и его приговорили к повешению?!

Гневно спросила Жанна у конвоиров.

-Да, ведь он – дезертир! Он покинул свой отряд. Он предал короля. И сочиняет басни про жену!

-Посмотри мне в глаза. -Обратилась Жанна к осужденному.- Смотри внимательно и отвечай: ты покинул отряд только, чтобы навестить свою умирающую жену?

-Да, пречистая девушка!

Неподвижный взгляд Жанны и дальше продолжал смотреть вглубь осужденного.

-Ты вернулся в отряд сам – по своей воле?

-Да, пречистая девушка!

-Развяжите его! Он ни в чем не виновен и никого не предавал.

Удивленные солдаты недоуменно смотрели друг на друга и на Жанну.

-Но нам приказано доставить его в Орлеан. Если мы его отпустим, нас самих повесят! Мы отвечаем за него.

-Теперь за него отвечаю я – Жанна Дева! И скажите это вашему начальнику, кто вас послал.

Солдаты и неожиданно спасенный стояли перед Жанной, как громом пораженные.
Жанне пришлось их поторопить:

-Ну, развязывайте же! Никто вас не повесит.

Осужденного развязали, вернули ему топор (его оружие). Жанна наклонилась к нему, чтобы пожать руки и приободрить несчастного – и ахнула: кожа на руках в месте, где в нее врезались веревки, была содрана, раны кровоточили. Жанна на миг отвернулась, закрыла глаза, но через секунду снова овладела собой и сокрушенно произнесла, перевязывая несчастному раны:

-Разве можно так связывать человека!

Жанна осторожно и бережно перевязала раны и на прощание сказала солдату:

-Как только заживут раны, присоединяйся к моим людям! Предстоит много работы – будем бить англичан!

-Жанна Дева! Я готов их бить хоть сейчас! И раны мне не помеха.

Жанна довольно улыбнулась в ответ и попрощалась с солдатом.


Во вторник, 3 мая, был праздник Обретения честного креста и в городе было организовано шествие, чтобы молить Господа об освобождении города Орлеана. Жанна принимала участие в этой процессии.

Наконец, 4 мая объявили о прибытии Жана Бастарда. Жанна спешит ему навстречу в сопровождении своего интенданта Жана д’Олона. Она пообедала со своим интендантом, который и сказал, что после обеда Дюнуа пришел сообщить: к Орлеану англичанам на подмогу посланы войска, и они уже вблизи Жанвиля, их вел боевой капитан Джон Фальстолф, прославившийся своими подвигами.
На это известие Жанна порывисто сказала Дюнуа:

-Бастард! Бастард! Именем Божьим повелеваю тебе сразу же сообщить мне, как только ты получишь известие о приходе Фальстолфа, и, если он прибудет, а я об этом не буду знать, обещаю тебе, что не сносить тебе головы!

На что Дюнуа отвечал, чтобы она не сомневалась, он ей, конечно, тут же сообщит.

Жанну выводили из терпения все эти проволочки, она опасалась также, что от нее скрывают надвигающиеся события. Откуда ей было знать, что действовать придется скорее, чем она думает.
На некоторое –недолгое- время они расстались, чтобы немного отдохнуть.

Внезапно Жанна поднялась с постели, разбудила дежурившего Жана де Меца и быстро, встревожено стала говорить:

-Во имя Господа! Мой совет сказал мне идти против англичан, а я не знаю, должна ли я идти на бастиды или выступить против Фальстолфа, который везет им продовольствие.

Жанна начала всех будить; растолкав своего интенданта и хозяйку, вместе с которой Жанна отдыхала, она стала тормошить своего пажа:

-О, негодный мальчишка! Только не говорите мне, что уже была пролита французская кровь!

В доме Жака Буше все засуетились; жена казначея и его дочь помогают Жанне быстро надеть доспехи, тем временем Луи де Конт пошел за лошадью. Он привел ее к дверям дома и здесь Жанна приказала ему сходить за знаменем, которое он передал ей через окно. Она спешит, поскольку ей надо добраться до Бургундских ворот. Да, как раз за этими воротами разворачиваются главные события.
Выяснилось, что Дюнуа со своими людьми напал на бастилию Сен-Лу, но англичане отбили нападение и сами перешли в контратаку. Французы дрогнули. Нападение захлебнулось. И вот уже французские солдаты в панике бежали с поля боя. Английские лучники стреляли по ним, как по мишеням. Навстречу Жанне несли раненых. Девушка придержала коня и, наклонившись к одному из них, заглянула в лицо. Оно было искажено от боли, по черному от порохового дыма лбу текла кровь, глаза в безумии смотрели на Жанну. Жанна отвернулась, закрыла глаза, глубоко вдохнула и тихо сказала нагнавшему ее пажу: «когда я вижу кровь французов, у меня волосы встают дыбом на голове» - и снова пришпорила коня. Когда Жанна появилась у холма Сен-Лу, сражение, казалось, было уже проиграно. Французы в беспорядке отступали.
Остановитесь! –кричала Жанна бегущим солдатам.- Не показывайте врагу спину!
Она остановила нескольких человек и увлекла их за собой; к ним присоединились другие. Тут подоспело подкрепление из города, и штурм укреплений Сен-Лу возобновился с новой силой. На французов, которые медленно преодолевали крутой склон холма, сыпались тучи стрел. Атакующие, наверно, снова бы дрогнули, если бы впереди их бесстрашно не шла семнадцатилетняя девушка с развевающимся знаменем в руке. И солдаты шли за ней. Шли, потому что этой девушке удалось зажечь их сердца, вдохнуть в них веру в победу – удалось сделать то, что не сумели сделать их капитаны. Победа была уже совсем близка, когда французы заметили, что со стороны западных английских укреплений движется на помощь гарнизону Сен-Лу большой отряд. Он мог ударить в тыл атакующим; французам угрожала ловушка. И вот в этот критический момент Жанна впервые проявила свои способности командира. По ее приказу городское ополчение, которое находилось в резерве штурмующих войск, развернулось и преградило англичанам дорогу. 600 бойцов стояли сплошной стеной, выставив впереди себя пики. По их виду было ясно, что они скорее умрут, чем отступят хотя бы на шаг. Из города, где продолжал гудеть набат, выбегали вооруженные люди и примыкали к ополченцам. Некоторое время оба отряда неподвижно стояли друг напротив друга. Потом англичане повернулись и ушли в свой лагерь. Исход битвы был решен. После трехчасового штурма крепость Сен-Лу пала. Гарнизон, видя, что дальнейшее сопротивление бесполезно, поджег деревянные стены укреплений и ушел по другому склону холма. Впрочем, ушли далеко не все: 160 англичан было убито, а 40 человек французы захватили в плен. Взятие укрепления Сен-Лу было крупным успехом. Теперь к востоку от Орлеана на правом берегу у неприятеля не осталось ни одного опорного пункта и защитники города получили возможность подготовиться к атаке на форт Турель, так как теперь англичане не могли помешать французам переправиться на левый берег со стороны Бургундских ворот. Но это не главное. Взятие Сен-Лу было первой победой французов за долгие месяцы осады после многих неудач и поражений.

Но что же Жанна?! –Жанна сильно горевала. Она оплакивала этих людей (и французов, и англичан), умерших, не исповедовавшись. Ее реакция – исповедаться самой, затем всенародно призвать всех солдат исповедаться в своих грехах и возблагодарить Бога за одержанную победу.

На следующий день, в четверг, 5 мая был праздник Вознесения. Вернувшись домой, Жанна заявила, что она не станет воевать и вооружаться из уважения к празднику. В этот день она хотела исповедаться и получить святое причастие (евхаристию). Что она и сделала. Во всяком случае, она воспользовалась этой новой вынужденной передышкой, чтобы послать последнее предупредительное письмо англичанам. Это письмо было коротким и решительным:

Англичанам, 5 мая 1429 года
Вы, англичане, не имеете никакого права на это французское королевство. Царь Небесный повелевает вам и требует моими устами - Жанны Девы - оставить ваши крепости и вернуться в свою страну, ежели вы этого не сделаете, я вам устрою такое сражение, о котором вы будете помнить вечно. Вот что я вам пишу в третий и последний раз, и больше писать не стану. Подписано:
Иисус Мария, Жанна Дева

Ниже была сделана приписка:

Я бы послала вам письмо учтиво, но вы схватили моих гонцов, вы задержали моего герольда по имени Гийенн. Соблаговолите вернуть мне его, а я пришлю вам нескольких из ваших людей, захваченных в крепости Сен-Лу, так как погибли там не все.

Да, в нарушение законов военного времени о неприкосновенности всех герольдов одного из герольдов Жанны по имени Гийенн англичане взяли в плен.

-Направить с письмом Амблевиля?

Спросил Жанну д’Олон. 

-Нет, мы иначе отправим письмо англичанам.

И в глазах Жанны сверкнул озорной огонек.

-Но как же?!

Переспросил д’Олон.   

-Пойдемте и увидите!

Задорно отвечала Жанна.

У позиций англичан она взяла стрелу, ниткой привязала к ее концу письмо и приказала одному лучнику пустить стрелу в сторону англичан, крикнув при этом:
-Читайте! Вот вам известия!

Англичане получили стрелу с письмом, прочли его, а прочитав, принялись громко возмущаться: «это известия от арманьякской потаскухи!»  При этих словах Жанна начала сокрушаться и горько рыдать, призывая на помощь Царя Небесного. Но затем она утешилась, поскольку сказала, что получила известия от Господа.

А вечером после ужина Жанна обратилась к своему духовнику Жану Паскерелю:

-На следующий день встаньте раньше, чем в день Вознесения. Я исповедаюсь Вам на рассвете.

Тем же вечером 5 мая французские командиры собрались на военный совет. На нем присутствовали все военачальники: Дюнуа, маршалы Буссак и Рец, начальник орлеанского гарнизона Гокур, капитан Ла Гир и другие офицеры. «Забыли» пригласить только одного человека – Жанну. Военачальники-дворяне не желали допускать «пастушку» к командованию армией.  Лишь после того, как был выработан план действий, послали за Жанной. Ей сообщили, что совет решил произвести завтра атаку правобережного английского лагеря Сен-Лорен, который находился против западной стены города. Это была правда, но не вся. На самом деле атака на Сен-Лорен была задумана лишь как отвлекающая операция. Предполагалось, что пока ополчение будет штурмовать лагерь, рыцари и солдаты переправятся через Луару и нападут на Турель – главный пункт осадной линии. Таким образом, в намечавшейся охоте горожанам отводилась роль приманки: ценой гибели ополчения дворяне рассчитывали стяжать себе победу.

Наступило утро 6 мая. С рассветом ополченцы были уже на ногах. Они спешили к воротам, но не к Ренарским, находившимся против лагеря Сен-Лорен, а к Бургундским. Им уже было известно решение совета, и они, негодуя, отказались подчиниться ему: горожанам вовсе не хотелось устилать своими телами дорогу к легкой победе господ капитанов. Да и можно ли надеяться на победу? Они уже знают, как воюют эти господа («день селедок» крепко запечатлелся в их памяти), знают, что рыцари и наемники умудряются проиграть сражение даже тогда, когда проиграть его очень трудно. Нет, на сей раз это не повторится! Горожане сами будут участвовать в сражении за Турель. У них есть предводительница, они ей верят и не желают подчиняться никому другому.
Но Бургундские ворота заперты и перед ними выстроена сильная стража. Господин де Гокур, начальник гарнизона, приказал никого не выпускать из города. Сам он стоит тут же, надменно взирая на этих простолюдинов, возомнивших себя воинами. Толпа у ворот растет, уже слышны угрозы и проклятия. Перебранка вот-вот перейдет в столкновение. Но вдруг ополченцы смолкают и почтительно расступаются. К Гокуру приближается Жанна. Она не старается сдержать свой гнев:

-Вы дурной человек! Почему Вы не пропускаете этих людей?! Знайте же, хотите Вы того или нет, солдаты пойдут и добьются того, чего они уже добились ранее!

Ободренная этими словами толпа бросилась на стражников, Гокура прижали к стене, он понял, что ему не сдобровать.

-Идите! –закричал он.- Идите! Я сам буду вашим капитаном!

Ворота открыли, и ополченцы устремились к реке. Туда же еще раньше были выведены солдаты.

Жанна высадилась на левый берег одной из первых. Пока солдаты осматривали покинутый англичанами форт Сен-Жан-Ле-Блан, девушка повела своих людей на приступ форта Августинцев, прикрывавшего подступы к Турели. Первая попытка была неудачной. Нападающих было слишком мало, и англичане оттеснили их почти к самой реке. Жанна с несколькими верными людьми прикрывала отход. И вдруг, когда гибель отряда казалась неминуемой, Жанна и ее друзья обернулись в сторону преследователей и ровным мерным шагом с копьями наперевес двинулись на врага. Англичане опешили. Они растерялись на какие-то секунды, но то были решающие секунды. В этот момент подоспели на помощь Жанне отряды Ла Гира и маршала Реца, и англичане отступили. Преследуя врага, французы ворвались на земляной вал. Жанна укрепила на насыпи свое знамя, к которому отовсюду устремились бойцы. В проходах между рвами завязались рукопашные бои. Но англичане не в силах были противостоять бешеному натиску атакующих, французы ворвались в укрепление. Форт Августинцев был взят. Таким образом, благодаря упорству Жанны была одержана неожиданная победа: прикрывая отступление войск, она спровоцировала штурм, в результате чего мощная бастида, значение которой очевидно, пала.

И вновь проявили себя сторонники бездействия. После ужина к ней явился Бастард. Он сказал Жанне, что капитаны и солдаты короля все вместе держали совет и сочли, что по сравнению с англичанами их отряды малочисленны и что победу они одержали милостью Божией, и сказали: «Поскольку мы считаем, что в городе достаточно продовольствия, мы сможем прекрасно продержаться, пока не подойдет помощь от короля. Совет не считает нужным, чтобы завтра солдаты выходили из города».

Жанна, решившая для себя, что эта новая победа является лишь этапом на пути к окончательной победе, в ярости.

-Совет не считает нужным! А Господь считает нужным! И солдаты выйдут завтра! Спокойной ночи, Бастард!

Жанна не ждет новых вестей и вновь обращается к своему капеллану:

-Встаньте завтра поутру еще раньше, нежели сегодня, и старайтесь изо всех сил, как только Вы можете, держитесь все время подле меня, потому что мне многое нужно будет совершить. Больше, чем когда-либо. И завтра кровь покажется на теле моем над грудью.

И Жанна поднялась наверх в свою комнату. Там ее уже ждала Катерина Буше – дочь казначея Жака Буше.

-Я пришла к тебе, Жанна, перевязать твою рану.

При взятии бастиды Августинцев Жанна была легко ранена в ногу.

-Ах, ты об этой царапине! Брось! Лучше возьми бумагу и напиши письмо моей матушке.

Катерина достала бумагу, перо и, как ученица, сосредоточенно принялась слушать Жанну.

«Дорогая родительница, я вынуждена обратиться к Вам по следующей причине: если в скором времени Вы услышите, что я ранена, не придавайте этому никакого значения и не верьте тому, кто попытается убедить Вас, будто моя рана серьезна. Ваша любящая дочь Жанна».

А в это время за много километров от Орлеана в деревне Домреми на дороге под дождем стояла на коленях женщина. Она молила Господа. Это была мать Жанны. Дождь хлестал ее по лицу, промачивал ветхие одежды, вздувал пузырями окружающую землю. Она не чувствовала холода, не замечала потоки воды. Она молилась. Молилась о единственном человеке на Земле, который был далеко от нее – о своей дочери, которую она уже никогда больше не увидит. Но пока она еще об этом не знает. Идет дождь.


                6


Утром в субботу 7 мая французское войско было готово к штурму Турели.

Выезжая из города, Жанна, сосредоточенно глядя перед собой и вдаль на укрепления врага, сказала про себя вслух: «Во имя Бога, ночью в город мы войдем по мосту». И пришпорила коня. Эти слова означали, что между берегами Луары будет восстановлено сообщение, прерванное семь месяцев тому назад.

Жанна как обычно сражалась впереди – закидывала вязанками ров, всячески подбадривала нападающих. Французы атаковали с неимоверной отвагой и энергией, казалось, они сражались так, как будто считали себя бессмертными. Но и английский гарнизон состоял из отборных солдат, ветеранов войны под командованием храброго капитана Вильяма Гласдейла («Класидас»). Крепость была мощным укреплением, подступы защищены баррикадами и рвами. Главный удар французы наносили против высокой баррикады (земляной вал, называемый «бульваром»), защищавшей форт со стороны Понтеро. Тыл этого «бульвара» соединялся с основной крепостью подъемным мостом, под которым текли воды быстрого, глубокого рукава Луары. Бульвар был сильно укреплен.

Осыпаемые стрелами, ядрами, каменными глыбами, прорывались французы через насыпи, заваливали рвы. Они уже несколько раз достигали самого подножия баррикады, но взобраться на нее не могли. После полудня натиск заметно ослабел. Солдаты устали, потеряли многих своих товарищей. Уже с меньшей энергией подымались они для атаки на казавшуюся неприступной баррикаду. Тогда Жанна схватила лестницу, приставила ее к стене и с криком: «Кто любит меня, за мной!» - начала подниматься к гребню укрепления – туда, где ее ждали английские пики, секиры и боевые молоты. Она преодолела несколько ступеней, как вдруг зашаталась и упала в ров. Стрела из арбалета вонзилась ей в правую ключицу. Восторженный рев англичан заглушил крики ужаса французских солдат. «Ура! Ведьма ранена! Ей конец!» радостно неслось с укреплений. И англичане целой ордой бросились вниз, чтобы схватить ее. В течение нескольких минут силы обоих противников были сосредоточены на этом клочке земли. Над Жанной и вокруг нее отчаянно дрались англичане и французы, ибо она представляла Францию, являлась для обеих сторон олицетворением Франции. Взять ее означало бы овладеть Францией, и на этот раз навсегда. Здесь, на этом маленьком клочке земли, за несколько минут навсегда должна была решиться судьба Франции. И она решилась. Если бы тогда англичане схватили Жанну, Карл VII вынужден был бы бежать, и договор, заключенный в Труа, вошел бы в силу. Покоренная Франция, ставшая собственностью англичан, несомненно, превратилась бы в английскую провинцию и прозябала бы до скончания века. Честь нации и честь короля были поставлены на карту. И на решение давалось времени столько, сколько нужно, чтобы сварить яйцо. Это были самые роковые десять минут в истории Франции из всех когда-либо отсчитанных курантами вечности. Если вам придется читать в книгах о трагических часах, днях и неделях, определивших судьбу того или иного народа, вспомните об этих минутах и пусть ваше сердце забьется сильнее. Вспомните эти секунды, когда Франция в лице Жанны Дарк лежала во рву, истекая кровью, и два народа бились за нее насмерть.

Наконец, Жанну вынесли с поля боя, отнесли в сторону и положили на траву. Жанна потеряла много крови, но была в сознании. Она приказала снять с себя панцирь, а потом сама, зажмурившись от боли, выдернула из тела стальной наконечник стрелы. И расплакалась. Ее стали утешать и кто-то из солдат предложил прочесть над ней заклинание. От чего Жанна наотрез отказалась: «Я бы скорее предпочла умереть, чем сделать то, что, как я знаю, является грехом или противно воле Божьей». Так что рану обработали оливковым маслом и салом, чтобы края раны зарубцевались. После чего Жанна снова ринулась в бой.

Битва… Кони, доспехи, мечи. Крики тысяч людей. –Проблеск. Лицо. Совсем близко, дыхание к дыханию. Поднимающиеся (к небу?) глаза, четкие, удивительно нежные и по-юношески дерзкие черты лица. Она поднимает голову. Ветер развевает короткие –«под мальчишку»- волосы. Она смотрит на меня  (О, Боже! Так на меня никто не смотрел!..) и взглядом пробуждает душу. –Сколько времени прошло? Уже вечер? И где битва?.. Я смотрю в небо, где вижу – те же глаза.

Битва продолжалась. Возобновившейся штурм не дал никакого результата. Так что к вечеру сражающихся охватило уныние. Орлеанский бастард нашел Жанну и сказал, что собирается приказать трубить отбой. Жанна с трудом уговорила его подождать немного.
-Не отступайте, -говорила она,- вы очень скоро возьмете крепость, не сомневайтесь в этом. Пусть люди немного отдохнут, поедят и попьют. Когда вы увидите, что ветер ведет знамя к форту, он станет ваш! Англичане не сильнее нас.
Так говорила Жанна. И пока солдаты отдыхали, она села на лошадь и поехала в одиночестве в виноградник, расположенный недалеко от лагеря. И там в молитве она провела полчаса.

Когда она вернулась в лагерь, то услышала, как трубят в рог. Жанна спросила у солдата:
-Что это?!
-Это трубят отбой.

Жанна нашла бастарда, но говорить что-либо не было времени, поэтому Дюнуа достался только полный негодования и возмущения взгляд. Де Гокур пытался было объяснить, что солдаты устали, на что Жанна отрывисто бросила: «Англичане тоже устали!»

И вот решающий миг. Жанна передала свое знамя некоему конюшему по прозвищу Баск, которого Жан д’Олон попросил следовать за ним к крепостному рву. Жанна увидела свое знамя. А поскольку человек, несший его,  спустился в ров, она схватила знамя за конец полотна, потянула изо всех сил и потрясла знаменем. Заметив это, все подумали, что она подает им сигнал. Так оно и было. Все люди из армии Девы собрались и вновь присоединились к ней. И с невероятным воодушевлением пошли на приступ крепостной стены. Окутались пороховым дымом башни на южной стене – это ударила по форту городская артиллерия. Одновременно отряд городского ополчения пошел в атаку со стороны моста. Через разрушенные пролеты было переброшено несколько бревен, и по ним устремились ополченцы. А тем временем бойцы из отряда Жанны уже схватились с англичанами врукопашную на гребне баррикады. Англичане побежали. Они толпились на узком подъемном мосту, соединяющим форт с берегом. Тогда французы подожгли заранее припасенную барку, которую нагрузили смолой, паклей, хворостом, оливковым маслом и другими горючими материалами, и пустили ее по течению. Огромный пылающий снаряд ударился о деревянный настил и поджег его. Огонь перекинулся на форт, запылали балки и стропила. По огненному мосту над глубокой рекой бежали люди. Некоторые из них срывались и падали в воду, другие погибали в огне. Охваченные ужасом смотрели на это страшное зрелище английские солдаты из большого лагеря на правом берегу. Никакая сила не могла сдвинуть их с места, чтобы прийти на помощь погибающим товарищам. Когда по мостику проходила последняя группа англичан с Гласдейлем во главе, Жанна успела только крикнуть: «Класидас! Класидас! Подчинись, подчинись Королю Небес! Вы назвали меня шлюхой, но я имею большую жалость к Вашей душе и к Вашим людям» - как мост рухнул, и все находившиеся на нем оказались на дне Луары. Жанна, тронутая такой его смертью, начала оплакивать душу Класидаса и всех других, кто в большом числе утонули. «Какая страшная смерть! В пламени и воде! Упокой, Господи, их души!»

В восемь часов вечера остатки гарнизона Турели прекратили сопротивление. Итак, Турель взята. Жанна взволнованна. Она ходит по полю боя, натыкается на тела убитых, перешагивает через разбитые бомбарды, видит валяющиеся копья и мечи, сломанные щиты и стрелы – и трупы, трупы, трупы… Закатное солнце заливает кровью небо, темные, рваные облака – как искореженные тела на земле. Земля пропитана кровью. Гарь и слезы не дают дышать. Жанна рыдает. Ее плечи содрогаются под железным панцирем блестящих доспехов. В таком состоянии на поле боя ее нашел Ля Гир.
-Что такое, мой капитан? Откуда слезы?
-Это я их всех убила. Я их привела сюда и убила.
Содрогаясь от рыданий, с трудом говорила Жанна.
-Ну, ты это брось! Что еще за чепуха! Они солдаты. Они пришли сюда по своей воле и выполнили свой долг. И блестяще выполнили! Их совесть чиста. И если существует иной мир, то им сейчас там хорошо. А ты же, Жанна, насколько я знаю, не убила ни одного человека. Твои руки чисты. Как и твоя душа. И все мы будем там, где они (Ла Гир кивнул на погибших), рано или поздно. А какая была сегодня прекрасная победа! Клянусь своим жезлом! Во век свой не видал победы прекраснее! Так что к черту слезы! Улыбайтесь, мой капитан! Вы победили. И пойдемте к людям. Они ждут Вас. Они очень рады. И хотят Вас видеть.

Крепкими ручищами закоренелый вояка и разбойник обнял Жанну, похлопал ее по плечу. И вместе они пошли в лагерь.

В лагере же, как и в городе, царила неописуемая радость. Все были охвачены великой радостью и восхваляли Господа за прекрасную победу, которую Он даровал. Духовенство и жители Орлеана благоговейно пели «Te Deum Laudamus» , звонили все городские колокола, дабы смиреннейше возблагодарить Господа за это славное утешение, пришедшее с Небес. И радость царила повсюду. И всячески прославляли своих храбрых защитников и больше всех Жанну Деву. Повсюду были слышны радостные возгласы: «Да здравствует Жанна Дева! Да здравствует Орлеанская Дева!»

Этой ночью Жанна и вместе с ней капитаны и воины остались на поле сражения как для того, чтобы охранять Турель, столь доблестно завоеванную, так и для того, чтобы проследить, не будут ли англичане, желающие помочь своим собратьям по оружию или отомстить за них, наступать со стороны Сен-Лорана. Но они не проявили такого желания. И глубокой ночью через импровизированный мост (через разрушенные пролеты перебросили доски) Жанна с рыцарями вошла в город. Она вошла в город по мосту. –Как и говорила утром.
Жанна вернулась в дом, где она жила, ей обработали и перевязали рану. Там она съела несколько кусков мяса, смоченных в вине, дабы восстановить силы, и уснула. Пока Жанна спала, стража оцепила квартал, где был дом Жака Буше, чтобы шумные радостные процессии не мешали Жанне спать.


На следующий день, воскресенье 8 мая, англичане покинули свои бастиды и приготовились к сражению. Поэтому Жанна, воины и горожане вышли из Орлеана хорошо вооруженными, встали перед ними и расположились в боевом порядке. Так оставались они очень близко друг от друга, не начиная сражения. Это один из великих моментов напряженного ожидания в истории – час, когда французы и англичане лицом к лицу стоят у крепостных стен Орлеана. Пыль взбивается копытами лошадей. Два войска стоят неподвижно друг против друга. На этот раз французам не терпится начать сражение, тогда как до этого приходилось подбадривать их, поднимать боевой дух у людей, привыкших часто быть битыми и постоянно считающих, что они уже и так достаточно сделали. Воодушевленные удивительными победами, последовавшими одна за другой 6 и 7 мая, французы с трудом сдерживают свой пыл. Но на этот раз Жанна вмешивается, чтобы сказать абсолютно противоположное тому, к чему она призывала в предыдущие дни. Жанна приказала им ни в коем случае не начинать боя и не идти в наступление на англичан, ибо она запретила им это с самого начала во имя любви и чести Святого Воскресенья; если же нападут англичане, то пусть французы защищаются храбро и изо всех сил и ничего не боятся, и они победят.
Через час англичане снялись с мест и ушли, сохраняя боевой порядок, в Мён-сюр-Луар. Они полностью сняли осаду, в которой был Орлеан с 12-го октября 1428 года. Англичане так торопились, что оставили в укреплениях большую часть артиллерии и бросили на произвол судьбы всех своих раненых и больных товарищей. Это было постыдное бегство. Английские командиры поняли, что они не смогут противостоять натиску орлеанской армии и решили спасти остатки своих войск от неминуемого разгрома.

Орлеан освобожден.

Ликование и изумление! Радость обуяла весь город. Радость, во все века сопутствующая освобождению.

 Сон… Сегодня праздник. И первый беззаботный и шальной вечер за столько месяцев ожиданий и битв! Даже часовые пьяны и валятся на телеги с сеном. Но никого защищать не нужно – враг разбит и уже далеко. И доспехи пока не нужны. Все пьют вино и танцуют, там привели медведя… Какой шум! Это одного солдата подняли на спор. Вино всех сделало братьями. А одного захмелевшего брата уже повела цыганка. Сколько их здесь! Женщины… Черные волосы, белые платья, кожаные ремни, рубахи. Что это? Меня не рассмешил даже пьяный медведь! Зачем мне этот праздник, когда я один?..  –Она здесь! И не танцует. На ней тот же до боли знакомый костюм. Она ищет взглядом… Сердце сейчас разорвется от счастья. Жанна! Вечер такой… ты такая… И твоя улыбка, открытая всему миру, такая добрая и светлая, согревает душу и делает жизнь ненапрасной. Если бы было можно умереть за что-то на этой Земле, то только за нее. И если потом ангелы или бесы спросят меня, что самое прекрасное я видел здесь, отвечу: ее. Мы устали плясать и смеяться. Уже поздняя ночь и полная Луна на черном небе. Ты сонно садишься на стул. Тихо. Нет, ты уже спишь. Твое дыхание спокойное и легкое. Я осторожно беру тебя на руки и бережно несу по лестнице в твою комнату. Какая-то старая дева встречается на пути и хмуро смотрит вслед. Да что мне все вместе взятые девы на свете с их подозрениями: у меня на руках целый мир! Я несу вселенную в ее покои. –Теперь осторожно положить на кровать. Снять обувь и куртку. Как ты прекрасна   …а во сне особенно: белая ткань оттеняет твои волосы и загорелую нежную кожу, ты беззаботно и спокойно спишь, только неуловимое дыхание нарушает тишину и лунный свет играет в твоих ресницах. А я ухожу…


И вот уже один за другим скачут гонцы по дороге, ведущей к Шинонскому замку, где несколько недель назад Жанна увещевала дофина, призывая его отбросить сомнения и довериться ей, и говорила, что в Орлеане будет знамение, подтверждающее ее слова: она ниспослана Богом, дабы восстановить Королевство Францию.

В день 10 мая вести из Орлеана дошли до Парижа, и секретарь Парижского парламента Клеман де Фокемберг, у которого вошло в привычку записывать в своем реестре помимо судебных дел – их описание входило в его обязанности, - события дня, нечто вроде «официального дневника», отмечает:
«Во вторник 10 мая стало известно и было всенародно объявлено в Париже, что в прошлое воскресенье люди дофина после нескольких штурмов при постоянной поддержке артиллерии в большом числе вошли в бастиду, удерживаемую Гийомом Гласдейлом и другими английскими капитанами и солдатами и именем короля взяли ее, как и башню у выхода с Орлеанского моста (Турель) на другом берегу Луары, и что в этот же день другие капитаны и воины, державшие осаду, покинули бастиды и сняли осаду, и солдаты короля разбили врага, и была с ними Дева, и сражались они под ее стягом, так говорят».
Поскольку секретарю суда не возбранялось отвлечься и предаться мечтаниям, он делает на полях набросок – изображение Девы, о которой говорили по ту и по другую стороны Луары, и в Париже, и в Шиноне. Он нарисовал ее в профиль, в платье и с длинными волосами (ведь он ее никогда не видел!) и с большой тщательностью изобразил ее меч и знамя – две детали, поразившие его,-  простая девушка среди вооруженных людей, которая несет свое знамя, отмеченное двумя именами: Иисус Мария.

Восторженно восприняла Франция известие о победе под Орлеаном. Страна отозвалась на это событие не только празднествами и торжественными процессиями, которые состоялись во многих городах, не только песнями и стихами, в которых осмеивались англичане и прославлялись победители. Она ответила прежде всего подъемом национально-освободительного движения против чужеземных захватчиков. Со всех концов стекались к Жанне новые бойцы, особенно много новобранцев было из Орлеана и его окрестностей. В те времена армии-победительницы обычно рассеивались столь же быстро, как и побежденные армии: солдаты-наемники, получив свое жалованье, расходились в разные стороны, а рыцари-дворяне, отслужив у своего сюзерена положенный срок, возвращались в свои поместья. Но у этой армии была иная судьба: она росла изо дня в день. В нее массами вливались крестьяне, которые вообще-то были туги на подъем. Оставив свои дома, вооруженные чем попало, шли они в войско Девы. Рядом с ними становились ремесленники и подмастерья. Многие мелкие дворяне, у которых за душой не было ни гроша, закладывали остатки своего имущества, чтобы приобрести вооружение; те, кто не мог этого сделать, шли простыми лучниками и копейщиками. К концу мая эта армия, которую мы вправе называть армией освобождения, насчитывала 12000 бойцов.

Однако Жанна не поддается всеобщему ликованию. Она думает лишь о том, чтобы продолжить выполнение миссии, которая, как она заявляла, была ей доверена. Она покинула дом Жака Буше в Орлеане и уже находится в пути.


                7


Жанна направилась в Тур на встречу с дофином. Но впереди Жанны летела ее слава освободительницы – Орлеанской Девы. Слава Жанны переступила границы Французского королевства: по всей Европе летели письма итальянских ломбардцев, где говорилось о чуде-девушке, что мудро говорит с богословами и смело берет крепости. В Италии не только негоцианты интересуются Жанной: герцогиня Миланская Бонн Висконти написала Деве письмо с просьбой помочь ей вернуть ее герцогство! В глазах всех она непорочная дева, на которую снизошло Божественное вдохновение, и от нее можно ждать любого чуда. И вот уже капитулы (муниципальные советники) города Тулузы пишут ей, чтобы рассказать о своих финансовых затруднениях. Кажется, никто лучше Жана Паскереля, капеллана Жанны, не подытожил все толки и слухи о ее подвигах: «никогда до того не видели ничего подобного тому, что она сделала; ни в одной книге не описаны подобные деяния».

Итак, Жанна появляется перед дофином в этой ауре победы. Жанна сознает, что освободив Орлеан – как она и обещала, - она дала «знамение», которого все от нее требовали. Она выехала навстречу Карлу, держа в руке свой стяг, и они встретились. Когда Жанна соскочила со своего коня, опустилась на колени перед дофином и склонила голову так низко, как только могла, Карл в порыве благодушия тоже соскочил со своего коня, подошел к Жанне и, взяв ее за плечи, велел подняться:
-О, великолепная Жанна! Это мне нужно преклонять перед Вами колена. Встаньте же, дитя мое!

Это были чуть ли не единственные слова благодарности и благородства за всю жизнь Карла VII. В этом жесте учтивости чувствовалось нечто большее, чем простая вежливость – искренняя благодарность и восхищение, кои каким-то чудом посетили душу этого трусливого, вероломного и подлого человечишки под именем Карла VII. Тем не менее окружающие были растроганы этой трепетной сценой.

Жанна с Карлом поехали в королевский замок, где после обеда Жанна была приглашена на аудиенцию к дофину.
Обстановка королевской залы была великолепной, роскошной: дорогие гобелены украшали стены, изысканные светильники и вазы сверкали золотом, серебром и драгоценными камнями. Но Жанну не поразила эта кричащая роскошь, более того – она ее просто не заметила! Но более с роскошью убранства этой залы могла поспорить роскошь королевских советников – их шелковые платья, накидки, драгоценные камни и ожерелья затмевали солнечный свет. Дышать от сверканья изумрудов, рубинов, бриллиантов было нечем. Ярмарка тщеславия заполняла всю залу. Роскошнее всех был, конечно, Ла Тремуйль – главный министр короля, который не упускал ни малейшей возможности, чтобы набить свой кошель, для него что сторона короля, что англичан – было все равно, лишь бы он Ла Тремуйль не был в убытке. А с дофином Карлом он был до сих пор по одной простой причине – из него было легче, чем из герцога Бургундского и регента Бедфорда, вытягивать деньги. Слабовольный и слабый, гонимый англичанами и бургундцами дофин Карл был больше ему по душе, чем король Карл VII – полновластный государь Французского королевства, не зависящий от чужих ссуд и не нуждающийся в чужих (его – Ла Тремуйля) советах. А тут, как на грех, появилась эта девчонка. И ладно бы со своими бреднями, но ведь она одерживает победы, ей верят! Нет, эта девчонка опасна. Очень опасна.

Дофин Карл очень любезно принял Жанну и после предусмотренных этикетом церемоний обратился к ней:

-Ну, а теперь говорите со мной откровенно, как с человеком, который Вам многим обязан и открыто признается в этом перед всеми присутствующими. Какой бы Вы желали награды? Назовите ее.

Щеки Жанны зарделись при мысли, что она трудилась для Отечества ради награды. Она опустила голову и старалась спрятать лицо, как это обычно делают девушки, когда чувствуют, что краснеют. Карл, видя смущение Жанны, счел возможным слегка пошутить, отчего она еще больше сконфузилась, вспыхнув как огонь. Сообразив, что поступил нетактично, он попытался успокоить ее и вежливо заметил, что румянец ей очень к лицу и что ей ни в коем случае не следует расстраиваться. Он начал измышлять всевозможные комплименты, восхваляя ее отвагу, а потом, когда она немного успокоилась, снова напомнил о награде, настаивая, чтобы она высказала свое желание. Все с нетерпением ждали, чего же потребует Жанна. В зале повисла напряженная и завистливая тишина. Когда же, наконец, она заговорила, по выражению их перекошенных лиц можно было определить, что никто из них не ожидал такого ответа.

-О милостивый дофин! У меня только одно желание, только одно. Чтобы ты…

-Не бойся, дитя мое, продолжай.

-Чтобы ты не терял даром времени. Дорог каждый день. Моя армия сильна и полна мужества. Она горит желанием довести начатое дело до конца. Поезжай со мной в Реймс и возложи корону на свою голову.

От этих слов Карл вздрогнул.

-В Реймс! Это невозможно, любезный генерал! Пройти через самый центр расположения английских сил?!

Нет, это были не настоящие французы! Никто из этих холеных, разукрашенных кукол не пришел в восторг от мужественного предложения девушки, наоборот, все радостно заулыбались, услышав возражение  дофина. Променять сытую праздность на трудности и лишения войны? Нет, такое и в голову не могло им прийти.

Жанна с мольбой обратилась к Карлу:

-Прошу тебя, не упускай такого удобного случая. (Глаза ее, казалось, проникновенно смотрели прямо в душу.) Все благоприятствует нам. Обстановка сложилась весьма удачно. Победа слишком свежа и воинственный дух нашего войска еще не остыл. Надо действовать, пока англичане разбиты поражением. Любая задержка может изменить обстановку. Видя, что мы колеблемся, не спешим использовать свои преимущества, наши солдаты будут удивлены, начнут сомневаться и потеряют мужество. Видя, что мы колеблемся, англичане обретут уверенность, воспрянут духом и снова обнаглеют. Наступил решающий момент. Умоляю, согласитесь ехать!

Дофин покачал головой. А Ла Тремуйль, которому предложили высказаться, горячо поддержал его:

-Сир, это противоречит благоразумию. Подумайте об английских укреплениях вдоль Луары, подумайте и о тех, которые находятся между нами и Реймсом.

Он хотел было продолжать, но Жанна, резко обернувшись, прервала его:

-Если мы будем медлить, неприятель получит подкрепления и разбить его будет труднее. Какая от этого нам польза?

-Никакой.

-А если так, что же Вы предлагаете?

-Я думаю, следует ждать.

-Ждать?! Чего же?!

Министр замялся, понимая, что никаких веских доводов у него нет. Кроме того, он не привык, чтобы его допрашивали таким образом, устраивая ему экзамен на глазах у всех. Он раздраженно заметил:

-Государственные дела не являются предметом публичного обсуждения.

Жанна весьма вежливо возразила:

-Прошу прощения, мой поступок продиктован моей неосведомленностью. Я не знала, что дела Вашего ведомства являются государственными делами.

Министр насмешливо поднял брови и ядовито произнес:

-Я – главный министр короля, и мне непонятно, как Вы могли заявить, что дела, относящиеся к моему ведомству, не являются делами государственными?

Жанна спокойно ответила:

-Потому что нет государства.

-Нет государства?

По залу прошел шум возмущения.

-Да, сир, нет государства и нет надобности в министрах. Франция сократилась до маленького клочка земли площадью в несколько лье. Ею мог бы управлять бальи коннетабля. Ее дела нельзя признать государственными.

Дофин, нисколько не смутившись, добродушно рассмеялся. Придворные также рассмеялись, но беззвучно, из предосторожности отвернувшись в сторону. Ла Тремуйль в гневе открыл было рот, чтобы возразить, но дофин поднял руку:

-Вот что. Я беру ее под свое королевское покровительство. Она сказала правду. Правду без прикрас. Как редко я слышу правду! При всем моем блеске, при всем окружающем меня блеске – я только коннетабль, бедный, несчастный коннетабль, владеющий двумя жалкими лье земли, а ты – всего лишь бальи. –И он снова от души рассмеялся.- О, Жанна, мой правдивый, честный генерал, Вы должны назначить себе награду! Я пожалую Вам дворянский титул: на Вашем гербе будет красоваться корона с лилиями Франции, а вместе с ними и Ваш победоносный меч, защищающий их. Говорите же!

Придворные оживленно зашептались, охваченные удивлением и завистью. Жанна покачала головой:

-Ах, не надо, благородный дофин! Разве это не высочайшая награда – трудиться на благо Франции и отдавать свою жизнь за Францию? К ней нельзя ничего прибавить. Дай мне одну-единственную награду, ту, что я прошу у тебя – самую дорогую из наград, самую высокую: следуй за мною в Реймс и получи свою корону. Молю тебя на коленях.

Дофин положил ей руку на плечо, и огонек отваги сверкнул в его глазах. Он твердо заявил:

-Не преклоняйте колен. Вы победили меня. Да будет так, как Вы…

Предостерегающий жест министра прервал его речь, и он добавил к удовольствию всего двора:

--Хорошо, хорошо, мы все обдумаем и посмотрим. Вас это устраивает, мой неутомимый маленький воин?

Лицо Жанны просияло, когда она услышала его первые слова, но от последних слов глаза ее погасли и затуманились слезами. Спустя минуту она говорила в страстном порыве:

-О, не пренебрегай мною, умоляю тебя! Не пренебрегай, времени так мало!

-Мало времени?

-Всего один год. Я проживу только год, не более.

-Полно, дитя мое, в твоем юном здоровом теле еще добрых пятьдесят лет жизни!

-О, нет, ты ошибаешься. Да, да, ты ошибаешься. Через год наступит конец. Времени так мало, так мало! Мгновения быстротечны, а впереди еще столько дел! Не пренебрегай мною и не медли. Прекрасная Франция на грани жизни и смерти!

Даже эти придворные манекены были тронуты ее пламенными речами. Дофин, глубоко взволнованный, погрузился в раздумье. Вдруг глаза его радостно вспыхнули, он встал, обнажил меч и высоко поднял его, потом медленно опустил меч на плечи Жанны и произнес:

-О, Жанна! Ты так скромна, так преданна, великодушна и благородна! Ударом меча жалую тебе дворянский титул и тем самым присоединяю тебя к избранным Франции, - там твое место. И в знак уважения к тебе мы отныне возводим в дворянское звание всю твою семью, твоих родных и их потомков, рожденных в браке не только по мужской, но и по женской линии. Но это не все, не все. Чтобы отличить твой род и возвысить его над всеми другими, мы прибавляем привилегию, которая еще никому не была пожалована в истории наших владений: все лица женского пола из Вашей фамилии будут пользоваться правом передавать свое дворянство и мужьям своим, если те скажутся более низкого происхождения.

После милостивых слов дофина придворные подобострастно заулыбались, выражая свое крайнее изумление и нескрываемую зависть. Карл умолк и окинул взором присутствующих с явным наслаждением.

-Встаньте, Жанна Дарк! Отныне и впредь Вы будете именоваться де Лис – в знак благодарного признания могучего богатырского удара, который Вы нанесли, защищая лилии Франции. И эти лилии, и королевская корона, и Ваш собственный победоносный меч дополнят друг друга, будут украшать Ваш герб и навеки останутся символом Вашего высокого дворянского звания.

К своему титулу Жанна была равнодушна и безразлична, как солнце к мерцанию свечки. И не высоким дворянским званием навеки запомнится всему человечеству эта девушка! О, совсем не тем, о чем говорил Карл в тот день… Ее корона, как терновый венец Спасителя – иного свойства, она будет светить сквозь столетия и возбуждать все то лучшее, что еще осталось в человеке. Единственное, что Жанна попросила «для себя» после долгих и настойчивых просьб Карла – это, чтобы ее деревушку Домреми освободили от налогов.


                8


Дни пролетали впустую – ничего не решалось, ничего не предпринималось. Армия была боеспособна, но сидела на голодном пайке. Казна пустела, солдаты не получали жалованья, их невозможно было прокормить. Изнуренные голодом и лишениями, они стали разбегаться к величайшей радости легкомысленного двора. Жалко было смотреть на беспомощную Жанну. Она мучительно страдала, видя, как таяло ее доблестное войско, от которого остался лишь один скелет. Наконец, она не выдержала и отправилась в замок Лош, где развлекался дофин.

Перед тем, как войти в личные покои Карла, где дофин находился вместе с сиром Кристофом Аркуром, епископом Шартра, своим исповедником, и сиром де Триве, ранее канцлером Франции, Жанна постучала в дверь. А войдя, пала на колени, обняла ноги дофина и горячо начала говорить:

-Благородный дофин, не собирайте более так часто столь долгих советов, но как можно скорее поезжайте в Реймс, чтобы получить достойную корону!

-Это Ваш совет?! Кто именно сказал Вам это?!  -спросил Аркур.

-Да, -отвечала Жанна,- мои голоса побуждают к этому больше всего.

-Разве Вы не будете говорить здесь, в присутствии короля –продолжал епископ,- какова природа этих голосов, которые Вам являются, которые таким образом говорят с Вами?

-Я думаю, что я понимаю, -Жанна от смущения немного покраснела,- что именно Вы хотите это знать. И я скажу Вам охотно.

Тогда дофин сказал:

-Жанна, Вы ответите в присутствии людей, которые слушают нас, о том, что спросили Вас?

-Да, благородный дофин. –Ответила она. И затем рассказала:

-Когда мне не верят с готовностью в то, что я желаю передать от Господа, я удаляюсь и в одиночестве молюсь Богу. Я жалуюсь Ему, что те, к которым я обращаюсь, не верят мне с большой готовностью. И когда моя молитва заканчивается, я слышу Голос, который говорит мне: «Дочь Бога! Ступай, иди, Я приду тебе на помощь, иди!» И когда я слышу Этот Голос, я чувствую большую радость.

Повторяя эти слова своего Голоса, она была –странно сказать!- в такой радости, в таком изумительном воодушевлении и свете, поднимая глаза к Небу!

В присутствии дофина Карла Жанне пришлось твердо настаивать на своем. Принцы королевской крови и капитаны держали совет (который по счету!). Как же наилучшим образом использовать победу при Орлеане? Принцы королевской крови и капитаны хотели, чтобы дофин направился в Нормандию, а не в Реймс. Но Жанна всегда считала, что нужно идти в Реймс, дабы миропомазать короля, и приводила доводы, говоря, что, как только король будет коронован и миропомазан, мощь неприятеля станет постоянно убывать и в конце концов враг не сможет вредить ни ему, ни королевству. Как стратегически верны, мудры были слова Жанны! Освобождение Нормандии не привело бы к такому результату, как коронование Карла в Реймсе. Ведь официально коронованного короля у Франции на тот момент не было. Были лишь два претендента на трон: дофин Карл и английский король – малолетний Генрих VI. В глазах народа ни один из претендентов не был законным королем, пока не совершилось его миропомазание в Реймсе. И тут необходимо было во что бы то ни стало опередить англичан. Коронация Карла в Реймсе – это признание легитимности его власти во Франции. Жанна это отчетливо понимала (в отличие от легкомысленного и довольствующегося сиюминутной выгодой двора). Потом англичане осознают свой промах (допущение коронации Карла) и наспех коронуют Генриха VI в Париже, но будет уже поздно. Чаши весов истории склонились не в их сторону.

А пока в Лоше все повторилось – именно решимость Жанны заставила дофина действовать. С Жанной все согласились – нужно идти на Реймс. Но прежде, чем идти на Реймс, нужно было разгромить укрепления англичан на Луаре – по пути следования в Реймс.

Официально командование Луарской кампанией дофин поручил герцогу Алансонскому. Но прежде нужно было убедить самого герцога и его супругу участвовать в этой кампании. И Жанна отправляется к герцогу Алансонскому в Сен-Флоран-ле-Сомюр. К этому времени у герцога развязаны руки: выкуп за него выплачен, но, возможно, его супруга страшится дальнейших событий. Она только что заплатила столь крупную сумму, и не ей ли умолять своего супруга более не сражаться. Но Жанна успокоила ее:
-Госпожа, не бойтесь! Я верну его Вам в добром здравии и в том же состоянии – или даже в лучшем, чем теперь!

Получив это ободряющее заверение, герцог и герцогиня Алансонские расстались.

Жанна направляется в Орлеан для перегруппировки армии, т.к. остатки английской армии, изгнанной из Орлеана, под предводительством Саффолка отошли к Жаржо. Кроме того, герцог Бедфорд поспешил собрать другой крупный военный отряд, который под командованием прославленного Джона Фальстолфа должен был прийти на выручку. В армии Девы вновь царит воодушевление. Все готовы встать под ее стяг. Особенно радостны и воодушевлены молодые рыцари и дворяне. Один из них – Ги де Лаваль в восторге от Жанны. Он неотступно следует за ней. Жанна послала его бабушке Анне де Лаваль, вышедшей замуж за Дюгеклена,  маленькое золотое колечко. Конечно, она понимала, что это слишком скромный подарок (но иным она и не обладала!), однако она считала его знаком уважения и почтения к прославленной даме и доблестному воину, ее супругу. Ги в своем письме бабушке описывает Жанну с восхищением и даже горячностью: «Я видел, как она в доспехах и при полном боевом снаряжении с маленькой секирой в руке садилась у выхода из дома на своего огромного черного боевого коня, который пребывал в большом нетерпении и не позволял оседлать себя. Тогда она молвила: «Отведите его к кресту», который находился перед церковью на дороге. Затем она вскочила в седло, а он не шелохнулся, как если бы был связан. И тогда она обернулась к церковным вратам, находившимся совсем близко от нее: «А вы, священники и священнослужители, устройте процессию, помолитесь Богу». И тогда она отправилась в путь, приговаривая: «Спешите вперед! Вперед!» Миловидный паж нес ее развернутое знамя, а она держала в руке секиру. Ее брат (Пьер или Жан?), прибывший неделю тому назад, уехал вместе с ней, он был в доспехах и вооружен…»
Так описывал Ги де Лаваль свою встречу с Жанной. А мы скажем лишь словами Жанны: вперед!


                9


11июня Жанна во главе восьмитысячного отряда вышла из Орлеана и направилась к крепости Жаржо, где находилась часть английской армии. Между капитанами разгорелся спор: следует ли идти на штурм города? Считалось, что отряды англичан там многочисленны. И вновь только вмешательство Жанны заставляет их действовать. Видя, что они не могут прийти к соглашению, Жанна сказала:

-Не опасайтесь, силы неприятеля не так многочисленны, и без колебаний идите на штурм англичан, вас направляет Бог.

Помолчав, Жанна добавила:

-Не будь я уверена, что Господь Бог направляет это дело, я бы предпочла скорее пасти овец, чем подвергать вас таким опасностям.

Итак, войска направились в Жаржо с намерением остановиться в предместье и провести там ночь. Узнав об этом, англичане вышли им навстречу. Завязалась схватка. И англичане стали оттеснять французские отряды. Видя это, Жанна подхватила свое знамя и пошла в наступление, увещевая и приободряя солдат. И солдаты сражались так храбро, что эту ночь они провели в предместье Жаржо. При этом, безусловно, Бог руководил этим делом, поскольку той ночью, в сущности, не было выставлено охранения. И, если бы англичане вышли из города, французы оказались бы в большой опасности.

И вновь на следующий день Жанна лишила капитанов возможности затянуть совет, на котором всяк высказывал свое мнение, а к соглашению никак не могли прийти. Тогда Жанна прямо обратилась к герцогу Алансонскому:

-Вперед, милый герцог, на штурм!

И т.к. тому казалось преждевременным так быстро начинать наступление, Жанна сказала:

-Не сомневайтесь, час наступит тогда, когда это угодно Богу.

И еще с улыбкой добавила:

-Следует действовать тогда, когда того хочет Бог. Действуйте, и Бог будет действовать!

И в глазах Жанны сверкнул тот неповторимый, божественный огонь.

Совет, в конце концов, под влиянием Жанны принял решение о штурме. Когда все разошлись, герцог Алансонский в задумчивости все еще стоял, казалось, какая-то неимоверно тяжелая сила, глыба не дает ему сдвинуться с места. Жанна подошла к нему и, взяв его руки, глядя в глаза, начала говорить:

-О, милый герцог, неужели ты боишься? Разве ты не знаешь, что я обещала твоей жене привезти тебя обратно целым и невредимым?

Герцог как будто стряхнул с себя сон:

-Да, Жанна, на штурм!

И они вместе вышли из шатра.


Начался штурм. Артиллерия, расставленная Жанной еще с утра, действовала безотказно. Она  расставила свои пушки так удачно, что даже герцог Алансонский, ее заместитель, восхищенно говорил об этом в своих показаниях на процессе реабилитации четверть века спустя. Кто научил эту девушку-пастушку творить такие чудеса? Ведь она была неграмотна и не имела возможности усвоить теорию и практику военного искусства. Все это осталось загадкой, непостижимой и таинственной. История не дает ни одного великого полководца, каким бы одаренным он ни был, достигнувшего успеха без точных знаний, глубокого изучения и некоторого опыта. Эта тайна никогда не будет раскрыта.

Во время разгара сражения Жанна вдруг попросила герцога Алансонского перейти на другое место:

-Иначе та махина в городе -И она указала рукой.- убьет Вас.

Герцог отошел в сторону. А чуть позже на том самом месте был убит каменным ядром некто по имени монсеньор де Люд. Герцог Алансонский был чрезвычайно удивлен и напуган.

Несколько позже, когда французы уже взяли ров, граф Саффолк в надежде на подкрепление попытался добиться перемирия, но не был услышан. Жанна категорически это отвергала: «перемирие с англичанами будет тогда, когда они оставят город».

Штурм подходил к концу, когда Жанна взобралась со знаменем в руке на  лестницу и в этот момент ее ударило в голову камнем, который разбился об ее каску, ее «шапелин». Она упала наземь, но быстро поднялась и закричала солдатам: «Друзья, друзья, ну же! Вперед! Господь наш вынес приговор англичанам, и теперь они наши, не сомневайтесь!»

Жаржо был взят. Это случилось 12 июня. Саффолк был взят в плен, причем сдаться он пожелал непременно Деве, Жанна приняла его меч и весьма любезно с ним обошлась. После взятия Жаржо войска без промедления направились к Мену и Божанси.

Поскольку англичане укрылись в замке, сам город Божанси очень скоро попал под контроль французов. В это время герцог Алансонский получил неожиданное подкрепление в лице коннетабля Артура де Ришмона, оказавшегося в то время в немилости; еще недавно дофин Карл находился под его сильным влиянием, но его оттеснил Ла Тремуйль, на которого Карл перенес свою благосклонность. Бывшие союзники –Ришмон и Ла Тремуйль- превратились во врагов, Ришмон отпал от государственного управления, что несомненно ослабляло партию арманьяков и вносило в нее раскол. Вернуть Ришмона, а вместе с ним определенную долю дворянства, а, следовательно, подвластные им территории и доходы, было также первоочередной задачей. Пострадает ли военная кампания от последствий этой борьбы за влияние? Герцог Алансонский отказался сотрудничать с Ришмоном.
-Если коннетабль появится здесь, то я уйду.
На  что Жанна заметила, что «нужно помогать себе» и горячо высказывалась за принятие коннетабля Ришмона.
Так же стали думать и другие капитаны после того, как узнали о приближении английской армии, а с нею и сеньора Талбота; это был испытанный и закаленный в боях воин, и само его имя способствовало смягчению разногласий. Герцог Алансонский вел переговоры о капитуляции гарнизона замка Божанси и обещал предоставить охранное свидетельство. Когда английский гарнизон отступил, пришел кто-то из отряда Ла Гира и сказал по поручению королевского капитана, что приближаются англичане, что вскоре мы окажемся с ними лицом к лицу:
-Они вооружены и их около тысячи.
Так говорил запыхавшийся гонец. Герцог Алансонский велел ему располагаться на отдых, а сам пошел доложить эту новость Жанне.

В самом деле, английская армия под командованием Фастольфа, не зная о капитуляции Божанси, подошла к этому городу во второй половине дня. 17 июня обе армии стояли друг против друга. Англичане построились в боевой порядок, при этом их лучники образовали как обычно первые линии, выставив острой стороной свои колья. Эти колья, забитые в землю, сдерживали любую кавалерийскую атаку. К французам направили двух герольдов, сказавших, что только от них зависит решение – спуститься с пригорка и вступить в сражение. Ответ им был дан людьми Девы: «Сегодня располагайтесь на ночлег, так как уже довольно поздно, а завтра по воле Господа и Богоматери мы сойдемся поближе». Вызов брошен. И в ожидании сражения пройдет ночь с 17 на 18 июня. Все остались на своих позициях: англичане около Мена, французы в Божанси, правда, их несколько беспокоило дальнейшее развитие событий – они знали, что к англичанам в замке подходит подкрепление. Герцог Алансонский поделился с Жанной своими сомнениями и спросил у нее совета. Она громко ответила ему:
-Пусть у всех будут хорошие шпоры!

Услышав такой ответ, присутствующие спросили Жанну:

-Что Вы говорите? Неужели мы обратимся в бегство?

Тогда Жанна со смехом сказала:

-Нет – англичане, кои не будут защищаться и потерпят поражение. И вам нужны будут хорошие шпоры, чтобы преследовать их.

И еще Жанна добавила:

-Милостивый дофин одержит сегодня самую большую победу, какую он когда-либо одерживал. И мои голоса сказали мне, что все они будут наши.

И так оно и случилось, ибо англичане бежали и оставили более 4000 убитых и пленных.

Этот день 18 июня стал днем самой большой победы, одержанной Жанной. И на этот раз не во время штурма, как при снятии осады с Орлеана, но в открытом поле. Именно сражение при Пате является истинным повторением Азенкура, его реваншем. Англичане, ночью снявшись с лагеря и отошедши к Мену, попытались овладеть мостом, но это им не удалось, и после совещания было решено оставить долину Луары. Англичане двинулись к Жанвилю. Французская армия пошла следом, но потеряла противника из вида. Военачальники стали волноваться, однако Жанна успокоила их, сказав, что «врагу не спрятаться даже в облаках». Авангард англичан, предупрежденный о приближении французов, расположился вместе с повозками с продовольствием и артиллерией вдоль изгородей, находившихся около Пате. Затем Талбот занял место там, где, как он считал, должны были пройти французы, полагая, что он сможет охранять этот проход до подхода других отрядов. Но все обернулось по-другому. Непреклонно и неотвратимо шли французы на врага, которого они еще не могли видеть и не знали, где точно он находится, когда вдруг случайно дозорные, ехавшие впереди, увидели, как из леса выбежал олень и припустил в сторону Пате, он вклинился в английский отряд, раздались громкие крики. Так благодаря оленю, ниспосланному Провидением, французы поняли, где стоит противник. Дозорные помчались предупредить свои отряды, сообщив им, что наступило время потрудиться. Схватка началась до того, как в полнейшем беспорядке отряды англичан смогли соединиться. Отряды авангарда, видя, что к ним сломя голову мчится капитан Фальстолф, подумали, что все пропало и отряды бегут. Поэтому капитан, несший белое знамя авангарда, решив, что так оно и есть, вместе со своими людьми обратился в бегство, и они отступили от изгороди. В это время Фальстолфа и его солдат также охватила паника. Действительно, в другом отряде был только что взят в плен Талбот. Все это вызвало смятение и беспорядочное бегство. И уже французы, участвовавшие в схватке, могли вволю убивать или брать в плен, как им заблагорассудится; все это напоминало уже резню, а не сражение, обезумевшие от страха англичане убегали и были настигаемы озверевшими от вида крови, куража резни французами. В конце концов, англичане потерпели полное поражение при малых потерях со стороны французов. Было убито только трое французов, потери же английской стороны были более 2000 человек убитыми.

Сражение при Пате было выиграно. Жанна соскочила с коня и, остановившись, в глубокой задумчивости смотрела на страшной поле битвы.
-Слава Богу! –проговорила она.- Его могучая десница повергла врага.
А потом, немного помолчав, подняла голову и, устремив взгляд вдаль, будто размышляя вслух, добавила:
-И через тысячу лет английская власть во Франции не сможет оправиться от этого удара!
И вдруг Жанна на поле битвы, там, где недавнее сражение разметало и свалило в груды убитых и раненых, замечает раненого английского солдата, что смотрел на Жанну, как на явившееся ему божественное знамение, и, глядя на нее, молился. Жанна подошла к нему. Это оказался бедный английский солдат, которого смертельно ранили французские лучники. Солдат оказался слишком бедным, чтобы дать за себя выкуп, потому никто из победителей на него не прельстился и он остался лежать среди груды мертвых тел. На его голове был помятый шлем. И это были единственные его доспехи, более ничего он себе позволить не мог. Его грудь, плечи, руки и ноги не были защищены железными латами, в его груди торчала стрела, а из рассеченной раны в боку текла кровь. Жанна склонилась над умирающим и ее сердце сжалось от боли. И вот уже голова умирающего врага лежит на ее коленях,  Жанна ласково гладит запекшиеся в крови волосы. Приближенным, подошедшим в этот момент к ней, кратко приказывает послать за священником. А  сама, как родная сестра, облегчает его предсмертные муки словами любви и утешения. Пусть этот бедный англичанин не знал французского языка, но язык любви и сострадания понятен каждому. Его голова в последнем движении поднялась и через секунду бессильно упала. Только голубые глаза продолжали неподвижно смотреть на небо. Жанна горько заплакала.

Известие о таком поражении шокировало английское руководство. Говорят, что во время совета, посвященного событиям при Пате, некоторые даже плакали. Сам Бедфорд же объяснял, что все это «вызвано большей частью фанатичной верой и пустым страхом, что французы имели в ученицу и слугу врага рода человеческого, называемою Девой, которая использует много ложных очарований и колдовство, результатом которого является не только уменьшение числа наших солдат, но и их храбрость, удивительно упавшая, и увеличение смелости наших врагов».

Удивительный день вызвал переполох даже в Париже. Как только стало известно о победе при Пате, парижане подумали, что теперь арманьяки нападут на них, усилили караулы и начали укреплять крепостные стены.

Но не в Париж намеревается Жанна направить армию, собранную в Жьене. 19 июня армия вернулась в Орлеан и Жанна принялась немедленно уговаривать Карла идти на Реймс. Накануне Жанна с подобными словами обращалась к герцогу Алансонскому: «Прикажите трубить и садитесь на лошадь. Пора ехать к нашему милостивому дофину Карлу, дабы он отправился в путь на свое миропомазание в Реймс». Многие военачальники и в настоящий момент не соглашались с этим, предлагая действовать в Нормандии. Другие, соглашаясь с Жанной, видели, что, в самом деле, заняв Шалон, Труа и Реймс, французы отрезали бы Бургундию от областей, оккупированных англичанами, и тем самым могли бы принудить бургундского герцога Филиппа Доброго расторгнуть союз с Англией. Опять был собран королевский совет. Опять были те же самые нудные совещания, пререкания, словом – пустая демагогия вместо решительных действий. О многотерпимая Жанна! Сколько сил требовалось ей, чтобы вынести (в который раз!) это переливание из пустого в порожнее! Но все же, в конце концов, было решено идти в Реймс, на коронацию. Кроме этого, Карл после сражения, отныне уверовавший в правоту Жанны, решил направиться в Реймс. Он начал рассылать приглашения на коронацию своим добрым городам королевства, а также вассалам, тем, кого называли пэрами –светским и церковным,- которые должны  были присутствовать на церемонии коронации и участвовать в ней. Среди них был и герцог Бургундский. Жанна сама послала ему письмо. Другое письмо Жанна продиктовала жителям Турнэ, которые приглашались в Реймс. «Клянусь моим древком, я в целости и сохранности доведу милого дофина Карла и его приближенных до Реймса, и он будет там миропомазан». Вот полный текст письма жителям Турнэ:

Жителям Турнэ, 25 июня 1429 года
Иисус, Мария!
 
Благородные и верные французы города Турнэ, Дева посылает вам следующие вести: в течении восьми дней она, отбивая укрепления у англичан и другими путями, изгнала их из долины Луары, многие были убиты или захвачены в плен, и она разбила их на поле боя. И знайте, что граф Саффолк, его брат Ла Поль, лорд Талбот, лорд Скэйлз и лорд Джон Фальстолф и многие рыцари и капитаны были захвачены, а [второй] брат графа Саффолка и Гласдейл убиты. Держитесь стойко, верные французы, молю вас.
И я молю вас и требую, чтобы вы были готовы придти на провозглашение благородного короля Карла в Реймс, где мы скоро будем. И приходите к нам, когда узнаете, что мы приближаемся. Молюсь за вас перед Богом, пусть Бог поможет вам и поддержит вас для храброй битвы за Французское королевство.
 
Писано в Гиене, июня двадцать пятого дня.
Верным французам города Турнэ.


 Однако целых одиннадцать дней прошло с победы при Пате до выезда дофина и армии из Жьена. Жанна была чрезвычайно раздосадована этой новой проволочкой, испытывающей ее терпение. Раздосадованная она уехала и два дня до отъезда дофина провела в полях.
Наконец, Карл покинул Жьен. И 29 июня королевская армия отправилась в путь на Реймс.


                10


На бургундский гарнизон наткнулись при первом же переходе, в Оксере. Город отказался открыть ворота. В течение трех дней шли переговоры между королем и горожанами, которые, в конце концов, поставили армии продовольствие, но будучи людьми осторожными, добавили, что окажут королю такое же повиновение, как города Труа, Шалон и Реймс. И капитаны решили не терять времени и идти дальше. Армия прошла мимо Оксера. Прочие города сдавались без боя, в их числе Сен-Флорентен и Сен-Фаль. Задержка произошла только у стен Труа. Город отказался открыть ворота, т.к. именитые горожане боялись мести со стороны дофина. Говорить о Труа означало напомнить о городе, где король Англии Генрих V был провозглашен регентом Франции. После женитьбы на Екатерине Французской он становился шурином несчастного Карла VI и Изабо Баварской, а их потомкам была обещана корона Королевства Франции. Нигде более нельзя было найти подобного нагромождения событий, направленных на то, чтобы отстранить «буржского короля». Доехав до Сен-Фаля – чуть больше пяти лье (22 км) от Труа, - Жанна предусмотрительно направила 4 июля письмо жителям города, и Карл между тем поступил так же. Так же, как и Жанна, он им обещает полную амнистию. Вот письмо Жанны жителям Труа от 4 июля 1429 года:

Жителям Труа, 4 июля 1429 года
Иисус, Мария!
 
Дорогие и добрые друзья, если вы и на самом деле друзья нам, дворяне, горожане и жители города Труа, Жанна Дева шлет вам свое послание и извещает вас именем Небесного Владыки, ее суверена, которому она служит каждый день, что вы должны выразить полное повиновение и признать благородного короля Франции, который довольно скоро будет в Реймсе и Париже, кто бы ни стоял на его пути, и он будет в добрых городах своего королевства с помощью Короля Иисуса.
Законопослушные французы! Выходите встречать короля Карла, и да не будет на вас вины, и не опасайтесь ни за свою жизнь, ни за свое добро, если вы так поступите; если же вы так не сделаете, я обещаю вам и заверяю вашей жизнью, что мы войдем с помощью Божьей во все города, которые должны по праву принадлежать святому королевству, и установим там добрый прочный мир, кто бы ни выступал против нас. Поручаю вас Богу, и да хранит Он вас, ежели Ему будет угодно. Ответьте кратко.
 
Перед городом Труа, написано в Сен-Фале,
во вторник, июля четвертого дня.


 Получив это решительное письмо, обеспокоенные горожане Труа задумались, как и жители Оксера, вопросом: как поведут себя жители Реймса и других городов? Одного за другим посылают они гонцов. Уполномочили также вести переговоры некоего францисканца брата Ришара, монаха, известного своими проповедями о конце света и явлении Антихриста, недавно изгнанного из Парижа. Когда брат Ришар пришел к Жанне, он стал, приближаясь, все кругом осенять крестным знамением и окроплять святой водой. Жанна сказала ему со смехом: «Подходите смелее, я не улечу!» Она начала уже привыкать к подобным заклинаниям злых духов. Вскоре этот монах стал ее ярым сторонником и проповедовал о святости Девы. В то же время при Жанне и дофине была некая Катрин Ла-Рошель, которая встретилась с Жанной у Жаржо, и время от времени сопровождала ее. Эта Катрин слыла пророчицей и рассказывала, что белая дама приходит к ней, одетая в золотые одежды, и наказывает ей проходить хорошие города с герольдами и трубами, которые король даст ей, и объявлять, что любой, кто имеет золото, серебро или какое-нибудь скрытое сокровище, должен принести это немедленно; и те, кто не сделает так и кто скроет что-нибудь, то она будет знать и будет способна обнаружить сокровище. Так говорила она и Жанне. И еще она говорила Жанне, что этими сокровищами она заплатит ее солдатам. При этом Катрин размахивала руками и в экстазе заводила глаза к небу. Жанна даже пару ночей провела наедине с Катрин, чтобы воочию увидеть эту белую даму. Но как говорится, чего нет – того нет. Позже, на процессе, Жанна говорила, что «чтобы иметь немного уверенности относительно ее миссии, я говорила об этом или святой Катерине или святой Маргарите, которые сказали мне, что миссия означенной Катрин была простым безумием и ничем иным; я сказала Катрин, что она должна возвратиться к своему мужу, заботиться о ее доме и воспитывать своих детей; я написала королю относительно того, что он должен делать с ней; и впоследствии я пошла к нему и сказала, что эта миссия Катрин была только безумием и ничем больше; однако брат Ришар желал оставить ее, чтобы работать, поэтому они оба вызвали мое недовольство – брат Ришар и она». Так оно и было.

А тем временем положение армии было критическим. Не хватало продовольствия, в городе стоял сильный бургундский гарнизон. И как всегда мнения капитанов о том, что следует предпринять, разделились: оставлять в тылу столь сильную крепость было неразумно, правильная же осада могла растянуться на месяцы. Жанне снова пришлось вмешаться. Она вошла в королевский совет со словами:
-Благородный дофин, прикажите, чтобы Ваши люди пришли и осадили город Труа. И не затягивайте совет, потому что, во имя Бога, не пройдет и трех дней, как я введу Вас в город Труа любовью или силой, или храбростью, и лживая Бургундия будет этим поражена.
Сказав это, Жанна принялась расставлять войска и артиллерию вдоль крепостных рвов. И она так хорошо потрудилась этой ночью, что на следующий день утром епископ и горожане, дрожащие и трепещущие, выказали повиновение королю. Впоследствии стало известно, что в то время, когда Жанна сказала королевскому совету не обходить город, жители внезапно упали духом и заняли себя только поиском убежища в церквях. Итак, Труа капитулировал. Конечно, горожане тщательно обсуждали с дофином условия капитуляции, впрочем, как и в других городах торговая и знатная верхушка превращала сдачу города в выгодную торговую сделку, добиваясь от Карла новых привилегий. Но как бы то ни было, Труа капитулировал и дофин Карл с Жанной в воскресенье 10 июля торжественно въехали в город.

Но в Труа армия пребывала неделю, уже 12 июля вновь тронулись в путь. Путь лежал через Арси-сюр-Обе, Леттре, Шалон-сюр-Марн, Сэт-Со в Реймс. Армия двигалась размеренно по пыльным, выжженным июльским солнцем дорогам, встречаемая на своем пути торжественными процессиями из маленьких городков и деревень и, безусловно, неподдельной радостью простых людей, которые мигом высыпали вдоль дорог, как только заслышивали звуки труб.  Также по этим дорогам шло множество паломников, крестьян, горожан, ремесленников, которые спешили в Реймс на коронацию короля. Такое зрелище пропустить было нельзя! Раз в жизни выпадает случай простому человеку увидеть коронацию короля и весь цвет нации королевства! А потом можно было всю жизнь всем соседям, родственникам, внукам рассказывать, как «я был на коронации короля; а то было не то, что теперь!» И эта разношерстная толпа из всех уголков королевства маленькими ручейками стекалась к Реймсу, превращаясь в полноводную, кипучую реку. Путники обгоняли на пути армию и отставали от нее, оседая в постоялых дворах. И такой людской круговорот валами приближался к Реймсу.

На переходе до Шалона на обочине дороги, в толпе путников, приветствующих королевскую процессию, стояли, выделяясь из общей массы коленопреклоненных зрителей, пятеро человек. Они стояли в первом ряду, остолбенев от удивления, и пристально смотрели на всадников. Они были в грубой крестьянской одежде. Двое стражников с алебардами, пылая гневом, бросились к ним, чтобы проучить их за непочтение. Они уже были готовы схватить их, как вдруг Жанна вскрикнула:
-Стойте!
И, мгновенно выскочив из седла, бросилась к одному из крестьян с распростертыми объятиями, называя нежными словами и громко рыдая. Подойдя поближе, можно было ясно различить, как Жанна, рыдая, все повторяла: «Отец!» Да, то был ее отец, а стоявший рядом с ним – ее дядя Лаксар. Здесь же с ними был и один из родственников Жанны – Жан Моро. Жанна была так счастлива их всех видеть, что тут же на дороге подарила Жану Моро свою красную куртку, которую сама носила. Новость тотчас же облетела всех, вызвав бурю восторга, и в один миг эти презренные, жалкие плебеи в глазах толпы стали знаменитыми и известными. Тем, кого вчера не замечали, стали завидовать, каждый стремился поскорее взглянуть на них, чтобы потом всю жизнь хвастаться, что ему выпало счастье видеть отца Жанны Дарк и брата ее матери. Как легко она творила подобные чудеса! Она была, как солнце, лучи которого, изгоняя мрак, озаряли мир сиянием света.

-Подведите их ко мне, -сказал любезно Карл.

И она подвела их. И все они предстали перед будущим королем Карлом VII. Она – улыбающаяся, счастливая. Они – растерянные, испуганные, комкающие свои шапки в трясущихся руках. И тогда на глазах у изумленной свиты и всего народа Карл протянул им руку для поцелуя и сказал старому Дарку:

-Благодари Бога, что ты отец этого дитяти!

И велел бальи позаботиться о них. Бальи старался изо всех сил. Он велел хозяину гостиницы отвести им целый этаж и приказал доставлять им без ограничений все, что они пожелают, возложив расходы на городскую казну. Кроме того, каждому из них он подарил лошадь и сбрую (конечно, до этого все они шли в Реймс пешком). Жаку Дарку казалось, что он спит, видит прекрасный сон и никак не может проснуться. Он был счастлив. Так счастлив, как редко бывает счастлив простой труженик. –Абсолютно счастлив. Он ходил по гостинице и улыбка не сходила с его уст. Все были так любезны, так милы с ним! И самое главное – с ним была его дочь! Конечно, Жанна попросила Карла провести этот вечер с отцом и была в гостинице, где разместили ее родственников. Жак не мог наглядеться на свою дочь. Он как будто не видел ее целую жизнь. Он помнил и знал ее простой девушкой-крестьянкой, ходящей к колодцу за водой, его дочерью, послушно сидящей за рукоделием, а сейчас она в красивых одеждах, в блестящих доспехах в окружении столь знатных людей и даже самого короля! Голова шла кругом. А Жанна тем временем беззаботно болтала с односельчанами, что как и прежде называли ее Жаннеттой. И постепенно за этим простым и дружеским столом развеивались пороховые дымы сражений, таяли крепостные стены и рвы. И вновь было то, что было и будет всегда – улыбки любящих людей, их крепкие руки, смех, звон кружек с вином, запах и видения летних полей – бесконечного волнующегося желтого моря с кромкой темного леса на краю, в воздухе жар и полдневное пекло в ожидании неминуемой долгожданной июльской грозы – на краю леса, над иссиня черными деревьями – грозовые тучи, обещающие дождь. Дождь, смывающий жар, охлаждающий душу, уносящий боль разлук и печаль огорчений, омывающий раны и поцелуями воскрешающий землю – жизнь.
   Да, за этим столом были радость и веселье. И вдруг Жак Дарк снова узнал и увидел в этой девушке свою дочь – свою прежнюю Жаннетту, которую давным-давно качал на своих руках. И сердце его разлилось теплом. Он беззвучно плакал. Но слезы быстро уступили место тихой радости. Он опустил свою тяжелую, загрубевшую от повседневной работы руку на колени Жанны и Жанна всем телом прижалась, как в детстве, к отцу. Вдруг Жерарден из Эпиналя громко сказал:
-Мне кажется, Жаннетта, что ты ничего не боишься! Ни стрел, ни ударов меча, ни даже самой смерти! Скажи, Жанна, ты ничего не боишься?!
Жанна как будто застыла и превратилась в изваяние, ее взгляд был направлен куда-то вглубь (куда никому нет входа) и во вне, после сосредоточенного, глубокого молчания она ответила:
-Я не боюсь ничего, кроме предательства.

Эти слова прозвучали, как слова судьбы, но никто этих слов не расслышал. И не от того, что за столом было шумно. Нет, напротив – за столом была полнейшая тишина. Но ведь слушать и УСЛЫШАТЬ – это не одно и то же. И эти слова судьбы прошли мимо. Это потом, много позже, все будут говорить, что она это предчувствовала, а тогда все продолжали радостный ужин.
И Жанна, как любой 17летний ребенок, делилась всем со своими родными – всеми своими впечатлениями, событиями и встречами. Она даже показала свой прекрасный зеленый костюм, что подарили ей благодарные жители Орлеана. Она надевала его только однажды – в день, когда ей его подарили, и с тех пор возила его с собой, аккуратно сложив в ящичке. О, этот ящичек ее гардероба был так невелик! В отличие от огромных скрабов свиты короля. Все личные вещи Девы, о которой говорила вся Франция да и вся Европа, умещались в маленьком ящичке, что можно было поместить на крупе коня. И лишь здесь, в Шалон-сюр-Марн, покупая подарки для своих родных, она купила платье и для себя. Простое крестьянское платье. Дева, освободившая Францию. –Простое крестьянское платье. И это больше, чем могут сказать любые слова.

Вот так незаметно прошел этот счастливый вечер и наступили рабочие будни. Жители Домреми направились своей дорогой в Реймс, обещая привести туда и мать Жанны, а королевский глашатай Монжуа передал письма дофина епископу Шалон-сюр-Марн, где дофин, как и везде, обещал городу «отмену», т.е. амнистию. Епископ Жан де Монбельяр, подражая епископу Труа Жану Легизе, сразу же выехал навстречу дофину, чтобы передать ему ключи от города. Таким образом, по мере приближения к цели путешествия переговоры становились все короче, ожидание менее гнетущим, а продвижение армии более уверенным.

В субботу 16 июля в замке Сэт-Со Карл принимал делегацию горожан Реймса, которые сообщили о полном повиновении и покорности своему суверену. Впервые столь открыто выражал свою покорность город, расположенный в бургундских краях. Следует добавить, что в тот же день незначительное число тех, кого называли отрекшимися французами, покинуло город, среди них был бывший ректор Парижского университета, уроженец Реймса, по имени Пьер Кошон, один из основных участников переговоров, окончившихся подписанием позорного договора в Труа… И в тот же вечер Карл вступил в город Реймс, горожане встретили его криками: «Ноэль!.. Ноэль!»  (фр. – радостная весть)


                11


Миропомазание и коронация короля прошли на следующий день, в воскресенье, 17 июля 1429 года.
Утро было ярким и солнечным, птицы беззаботно порхали в небе. Жанна стояла у окна и смотрела на голубое с белыми облаками небо. Стрельчатые своды уводили взгляд ввысь.

-Сегодня радостный и очень значительный день. Сегодня будет миропомазан наш король. И да сбудется воля Божия!

Сама Жанна была вдохновенна и радостна, что, казалось, она вот-вот выпорхнет в окно и присоединится к стае беспечных птиц. Такая легкость бывает, когда совершено дело и можно спокойно наслаждаться плодами своих трудов.

-Однако надо еще кое-что совершить. –После задумчивости сказала Жанна.-Возьми перо, бумагу и пиши.

С этими словами она обратилась к своему пажу.

-Герцогу Бургундскому.  Иисус, Мария! Высокочтимый и внушающий страх принц, герцог Бургундский, Дева просит Вас от имени Царя Небесного, моего справедливого и высочайшего Господина…

Герцогу Бургундскому, 17 июля 1429 года
Иисус, Мария!
 
Высокочтимый и внушающий страх принц, герцог Бургундский, Дева просит вас от имени Царя Небесного, моего справедливого и высочайшего Господина, чтобы король Франции и вы заключили добрый прочный мир на долгие лета. Полностью простите друг друга от всего сердца, как то подобает истинным христианам; а ежели вам нравится воевать, идите на сарацин. Принц Бургундский, я молю, умоляю, прошу вас так смиренно, как только можно просить, не воевать более со святым Королевством Франции и отозвать немедленно и быстро своих людей, кои находятся в некоторых местах и крепостях названного святого королевства. Что же до славного короля Франции, он готов заключить мир с вами, сохраняя при этом достоинство, и все зависит от вас. Сообщаю вам от имени Царя Небесного, моего справедливого и высочайшего Господина, ради вашей пользы, вашей чести и вашей жизни, что вы не выиграете ни одного сражения против верных французов и что все те, кто пойдут войной на святое Королевство Францию, будут сражаться против царя и Иисуса, Царя Небесного и всего мира, моего справедливого и высочайшего Господина. Я прошу и молю вас не затевать сражения и не воевать против нас ни вам, ни вашим людям, ни вашим подданным, и будьте совершенно уверены, что, какое бы количество людей вы ни повели против нас, они не победят и придется очень сожалеть о сражении и пролитой крови тех, кто пойдет против нас. Вот уже три недели, как я написала вам и послала с герольдом доброе письмо, чтобы вы присутствовали на миропомазании короля, кое сегодня, в воскресенье семнадцатого дня нынешнего месяца июля, происходит в городе Реймсе, - я не получила на это письмо никакого ответа и с тех пор не имела никаких известий от названного глашатая. Поручаю вас Господу Богу, да хранит он вас, если ему будет угодно; и молю Бога, чтобы Он установил добрый мир.
 
Написано в вышеназванном городе Реймсе, названного семнадцатого дня июля.
Герцогу Бургундскому.



«… Я прошу и молю Вас не затевать сражения и не воевать против нас ни Вам, ни Вашим людям, ни Вашим подданным, и будьте совершенно уверены, что, какое бы количество людей Вы ни повели против нас, они не победят и придется очень сожалеть о сражении и пролитой крови тех, кто пойдет против нас.» 
-Как она смеет!

Филипп Добрый в ярости швырнул свиток.

-Она уважает Вас. И предлагает заключить мир.

Сладким, полным яда, голосом пропел Пьер Кошон.

-О, да! Она обращается ко мне, как ровня! Какая-то крестьянка-коровница пишет мне – герцогу Бургундскому! И предлагает мир!

Герцог стал расхаживать по тесной комнате, сложив за спиной руки.

-Но у этой коровницы целая армия и народ боготворит ее! Враги же, только услышав ее имя, бегут с поля боя.

-А сегодня миропомазание Карла! Она непобедима.

-Она ведьма.

-Вы правы, Ваше высокопреосвященство! И если с Девой иметь дело бессмысленно, то с Карлом, я уверен, мы договоримся. Он всегда любил наше золото. Мы его покупали раньше, будем покупать и впредь. Мои послы уже у него.

И довольный Филипп Бургундский остановился посреди комнаты.

О, да, герцог Бургундский был совершенно прав; его послы уже были у Карла. И Карл как всегда сомневался, принимать ли их. В настоящее время он репетировал свою коронацию и спрашивал у архиепископа Реймского, достойно ли будет для короля так держать голову или ему нужно склонить ее чуть на бок. Но Ла Треймуль, как  назойливая муха, все жужжал над ухом Карла о бургундских послах и не унимался.
-Ах, пусть подождут! Я сейчас занят. Мне нужно показаться перед своими подданными во всем блеске. Они ждут, Вы слышите, Ла Треймуль?!

И Карл указал рукой на раскрытые по случаю свежего утреннего ветра окна, откуда доносился все нарастающий шум толпы. Из окон врывались крики: «Да здравствует король!» «Да здравствует Дева!»
При последних словах Карл поморщился. Карл и раньше тяготился своей, как ему казалось, зависимостью от Жанны, теперь же ему было это вдвойне неприятно. К тому же Ла Треймуль добавил масла в огонь, пропев над самым ухом Карла:
-Так Вас вдвоем будут сегодня короновать?  Везде на всех углах только и слышно «да здравствует Дева!» Может, и король совсем не нужен? Она и без нас с Вами прекрасно справится! Слышите, как ликует чернь?!

О, да, Карл это прекрасно слышал. Ну, все, хватит, довольно! Довольно он слушался эту Деву! Теперь он король! И если раньше он не мог отказаться от помощи этой крестьянки, учитывая ее необычное влияние на армию и простой народ, то теперь он в ее помощи не нуждается. Неблагодарность?! –Почему же?! Он дал ей дворянство, почести – с нее хватит! Теперь все решать будет он сам! Теперь он – король Франции! И Жанна ему больше не нужна.

-Зовите послов!

Так еще в день коронации был составлен и осуществлен заговор против Жанны. Душой этого заговора были Ла Треймуль, ближайший советник короля, интриган, для которого война была источником обогащения, и реймский архиепископ Ренье де Шартр, а пособником этого заговора был жалкий король Франции Карл VII, который нетерпеливо в настоящий момент ждал своего миропомазания.

Порой под ярким солнцем творятся самые черные дела.

А день был прекрасен и день неумолимо двигался вперед.  Вот уже возвращались со святым сосудом, переданным им аббатом Сен-Реми Жаном Каналом, четверо «заложников святого сосуда», а именно маршал де Буссак, адмирал де Кюлан, сир де Гравиль и Жиль де Ре.  Обряд коронации вот-вот должен был начаться. На протяжении веков обряд миропомазания мало менялся и сохранился практически неизменным со времен Людовика Святого, прошедшего через это таинство ребенком  на двести лет раньше, в 1226 году. Карл накануне вечером пришел к собору, дабы молиться Богу и бодрствовать, а наутро вышеупомянутые четыре всадника («заложники святого сосуда») направились в аббатство Сен-Реми за драгоценным пузырьком с миром, который по преданию был принесен ангелами во время крещения Хлодвига. По обычаю каплю этого масла следовало смешать со святым елеем, затем совершалось таинство миропомазания. Таким образом, дофин становится Карлом VII, помазанником Божьим, освященным миром, ибо только обряд миропомазания превращает королей в законных наследников королевства.
Хотя подготовка к миропомазанию была поспешной, но это не убавило пышности торжественности церемонии. Все улицы Реймса были заполнены людьми, а в самый собор уже с утра не было возможности протиснуться и толпа, как океан, шумела вокруг собора, омывая его собой словно волнами. Возвращаясь со святым сосудом, четверо «заложников» повстречали длинную процессию каноников, епископов и прелатов, сопровождавших короля, который под пение псалмов вступал в собор. Обе створки больших врат были открыты. Стук лошадиных подков смешался с приветственными возгласами людей. Сам собор был дополнительно освещен свечами и факелами, его стены были украшены гобеленами. Церемония началась с того, что Карл дал требуемые клятвы. Затем под пение «Te Deum» благословлялись знаки королевской власти: корона, золотые шпоры, скипетр, а также – с начала XIV века- то, что называют «рукой правосудия», нечто вроде второго скипетра из резной слоновой кости. И, наконец, началось само миропомазание – основная часть ритуала – таинство, подобное  конфирмации или посвящению в орден. Король пал ниц на ступенях алтаря. В это время запели литанию святых. Затем архиепископ, находившийся рядом с королем, мажет ему святым миром голову, грудь, плечи и руки. Король, одетый до этого в штаны и рубаху, рассеченную на груди и спине, облачается в тунику и шелковую мантию. После помазания миром кистей рук он натягивает перчатки. Затем ему на палец надевают кольцо как символ союза и единения короля со своим народом. И, наконец, на голову королю возлагают лежавшую на алтаре корону, но до этого двенадцать пэров (шесть светских и шесть духовных лиц) держат ее над головой короля, пока его ведут от алтаря к возвышению, где находится трон. И вот он появляется во всем королевском величии. Все закричали: «Ноэль!» И трубы зазвучали так громко, что, казалось, своды собора рухнут. Во время всего этого таинства Жанна находилась ближе всех к королю и держала в руке свое знамя. На нее были направлены восхищенные взгляды и приветственные возгласы. Во время совершения таинства в глазах Жанны стояли слезы, сейчас же она их не сдерживала (то были слезы радости и счастья) и, рыдая, бросилась обнимать по обычаю колена короля:

-Милый король, отныне исполнено желание Бога, который хотел, чтобы я сняла осаду с Орлеана и привела Вас в этот город Реймс принять Ваше святое миропомазание, показав тем самым, что Вы истинный король и тот, кому должно принадлежать королевство.

По ее щекам текли слезы и она улыбалась. Самая главная, самая важная часть ее миссии была выполнена. Но впереди ее ждала не менее, а, может быть, более важная миссия, впереди ее ждали сражения иного рода, чем под Орлеаном и при Пате и самое главное сражение, которое ей предстояло выиграть – это сражение с самой собой. Да, впереди для Жанны наступает время неопределенности, поражений, предательств и жестоких нравственных страданий, начинается ее путь на Голгофу. Но сейчас Жанна вся в лучах света, радости и покоя. Витражи древнего собора буквально пылают в солнечном огниве. И даже птицы необычайно радостны и веселы. Об этой радости говорит и голубое небо, и зелень трав и садов. Как легко и радостно дышится в этот день! Прочь тревоги и сомнения! Да здравствует праздник! Пиршество было огромным. Народу бесплатно на площадях раздавали вино и хлеб, весь город и окрестности гуляли. А во дворце на пир собралась вся знать. На пиршество, устроенное в честь миропомазания, пригласили и Жанну, а также ее родителей (они тоже были на церемонии). Король был любезен. Звучали тосты во здравие и во славу, в том числе и честь самой Жанны, ведь всем было ясно, что она – один из главных героев за этим столом и, если бы не она, состоялось бы вообще это миропомазание? Однако Жанна во время всех этих тостов была задумчива и отвечала очень кратко. Нет, звон славящих труб и заздравных бокалов не усыпил чуткое сердце Жанны. Люди во Франции все еще изнемогали под гнетом захватчиков и какое-то тягостное предчувствие вдруг подкралось к Жанне за этим праздничным столом, где смеялись и пили, где говорили хвалебные речи, порой не глядя собеседнику в глаза, где клялись в дружбе и преданности, зная, что завтра предадут того, кого сегодня целуют. За тем столом, где тихо о чем-то шептались Ла Треймуль и архиепископ Ренье де Шартр, продолжая плести сети заговора и планировать, как захлопнется безжалостный капкан. Да, какое-то тяжелое предчувствие висело над этим праздничным столом.


                12


Прежде всего миропомазание короля символизирует объединение подданных вокруг своего суверена. Таким образом, более поучительно назвать имена отсутствовавших на церемонии. Во-первых, королева Мария Анжуйская. Она должна была вместе с королем получить миропомазание и корону. Впрочем, когда Карл VII находился в Жьене, он вызвал к себе королеву. Но как только армия тронулась в путь, он отослал ее обратно в Бурж. Возможно, король посчитал все это путешествие слишком ненадежным и не захотел подвергать королеву опасности. Однако отсутствие королевы само по себе знаменательно: в эту эпоху битв и сражений важны лишь воины, вскоре присутствие солдата полностью затмит присутствие женщины. И если Марии Анжуйской не было в Реймсе 17 июля, так это потому, что в окружении короля считают: именно король является самой важной и значительной фигурой. Не случайно с тех пор церемония коронации королевы приобретает второстепенный характер и будет проходить не в Реймсе, а в Париже. Последняя коронованная королева – Мария Медичи (1610 год). Кончились времена Алиеноры Аквитанской и Бланки Кастильской. С этого времени роль королевы во Франции постоянно уменьшается.
Еще одному важному лицу не пришлось присутствовать при миропомазании – коннетаблю Артуру де Ришмону. Именно ему должна была оказана честь нести меч миропомазания после благословления. Но вместо него держал меч острием вверх в течение всей церемонии сир д’Альбрэ. Хотя Ришмон после блестящей победы в сражении при Пате, участником которого он был, упорно добивался дозволения сопровождать короля в Реймс. Но король отказал своему коннетаблю, несмотря на настоятельную просьбу Жанны. Однако король заявил: «Я предпочел бы никогда не быть коронованным, чем чтобы при этом присутствовал сей сеньор». О, влияние всемогущего Ла Треймуля! Жанна была очень раздосадована.
Обращает на себя внимание отсутствие еще двух человек: не было епископа Бове, одного из шести церковных пэров, но это-то как раз прекрасно объяснимо, если вспомнить его жизненный путь – епископ всегда оставался преданным агентом англо-бургундцев. И, наконец, не было Филиппа Доброго, герцога Бургундского, одного из шести светских пэров.

Но был еще некто, кто, несмотря на тяжелое положение, в которое его ввергли происходящие события, сохранял хладнокровие и делал все возможное, чтобы предотвратить гибельные для него последствия побед Жанны. Им был герцог Бедфорд, регент Франции.
Одного из его лучших капитанов, Джона Талбота, Жанна и герцог Алансонский недавно взяли в плен при Пате. Другого – Джона Фальстолфа- обвиняли в том, что он бежал с поля боя во время этого бесславного сражения, в то время как на самом деле это поспешное отступление дало ему возможность спасти свой отряд. К тому же Бедфорд знал, что 350 вооруженных людей, всадников и лучников, высадились в Кале 1 июля. Это была армия, набранная Генри Бофором, кардиналом Винчестерским, дядей герцога Бедфорда (внебрачным ребенком его деда Жана Гэнда, герцога Ланкастерского), для борьбы с гуситами в Богемии. Набрать армию удалось с помощью специальной десятины, взимаемой с разрешения папы, оказавшего также и финансовую поддержку. По взаимному согласию дядя с племянником договорились, что армия отклонится от первоначальной цели. 15 июля войска двинулись из Кале в Париж, куда и прибыли 10 дней спустя. Таким образом, были получены свежие подкрепления для борьбы против того, кого отныне признали королем Франции Карлом VII.
Но, не довольствуясь тем, что он использует в своих целях военные силы, набранные, как думал простой народ, для блага христианского мира, Бедфорд ведет одновременно широкое дипломатическое наступление. Его брат Генрих V – искусный воин и прирожденный администратор. Он взял в жены Анну Бургундскую, сестру герцога Филиппа («самую приятную даму тогдашней Франции: красивую, молодую и добрую»), и воспользовался семейными связями, чтобы получить от не очень надежного союзника гарантии, необходимые для того, чтобы отвести угрозу, нависшую над английскими завоеваниями во Франции. Действуя очень ловко, он пригласил герцога Бургундского провести несколько дней в Париже. С 10 по 15 июля в Париже прошли пышные празднества, в том числе и общая процессия и месса в Соборе Парижской Богоматери, в результате чего народ пообещал быть послушным и верным регенту и герцогу Бургундскому. Герцог Бургундский вернулся в свои владения, получив драгоценностей на сумму 20 000 ливров и обещания, что в конце месяца он получит еще один дар. На эти деньги он обязался набрать армию. Герцог же Бедфорд поспешил потребовать субсидии от города Лондон, уверяя, что без союза с Бургундией с английским могуществом будет покончено одним махом. Он был прав.

21 июля армия покидает Реймс. Карл направляется в аббатство Сен-Маркул-де-Корбени, недалеко от Реймса, для совершения еще одного традиционного действа – «прикосновение к золотушным», считалось, что после миропомазания король получал целительную силу. Тем временем армия идет дальше, но не в сторону Парижа, а на север. Города продолжают открывать ворота без сопротивления или присылать своих представителей. Таким образом, королевские войска почти без боя овладели обширной областью между Реймсом и Парижем. Действительно, миропомазание «сделало короля» и отныне все города выражают радость и стремление признать его. Ему шлют послания из Лана, Шато-Тьери, Креми, Провэна, Куломмье. Из Крепи-ан-Валуа он отправляет герольдов в Компьень и просит жителей перейти к нему в повиновение, те отвечали, что сделают это с большой охотой. Даже Бове, где епископом ярый агент англо-бургундцев Пьер Кошон, поет «Te Deum» королю Франции. Самое время идти на Париж. В столице Франции в это время находился лишь двухтысячный гарнизон бургундцев и почти не было англичан. К концу июля-началу августа дорога на Париж была открыта. Казалось, еще одно небольшое усилие – и столица Франции будет освобождена.
Жанна рвалась в Париж. Она просила армию у короля. Король молчал, либо отвечал уклончиво, а чаще Жанну вообще не допускали к королю («его величество занят»). И объяснение этому молчанию было простое – 27 июля в Шато-Тьери королем было заключено перемирие с герцогом Бургундским на 15 дней, устно герцог якобы обещал сдать Париж без боя. Вместо доброго прочного мира с возвращением своих земель и освобождением Франции перемирие на 15 дней! Безумство. Как была поражена Жанна! Она не стала слушать о «занятости» короля и буквально ворвалась в залу.

-Благородный король! Вы заключили перемирие с бургундцами. Это правда?!

-Да, дорогая Жанна. Мы с герцогом Бургундским заключили перемирие. Хватит сражений, нужно сесть за стол переговоров. Перемирие – лучшее, что может быть.

-Перемирие?! Перемирие нужно нашим врагам! Чтобы собраться с силами и оправиться от нанесенного нами удара! Перемирие нужно им, а не нам! Нам нужно идти на Париж и освободить его!

-Никуда армия сейчас не пойдет. Я заключил перемирие. Я не могу нарушить слово. Возможно, после перемирия мы и отправимся в Париж.

-Но тогда может быть слишком поздно! Враги соберут свои силы и нам трудно будет его сломить. Сейчас самое время идти на Париж! Перемирие нужно не нам, а нашим врагам!

Глаза Жанны пылали героическим пламенем. Она была воодушевлена, чиста и пряма.

Король ответил холодно:

-Армия не пойдет на Париж. Я заключил перемирие. Я – король Франции. И я решаю, пойдет армия или не пойдет.

Жанна остолбенела от изумления. Она качала головой и отошла от короля, как бы не желая верить в то, что сейчас видела перед собой.

-Переговоры… но ведь это, сир… это предательство… 

Последние слова, убитая признанием короля, Жанна произнесла почти неслышно. Карл предпочел не услышать их и коротко по протоколу попрощался.

-Аудиенция закончена.

И слишком поспешно вышел из залы.

Жанна же медленно, покачиваясь, вышла из королевских покоев. Ее ожидающий Жан де Мец был поражен и встревожено спросил:

-Что случилось, Жанна?!

Она ничего не смогла сказать, лишь горько зарыдала у него на плече.

Король продолжал переезжать из одного города в другой. Везде были процессии, празднества. Двор веселился. Время шло. Жанна была с королем. Но с каждым днем она была все печальнее и печальнее. Хотя Жанна продолжала настаивать на походе в Париж, но в глазах ее было все меньше и меньше надежды. Одну из попыток убедить короля Жанна предприняла на лужайке, где Карл с придворными играл в шары.

-Мой дорогой король, позвольте мне с армией отправиться в Париж!

-Нет, Жанна, действует перемирие.

-Во время этого перемирия, пока мы празднуем и переезжаем из города в город, враги собирают войска. Дайте же мне армию, чтобы идти на Париж, либо отпустите меня домой, чтобы я могла служить своим родителям!

Король и Ла Треймуль этими словами Жанны были ошарашены. Они не ожидали этого по сути ультиматума. О том, чтобы дать армию Деве, и речи быть не могло. Но и отпускать ее ни в коем случае было нельзя. Жанну необходимо было держать в пределах видимости и досягаемости – как дикого зверя на поводке.
Потому после замешательства король отвечал:

-Вы, Жанна, нужны нам – своему королю. Если хотите, отправляйтесь в Париж, но армии я Вам не дам и давать сражений от моего имени я тоже не разрешаю. А еще лучше, дорогая Жанна, не думайте Вы про Париж, а лучше останьтесь с нами и поиграйте в шары, веселитесь! Видите, какая зеленая трава, яркое солнце, мои придворные составят Вам прекрасную компанию!

-Нет, сир, благодарю.

И опечаленная Жанна покинула праздный и веселящийся кружок короля. Она пошла в церковь и долго там молилась. О чем спрашивала, жаловалась, просила Жанна?! –То никому, кроме Бога, неизвестно. Да, теперь для Жанны наступали тяжелые времена. Отныне каждый шаг Жанны сопряжен со смертельной угрозой.
Только полумрак храма, его вековые стены, цветные витражи дарят покой. Здесь дышится легче и думается просторней. Здесь всё и вся. И здесь ты один. Одиночество с Богом. Одиночество с собой. Холодные плиты охлаждают горячее сердце, снимают усталость и обиды, придают уверенности, дарят надежду. Когда в сердце живет Любовь. В полумраке храма у алтаря вырисовывалась маленькая фигурка девушки в темном костюме. Она молилась. Горячие слова молитвы слетали с ее губ, а глаза, полные слез и любви, были обращены к Небу. Свет витражей сверху освещал ее юное лицо, пряди ее темных волос. Этот свет с кружащимися в воздухе пылинками образовывал как бы светящуюся дорожку от окон (неба) к ней. Она вся была в этой золотой пыли, в этом сиянии света и, казалось, сама сияет неуловимым, ярким и нежным светом. Она молилась.

Тем временем жители Реймса обратились к Жанне. Поскольку король Франции и армия удалились, они вновь оказались одни в краю бургундцев и, вполне естественно, были встревожены передвижением войск в этих местах. Жанна ответила им письмом, в котором чувствуется некоторое беспокойство:

Жителям Реймса, 5 августа 1429 года (фрагмент)
 
...Обещаю и ручаюсь, что не покину вас, пока жива. Это правда, что король заключил на пятнадцать дней перемирие с герцогом Бургундским. ...Сколько бы ни было перемирий, заключенных подобным образом, я этим очень недовольна и не знаю, буду ли соблюдать их. Но ежели я соблюдаю их, то только потому, что дорожу честью короля.
 
Писано в пятницу, 5 дня августа, неподалеку от Провэна, в поле по дороге в Париж.


Кроме этого, она призывала горожан «организовать хорошие дозоры и сохранять добрый город короля». А фраза «по дороге в Париж» является просто вызовом. Нет, Жанна, конечно, не сдалась, пусть без основной армии, но со своим отрядом Жанна все равно направилась в Париж.

Тем временем регент Бедфорд воспользовался непредвиденной отсрочкой, чтобы укрепить оборону Парижа. Он вышел 4 августа во главе мощной армии и стал подниматься по левому берегу Сены. Через 3 дня из Монтеро он бросает вызов королю Франции: «Вы, искушающий и злоупотребляющий доверием невежественного народа, Вы, прибегающий к помощи людей суеверных и проклятых, таких, как бесноватая, потерявшая стыд женщина, одетая в мужскую одежду и распутная». Регент предлагал королю расположиться в Бри и Иль-де-Франсе, чтобы они могли там лично помериться силами. Тем временем герцог Бедфорд сделал тонкий ход: назначил герцога Бургундского губернатором Парижа. Таким образом, отныне власть в столице – в руках принца королевской крови.
Казалось, что решающее сражение должно произойти при Монтелилуа. Мирно текущая Ноннетт, маленькая речка, перерезающая местность в районе деревушки, послужила точкой опоры для армии Бедфорда, к которой присоединились семьсот пикардийцев, присланных герцогом Бургундским. Французские войска, прибывшие из Крепи-ан-Валуа, куда срочно была вызвана и Жанна со своим отрядом, разбиты на батальи, в первой из которых –а ей командует сир д’Альбрэ-  находится Жанна, Орлеанский Бастард и Ла Гир. И вновь напряженное ожидание между французами и англичанами тянется целый день 15 августа под палящим солнцем, в пыли, где нельзя было разобрать, где англичане, а где французы. Мелкие стычки происходят между отрядами, но и одна, и другая сторона ждет начала схватки, которая может быть решающей. Англичане по своему обыкновению укрепились за рядами острых кольев и повозками, как бы образующими крепостные валы. Карл VII скачет на лошади рядом с герцогом Бурбоном и Ла Треймулем; Бедфорд, чье письмо было написано в вызывающем тоне, не показывается. В рядах солдат смятение и недоумение. Все ждут приказа наступать. Жанна колеблется. Она то стремится к бою, то отменяет свое решение. Жан де Мец нашел ее в палатке. Она была растеряна, ходила по палатке, заламывая руки. Такой Жан ее еще не видел.

-Что такое, Жанна?!

-Я не знаю, что делать, Жан! Мои голоса молчат.

И в глазах ее была такая неимоверная тоска!

-Ничего, Жанна, все образуется!

И Жан не нашел ничего лучше (зная, что эти его слова пусты), как предложить Жанне вина.

Да, в последнее время Жанна была растеряна, чем-то опечалена и как будто что-то тягостное ее мучило. Еще у Крепи-ан-Валуа, куда вызвал ее король, она с какой-то внутренней тоской сказала:
-Да будет угодно Богу, моему Создателю, чтобы я теперь могла уехать, оставить оружие и отправиться служить моему отцу и моей матери, пася овец вместе с сестрой и братом, которые так будут рады вновь увидеть меня!

Эти слова сожаления, смятения и сомнения, столь непривычные для нее – свидетельство безоружности Жанны и той темной, грозной и всеобъемлющей, как спрут, силы, с чем отныне Жанне придется бороться: предательством, неуловимым, но постоянно ощутимым где-то совсем рядом, буквально за спиной.

Кто-то за спиной Жанны кашлянул. Она вздрогнула и обернулась. Это был Ла Треймуль, который неслышно прокрался в палатку, и стоял за спиной у Жанны.

-Король приказал готовиться к ночлегу.

Вкрадчиво пропел Ла Треймуль.

-Хорошо.

Кратко ответила Жанна и ткань палатки захлопнулась за ненавистным министром короля. Жанне даже показалось, что он не вышел, а как-то выскользнул из палатки, как змей.

На следующий день напряженное ожидание продолжилось. Армии стояли друг против друга и не решались начать сражение. Наконец, после полудня 16 августа разносится весть: англичане возвращаются в Париж. Король с армией направляется в Компьень, который изъявил ему покорность.

И еще одно событие произошло 16 августа в Аррасе. В этот день герцогу Бургундскому Филиппу Доброму пришлось испытать, в какой мере он хозяин положения и третейский судья как в отношении французов, так и в отношении англичан. Французское посольство во главе с архиепископом Реймским Ренье де Шартром прибыло и буквально стало умолять «великого герцога Запада» остаться в стороне, не вмешиваться, предлагая «за принесенный ущерб больше, чем полагалось бы королевскому величеству». Ему обещали всевозможные гарантии: заложников, телесные наказания, обязательства и подчинение церкви и светских властей. И все это в обмен на простой нейтралитет в конфликте! Со своей стороны англичане направили в Аррас Уго де Ланнау,  бургундского дипломата, входившего, однако, в совет короля Англии. Герцог Бургундский искусно дал понять, что он согласился бы на мирную конференцию, намеченную на 1430 год, которую предложил посредник Амадей VIII Савойский.

И недоразумения продолжаются. Пока Жанна помышляет лишь о том, чтобы на волне энтузиазма продолжить наступление и должным образом применить сильную армию, у короля на уме только переговоры и перемирия. 17 августа в Крепи, куда отступила армия, ему передали ключи от Компьеня. На следующий день он вошел в город через ворота Пьерфон. Его встречали именитые горожане, среди которых был Гийом де Флави, капитан наемников, от которого фактически зависит оборона города. Через несколько дней, 21 августа, в Компьень прибудет бургундское посольство во главе с Жаном Люксембургским. После недели трудных переговоров будет подписано перемирие сроком на четыре месяца, касающееся всех районов, расположенных на правом берегу Сены от Нажен-сюр-Сен до Онфлёра. В течение всего этого времени ни Бургундия, ни Франция не смогут ни захватывать города, находящиеся в указанных границах, ни требовать от них повиновения. Карл VII, кроме всего прочего, обязался передать герцогу Бургундскому самые крупные города по течению Уазы: Компьень, Пон-сент-Максане, Крёй, Сан-Лис. Бедфорд мог быть удовлетворен тем, что отвел свои войска к Парижу. А герцог Бургундский более чем когда-либо оказался хозяином положения.

В это же время англо-бургундским агентом Уго де Ланнуа были составлены две памятные записки, где излагался план военных действий, которые отныне следует принять во Франции. В этом плане подчеркивалось значение высадки во Франции до окончания перемирия – то есть до Рождества- сильной английской армии. Теперь как никогда необходимо сохранение союза с герцогом Бургундским, т.к. без него никакое длительное сражение произойти не может. После 18 января 1430 года Англия будет держать для него 2000 солдат, заботу о которых она полностью возьмет на себя при условии, что он обязуется защищать Париж. Но следует также вознаградить его за это, «дав власть большую и значительную», а также передав ему в дар «какую-нибудь сеньорию». Эти два условия в точности выполнит герцог Бедфорд, великолепно умеющий завязывать и поддерживать необходимые связи. 13 октября Бедфорд предоставит Филиппу Доброму «генеральное наместничество» над королевством Франции, в то время, как 12 января 1430 года графства Шампань и Бри будут переданы ему властью англичан. В этом плане военных действий предусмотрены и другие выгодные союзы: так обеспечили преданность герцога Бретонского, предоставив ему графство Пуату, а коннетабля Артура де Ришмона смогли привлечь на свою сторону, назначив его коннетаблем именем короля Англии и передав ему во владение Турень, Сентонж, район Они и Ла-Рошель. В результате интересы англичан во Франции по-прежнему соблюдены как нельзя лучше. В то же время планировалось наступление на Берри, вновь ставшее пристанищем короля Франции. Одновременно предполагалось отправить войска в Гиень для того, чтобы удержать там союзников короля графа Арманьяка и графа де Фуакса.
Итак, ни о чем не забыли, все продумали и предусмотрели, чтобы облегчить «очень большую необходимость, которая ныне есть во Франции», и свести на нет победы, недавно одержанные благодаря Деве. И все это буквально на следующий день после подписания перемирия, послужившего всего лишь ширмой и дававшего возможность расставить войска на свои места. С другой стороны, Уго де Ланнуа посоветовал послать посольства к королям Кастильскому, Арагонскому, Португальскому, герцогу Миланскому, Лотарингскому и главным образом в Шотландию – «союзникам, на которых враг возлагает очень большие надежды и которыми он слишком сильно хвастает».

Обо всем этом Жанна, конечно, не знала. От нее даже скрыли приезд бургундского посольства к королю в Компьень. И Жанна была очень опечалена желанием короля задержаться в Компьене (теперь мы знаем, с какой целью и что удерживало короля в Компьене – тайные и по своей сути вероломные переговоры с врагом). Жанна этого не знала, но на сердце у нее было тяжело. Она все реже улыбалась своей лучистой, открытой всему миру, такой доброй и светлой улыбкой. Все чаще ее видели задумчивой и печальной. Однако она не оставляла надежды исправить положение и все еще настаивала на походе в Париж. «Еще не все потеряно» - так говорила она. Бездействие ее изматывало и она обратилась к герцогу Алансонскому:

- Мой прекрасный герцог, подберите Ваших людей и солдат других капитанов. Я хочу отправиться и своими собственными глазами посмотреть на Париж ближе, чем я его видела.

-Хорошо, Жанна.

Таким образом, не дожидаясь согласия короля, часть войска под командованием герцога Алансонского и Жанны 23 августа (еще до подписания предательского перемирия) отбыла в сторону Парижа. 26 августа они вступили в Сен-Дени, пригород Парижа. Большая часть жителей его оставила и в страхе бежала в Париж. Королевскую армию встретили пустые лавочки и мастерские. Сухой ветер гонял по дорогам выжженную солнцем траву. Армия расположилась в Сен-Дени и окрестных селах, изучали местность, но все-таки атаковать город без санкции короля не решались. Герцог Алансонский один за другим слал гонцов к королю. Армия ждала подхода основных сил во главе с королем. Жанна смотрела на Париж. Ближе, чем она видела его тогда – в начале августа. Вековые крепостные стены, башни, оборонительные валы. Париж был огромен. Париж был прекрасен. Что-то величественное, древнее и узнаваемое было в этом городе. Порой до Жанны долетал даже колокольный звон из Собора Парижской Богоматери; его вонзающиеся в голубое небо острые шпили и стремящиеся ввысь –к небесам- башни ей были видны. Любого при таком виде охватывало щемящее чувство такого прекрасного и такого хрупкого… Жанна смотрела на Париж.  …Ее волосы развевал ветер. В тот день на ней не было доспехов и меч она не брала. Она была в своем простом темном костюме. И никто в этом юном, стройном паже, так зачарованно смотрящим на город, не смог бы узнать той Девы-воительницы, о которой говорила вся Франция. Жанна была одна. Прохладный ветер обдувал лицо, руки, проникал сквозь одежду и, казалось, проходил через все тело, успокаивая душу и вырывая ее из темницы тела на простор поднебесий… Жанна смотрела на Париж.


                13


Следующие дни проходят в перестрелках, а Жанна осматривает крепостные стены Парижа, жители которого находятся в растерянности и по приказу бургундца Людовика Люксембургского, епископа Теруонна, канцлера Франции, назначенного королем Англии, готовятся к обороне города.
7 сентября король, наконец-то, прибыл в Сен-Дени. Тридцать шесть дней понадобилось королю, чтобы преодолеть каких-то  150 километров, отделяющих Реймс от Парижа. Резкий контраст в умонастроениях четко виден, если сравнить два похода: первый – дорога к Реймсу, когда королевскую армию ведет Жанна, и второй – обратный путь, когда его определяет воля или, скорее, отсутствие воли у короля. У первого – путь прямой, как стрела, у второго – столь же извилист, как и сама дипломатия короля. Но приехал он в Сен-Дени вовсе не с целью взять Париж (несколькими днями ранее в Компьене он заключил перемирие на 4 месяца с герцогом Бургундским), он даже не выделил основные силы армии для штурма Парижа, назначенного на 8 сентября. Жанне пришлось штурмовать Париж с той же горсткой людей, что прибыла с ней под стены Парижа 26 августа. Только сейчас было потеряно драгоценное время. Враг подготовился к штурму и на  эффект неожиданности уже не приходилось надеяться. Так зачем тогда прибыл король в Сен-Дени? Напрашивается только один ответ – чтобы помешать взятию Парижа. И это же подтверждают его дальнейшие действия. О, на стороне англо-бургундцев оказался очень сильный союзник – король Франции Карл VII, который в настоящее время предавал интересы своего народа и предавал ту, которая полтора месяца назад возвела его на трон. Конечно, сразу запретить штурм Парижа, видя воодушевление окружения Жанны и солдат, Карл не мог. Но он сделает это позже. И справится со своей задачей мастерски.

Несмотря на то, что было потеряно время, Жанна не сомневалась, что с Божьей помощью они возьмут Париж. И 8 сентября, хотя и был праздник Рождества Девы Марии, начался штурм Парижа. Жанна расставила орудия и принялась обстреливать укрепления, прикрывающие ворота Сент-Оноре. После примерно часа обстрела люди в основном маршала де Ре и сира де Гокура бросились на приступ. Основные королевские войска по приказу короля, как говорилось выше, в штурме не участвовали. После нескольких часов упорного сражения был взят бульвар, защищающий подступы к воротам. После этого начался штурм самих ворот. Солдаты шли на приступ несколько раз – волна за волной, сверху на них летели камни, стрелы копья… Облака едкого дыма заволокли небо. Жанна со своим боевым знаменем была впереди всех. Несколькими часами ранее был убит ее знаменосец. Уже смеркалось, а штурм ворот еще продолжался. Было много убитых и раненых. В городе начиналась паника, люди кричали, что королевская армия уже вошла в город и надо спасаться, но многие из горожан были рады этим слухам, т.к. в тайне многие и многие ненавидели оккупантов англичан и их французских псов-приспешников. При последнем приступе, в результате которого несомненно ворота Сент-Оноре были бы взяты и, следовательно, был бы освобожден Париж и вся Франция, Жанна была ранена в бедро стрелой из арбалета; Жанна одной из первых вошла в ров со стороны Свиного рынка, держа в руках свое белое знамя, и здесь-то ее и настигла злополучная стрела из арбалета. Она упала, но продолжала изо всех сил кричать, чтобы каждый приблизился к стенам и что город будет взят: «Друзья! Друзья! Вперед! Город будет наш! Не сдавайтесь!» Тут к Жанне подошли де Гокур и Жиль де Ре:

-Жанна, ты ранена и уже ночь наступает, нужно прекратить штурм!

-Нет, штурм нужно продолжить! Еще немного усилий и Париж будет взят!

-Но сейчас уже поздно и солдаты устали. Мы можем продолжить штурм завтра. Жанна, тебя нужно перевязать. Рану нужно обработать! Пойдем, Жанна! А штурм возобновим завтра.

-Нет! Как вы не понимаете, этого завтра может и не быть! Город будет взят сегодня! Я не сдвинусь с места, пока Париж не будет взят!

И тогда де Гокур, де Ре и другие капитаны против ее воли силой вынесли ее из рва. Жанна сопротивлялась, кричала, размахивала руками, но ничего не помогало. Ее перевезли в лагерь Ла-Шапель, где накануне она провела в молитвах часть ночи. Рану обработали и перевязали. И Жанна осталась в своих покоях. Она не желала никого видеть. Когда к ней пришел Жан де Мец, она прогнала его.

-Но, Жанна, тебе нужна была помощь!

-И ты туда же! Ненавижу тебя!

И Жанна кинула в него одеялом.

-Они не смели выносить меня с поля боя. Я не могла воспротивиться этому, потому что ранена. А ты? Почему ты не помешал этому?!

-Жанна, тебе нужна была помощь. Ты была ранена.

Не так уверенно, как в первый раз, отвечал Жан.

-О, да! Мне нужна была помощь! Но не такая! Мне нужна была помощь взять Париж! И никто мне ее не оказал. Уходи, Жан, я не хочу никого сейчас видеть.

И Жанна осталась одна. Она всю ночь рыдала в своей комнате. И время от времени среди этих рыданий слышались горькие слова упреков «Париж можно было взять! Он был бы нашим… в эту ночь» 

На следующий день, несмотря на свою рану, Жанна собиралась уже выехать с герцогом Алансонским, чтобы вновь приступить к штурму, но пришли герцог де Бар и граф де Клермон от имени короля и сообщили, что король отдал приказ прекратить штурм Парижа. Оказалось, что этой ночью король приказал разрушить ранее выстроенный по приказу герцога Алансонского мост из лодок для возобновления наступления. Жанна и герцог Алансонский были поражены.

-Жанна, я выясню, что случилось.

Немного позже они встретились. Но герцог Алансонский был подавлен и мрачен.

-Да, Жанна, король приказал прекратить штурм Парижа и более того – отвести армию к Луаре.

-Это конец. Король более не желает возвращать свою Францию. Милая Франция все еще будет находиться в руках у англичан!

В этом печальном возгласе Жанны не было вопроса, в нем была одна лишь горечь. Да, тяжелая горечь поражения. С этих пор Франции снова придется привыкать к поражениям, интригам, заговорам. Отныне судьба Франции решается не на поле брани, а в королевском совете. Совете корыстолюбивых и продажных чиновников.

Король приказал армии возвращаться к Жьену. С армией должна идти и Жанна. Жанна покидать Сен-Дени не желает. Ее голоса говорят ей оставаться в Сен-Дени. Они не объясняли, не говорили – почему. То был глас Господний, и она ставила его выше распоряжений короля. Жанна решила остаться. Но это повергло Ла Треймуля в ужас: Жанна была слишком грозной силой, чтобы предоставить ее самой себе; несомненно, она расстроила бы все его планы. Он хитростью убедил короля прибегнуть к принуждению. Жанне пришлось покориться, поскольку она была ранена и беспомощна. Позже, на процессе, она заявила, что ее унесли насильно и что, если бы она не была ранена, этого никогда бы не случилось. Ах, какой могучий дух был у этой хрупкой девушки! –Такой дух, который мог бы совладать со всякими земными силами и одолеть их! Мы так никогда и не узнаем, почему эти загадочные голоса велели ей оставаться.

Однако 21 сентября Жанна вместе с армией и королем была в Жьене. Но перед тем как уехать, Жанна повесила в базилике Сен-Дени в знак данного обета свои белые ратные доспехи и меч. Как печальна была Жанна в этот момент! С какой тоской и болью смотрели ее глаза! Она помолилась и тихо вышла из церкви. Навеки базиликой Сен-Дени запомнится ее одинокая хрупкая фигурка в освещенном проеме двери. Вечный символ и вечный укор.

В конце сентября армия была распущена. Герцог Алансонский пожелал увести Жанну и солдат в Нормандию, но Ла Треймуль этого, естественно, не захотел. Король отказал в этой просьбе герцогу Алансонскому. Жанна осталась при дворе. Она видела, как уезжал герцог Алансонский. Его лошади скакали вдаль по дороге, все ближе и ближе соприкасаясь с горизонтом, все меньше и меньше становились точки на дороге, пока не исчезли вовсе. Более Жанна герцога Алансонского не видела.


                14


Жанну продолжали удерживать при дворе, но не давали возможности действовать. Она просила, чтобы ее отослали к войску, - ее не слушали; она просила отправить ее домой – ее не отпускали. Жанну осыпали милостями и знаками внимания, а она становилась все печальнее и печальнее. Придворная жизнь, размеренная и расписанная, загнанная в рамки этикета, пронизанная интригами и заговорами, наводила тоску. Двор короля – веселый, нарядный, танцующий и флиртующий, забавляющийся охотой, серенадами и сплетнями – то и дело перекочевывал из города в город, из замка в замок. Жанна следовала за ним, как тень. Она не участвовала в увеселениях двора, в его флиртах и заговорах. Она была чужда этому миру – миру фальши, интриг и предательств. Жанна один раз в день являлась к королю, большего от нее и не требовалось. Жанна все более и более превращалась в тень среди этих мрачных каменных стен. Да, она невольно сделалась отшельницей и все время проводила в своих покоях в молитвах наедине со своими думами.
Между тем, как король переезжал из замка в замок, Жанна была поручена заботам сира д’Альбрэ, королевского наместника в Берри, сводного брата Ла Треймуля. Он отвез ее в Бурж, где Жанна нашла покой в доме Рене де Булини, королевского генерального советника финансов. С его супругой Маргаритой Ла Турульд Жанна неоднократно ходила к обедне, а также к вечерне и к заутрене. Они практически не расставались ни на минуту. И очень сдружились. Здесь Жанна повеселела и как будто посвежела. Она вновь улыбалась. Маргарита обучала Жанну письму и чтению и не могла нарадоваться на столь усердную и успешную ученицу. Жанна старательно выводила буквы и была так счастлива, когда у нее все получалось. Когда из разрозненных букв получалось целое слово, как из небольших кирпичиков получается здание, Жанну охватывал священный трепет и она была так рада своим успехам в учебе. Также, поскольку пребывание Жанны в Бурже было невозможно скрыть, к Жанне приходило множество народа; как дворян, так и ремесленников и крестьян. Многие приносили ей свои четки и другие предметы почитания, чтобы Жанна дотронулась до них. Жанна со смехом отвечала им:
-Дотроньтесь же до них сами! Они будут так же хороши от вашего прикосновения, как и от моего!

Простые наивные люди! Они боготворили Жанну, считая ее еще при жизни святой. И кто знает, возможно, они были правы. Жанну обожали и любили простые люди, к ней недоверчиво относилась часть священнослужителей и ее опасалось дворянство.  А Жанна тем временем наслаждалась простой жизнью в Бурже.

В это время Ла Треймулю пришла в голову идея, как с пользой занять Жанну: направить ее пыл против главарей разбойничьих шаек. Некоторые из них укрепившись в замках или донжонах, которые они сумели захватить, становились грозными сеньорами-разбойниками, взимающими по своей прихоти выкупы с купцов или военных и сеющими страх среди окрестного населения. В центральных районах Франции гремело имя Перрине Грессара. Обосновавшись в Ла-Шарите-сюр-Луар, он за хорошую плату предлагал свои услуги то герцогу Бургундскому, то Бедфорду, который знал, как обращаться с авантюристом, и щедро осыпал его милостями и деньгами. Какое-то время сам Ла Треймуль был пленником главаря банды и получил свободу только после уплаты крупного выкупа – 14 000 экю. С тех пор Перрине продолжал укреплять свои позиции в Нивернэ и все больше и больше становился агентом Англии. Рост его могущества вызывал страх и у бургундцев, и у французов.
Бороться с таким человеком было, конечно, делом сложным, но не в этом Жанна видела свое предназначение. Она бы хотела продолжать наступление в направлении Иль-де-Франса или Нормандии, чтобы изгнать англичан. Тем не менее после долгих колебаний она согласилась. Вместе со своими верными товарищами: Жаном де Мецем, Бертраном де Пуленжи, их оруженосцами, своим интендантом Жаном д’Олоном, а также со своими братьями – Пьером и Жаном, и солдатами, которых ей с готовностью предоставили, она готовится занять крепость Сен-Пьер-ле-Мутье, которую удерживали разбойники, что осложняло передвижение по дороге. Однако никому из преданных ей капитанов подключиться к операции не позволили. Вероятно, король и его окружение опасались, что Жанна опять подговорит своих сторонников поступить вопреки приказам короля, и они двинутся в Иль-де-Франс или Нормандию. Командиром был назначен Карл д’Альбре, сторонник Ла Треймуля.

Осада Сен-Пьер-ле-Мутье оказалась делом сложным. Штурм королевской армии был отбит. И уже начали отступать, когда Жан д’Олон заметил Жанну, оставшуюся с горсткой своих людей, все еще сражавшуюся во рвах.

-Что Вы тут делаете одна?! Почему не отступаете, как все?!

Прокричал ей д’Олон.

Жанна, сняв с головы «салад» (плоскую каску), отвечала:

-Я не одна! Со мною еще пятьдесят тысяч моих людей и я не уйду отсюда, пока город не будет взят!

Ее лицо было в пороховом дыму, ее глаза бесстрашно смотрели на д’Олона. О, да! Храбрость – это не отсутствие страха, а способность его побеждать. О, мой храбрый капитан, как Вы прекрасны в этом пороховом дыму!

Тем временем Жан д’Олон недоуменно смотрел на Жанну и обратился шепотом к Жану де Мецу:

-О каких пятидесяти тысячах она говорит? С ней только Вы с Бертраном да ваши оруженосцы.

-О тех пятидесяти тысячах, которых ты не видишь, но которые здесь рядом.

Д’Олон и Жану де Мецу не поверил и снова обратился к Жанне:

-Уходите! Все остальные отступают!

-Ты лучше прикажи принести веток и изгороди, чтобы построить мост через крепостные рвы.

Д’Олон так и разинул рот.

-Чтобы воинам было легче подойти.

И затем Жанна громко закричала:

-Все за хворостом и за изгородями, чтобы сделать мост!

Мост немедленно соорудили и город тотчас же был взят штурмом, не оказав большого сопротивления.

Все это происходило в начале ноября 1429 года. После захвата города войска двинулись на север, чтобы предпринять осаду Ла-Шарите-сюр-Луар, вотчины Перрине Грессара. Но т.к. король не сделал ничего, чтобы послать ей провиант и денег для поддержки ее людей, Жанне пришлось снять длившуюся уже месяц осаду Ла-Шарите и уйти. Жанна была очень огорчена и к Рождеству она возвращается в Жаржо.

Для Жанны наступила печальная зима. Большую часть времени она проводит в Сюлли-сюр-Луар. Ее разлучают с самым близким оруженосцем, ее верными друзьями – Жаном де Мецем, Бертраном де Пуленжи, с братьями. Она снова со двором короля, с этими напыщенными, тщеславными куклами, интриганами и предателями. Двор все так же веселится, сплетничает, интригует. Жанна печалится, грустит и тоскует. В это время одинокая стройная фигура часто бродит по темным, длинным переходам королевского замка. Иногда задумчиво останавливается и молчит. И это в то время, когда вся Франция превозносит ее, когда она сделала невозможное – освободила Орлеан, короновала Карла в Реймсе, объединила Францию! Но что печалит Жанну? Почему все чаще она уединяется и долго-долго молится? В январе 1430 года Жанна почти не выходила из своих покоев в замке.

Однажды одним холодным январским днем ей доложили, что с ней хочет поговорить один францисканский священник. Жанна попросила его пригласить. В комнату вошел высокий и статный францисканец, одетый в шерстяную накидку и с капюшоном, закрывающим почти все его лицо.

-Добрый день, святой отец!

И Жанна, как обычно перед священниками, опустилась на колени.

Святой отец поспешно помог встать с колен Жанне.

-Что Вы, дитя мое! Встаньте! Да пребудет мир и благодать Божья в твоем доме и в твоей душе, дитя мое!

На мгновение Жанне показалось, что этот голос священника ей очень знаком, но она отбросила эти мысли. Жанна перекрестилась. То же сделали францисканец и слуга.

-А теперь оставьте нас одних с этой божьей дочерью!

Францисканец обратился к слуге и тот вышел из комнаты.

-Прошу Вас, святой отец, садитесь!

-С удовольствием, Жанна!

И францисканец отбросил свой капюшон. Это оказался Жан де Мец. Жанна с радостью бросилась его обнимать.

-Жан! Это ты, Жан!

И Жан закружил ее в объятиях.

-Да, это я, Жанна!

-Жан, я так счастлива!

Ее глаза сияли от радости.

-Я тоже счастлив, Жанна, тебя видеть. К тебе не пускают. Проникнуть в эту часть замка нет никакой возможности, кроме, как этой…

И Жан смущенно улыбнулся.

-Ах,  Вы, святой отец!..

И Жанна шутливо толкнула его.

-И как тебе не стыдно!

Улыбаясь, продолжала Жанна.

-Я обещаю тебе, Жанна, покаяться в этом сегодня же на исповеди!

С улыбкой отвечал молодой человек.

-Ах, как я счастлива тебя видеть, Жан!

И она поправила ему пряди волос.

-Мне здесь так одиноко, Жан! Так тоскливо идут дни за днями. –Ее лицо омрачилось печалью.- Это бездействие – для меня мука. И ни одного близкого, родного лица!

-Я знаю, Жанна…

И Жан ласково погладил ее по голове, его рука спустилась к виску и к ее щеке.

-Я так скучал, Жанна…

-Я тоже…

Жанна была такой родной и близкой. Они неотрывно смотрели в глаза друг друга. Как будто вся тоска, которая есть на свете, сейчас сближала их. Слова становились все тише и тише, пока не исчезли вовсе…

Жанна как будто очнулась от глубокого сна. Так иногда бывает, когда птицу в самом зените ее полета вдруг подстреливает удачливый охотник, и птица стрелой падает вниз. В комнате повисла тишина. Никто из двух не смел ее нарушить, пока Жан, кашлянув, не произнес:

-А у тебя здесь холодно, Жанна…

-Да…

Последовал отрешенный ответ.

-Ну, что ж, дитя мое, падре тебе кое-что принес.

В шутливом тоне продолжал Жан и стал что-то доставать из своего плаща. Жанна улыбнулась.

-Вот эту курточку связала тебе твоя мать, а этот пояс сшила тебе твоя сестра. А это колечко, -Жан надел его ей на палец,- Жанна, тебе от меня. С днем рождения, Жанна!

И он взял в свои ладони ее руки. Жанна от переизбытка нахлынувших чувств заплакала. Жан нежно гладил ее содрогающиеся плечи. Слова были не нужны. Немного успокоившись, Жанна промолвила:

-Спасибо… Жан, какое красивое кольцо!

И улыбка мягким светом озарила ее лицо.

-Оно не красивее тебя, Жанна!

И Жан поцеловал ее руки. Девушка в смущении зарделась и решила сменить тему разговора:

-Как там мои отец и мать, ты видел их, Жан?

-Да, я их видел. Они здоровы благодаря Господу и очень скучают по тебе, Жанна!

-Ах, как я скучаю по моей матушке и моему батюшке! А король не разрешает мне вернуться домой. И не дает армии, чтобы изгнать англичан с нашей земли!

Ах, как несчастна была Жанна! Какими горькими были ее слова! На душе у Жана был как будто тяжелый камень.

-А если уйти, Жанна, домой? Покинуть двор без разрешения короля?!

С надеждой в голосе, пристально глядя в глаза Жанне, спросил он.

-Я служу моему королю.

Тихо, опустив голову, отвечала Жанна.

-Но ведь не только этому жалкому королишке ты служишь, Жанна! Но в первую очередь ты, Жанна, служишь Господу!

Слова пламенно слетали с губ, Жан в волнении ходил по комнате. Жанна сидела на скамье и в отчаянии сжимала голову руками.

-Я не знаю, Жан, что мне делать! Возвращаться домой или снова набирать армию… Мои голоса молчат вот уже почти месяц!

Отчаянно, горячо, как будто в какой-то невидимой борьбе отвечала Жанна, так безутешно и по-детски раскачиваясь на скамье. Жан сел перед ней на пол, взял ее руки в свои, нежно поцеловал их и, глядя прямо в глаза, тихим, но полным уверенности голосом начал говорить, как заклинание:

-Жанна, они придут! Голоса обязательно придут. Значит, сейчас просто не время. Но они обязательно придут, слышишь, Жанна!  -Он крепче сжал ее руки.- Они придут. Надо ждать.

-Ждать…

Эхом повторила Жанна.

-Да, ждать. Ты прав, Жан.

И вновь к Жанне вернулись ее уверенность, спокойствие и хорошее настроение. Она улыбалась.

Они еще долго так сидели – рядом на скамье. И долго-долго говорили. А потом долго-долго молчали. Пока день на дворе не сменился вечером  и зимние ранние сумерки не поглотили свет. Тогда францисканский священник вынужден был покинуть замок и свою столь послушную и прилежную прихожанку, но он обещал вернуться. А Жанна еще долго смотрела в узкую прорезь своего окна.

Дни шли за днями. 17 января Жанна вместе со своим братом Пьером была приглашена на праздник в Орлеан. Чуть позже Пулнуар, художник, изготовивший для нее знамя, пригласил Жанну на свадьбу своей дочери. Но приехать на свадьбу Жанна не смогла. Она написала письмо казначею города Тура, где настоятельно просила выделить новобрачной сто экю, чтобы она могла купить себе одежду. После обсуждения муниципальный совет посчитал, что подобный дар превосходит его возможности, и ограничился тем, что заплатил за свадебные хлеб и вино сумму в 4 ливра 10 су.

В это же время в Брюгге праздновалась другая, на этот раз пышная свадьба. Великий герцог Запада Филипп Добрый, достигший вершины славы, 8 января 1430 года сочетался браком с Изабеллой Португальской. Именно тогда, в разгар неслыханно роскошных торжеств, он создал орден Золотого Руна, рыцарский орден, в который вступило бургундское дворянство.

Тем временем оптимизм, который проявил король, заключив перемирие, столь некстати остановившее королевскую армию, начал уступать место вполне оправданному беспокойству. Поведение герцога Бургундского было более чем двусмысленным. Он постоянно отодвигал сроки проведения конференции, которой должно было закончиться перемирие, требуя при этом безотлагательной передачи ему городов на Уазе, обещанных как гарантии этого самого перемирия. Под предлогом того, что в Оксере в начале апреля может состояться мирная конференция, перемирие продлили до 15 марта, но потом просили еще несколько отсрочек, а конференцию перенесли на июнь. Филипп Добрый, не теряя времени, отправил бургундские гарнизоны в Руа и Мондидье, а в марте, не дожидаясь даже конца перемирия, направил в Шампань армию.

И если король ничего не предпринимал, то повсюду разворачивалось освободительное движение. Внезапная операция в сентябре 1429 года, проведенная в Сен-Дени, положила конец присутствию там военного гарнизона бургундцев. Английские войска вскоре будут изгнаны из Мелёна народным восстанием. А в самом Париже в марте зрел крупный заговор, в котором участвовали представители духовенства, судейские, ремесленники, торговцы. Во главе стоял некто Жак Перриель, душа заговора. Связь между ними осуществлялась при помощи монахов-кармелитов, переодевшихся «землепашцами». Восстание провалилось из-за того, что один из них, брат д’Алле, попал в плен и под пыткой выдал имена заговорщиков. Более 150 человек было арестовано. Шесть публично казнено 8 апреля на Парижском рынке, других тайком сбросили в Сену, нескольким удалось спастись, заплатив выкуп.

Но самое сильное сопротивление оказал Компьень. Во исполнение условий перемирия граф де Клермон явился в город и именем короля потребовал от его жителей сдаться бургундцам, т.к. наряду с Крёем и Пон-сент-Максенсом город входил в число городов, упомянутых в «гарантиях» соблюдения перемирия. Но горожане решительно отказались подчиниться и вместо ответа привели укрепления в состояние боевой готовности.  Шарлю де Бурбону ничего не оставалось делать, как признаться герцогу Бургундскому, что он бессилен заставить выполнить приказ. Жители города сделали свой выбор и были «полны решимости скорее погибнуть, погубить себя, своих жен и детей, чем передать себя во власть герцога Бургундского». Таков был ответ жителей Компьеня.

В марте Жанне пришли письма от жителей Реймса, которые опасались нападения врага. Жанна отвечала:

Жителям Реймса, 16 марта 1430 года (фрагмент)
Дражайшие и любимейшие, которых я страстно желаю увидеть! Жанна Дева получила ваши письма, где вы сообщаете, что боитесь осады...

Не называя врагов, местонахождение которых прекрасно известно, она добавляет:

Закройте ворота, так как я очень скоро буду к вам, а ежели они там будут, я заставлю их надеть шпоры, да в такой спешке, что и знать не будут, как их брать, и бежать отсюда, и так быстро, что это будет скоро.

Это письмо, совершенно в ее стиле, датировано 16 марта. Через несколько дней, 28 марта, она диктует еще одно. Тем временем Жанна узнала, что в Реймсе замышляли заговор, объединивший нескольких жителей, пожелавших сдаться герцогу Бургундскому. Жанна писала:

«Дражайшие и добрые друзья, до короля дошло, что в добром городе Реймсе много злодеев».

Но король знает, что в большинстве своем Реймс верен ему.

«Верьте же, что вы у него в милости, а ежели вам придется потрудиться, он придет вам на помощь, что касается осады; он прекрасно знает, как вам сильно приходится страдать из-за жестокостей, совершаемых этими предателями, бургундскими врагами».

И то, и другое письмо подписано собственноручно.

Тем временем Филипп Добрый не довольствуется дипломатическим наступлением. 4 апреля 1430 года он уже в Перонне, где приказал собрать свои войска. Авангард выступил под командованием Жана Люксембургского. Бедфорд со своей стороны ждет прибытия в Кале 23 апреля Генриха VI, который вскоре высадился с 2000 солдат и провиантом. Еще ранее, 6 ноября 1429 года, в Вестминстере девятилетний наследник престола был коронован английским королем. В первую очередь Филипп Добрый стремится захватить города, преграждающие проход по Уазе, в частности те, которые отказались повиноваться ему: Крёст и Компьень. Бедфорд согласен с ним, что необходимо защитить Иль-де-Франс и Париж – сердце и главный город королевства. Для герцога Бургундского операции начались в мае. 6 мая он в Нуайоне, и крепость Гурне-сюр-Аронд,  расположенная к северу от Компьеня, сдалась без боя.

И только к 6 мая Карл VII решится, наконец, признать свою ошибку. Он осознает, что бургундский кузен его одурачил.

В то время, как герцог Бургундский придерживался тщательно разработанного плана действия, обеспечив себе подкрепление английской армии. Карл VII ничего не предпринимал. Ради него действует только та, кого он лишил всех средств к действию, - Жанна Дева.

В конце марта Жанна получила письма с просьбой о помощи от жителей Мелена и Компьеня. Жители Мелена недавно изгнали англо-бургундский гарнизон и им требовалась помощь. Жители же Компьеня опасались нападения бургундцев.

Жанна оставила свитки пергамента на столе и твердо и решительно сказала вслух свои, видимо, сокровенные мысли, с которыми она жила все это время:
-Пора действовать!

Еще в начале месяца она созвала своих близких людей и стала набирать отряды солдат. Она знала, что врага победят «лишь концом копья», как она заявила Катрин из Ла-Рошели, которая предлагала (и это Жанне-то!) показать, где лежат спрятанные сокровища.

Лицо Жанны выражало решительность, спокойствие и уверенность. Как будто какой-то тяжелый камень был сброшен с плеч и дышалось легче. И малюсенькая комнатка Жанны казалась просторнее. Все решено. Она покидает двор – этот наполненный иллюзорным мусором, кошмарный, жуткий сон. Она уезжает. Король и его окружение позволяют, т.е. просто напросто не препятствуют отъезду, дозволяют ей действовать на свой страх и риск. Она уезжает. Ворота замка тяжело закрываются за спиной, весенний ветерок вдруг шаловливо дует прямо в лицо. Деревья зазеленели и поля стали покрываться зелеными, мягкими коврами. Солнце ярко светило в глаза. Жанна улыбалась. Жанна покидала двор. Навсегда. Освобождение.


                15


Жанна направилась к Иль-де-Франсу. Пасхальную неделю она провела в Мелёне. Горожане хорошо приняли Жанну и ее отряд – она помогла окончательно изгнать английский гарнизон. Оттуда Жанна направляется в Лани. Тогда же она принимает участие в стычке с англобургундской бандой под командованием знаменитого наемника Франке из Арраса. Его солдаты бежали, а сам он был взят в плен. Однако выдачи его требует бальи Санлиса, намеревающийся преследовать его в судебном порядке за совершенные преступления. Но Жанна хочет сохранить его при себе, чтобы обменять на Жака Гийома, участника недавнего заговора в Париже. Но пришло известие о казни Жака Гийома. Тогда Жанна передала Франке из Арраса в руки правосудия. После двухнедельного процесса он был предан смерти как убийца, разбойник и предатель. Как и большинство наемников -висельников и негодяев,- его преступления заслуживали такого приговора.

Когда Жанна была в Лани, однажды в дом, где она остановилась, пришли несколько девушек и стали умолять Жанну о помощи:
-Жанна Дева, помоги младенцу!

Младенцу было всего несколько дней, он был очень слаб и все ждали, что он вот-вот умрет, не получив крещения. Ребенок уже три дня не подавал признаков жизни. Среди этих девушек была и мать младенца.

Жанна согласилась и пошла с девушками в церковь, где находился младенец. Он лежал пред алтарем, завернутый в серую материю. Маленький сверток. И не подавал никаких признаков жизни. Кожа его была серо-иссеня-черная. Тут же был и священник, приглашая всех к молитве. Жанна начала молиться. Она стояла на коленях вместе с остальными девушками молилась Богоматери. Вдруг ребенок очнулся и трижды зевнул. Священник поспешно окрестил младенца. Получив святое крещение, ребенок испустил дух и был похоронен в освященной христианской земле. Все были поражены. Священник прямо говорил о свершившемся святом чуде.

Тем временем Жанна направляется в Компьень. 14 мая городские власти дают в ее честь прием. Здесь уже находятся два важных лица: архиепископ Реймский Ренье де Шартр и граф Вандомский Людовик Бурбон. Архиепископ очень часто уединяется с защитником Компьеня капитаном Гийомом де Флави. Сначала на лице де Флави можно было прочесть замешательство, затем он просчитывал в уме какие-то комбинации и ходы и, наконец, они ударили по рукам. О чем договорились эти два проходимца, было неясно. Но только Жанна все эти дни (с Пасхальной недели) ходила, как раненая птица.

Под командованием Луи де Флави, родного брата Гийома де Флави, Жанна участвует в операции по оказанию помощи Шуази-ла-Бак. Однако крепость Шуази не устояла под сильнейшим напором артиллерии герцога Бургундского, 16 мая отряду пришлось оставить ее и укрыться в Компьене. Жанна направляет очередного гонца к королю с просьбой о подкреплении. И в очередной раз – молчание.

Через день Жанна вместе с Ренье де Шартром и графом Вандомским покинула Компьень и направилась к Суассону, чтобы попытаться переправиться через Эну и напасть с тыла на бургундцев напротив Шуази. Но капитан Суассона Гишар Бурнель, согласившийся пропустить Деву и двух высокопоставленных сеньоров, отказался впустить солдат, ссылаясь на то, что горожане не хотят их содержать. На следующий день Ренье де Шартр и граф Вандомский уехали в Санлис, т.к. видели, что дело приобретает скверный оборот, а Жанна отправилась в Компьень. И тотчас, как они покинули Суассон, Гишар продал город герцогу Бургундскому и передал его в руки мессира Жана Люксембургского. Очередное предательство.

Возвращаясь в Компьень из Крепи-ан-Валуа, Жанна и сопровождавшее ее небольшое войско в триста-четыреста солдат едут ночью через лес и входят в город через ворота Пьерфон в ранний утренний час. Жанна ждет подкрепления от короля, которого, увы, никогда не будет.

В один из своих последних дней в Компьене Жанна как обычно пришла на раннюю мессу в церковь Сен-Жак. В церкви было много народа. И по окончанию службы народ не спешил расходиться. Множество мужчин, женщин, детей смотрели на нее. Тогда Жанна вдруг неожиданно обратилась к ним:
-Дорогие друзья и дети! Я должна сказать вам, что я была продана и предана, и скоро погибну. Я прошу вас молиться за меня. Скоро я больше не буду иметь никакой возможности служить королю и королевству.

Сколько нескрываемой тоски, боли и напряженного драматизма было в ее словах, в ее голосе. Толпа невольно ахнула и как пораженная отшатнулась. В каком-то оцепенении один за другим люди выходили из церкви.

Не вышел только Жан де Мец. Солнце поднималось все выше и заливало храм щедрыми потоками света. Жан подошел к одиноко стоявшей Жанне.

-О чем ты говоришь, Жанна?!

-Меня скоро возьмут в плен. На недавно прошедшей Пасхальной неделе, когда я находилась в крепостном рве Мелёна, мои голоса, то есть голоса святой Екатерины и святой Маргариты, сказали мне, что еще до наступления дня святого Иоанна меня возьмут в плен, что так тому и быть, что мне надобно не перечить этому, не удивляться, но смириться, и Бог поможет мне.

День святого Иоанна приходился на 24 июня.

-Но, может, твои голоса, Жанна, ошиблись?!

-Нет, они говорили много раз. И говорят мне почти каждый день. Плен неизбежен. Мне надобно все принимать как должное, так, как оно происходит.

После долго молчания Жан спросил:

-Они сказали, когда это должно произойти?

-Нет. Я много раз просила их назвать мне время моего пленения, но они молчат…

-Жанна, давай уедем из Компьеня, -Жан взял ее за руки.- Ты оставишь отряд и вернешься домой. Тогда тебя не возьмут в плен.

-О чем ты говоришь, Жан?!

И она отдернула руки.

-Я уйду из отряда, покину город?! Покину тех, кто верит в меня, кто надеется на меня?! Убегу и спрячусь дома?! Предам всех, предам милую Францию, только чтобы не погибнуть самой?! Уж пусть лучше погибну я, чем из-за меня будет погибать моя милая Франция!

Жанна говорила горячо, она не искала слова. Эти слова давно были в ее сердце и сейчас так легко слетали с губ.

-Да, сейчас они придут и отправят меня прямо в ловушку. Но я должна прийти на помощь французам. И я приду. Так мне велит сердце и милая сердцу Франция!

Через минуту Жанна стала дышать спокойнее и присела на скамью.

-О чем ты говоришь, Жан… -Уже тихо продолжала она.- Ты предлагаешь мне предать все то, во что я верила и верю, все то, чему я все это время служила. Ты предлагаешь мне предать саму себя. И в обмен на что?! –На смертную жизнь! Но нужна ли мне ТАКАЯ жизнь, Жан?! Жизнь без веры. Нет, это смерть, Жан. Это буду не я. И я предпочту умереть телесно, но с верой в сердце и с чистой душой, чем жить с камнем на сердце.

-Прости, Жанна… -Он присел рядом с ней.- Я знал это. Но мне не хочется тебя терять! Неужели нет иного выхода?! Неужели плен неизбежен?!

-Да, неизбежен. И я проживу год, не более.

Опустив голову, отвечала Жанна.

-Но ты так юна, так прекрасна!.. Нет, ты не умрешь, Жанна! Слышишь, ты не умрешь! Ты будешь жить… долго и счастливо.

-Нет, Жан… Я знаю, что у меня никогда не будет собственной семьи, детей… что мне никогда не увидеть тебя в старости. Мне никогда не узнать, что такое старость. То, что является призванием тысяч женщин на земле, не для меня. Ничего этого со мной никогда не будет!

Жанна в отчаянии возвела глаза к небу.

-Но я выполню волю Божию, какой бы она не была.

Уже твердо и решительно говорила она. И вдруг со слезами посмотрела на Жана.

-Жан, теперь ты знаешь все, и я не вправе требовать от тебя…

Жан приложил палец к ее губам и, перебив на полуслове, взял ее руку, вложил в нее свою и отвечал:

-Жанна, помнишь, больше года назад в Вокулере я так поклялся быть верным тебе и отвести тебя к королю. Так вот моя рука, как и прежде, в твоей, мое сердце верно тебе и всегда останется таковым. Мое сердце бьется с твоим, мое последнее дыхание будет – с тобой.

Жанна зарыдала. Жан обнял ее. Ее содрогающиеся плечи, ее слезы могли бы тронуть даже каменные плиты, которыми был выложен пол церкви. Жан печально утешал ее. Солнце клонилось за полдень. Послышались шаги. Дверь открылась. На пороге стоял солдат. Он обратился к Жанне:

-Капитан Гийом де Флави просит Вас, Дева, приступить к операции.

-Я готова.

Жанна была спокойна, уверенна, ее лицо не выражало ни тени сомнения. Она прямо и открыто смотрела судьбе в лицо.

Операция была направлена против одного из бургундских постов, установленных вдоль Уазы к северу от города, Марни. Компьень расположен на правом берегу Уазы, в начале моста находилось укрепление. На другой стороне расположились противники. По дороге прямо, в Мариньи, и выше Компьеня, в Кларуа, бургундцы, ниже Компьеня, в Венетт, англичане. Понимая, что с течением времени положение города будет только ухудшаться, капитаны и Жанна решили взять инициативу в свои руки – внезапно атаковать Мариньи, потом Кларуа. Чтобы англичане не ударили с тыла, в «бульваре» разместили стрелков. На случай отступления были подготовлены лодки. В пятом часу французы начали вылазку. Жанна ехала на сером рысаке, она была в полном вооружении, а доспехи ее украшала накидка из ярко-красного золототканого полотна. Жанна держала в руке свое высоко поднятое, гордое, развевающееся на ветру белое знамя. Так она выехала из города, возвратиться в который ей было уже не суждено. А это белое знамя никогда уже не будет гордо развеваться в руках своей владелицы. Вначале все шло хорошо – гарнизон в Мариньи был смят. Однако бургундцы быстро опомнились и сами перешли в контратаку. Закипел бой. Тем временем Жан Люксембургский и сеньор де Креки, ехавшие с инспекцией, услышали поднявшуюся суматоху и забили тревогу, вызвали войска, находившиеся в засаде Кларуа. Силы были неравны. Жанна дважды отбросила врага на его прежние позиции, а на третий раз – до полпути, но большего она сделать не могла. Увидев, что из Венетт идет подкрепление англичан, французы начали отходить к Компьеню. Боясь, что их охватят с флангов, многие из отступающих ринулись к мосту из лодок, выстроенному по приказу Гийома де Флави, а Жанна благородно осталась прикрывать отступление. У входа на мост разгорелась яростная схватка. В это время капитан города Гийом де Флави, увидев огромное множество бургундцев и англичан у входа на мост, приказал поднять городской мост и закрыть городские ворота. Таким образом, Жанна вместе с горсткой своих людей оказалась вне стен города. Путь к отступлению ей был отрезан. К Гийому де Флави подбежал встревоженный и испуганный солдат:
-Капитан, но Дева осталась там! Надо открыть крепостные ворота!

-Закрыть ворота крепче!

Холодно отдал приказ капитан.

-Но там Дева!

Вскричал бедный солдат и стал хватать его за рукав.

-Пошел вон!

Гийом де Флави вырвал свой рукав, резко развернулся и ушел. Солдат так и остался стоять пораженным. А Гийом де Флави в своих покоях пересчитывал золотые монеты.

В это время окружение Жанны яростно сопротивляется. Ее брат Пьер, Жан де Мец, Бертран де Пуленжи, Жан д’Олон окружили Жанну плотным кольцом и яростно отбивали атаки. Но врагов было слишком много. Враги были повсюду. На белое знамя они слетались, как саранча. Солдаты сражались, как львы. Бешено, уже понимая свою обреченность, они отбивали удары и рубили, рубили, рубили… Пока тяжелые ранения не получили Жан де Мец, Бертран де Пуленжи, пока не были схвачены Жан д’Олон, брат Жанны Пьер. В конце концов, Жанну со всех сторон окружили бургундцы. Послышались крики: «Сдайтесь мне и дайте заверения в своей покорности!» На что Жанна прокричала: «Я поклялась и дала заверения не вам, а другому, и я останусь верной данной ему клятве!» Некий лучник, человек грубый и крутого нрава, которому сильно досаждало, что женщина, о которой он так много слышал, повелевает мужчинами, схватил Жанну с боку за накидку и грубо стянул с лошади. Жанна упала на землю. Отовсюду послышалось громкое ликование бургундцев. Ведь они не испытывали страха и не боялись ни капитанов, ни других военачальников так, как до сего дня  - Деву. Появившийся Бастард де Уэмдонн берет в плен Жанну. Этот Бастард является наместником Жана Люксембургского, от него-то плененная Жанна отныне и будет оставаться в полной зависимости. Бастард и воины были так рады, больше, чем, если бы им удалось пленить пятьсот солдат или даже самого короля. Отныне Жанна – пленница. Ей крепко завязали руки за спиной.



                III часть


                1 глава


Итак, 23 мая 1430 года, в 6 часов вечера, во время вылазки у Компьеня Жанна была пленена. Бастард де Уэмдонн спешно перевозит ее в Марни. В Марин же из недалеко расположенного Кудена направляется предупрежденный громкими криками и весельем по поводу пленения Девы герцог Бургундский.

Небо уже полиняло и смеркалось, когда солдаты пришли за Жанной в башню, чтобы проводить ее к всесильнейшему и прекраснейшему герцогу Запада. Жанна в сопровождении солдат; четыре по обе ее стороны, потом еще впереди и сзади солдаты, да, Жанну эскортировали как отъявленного уголовника или как явившуюся на землю нечистую силу, - так был велик страх врагов перед ней. Итак, солдаты ввели Жанну в залу, где уже был Филипп Добрый. Герцог внимательно и с любопытством осматривал пленницу – ту, о которой так много был наслышан, и от которой потерпел так много поражений и убытков. Он слышал, что она невероятно красива, будто люди, и не только мужчины, но и женщины и дети, увидев ее, теряют рассудок. Нет, ничего необычного герцог не увидел. Да, она, можно сказать, очень симпатична и ее можно было бы назвать красивой, если бы не следы пороха на ее лице, ни этот простонародный загар, ни этот прямой и открытый взгляд. Герцог поморщился. Разве так выглядят придворные дамы – признанные красавицы?! Нет, это обыкновенная чумазая и слишком наглая крестьянская девчонка! Которую следовало бы хорошенько проучить. А этот ее черный мужской костюм! Разве это не богопротивное действо?! Да, она стройна, хорошо сложена, довольно высокого роста, ее черные прямые волосы в беспорядке и слишком вольно разбросаны… А взгляд, этот взгляд! У герцога замерло сердце. Даже плененная этим взглядом она побеждала.

-Ты Жанна Дева?!

И небо окончательно погасло.

-Да, это я.

Прямо и твердо отвечала Жанна.

-Ты говорила, что англичане будут изгнаны из Франции и законный король Карл, а не Генрих VI?!

-Да, это я говорила. И буду повторять снова: англичане будут изгнаны из Франции, а Карл – законный король этого славного королевства.

-И это тебя сказал Господь?!

Филипп Добрый прищурил глаза.

-Да, Господь через своих посредников – святую Екатерину и святую Маргариту.

-Ты лжешь! Не может Господь благоволить этому ничтожеству Карлу! –в ярости говорил герцог Бургундский, могущественнейший принц Запада, - Почему же тогда Он не благоволил моему отцу?! Тот имел больше прав, чем этот выродок Карл! Я спрашиваю тебя, почему?!

Герцог хрипел от ярости.

-Такова воля Божия. –Спокойно отвечала Жанна.- Господь хочет, чтобы королевством Франции управлял мой король Карл.

-Карл, Карл!.. Ничего не пиши!

Последнее обращение герцога было адресовано хронисту Ангеррану де Монстреле. Хотя тот и так ничего не писал.

-Впрочем, от кого бы ни были твои голоса, от Бога или от дьявола, тебя все равно ждет костер. –Филипп Добрый, уже успокоенный, сложил руки и поудобнее устроился на высоком стуле.- Ты хочешь мне еще что-то сказать?!

-Да. Я хочу, чтобы мне вернули два моих кольца, которые солдаты отобрали у меня во время пленения. И еще – пусть развяжут мне руки, меня и так сторожат много солдат.

-Развяжите ей руки. –Он обратился к солдатам.- А кольца – это военная добыча солдат, я не могу вернуть их тебе. Что-нибудь еще?!

-Нет. –Жанна печально покачала головой.- Я во всем вверяюсь Господу. Да будет Его воля!

-Уведите ее!

Когда Жанну увели, герцог Бургундский задумался. Да, какая сказочная удача ему улыбнулась! В его руках оказалась сама Дева! Ах, какой это козырь! О, сейчас он – герцог Бургундский, боле, чем когда-либо, хозяин положения. С помощью этой Девы можно, ох, как сильно укрепить свои позиции и влиять как на Бедфорда, так и на Карла. Теперь, безусловно, пыл у этих арманьяков поубавится! Только Деву нужно перевезти подальше, подальше… А теперь всем веселиться!

-Всем солдатам дать дополнительно вина! Пусть празднуют пленение арманьякской колдуньи! А с нее чтобы глаз не спускали, отвечаете головой!

Сделал последнее распоряжение герцог.

На следующий день он уже диктовал циркулярные письма своим городам, где с радостью сообщал о пленении Девы. Если бургундцы ликовали, то в Компьене царило недоумение, замешательство и горе. Это горе как будто невидимым покрывалом накрыло город. Служили траурные мессы. Люди были печальны и молчаливы. Они искренне переживали пленение своей героини и в городе уже ходили слухи о предательстве.

За городом же, где содержались плененные вместе с Жанной ее соратники, был переполох. Исчезло белое знамя Жанны. Исчезли также два пленника – некто Жан де Мец и Бертран де Пуленжи. В деревеньке в окрестностях у Компьеня в тенистом лесу у ручья они решали, что делать со знаменем.

-Отвезти королю?!

Спрашивал Бертран.

-Нет, это знамя Жанны. И тем более этот предатель - король Карл его недостоин.

Подумав немного, Жан сказал:

-Я знаю, кому оно теперь должно принадлежать. Я отвезу его матери Жанны. Но нужно узнать, куда бургундцы увезли Жанну…

Он приподнялся и потерял сознание.

-Эх, Жан, Жан! Сначала тебе нужно поправиться… И сначала я отвезу тебя к лекарю.

Сокрушенно качая головой, говорил верный друг Бертран.

Тем временем герцог Бургундский получал письма. Первое письмо исходило из Парижского университета, где новость узнали 25 мая после того, как ее прокричали на улицах города и в тот же день записали в реестр парламента. Письмо было написано 26 мая. Это означает, что времени даром не теряли. С тем, чтобы Жанна была передана в руки инквизитора Франции, Парижский университет направил от его имени письмо герцогу Бургундскому: «Мы молим Вас со всей любовью, Вас, могущественнейшего принца… как можно скорее, надежно охраняя ее, привезти к нам вышеназванную пленницу Жанну, подозреваемую во многих преступлениях, в коих ощущается ересь, дабы она предстала перед нами и прокурором святой инквизиции…»

Такая расторопность свидетельствовала о том, что парижские церковники и стоявшие за их спиной англичане давно уже нашли способ расправы с Жанной и ждали лишь, когда им представится для этого случай. Замысел исходил от англичан. Они ненавидели Жанну и жаждали ее смерти. Но заурядное убийство меньше всего соответствовало их планам. Жанна должна была умереть от руки правосудия, как официально осужденная еретичка и колдунья, пытавшаяся сокрушить с помощью дьявола поставленную Богом власть англичан. Только такая смерть могла развенчать ее в глазах религиозных современников. Только казнь по приговору церковного суда могла опорочить все успехи Жанны и прежде всего – коронацию Карла VII, которую общая молва приписывала новоявленной посланнице небес. Неслучайно 25 лет спустя после казни Жанны Карл VII затеет процесс реабилитации – не с целью вернуть Жанне ее светлое, чистое имя (это с официальной точки зрения; в народе же ее имя никогда и не было запятнанным), а с целью снять с себя, монарха и короля Франции, тень того, что он был коронован с помощью еретички и колдуньи. О, Карл всегда соблюдал свои интересы!

Суд же инквизиции англичанами был выбран неслучайно. Это был особый церковный суд по делам о еретиках. Он был создан и узаконен Папой Иннокентием III (1198-1216) в эпоху альбигойских войн в целях устрашения инакомыслящих и отклоняющихся от официального учения и догматов католической церкви. Суд инквизиции отличался предельным упрощением судопроизводственных и юридических норм (так для возбуждения расследования было достаточно порочащих слухов)  и полной правовой беззащитностью подсудимых. Широкое применение самых жестоких пыток, поощрение доносов и награждение доносчиков изъятым имуществом обвиняемых, полная бесконтрольность инквизиторов, подвластных в любой стране лишь Римскому Папе, - все это сделало суд инквизиции страшным орудием борьбы против всего, что было неугодно официальной церкви. Осужденные инквизицией еретики передавались в руки светской власти для «бескровного наказания», что всегда означало только одно – сожжение на костре.

Тем временем герцог Бургундский писал Амадею Савойскому, где упоминал о пленении Жанны. Амадей Савойский был посредником в переговорах между герцогом Бургундским и Карлом VII, и письмо, безусловно, в первую очередь предназначалось для Карла. Амадей Савойский действительно передал ему копию письма. Карл отвечал, но в его письме не было ни слова о Жанне – о той, которой он был обязан и своим королевством, и своей короной. Когда посланец Амадея Савойского вручил копию этого ответа Филиппу Доброму, тому стало ясно, что если случай и послал ему важный козырь в лице пленной Жанны, то использовать его в игре с Карлом VII он не сможет. Французский король ясно давал понять, что он нисколько не заинтересован в судьбе Жанны и не намерен действовать в ее защиту. Не использовал он и другие возможности, которые существовали уже после того, как Жанна была продана англичанам и предана церковному суду. Можно было попытаться войти в контакт с правительством Англии, чтобы договориться о размене пленных: в руках французов находились Тальбот и Саффолк и другие английские капитаны. Можно было произвести соответствующие демарши перед папской курией или перед открывшимся весной 1431 года Базельским церковным собором с тем, чтобы повлиять через эти высшие органы католической церкви на трибунал, судивший Жанну, и добиться смягчения приговора. Короче говоря, перед дипломатией Карла VII открывалось широкое поле деятельности, нужды же в искусных дипломатах король не испытывал. И тем не менее ничего сделано не было.

Следует также упомянуть еще одно послание, направленное архиепископом Реймским Ренье де Шартром жителям города Реймса, где говорится, что Жанна де и попала в плен под Компьенем, потому что «она относилась без доверия к любым советам (о, мы знаем этих «благих» советчиков!) и поступала лишь по своей воле». Задним числом архиепископ обнаружил у Жанны различные недостатки: «ее обуяла гордыня, она носила роскошные одежды и следовала не велениям Господа, но действовала по своей прихоти». Прелаты рассчитывали сделать из Жанны послушное орудие «божьей воли», т.е. своей собственной политики. Но Жанна разочаровала своих недавних покровителей. Она видела свою миссию в изгнании англичан из Франции, и ей были бесконечно чужды и придворные интриги, в которые ее пытались втянуть, и интересы «высокой» политики церкви. Народ же видел в ней святую. Церковь оказалась перед перспективой иметь в самое ближайшее время живую святую. Святую, чьи действия она не могла контролировать. Такую святую необходимо было уничтожить.


                2   


Жанну, ее интенданта Жана д’Олона вместе с его братом Патоном Бургундцем и родным братом Жанны Пьером перевезли в крепость Клэруа.  26 же мая бургундцы заняли новые позиции вокруг Компьеня: Филипп Добрый разместился в аббатстве Сен-Корней, Жан Люксембургский обосновался в Марни. Он решил заключить пленницу, за которую мог при всех обстоятельствах получить крупный выкуп, в замке Больё-лэ-Фонтен, захваченном им в начале 1430 года.

Итак, Жанну с братом Пьером, а с ними и Жана д’Олона перевезли в Больё. Во время пути они сделали остановку в замке Бовуар, расположенном неподалеку от деревушки Элинкур, где находился монастырь святой Маргариты. Жанна попросила и получила разрешение пойти преклонить колени, дабы почтить ту, чей голос она слышала. Пребывание Жанны в церкви при монастыре было кратким и, конечно, под надзором солдат, но она была очень рада случаю почтить свою любимую святую.
В Больё Жанну поместили в цокольной части башни. Здесь размещался небольшой бургундский гарнизон и замок был полон солдатни. Солдаты, узнав, что в замок привезли «арманьякскую колдунью», с интересом спешили увидеть ее, тут же на Жанну сыпалась отборная брань; чем сильнее солдат боялся Жанны, тем крепче были ругательства в ее адрес. Жанна и здесь слышала те же обидные, несправедливые слова, что и при осаде Орлеана.

-Ну, что, арманьякская шлюха, колдунья, попалась?!

Хохот, свист.

-Что не вылетаешь в трубу или тяжко?!

Жанна не выдержала и перекрестила этот сброд. Солдаты в суеверном ужасе разбежались и уже меньше докучали ей.

Вскоре за Жанной послали из Нуайона, куда в начале июня прибыл Филипп Добрый со своей супругой Изабеллой Португальской, выразившей желание повидать узницу. Она недавно вышла замуж и была на пятом месяце беременности, когда из Перонна, где находилась с начала наступления на Компьень, направилась в Нуайон. Там уже были Жан Люксембургский со своей супругой Жанной де Бетюн.

Жанна предстала перед ними в епископском дворце, неподалеку от собора. Жана Люксембургского, от которого непосредственно зависела ее судьба, она видела впервые. Вассал Филиппа Доброго, человек богатый и влиятельный, он производил внушительное впечатление. Но у него был один физический недостаток, уродствующий его – это отсутствие одного глаза, который он потерял в 1420 году в сражении в Шампани, и с тех пор носил черную повязку, прикрывающую отсутствующий глаз, а также безобразные шрамы на лице и переносице. Таков был нынешний владелец пленницы. Его жена была миловидна и скромна. Женщины с нескрываемым любопытством смотрели на Жанну. Первой ее спросила Изабелла Португальская, ее французский был явно южного происхождения, Жанна с трудом разбирала слова:

-Вам являются святые Екатерина и Маргарита?!

-Да, мадам.

-Что они Вам говорят?

-Сейчас, мадам, они утешают меня. Они говорят, что Господь поможет мне.

-И это они говорили Вам идти на штурм Орлеана?

-Да, мадам.

-Вам было страшно идти на штурм, воевать, как мужчина?!

-Война, мадам, это всегда страшно. Но я была уверена, что Господь не оставит нас, а святая Екатерина и святая Маргарита всегда мне помогали.

Женщины были поражены, потрясены и очарованы Жанной. Когда ее увели, они обратились с просьбой к своим влиятельным мужьям поменять местопребывание пленницы из Больё на замок Боревуар, который был значительно лучше приспособлен для проживания, чем Больё, где женщина не могла чувствовать себя в безопасности в окружении солдатни. Кроме этого, Боревуар был родовым замком семьи Люксембургских с 1270 года, когда Жанна де Боревуар вышла замуж за Вальрана I Люксембургского. Тем более в замке Боревуар проживала сама Жанна де Бетюн – жена Жана Люксембургского, его тетка, уже престарелая, Жанна Люксембургская и Жанна де Бар. Посему видно, почему Жанна де Бетюн так горячо молила своего супруга перевезти Жанну в замок Боревуар:

-Молю Вас любовью, супруг мой, перевезите сию несчастную пленницу в замок Боревуар!

Немного подумав, Филипп Добрый и Жан Люксембургский вняли просьбам своих жен и согласились перевезти Жанну в Боревуар. Тем более, что этот замок находился глубоко в бургундских владениях и был крепкой и хорошо защищенной крепостью.

-Да, Боревуар – это хорошо. Но перевезите туда одну Деву, остальных оставьте в Больё.

Сказал свое заключительное слово Филипп Добрый и вся процессия удалилась на ужин.

После ужина Жанна Люксембургская навестила Жанну и в числе прочего сообщила ей, что в скором времени ее перевезут в замок Боревуар и разлучат с братом и интендантом. Жанна была сильно опечалена, она без особой охоты поужинала и долгое время провела в молитвах.

Вернувшись в Больё-лэ-Фонтен, Жанна пыталась бежать. Пока ее сторожа, разместившись у бойницы башни, играли в кости, Жанне удалось неслышно выйти из своей комнаты и незаметно проскользнуть на лестницу, а затем во внутренний двор замка. Все шло хорошо, двор был пуст, если бы не роковая случайность, его величество всемогущий случай. Жанне на пути повстречался привратник. Он узнал ее и поднял тревогу. Жанна снова была препровождена в свою комнату, ее дверь закрыли на засов и на замок. Попытка бегства не удалась. Во время процесса речь зайдет и о побеге, о котором Жанна скажет: «Находясь в замке, я заперла бы моих сторожей в башне, если бы не привратник, который повстречался на моем пути и увидал меня». Жанна надеялась, заперев сторожей, освободить двух своих товарищей. Когда во время суда ее спросили, почему она решилась бежать, хотя и была уверена, что избавление от плена придет к ней от самого Господа, Жанна ответила пословицей: «Помогай себе – и Бог поможет тебе».

Жанну перевезли в Боревуар, где она проведет, по ее же словам, около четырех месяцев.


                3


Замок Боревуар. Старинные замки…С их вековыми историями, древними легендами, каменными мощными стенами, изнизу, как бархатом, покрытые мхом… Холодные камни, успокаивающие сердце. Колыбель рыцарства, его прекрасных дам. Их силуэты до сих пор бродят где-то около крепостных стен, но их никто не видит. Потому что нет возможности видеть прошлое, это дано  не всем. Как прекрасно ранним летним июньским утром бродить у древних каменных стен! Слушать, как что-то шепчет дремучий лес, как беззаботно и радостно поют птицы! Как свеж и бодрящ утренний воздух. Как сердце наполняется легкостью и радостью бытия.

Жанну привезли в замок Боревуар. Супруга Жана Люксембургского вышла ей навстречу и с улыбкой приветствовала ее:

-Проходите, дитя мое! Ваши покои будут в верхнем этаже башни, но Вы можете беспрепятственно спускаться до второго этажа, там мои покои. Ниже Вам нельзя.

И она посмотрела на стражу, охранявшую Жанну.

-Первый этаж и выход из башни будут охраняться солдатами. Но, дитя мое, не грустите, лучше поднимемся обедать!

Продолжала добрая госпожа Люксембургская, обращаясь к Жанне и видя, что та опечалена.

Да, замок Боревуар был мощной крепостью. Башни охранялись, везде была стража. Вряд ли отсюда удастся сбежать. По крайней мере, это будет труднее, чем в Больё. Жанна поднялась в свои покои.

В замке Боревуар жили еще три Жанны: Жанна де Бар, Жанна де Бетюн и Жанна Люксембургская, тетка того самого Жана Люксембургского, от которого зависела судьба пленницы. Все три женщины с симпатией отнеслись к узнице. Даже уже престарелая герцогиня Люксембургская. Она была стара (особенно по меркам Средневековья, когда редко доживали до 40 лет), ей было уже 67 лет, да, она была стара, властна и своевольна. У нее не было детей и на ее наследство рассчитывали все три ее племянника, в том числе Жан Люксембургский, который был ее любимым племянником, и все это знали. Престарелая герцогиня Люксембургская полюбила Жанну, как собственную дочь. Все три дамы из Боревуара трапезничали вместе с Жанной, вели с ней беседы о ее доме, семье, о ее военном прошлом. Их поражала открытость, чистота, искренность и хрупкость Жанны. Однажды Жанна де Бетюн воскликнула за столом:

-Даже не верится, Жанна, что Вы шли на штурм! Вы совсем еще дитя!

Жанна де Бар вслух читала книги, потому как у герцогини Люксембургской с возрастом ослабло зрение, но она любила послушать «ученые слова». Здесь же при них Жанна-пленница занималась в это время рукоделием. И у нее все так прекрасно, красиво и быстро получалось, что женщины только ахали.

Однажды госпожа Люксембургская принесла в комнату Жанны большой отрез прекрасной материи и обратилась к ней:

-Дорогая Жанна, давайте сошьем Вам из этой материи красивое платье! Посмотрите, как хороша ткань! Ее привезли мне из Венеции.

И она развернула ткань на солнце. О, да, ткань была прекрасна! Золотисто-бежевая, почти воздушная, такая легкая и красивая, переливающаяся, казалось, золотым светом солнца и радостью весеннего утра!

-Какое красивое выйдет платье!

Заворожено, любуясь материей, продолжала герцогиня Люксембургская.

-Снимите же, дорогая Жанна, этот ужасный черный мужской костюм! Вы в нем словно в трауре. Но Вы же, дитя мое, так юны, так красивы! И этот ужасный черный мужской костюм!

Последние слова вышли с чисто женской брезгливостью и чистым благородным негодованием.

-Вы правы, мадам, -Отвечала грустно Жанна.- Мой костюм черен, как траур, и он больше всего подходит к моему положению.

Такая глубокая печаль была в голосе Жанны, что женщина невольно загрустила.

-Я не могу одеть женское платье, каким бы красивым оно не было, -продолжала Жанна, - потому как мой путь еще не окончен. Мои голоса сказали мне, что меня продадут англичанам.

Герцогиня Люксембургская ахнула.

-Да, святая Екатерина сказала мне: «Непременно нужно, чтобы Вы все принимали благосклонно, и Вы не будете освобождены, пока не увидите короля Англии». А я ответствовала ей: «Воистину я бы не хотела его видеть; я предпочла бы скорее умереть, чем попасть в руки англичан».

-Да, -После некоторой паузы тихо, задумчиво продолжала Жанна.- я бы предпочла скорее умереть, чем попасть в руки англичан…

В комнате воцарилась тишина.

В тот же вечер госпожа Люксембургская обратилась к своему мужу Жану Люксембургскому:

-Монсеньор, мой господин, молю Вас Господом Богом не выдавайте эту несчастную пленницу, эту чистую душу англичанам! Молю Вас…

Последние слова были со слезами в голосе.

-Что Вы, дорогая моя супруга, успокойтесь! Я еще никому не выдавал эту пленницу. Да, 22 июня я опять получил письмо из Парижского университета. Они настаивают на выдачи им пленницы. Но мы с герцогом Бургундским не приняли еще никакого решения.

-Умоляю Вас, не выдавайте!..

-Ну, успокойтесь, успокойтесь, дражайшая моя супруга, Жанна!..

Госпожа Люксембургская рыдала на руках у своего супруга монсеньора Жана Люксембургского. Узкие окна башни давали мало света и полумрак окутал комнату. 

+                +                +                +

-Жанна, дитя мое, подойди ко мне!

Обратилась к Жанне герцогиня Люксембургская.

-Ты знаешь, Жанна, как я люблю тебя.

-Да, мадам.

И Жанна тихо склонила голову.

-Ты для меня, как дочь, - Продолжала герцогиня и ее морщинистые руки крепче обхватили поручни стула, она продолжала.- Да, ты мне, Жанна, как дочь. У меня нет своих детей…

С горечью в голосе говорила Жанна Люксембургская.

-И раньше, когда я была молода, мне хотелось отдать свою жизнь на служение Господу, но мне не позволили…

Некоторое время она сидела неподвижно, словно окаменев. Как будто в эти минуты переживала всю свою предыдущую жизнь.

-Да, такова была воля Господня… Иной путь Он предназначил мне. И Господом мне не были даны дети… Но сейчас я нашла тебя, Жанна. Жанна! Я могу удочерить тебя, у тебя будет все, что ты пожелаешь. Тебе нравится заниматься военным искусством, тебя будут учить лучшие мастера, тебя научат читать и писать, ты ни в чем не будешь иметь нужды!..

Пламенно, смотря на Жанну и сквозь Жанну, как будто в каком-то трансе говорила герцогиня.

-Но тебе придется забыть, отсечь и отбросить все прежнее, что у тебя было. Тебя не будет ни для Карла, ни для твоего окружения, ни даже для твоих матери и отца. Для тебя матерью и отцом буду я! Для тебя всем будет великая и могучая Бургундия! Ты увеличишь ее мощь и славу! Да, солдаты пойдут за тобой. Жанна, что ты мне ответишь на это?!

Вперев в Жанну свой взгляд, приперев им Жанну к стене, пригвоздив к невидимому кресту распятия… она смотрела на Жанну, ожидая ответа.

-Вы мне предлагаете предать своего короля, которому я поклялась в верности. Вы мне предлагаете предать тех солдат, с которыми я шла на штурм Орлеана, которые верят в меня и там, на полях сражений, вверяли мне свои жизни. Вы предлагаете мне направить свое оружие против них?!. Вы предлагаете мне предать все то, во что я верила, чему служила… Вы предлагаете даже забыть моих родителей! И какой Вы хотите услышать на это ответ?!

Жанна отвечала вдохновенно, ее глаза прямо и открыто смотрели на герцогиню. Та робко и нерешительно, уже понимая, что ее игра проиграна, сделала последнюю попытку:

-Но тогда тебя не выдадут англичанам…

-Нет, мадам.

Качая головой, тихо, но твердо отвечала Жанна.

-Иди ближе ко мне, дитя мое…

Она долго смотрела на юное, такое чистое и светлое, лицо Жанны и улыбалась, гладя девушку по голове.

-Я знала, Жанна, что так оно и будет… Так оно и должно быть. Ведь, сказано же, единожды предав… Ах, милое мое дитя, будь ты другой, я бы и не любила тебя! Я знаю, я уже стара и больна, и мне недолго осталось быть на этой грешной земле, но пока я жива, клянусь Богом, я все сделаю, чтобы тебя, Жанна, не выдали англичанам! Сама умру, но не позволю…

Воинственно, глядя прямо в открытое окно башни, за которым был этот враждебный мир, говорила старая герцогиня Люксембургская.

-Не беспокойся, дитя мое, ты здесь в безопасности…

Продолжая по-матерински гладить Жанну, говорила она.

-Но Вы плачете, мадам?!..

-Ничего, ничего, деточка, это от счастья. Ведь ты все равно – моя дочь. Никто не может запретить мне любить тебя. Скоро мы вынуждены будем расстаться, я уеду в Авиньон, помянуть моего брата, а когда вернусь, я найду выход для тебя. Ну, не грусти, дитя мое, Жанна!

Жанна горько плакала.


                4


Действительно 22 июня Парижский университет вновь направил послание герцогу Бургундскому с требованием передать пленницу на его суд. На этот раз университет представляет тот, с кем Жанне предстоит  очень скоро познакомиться – епископ Бове Пьер Кошон, изгнанный из своей епархии, ведь ему пришлось поспешно покинуть Бове так же, как он покинул Реймс, при известии о приближении французской армии. Кошон бежал в Руан. Его земельные владения были конфискованы, а денежные доходы взяты в казну Карла VII. Потеря богатств вновь низвела его на положение платного агента в самом прямом смысле этого слова: жалование, пенсия и случайные платежи вновь стали единственным источником его существования. Легко представить, как ненавидел он Жанну, которую считал главной виновницей постигших его неудач, и как ликовал, когда ему неожиданно представилась возможность свести с ней счеты. Да, английское правительство знало, на ком остановить свой выбор.

Жан же Люксембургский, вассал Филиппа Доброго, герцога Бургундского, полагает, что единственная линия поведения, которой он должен придерживаться, - это верность своему сеньору. Разве не герцог осыпал его почестями и вручил ему цепь ордена Золотого руна? Конечно же, ему было бы трудно отказаться от участия в военных предприятиях своего сеньора – ведь он дал ему клятву верности. А если говорить прозаически, то в случае неповиновения он мог ждать от сеньора всевозможных репрессий. Дамы из Боревуара были более свободны в своих суждениях.
Таким образом, Жан Люксембургский оказался между двух огней: у него были серьезные причины остерегаться вызвать недовольство и своего сеньора, и своей тетки-герцогини Жанны Люксембургской, от которой он ожидал наследства.

Однако случилось несчастье и очередной для Жанны роковой поворот судьбы: в Авиньоне на 68ом году жизни скончалась герцогиня Люксембургская.

Отныне Жан Люксембургский, наследник своей тети, более не испытывает влияния, которое она могла на него оказывать. Зато он все больше подпадает под влияние своего брата Луи, епископа Теруанского, который всегда решительно поддерживал англичан.

Тем временем кипит напряженная деятельность, но только не там, где ее можно было бы ожидать, т.е. в Бурже в окружении короля. Приходится признать очевидное: мы не имеем ни одного документа, дающего нам возможность предположить, что король предложил выкуп или же предпринял какую-либо попытку освободить Жанну Дарк. В истории множество примеров неблагодарности, но столь явной – немного.

Усердствовали господа из Парижского университета, по-видимому, опасаясь, как бы из-за вмешательства короля Франции (напрасные опасения!) не лишиться той, кого они требовали выдать вот уже год, сразу же после освобождения Орлеана (еще до миропомазания Карла VII).

Кошон провел июнь в Париже, откуда направил упомянутые выше письма Филиппу Доброму и Жану Люксембургскому с просьбой «передать эту женщину преподобному отцу в Боге, его высокопреосвященству епископу Бове». Затем он едет в Кале, где все еще находятся герцог Бедфорд и Генрих VI.

С Бедфордом они встретились в замке Кале.

-Ваше высокопреосвященство, добро пожаловать! Как у нас обстоят дела по поводу этой арманьякской ведьмы? 

-Господь внемлет нам, однако герцог Бургундский на отправленные ему письма не отвечает.

Тучный Кошон еле разместился на стуле и сложил свои короткие жирные пальцы на коленях.

-Однако мы не можем долго ждать. Неизвестно, что придумают арманьяки и сподручные этой чертовой Девы! Нужно поторопить герцога.

-Вы правы, монсеньор.

-Мы предложим за эту еретичку и колдунью –продолжал Бедфорд, расхаживаясь по комнате,- 10 000 ливров. Но, Кошон, начните торг с 6 000!

-Непременно, святейший герцог!

-Она во что бы то ни стало должна быть нашей!

Глаза Бедфорда горели злобой и лютой ненавистью, он стукнул кулаком по столу.

-Эта Дева заплатит за все унижения и потери, что претерпела от нее славная Англия!

-Да, эта вероотступница натворила множество зла, распространяла ересь и отбирала законные земли и епархии у их владельцев. Она воистину исчадие ада. И церковь должна во исполнение своего святого долга пресечь и отсечь столь зловредный член ее святого Христова тела.

-О, да! Вы пресечете и отсечете. Я в этом не сомневаюсь.

Хохотал Бедфорд. И вдруг резко замолчал и, глядя прямо и неотрывно в глаза Кошона, металлическим голосом заключил:

-Мы Вам и платим за это, Ваше высокопреосвященство! Дева должна быть нашей!

+                +                +                +

После разговора с Кошоном Бедфорд приказал привезти к себе сборщика налогов по Нормандии Пьера Сюрро.

-Его королевским величеством, королем Англии и Франции, Генрихом VI вводится по штатам Нормандии чрезвычайный налог, 10 000 ливров из которого будут выделены для выкупа за Жанну-Деву, отъявленную колдунью и предводительницу войск дофина!  Выполняйте!

Когда дверь за сборщиком налогов закрылась, Бедфорд громко захохотал. У него было отличное настроение.

10 000 ливров – это были огромные деньги. И Бедфорд не собирался требовать их из королевской казны. С самого начала предполагалось, что выкупной платеж будет взыскан с населения оккупированной территории: за «арманьякскую ведьму» должны были платить сами французы. В сентябре послушные воле оккупантов штаты Нормандии произвели чрезвычайный побор. 10 000 ливров – по военным обычаям такой выкуп платился за принца крови, коннетабля (главнокомандующего сухопутными силами Франции),  адмирала, маршала или по меньшей мере генерального наместника маршала. Согласившись внести столь крупную сумму за дочь крестьянина, английское правительство официально приравняло Жанну к одной из этих высоких особ. 10 000 ливров следовало распределить между «совладельцами» Жанны: Филиппом Добрым, Жаном Люксембургским и офицером, уступившем ему пленницу.

С данным предложением Кошон направился в путь для переговоров с Филиппом Добрым и Жаном Люксембургским. Вскоре он был в замке Боревуар.

Жан Люксембургский встретил его в своих покоях.

-Какая честь видеть Вас у себя, Ваше высокопреосвященство! Чем обязан столь высокому визиту?!

Рассыпаясь в любезностях и отлично зная, зачем к нему пожаловал епископ Бове, приветствовал Жан Люксембургский.

-Это для меня высокая честь быть принятым столь славным и великим герцогом!

Ответными любезностями, как елеем, поливал Кошон.

-А дело мое столь ничтожно для Вашего внимания, что, право, мне так неудобно Вас беспокоить!

-О, что Вы, Ваше высокопреосвященство, для меня каждая мелочь и каждый пустяк из Ваших уст сравнимо с откровением свыше.

Не унимался Жан Люксембургский.

-А дело мое таково, о, благородный герцог! Что стало нам известно, что у Вас находится в пленении некая Жанна, называемая Девой.

-Да, это так.

Утвердительно отвечал Жан Люксембургский.

-Эта женщина подозревается святой церковью во многих грехах, в коих ощущается ересь. Она обманщица, плутовка,  колдунья. Она подбивала народ на непослушание власти, данной Богом и представленной могучим и славным королем Англии и Франции Генрихом VI. Она со своим греховным войском отобрала у Англии ее города, она ограбила благочестивых божьих слуг. Она вероотступница, распутница и колдунья. Своими колдовскими чарами она околдовала высшую знать Франции, а народ ослепила своими грехами, кои кажутся им добродетелями!

Театрально и пафосно словно на университетской кафедре провозглашал Кошон. Жан Люксембургский, усмехнувшись, одним глазом смотрел на него.

-Эта женщина повинна во многих грехах. –Продолжал епископ Бове.- И святая инквизиция настойчиво молит и просит Вас отдать ее на свой святой суд.

-О, да, Жанна Дева повинна во многих преступлениях. В том числе и в том, что ее армия захватывала подчиненные английской власти земли и многие вынуждены были бежать, бросив свое имущество и свои доходы.

Не сводя с Кошона своего проницательного и насмешливого взгляда, говорил герцог Люксембургский.

-О, да! И в этом! –С яростью отвечал Кошон, а затем спокойно и с елеем в голосе продолжал.- Долг каждого христианина помогать святой церкви в борьбе с еретиками и колдунами. Добрый христианин должен с радостью выдавать преступника святой инквизиции, иначе он сам может рассматриваться ею как пособник еретика.

-Безусловно, Ваше высокопреосвященство! Однако дело в том, что Жанна Дева – военнопленная и на нее распространяются законы военного времени. Она может быть выкуплена.

-Благодаря Господу, святая церковь имеет в этом вопросе поддержку английского короля Генриха VI. То есть короля Англии и Франции Генриха VI, который согласен выкупить для святой церкви эту вероотступницу, еретичку и колдунью, дабы над ней совершился праведный суд. Высочайший король предлагает за оную женщину 6 000 ливров.

-6 000 ливров! Вы смеетесь, Ваше высокопреосвященство! Эта женщина согрешила на более высокую сумму!

-Побойтесь Бога, благородный герцог! За колдунью 6 000 – это более, чем справедливо. Учитывая прегрешения и важность справедливого суда над ней, король может дать за нее 8 000 ливров!

-Что Вы, святейший епископ Бове! Ведьмы нынче в цене.

Ехидно отвечал Жан Люксембургский и продолжал:

-Кроме этого, ведь король Франции Карл VII может пожелать выкупить свою предводительницу и он будет иметь больше прав на нее, чем король Англии Генрих VI.

-10 000 ливров.

Выпалил Кошон.

-По рукам. –Быстро ответил герцог Люксембургский.- 10 000 ливров и пленница ваша.

Оба довольные сделкой обнялись и облобызались. Так Жанна Дарк была продана англичанам. Жану Люксембургскому оставалось только ждать, пока соберут обещанный выкуп. Кошон же изъявил желание увидеть ту, за которую будет выплачен выкуп и которая неизбежно попадет к нему в руки.

Его привели в комнату Жанны. Жанна встала. Епископ ее оглядел. Да, птичка, попавшая в клетку, была хороша. Жаль, что прямо сейчас ей нельзя свернуть шею. Но терпение, терпение, епископ, и она будет в твоих руках.

-Это ты, Жанна, называемая Девой?

-Да.

-Тебя будет судить суд святой инквизиции.

-У меня нет вины пред Господом.

Спокойно отвечала Жанна.

-Есть или нет, это не тебе решать! Это решит суд.

Кошон начинал терять выдержку, но взял себя в руки.

-За тебя заплатят выкуп и передадут англичанам.

Продолжал Кошон.

-Англичанам?!

Побледнела Жанна.

-Да, англичанам! –Торжествовал Кошон.- А английская церковь всегда была послушной дщерью церкови Божией. И англичане очень чтут святую инквизицию. Они с радостью передадут тебя в руки святой инквизиции! А твой любимый Компьень скоро падет. Все жители Компьеня старше семи лет будут преданы огню и мечу!

Жанна пошатнулась от ужаса.

Довольный эффектом Кошон вышел из комнаты.

+                +                +                + 

-Вы, Вы… Вы продали ее англичанам!

В ярости и отчаянии кричала супруга Жана Люксембургского.

Но все было напрасно. Тот равнодушно перекладывал на своем столе свитки.

+                +                +                +   

Поздним вечером, когда все уже готовились ко сну, Жанна после молитвы подошла к окну, растворила створки и на нее дунул холодный ветерок. Она остановилась. За окном смеркалось. Полинялое небо начинало темнеть. Деревья стали черными, неведомыми и неузнаваемыми, как призраки иного мира, угрожающе шелестя под ветром и издавая душераздирающий скрип над окружающей окрестностью. Где-то в последний раз перед сном каркнула ворона. Жанна вздрогнула. И наклонилась вниз, но ничего разглядеть не удалось – двор замка съела темнота. Впрочем, Жанна знала, что там внизу справа находятся складские и оружейные помещения, слева – малые ворота замка. Стража разбрелась спать. Все двери были надежно заперты с двух сторон, их Жанна не смогла бы открыть, а ввиду холодной погоды никто из солдат оставаться на улице под пронизывающим ветром не захотел. Все двери были заперты, все засовы были на месте. Впрочем, о дверях Жанна и не думала (их невозможно было открыть). Она смотрела в окно на уже почерневшее небо. Кое-где начинали мерцать первые звезды. О чем думала Жанна?! Что терзало ее?! Жанна подошла ближе к окну и остановилась в нерешительности. Сомнения терзали ее душу. Она начала молиться. И ее сердце успокоилось. Она встала на край окна. Так, сверху, высота и чернота казались еще бездоннее и страшнее. Жанна вдохнула полной грудью холодный, свежий воздух, осенила себя крестным знамением, попросила помощи у своих любимых святых и, поручив себя Богу, прыгнула в темноту.

Утром ее нашли, окровавленную и без сознания, на плитах замощенного двора замка. Прямо под ее окном. Она чудом осталась жива и была сильно изранена. Стража подняла переполох. Сбежалась вся замковая челядь. Подошли и герцог Люксембургский со своей супругой. Герцогиня была поражена. Она бросилась к пленнице:

-Жанна, Вы живы?! Что с Вами…

Несчастная пленница на миг пришла в сознание и тихо, еле шевеля губами, произнесла:

-Лучше умереть, чем попасть в руки англичан…

-Жанна! Жанна! Несчастное дитя, как же это могло произойти…

Все говорила и говорила госпожа Люксембургская.

-Оставьте, мадам, она Вас не слышит.

Сказал один из солдат.

-Лекаря! И осторожно отнесите ее в комнату. Да, еще – на окно поставьте решетку!

Распоряжался герцог Люксембургский. Оно и понятно; Жанна была весьма ценным товаром и только живой он мог передать ее англичанам, мертвую они не могли бы ее судить и предать огню. Пока над ней не прочли приговор судьи, Жанна должна была оставаться живой.

Три дня она не могла ни есть, ни пить. Лекарь обматывал ее голову какими-то травами, но это не давало улучшения. Пока, наконец, на четвертый день Жанна окончательно не пришла в себя и не попросила пить. Тут же ее навестила госпожа Люксембургская.

-Милая Жанна, как же это могло произойти…

Она по-матерински гладила Жанну по голове.

-До меня дошла весть, мадам, -Тихо отвечала Жанна.- что все жители Компьеня старше семи лет будут преданы огню и мечу. Я же предпочла умереть, чем оставаться в живых после подобной расправы с добрыми людьми. Это и была одна из причин того, что я прыгнула. Другая же причина – та, что меня продали англичанам, а мне легче умереть, чем попасть в руки англичан, моих врагов…

-Ах, Жанна!..

Сокрушенно качала головой госпожа Люксембургская.

-Святая Екатерина говорила мне почти каждый день, -Продолжала Жанна далее,- что я не должна прыгать из башни и что Господь поможет мне и жителям Компьеня. А я сказала святой Екатерине, что, ежели Бог поможет жителям Компьеня, я хочу сама быть там.

-Отдохни, Жанна! Ты еще очень слаба!

-Нет, мадам, я получила поддержку и утешение святой Екатерины. Она сказала мне, что я должна исповедаться и попросить прощения у Господа за то, что выбросилась. А жители Компьеня непременно получат помощь до наступления праздника святого Мартина зимнего.

Жанна пошла на поправку, начала есть и вскоре выздоровела.

Позже этот эпизод дал судьям повод обвинить Жанну в смертном грехе – попытке самоубийства. Трижды возвращалось следствие к «прыжку с башни Боревуара», допытываясь о его причинах и замысле, но оно так и не смогло доказать, что здесь имела место попытка подсудимой убить себя. Объяснения Жанны были предельно ясными: «Я сделала это не в безнадежном отчаянии, но в надежде спасти свое тело и пойти на помощь многим славным людям, которым эта помощь была необходима».

Тем временем стремительно разворачиваются военные действия. Приближался момент освобождения храбро защищавшегося Компьеня. 24 октября пришел на выручку маршал де Буссак. Он-то и пошел на решающий штурм. Жану Люксембургскому пришлось отойти к  Нуайону. В следующую субботу, 28 октября, небольшие крепости, находившиеся вокруг Компьеня, сдались французам, а Жан Люксембургский вернулся в замок Боревуар.

Отныне Жанна может не волноваться о судьбе «своих добрых друзей из Компьеня», но у нее нет больше никаких сомнений, какая судьба уготована ей.


                5


24 октября, в день освобождения Компьеня, английский казначей Томле Блаунт собрал 5 000 ливров, недостающих для выкупа за Жанну Дарк.

В конце октября Жанну увозят из замка Боревуар. Она вынуждена расстаться с дамами из Боревуара, о которых позже скажет: «Если бы мне пришлось надеть женское платье, я сделала бы это скорее и с охотой по просьбе этих дам, чем какой-либо другой женщины, какая только существует во Франции, за исключением моей королевы…»

Жанну привозят сначала в Аррас, где ее заключили в один из небольших замков, возвышавшихся над воротами Ронвиль. Здесь же, в Аррасе, Жанна получила лепту (посильное подаяние), о которой она просила у жителей Турнэ, а именно 22 золотых кроны «для использования на свои нужды».

В то же время в Орлеане отказывались верить, что Дева могла быть взята в плен. Разве можно захватить и удержать Жанну в неволе? Ведь она наделена огромной силой – Господь обязательно придет ей на помощь, чтобы она сумела бежать. Так думали люди практически повсюду. Правда, в это же время в районах, верных французам, заказывали молитвы за ее освобождение. В альпийском городе Амбрёне в трех молитвах просили Господа, «чтобы Дева, заключенная врагами в тюрьму, была освобождена и чтобы ей не причинили вреда, и да сможет она довести до конца дело, которое Вы на нее возложили». В Туре, Мо и Орлеане были совершены богослужения.

В последние дни ноября пленницу перевезли из Арраса в Ле-Кротуа -  именно здесь должен был быть выплачен выкуп. Выкуп был выплачен. 10 000 турских ливров конюшим Жаном Брюизом были переданы Филиппу Доброму и Жану Люксембургскому, «дабы забрать Жанну, называющую себя Девой, военнопленную». Жанна была конвоирована.
По дороге длиною около сотни километров делали остановки. Среди прочих в замке Люшё,  а затем в аббатстве Сен-Рикье. В замок Дрюжи, где держали Жанну, пришли два священнослужителя из Сен-Рикье, прево и первый духовник.  Они пришли, чтобы повидать Жанну. Как и во многих нормандских аббатствах, аббат принял сторону бургундцев и англичан, но монахи далеко не разделяли его чувства. Монахи сочувствовали Жанне. Она исповедалась. На следующий день, обогнув огромный лес Креси, отряд вышел к устью Соммы. Жанна впервые увидела море, но не могла смотреть на него без грусти: ведь она знала, что там, за морем, Англия. Как же сохранить хоть малейшую надежду на побег? 

Жанну везли в Руан, где должен был состояться над ней суд. Решение Бедфорда провести суд над Жанной в Руане было продиктовано отнюдь не недоверием к парижским богословам и законникам. Определяющим мотивом было желание провести суд на французской земле, но в максимальном удалении от освобожденной территории. В Париже оккупанты чувствовали себя непрочно. Над ними нависали мощные крепости французов, таившие угрозу внезапного нападения. Опасность подстерегала англичан и в самом городе, где действовали тайные группы патриотов. Полиция Бедфорда свирепствовала, раскрывая действительные и мнимые заговоры, но она была бессильна подавить все растущее сопротивление. Кое-кто из парижан связывал надежды на освобождение с деятельностью Жанны Дарк. Как раз в сентябре 1430г. инквизиционный трибунал Парижа рассмотрел дело двух женщин, все преступление которых заключалось в том, что они говорили о Жанне похвальные слова. Одну приговорили к сожжению, другую – к длительному тюремному заключению. В этой обстановке судить Деву в Париже было просто-напросто опасно. Руан же был глубоким тылом, а его поредевшее и полностью затерроризированное население не было пока способно на сколько-нибудь серьезное выступление против оккупационных властей.

Бедфорду, Уорвику, Кошону нужен был процесс, устроенный в надежном месте, и, безусловно, красивый, показательный процесс! Право самолично судить Жанну Кошон получал только при условии, что процесс будет проходить в Бове. Факт пленения Девы на правом берегу Уазы мог в крайнем случае подтвердить полномочия епископа и доказать, что этот суд – в его компетенции. Хотя, безусловно, чтобы предстать перед судом инквизиции, обвиняемая в ереси должна была совершить преступление в епархии Кошона. Приличия были соблюдены вследствие места пленения. Не могло быть и речи о проведении суда в Бове, сдавшемся королю Франции. Тогда Бедфорд и решил, что процесс пройдет в Руане, где вот уже 12 лет, как установилось английское господство. Чтобы соблюсти формальности, ходатайствовали о назначении делегации от капитула Руана, которая, естественно,  и была назначена. Не теряя времени, Кошон отправил в Лотарингию своего человека с поручением собрать на месте все сведения о юности и даже детстве Жанны. Результаты расследования станут известны в Руане лишь в конце января 1431 года.

Итак, из Ле-Кротуа Жанну перевезли на лодке в Сен-Валери-сюр-Сомм. Наконец, отряд достиг замка Буврей, некогда построенного Филиппом Августом и ставшего резиденцией графа Уорвика, назначенного воспитателем маленького короля Генриха VI. Так Жанна увидела Руан. Остроконечные крыши, шпили, черные силуэты домов… Город грузно и зловеще нависал над окрестностью. Серые, мрачные тучи довершали пейзаж. Сердце у Жанны сжалось. «О, Руан!» - С тоской и болью воскликнула она. Ветер с зловещим свистом набросился на отряд, пытаясь разорвать его на куски, но не смог и в ярости стал метать снежные хлопья. Наступил канун Рождества.


                6


Жанну заключили в одну из семи башен крепости Буврей. Ее называли башней Куроне, т.е. Коронованной башней.
Отныне Жанна живет в беспросветной тьме: ее гнетет тьма темницы, неуверенность в своей участи – доля всех узников. Так начался второй акт драмы Жанны Дарк, который длился, как и ее военная эпопея, немногим более года. Началась ее вторая война, также полная сражений, которые она вела одна, находясь в тюрьме, где ее спутниками были голод и холод, с цепями на руках и ногах, днем и ночью, изо дня в день под надзором пятерых грубых и пьяных стражников.

Башня, куда заключили Жанну, выходила «на поля», т.е. была обращена во внешний мир. Комната, в которой поместили узницу, находилась на втором этаже. Все комнаты этой башни, служившей тюрьмой, были однотипны: в толще стен было три ниши. Первую нишу занимало окно, на котором была решетка, вторая ниша – для отхожего места и третья, где содержались пленники, сообщалась с лестницей и выходила на бойницу, что давало возможность тому, кто там находился, слышать все, что говорилось в комнате, оставаясь незамеченным. Наблюдение осуществлялось и через пол верхнего этажа. Возглавлял охрану Жанны в основном королевский конюший Джон Грей, которому помогали два англичанина: Джон Беруайт и Вильям Талбот. Всех троих заставили поклясться на Библии в том, что они будут бдительны и никого не допустят к узнице, не получив предварительного разрешения лично от Кошона или же Уорвика, хозяина замка. Непосредственно же охраняли Жанну пять англичан самого низкого происхождения, грубых и вечно пьяных, прирожденных убийц и извергов, издевательства для которых доставляли удовольствие, эти пять отъявленных негодяев и представления не имели о чести, чистоте и благородстве. Трое из них оставались ночью в ее комнате, а двое других находились снаружи у дверей.

Жанна была не единственной узницей Буврея. В подземельях и верхних этажах башен ждали суда десятки арестованных патриотов – участников партизанского движения в Нормандии. Ждали они недолго. Суд был скорым и беспощадным. Время от времени из замка выводили очередную партию осужденных. С одними из них Жанна встретилась, когда ее привезли в башню Куроне. Они двигались безмолвно словно тени, их холщевые рубахи были разодраны и болтались лохмотьями на ветру. Жалкие куски ткани не могли прикрыть истерзанных пытками, голодом и холодом тел. Их глаза были пусты и безучастны. Даже страдание было ими пережито и исчерпано. И сейчас более ничего не волновало и не страшило их. Даже собственная смерть. Казалось, это привидения совершают свой обход. Лишь ледяной, пронизывающий ветер провожал их в последний путь. Жанна безмолвно смотрела им вслед. Их вели на площадь Старого Рынка, где совершались казни. По многу дней раскачивал ветер тела повешенных, а над городскими воротами торчали на шестах отрубленные головы. Руан был городом смерти. Известно, что осенью 1431 года в течение одного дня (Жанны тогда уже не было в живых) на площади Старого Рынка оккупанты казнили четыреста французов – и даже не партизан, а обычных военнопленных.

В руанской тюрьме Жанну сначала заключили в железную клетку, практически не позволявшую ей двигаться. Но этого Кошону показалось мало. Жанну приковали короткой цепью к решетке этой клетки. Жанну поместили в клетку, как зверя! Эту добрейшую душу, что подбирала и выхаживала больных животных, что даже к котенку относилась как к самому близкому существу, поместили в клетку! Ее руки и ноги были в железных цепях. К цепям был прикреплен большой кусок дерева, который предназначался для ограничения передвижения пленницы (и без того минимального!). Да, ушли времена, когда «три Жанны» из Боревуара дарили ей платье и по-дружески просили примерить его… Даже ночью она лежала, скованная кандалами и крепко привязанная к ножкам кровати цепью, пропущенной через кандалы. Кровать же намертво была прикреплена к каменным плитам пола. Замок цепи закрывался на ключ. Днем же ее опоясывали цепью длиною в пять-шесть шагов, которая крепилась к массивной балке. Впрочем, когда Жанну выводили на допросы, оковы снимали. Но это было продиктовано отнюдь не соблюдением приличий (кто бы на них обратил внимание!) или вдруг проскользнувшим человеколюбием, а элементарной необходимостью: действительно, Жанна физически не смогла бы преодолеть расстояние, отделявшее тюрьму от зала заседаний, с оковами на ногах. О, как боялись и ненавидели Жанну англичане! С самым человечным существом в мире поступили самым бесчеловечным образом. О, твои руки, Жанна! Твои добрые, нежные руки!.. На них никогда не исчезнет след от оков, терзавших их нежную, юную кожу, впивавшихся в твою плоть и кровь, оставлявших безжалостные, рваные следы… Такие раны не проходят, такие следы остаются вечно. Я беру твои истерзанные, хрупкие руки, их раны обжигают мое сердце, выжигая из глаз соль. О, Жанна, я хочу губами сцеловать твою боль… Слезы беззвучно текут по щекам и падают на твои раны. И раны заживают – как будто и не было их… 

Можно представить себе, насколько тягостными были эти физические мучения для того, кто прекрасно переносил жизнь под открытым небом, кто любил скакать верхом и постоянно был готов к действию. Однако ни мрачное узилище руанского замка, ни этот постоянный сумрак комнаты, ни железные цепи не доставляли столько мучений, сколько ее окружение. Ни с чем не сравнимы моральные мучения Жанны. Стража, эти ничтожества, выродки, отпускали в ее адрес язвительные замечания, оскорбления и ругательства. От них Жанне не было отдыха ни днем, ни ночью. На ее упреки в их адрес они злились и усердствовали в своих издевательствах еще больше. Злобные выкрики и шум сопровождали каждое ее появление во дворе замка. Да, эти тюремщики мало чем отличались от тех английских солдат, что с высоты крепостных стен у Орлеана обзывали ее «развратницей» и «распутницей» да еще и «арманьякской потаскухой». Конечно, ей было необходимо ее мужское платье, хорошо подогнанные и крепко завязанные штаны, как в те дни, когда она спала, не раздеваясь, рядом с солдатами во время военных действий на берегах Луары. Хотя те солдаты как раз почитали и уважали ее. А у ее близкого мужского окружения и мыслей подобных не могло возникнуть. Как говорил Жан де Мец, он безмерно уважал Жанну и имел абсолютную веру в нее, у него и в мыслях не было прикоснуться с плотской целью к Жанне, ибо любовь, которую он имел в своем сердце к Жанне, казалось ему, была божественной. Но и с теми, у кого было плотское желание, Жанна умела обращаться. Как когда-то в Боревуаре она задала хорошую пощечину молодому дворянину, пытавшемуся ее поцеловать. О, Жанна была скора на расправу с наглецами и хамами и умела за себя постоять! Здесь же, в тюрьме, в оковах, без возможности взывать кому-либо о помощи, защищаться было намного сложнее и труднее. Как она сумела в таких условиях сохранить девственность и остаться Жанной Девой? Конечно, она опасалась, как бы ночью тюремщики не совершили над ней насилия. И у нее были на то основания. Однажды ночью, когда она уже засыпала, безусловно, под брань и ругань солдат, один из тюремщиков грубо толкнул ее в бок и сказал:

-Хочешь поразвлечься?

Жанна оттолкнула его руку.

-Оставьте меня!

Тюремщик в ответ навалился ей на плечи и стал держать.

-Эй, ребята! Не задать ли колдунье жару?! Ты девственница, говоришь, а это сейчас мы проверим и, если нужно, исправим! 

С дьявольским хохотом измывался тюремщик.

-Эй, ребята! Держите ее за руки и за ноги! Мы все попробуем ее! Какова арманьякская шлюха!..

Жанна вся сжалась в клубочек и стала яростно отбиваться руками и ногами. Солдаты навалились на нее. Жанна закричала:

-На помощь! Помогите ради Бога!..

-Кричи сколько угодно, -с ухмылкой говорил тюремщик, - тебя все равно никто не услышит, а если услышит, то все равно не придет на помощь. Да что ты копаешься с ее штанами! –обратился он уже к своему подельнику,- Рви их!

-На суде я скажу, что вы силой взяли меня, -отчаянно, борясь, кричала Жанна, - моя одежда будет тому свидетельством. И за это насилие Бог покарает вас. Я взываю к Господу Богу!

В отчаянии, на последнем срыве, изо всех сил кричала Жанна.

И тюремщики вдруг отпустили ее. Их охватил страх.

-Она ведьма!

-Ты видишь, она насылает порчу!

В суеверном ужасе говорили они.

В эту ночь они оставили ее в покое. Но Жанна в эту ночь не спала.

+                +                +                +

Немного ранее Жанне еще раз пришлось пройти обследование на девственность, которое она уже прошла в Пуатье. Обследование было проведено под контролем Анны Бургундской, герцогини Бедфорд. Девственность была надлежащим образом установлена. Растроганная Анна Бедфорд запретила сторожам грубо обращаться с Девой. Но герцогиня с супругом вскоре (в середине января) покинула Руан и была далеко, а тюремщики и их английские хозяева, намеревавшиеся погубить Жанну, были всегда рядом. У Жанны не было защитников, ей не на кого было положиться, кроме как на себя. И на Господа Бога.

Подтверждение девственности Жанны было тяжелым ударом для ее судей. Этим обследованием они хотели уличить и обличить Жанну, это было бы, бесспорно, веским доводом в обвинении Жанны в распутстве, прелюбодеянии, плотской связи с дьяволом и в колдовстве. А получилось, что добыли доказательства лишь чистоты, невинности и добродетельности обвиняемой. Кошон был в ярости. И, безусловно, он намекнул страже, что судьи и трибунал не будут огорчены, если подсудимая вдруг в тюрьме «познает сладкий плотский грех», если кто-то из стражников «соблазнит» ее. Жанну охраняла лишь ее бдительность и суеверный страх тюремщиков перед ней.

В то время, как в башне Куроне Жанну подвергали всевозможным унижениям, в парадных залах Буврея, а Буврейский замок служил одновременно и крепостью, и королевской резиденцией, и тюрьмой для особо важных преступников, итак, в парадных залах Буврейского замка разместился английский двор. Еще летом 1430г в Руан привезли малолетнего короля Генриха VI, и он оставался здесь до осени 1431 года, когда его увезли в Париж на церемонию коронования. При нем постоянно находились Винчестер и Уорвик, часто приезжали Бедфорд, Глостер, Стаффорд, Сомерсет и другие влиятельные члены обоих королевских советов (по делам Англии и Франции). Процесс Жанны Дарк проходил от начала и до конца буквально на глазах английского правительства. Да, Жанне было суждено увидеть английского короля. И вскоре она его увидит. Хотя, безусловно, 10летний ребенок ничего не решал. За него это пока делали другие. Винчестер, Бедфорд, Уорвик и другие реальные правители оккупированных территорий Франции не только внимательно следили за действиями инквизиционного трибунала, но и руководили процессом, контролируя и направляя каждый шаг судей. Английское правительство не скрывало ни своей причастности к суду над Жанной Дарк, ни того значения, которое оно этому суду придавало. Оно взяло на себя все связанные с ним расходы. А расходы были немалыми. Во-первых, каждому члену трибунала выплачивалось регулярное жалование. Один лишь Кошон получил за ведение суда над Жанной 750 ливров, что было немногим меньше годового жалованья, которое он получал как член королевского совета. Щедро были оплачены услуги второго судьи – инквизитора Жана Леметра, а также прокурора, следователя, секретарей и судебного исполнителя. Что касается многочисленных заседателей-асессоров, то они получали разовое вознаграждение за присутствие на каждом заседании – 20 су (1 ливр). Обычно на заседаниях трибунала присутствовало от 30 до 60 асессоров. Членам делегации Парижского университета, прибывшей в Руан для участия в суде, выплачивались также дорожные, квартирные и суточные. Не пожалев денег, чтобы заполучить Жанну в свои руки, англичане не жалели средств для того, чтобы осуществить свой план до конца. Жанна должна была быть погублена.  И физически, и морально. И англичане на это не жалели денег. Но, разумеется, они расплачивались деньгами, собранными с населения оккупированных территорий.  Жанна должна была быть осуждена на французской земле, руками французских же судей и за деньги французского же населения.

+                +                +                +


3 января 1431г его величество Генрих VI, король Англии и Франции, особой грамотой передал своему «любимому и верному советнику» епископу бовескому по его просьбе «женщину, которая называет себя Жанной-Девой», для суда над ней. С этого момента Жанна теряла статус военнопленной и становилась подсудимой церковного трибунала. И с этого же момента ее должны были перевести из светской королевской тюрьмы в тюрьму архиепископскую, поместив в особое женское отделение, где сторожами были женщины-монахини, а условия – относительно мягкими. Однако на протяжении всего процесса с Жанной постоянно обращаются как с военнопленной: она в оковах и сторожат ее солдаты. Перевод еретика в церковную тюрьму был непреложным процессуальным требованием церковного судопроизводства. Папские законы (декреталии) и наставления инквизиторам категорически запрещали держать лиц, подозреваемых в преступлениях против веры, в государственных или частных тюрьмах на том основании, чтобы не дать возможности еретикам распространять заразу, и церковные суды в своей практике следовали этому правилу неукоснительно. Жанну же оставили в королевской тюрьме. Когда на первом заседании трибунала кто-то из асессоров осмелился указать на это явное нарушение процессуальных норм инквизиционного судопроизводства, Кошон резко осадил не в меру ретивого советника и наотрез отказался перевести подсудимую в церковную тюрьму. «Это, -сказал он, - не понравится англичанам». Довод оказался вполне достаточным для того, чтобы асессоры раз и навсегда утратили интерес к условиям содержания подсудимой. Это была не их забота.

Как бы то ни было, с первых же дней пребывания в руанской тюрьме двусмысленность положения Жанны становится очевидной: военнопленная, которую намереваются осудить, или же еретичка, подозреваемая в ереси церковью. Подспудно это обвинение дает возможность опозорить одновременно с Жанной короля Франции, обязанного ей своей короной, т.е. нанести удар делу, которое она защищает. Другими словами, Жанна являет собой тип политического заключенного, того, кого преследуют потому, что он мешает и властям, и идеологическим установкам, над которыми он одержал верх; при этом изыскивается любой повод для приговора.

Суд над Жанной Дарк был инквизиционным процессом по делу веры, т.е. уголовным процессом, который церковные власти возбуждали против человека, отклонившегося от ортодоксальной религии. Исключительная компетенция в делах такого рода принадлежала церковному трибуналу. В католических странах суд над еретиком осуществлял епископ и монах-инквизитор. В тех случаях, когда один из них вел процесс самостоятельно (а это было чаще всего), ему вменялось в обязанность держать другого в курсе дела; приговор выносился от их общего имени. В особо важных случаях – к их числу был отнесен и процесс Жанны- епископ и инквизитор судили совместно. Свое право судить Жанну Дарк Кошон основывал на том, что подсудимая была взята в плен на территории бовеской епархии. С точки зрения канонического права его притязания выглядели не вполне безупречно, поскольку в этом праве никогда не был четко сформулирован принцип ответственности еретика перед трибуналом по месту ареста. Авторитетный французский канонист Пьер Л’Эрмит указывал, в частности, на то, что Жанна не проживала на территории бовеского епископства и не совершила там никакого преступления. Сам же факт ее ареста на этой территории не давал еще Кошону бесспорного основания выступать в качестве судьи. Трибунал, судивший Жанну, состоял из множества лиц. Но судьями в собственном смысле слова были лишь два человека: бовеский епископ (Кошон)  и инквизитор Нормандии. Инквизитор, доминиканец Жан Леметр, занял место на судейской скамье только в середине марта, когда предварительная стадия процесса была уже давно позади и полным ходом шли допросы подсудимой. Задержка объясняется тем, что Леметр должен был получить специальное разрешение инквизитора Франции участвовать в процессе Жанны в качестве судьи, т.к. по своей должности он не имел к этому процессу никакого отношения: хотя суд и проходил в Руане, но формально Жанну судил трибунал бовеской епархии, на который не распространялись полномочия нормандского инквизитора. Впрочем, брат Леметр присутствовал на первых заседаниях в качестве советника-асессора и был полностью осведомлен относительно всех обстоятельств дела.

Это должен был быть показательный процесс, процесс века. Однако «красивый процесс» начинался скверно. Обследование на девственность могло бы уличить Деву во лжи, но обратилось к ее выгоде. А что касается расследования, проводимого в ее родных краях, то оно, по правде говоря, имело губительные последствия для епископа Бове. Нотариус Николя Байи, расспросив 12-15 свидетелей в Домреми и 5-6 в соседних приходах, не обнаружил в отношении Жанны ничего такого, чего бы нельзя было сказать о своей собственной сестре. Обмен письмами относительно этой информации лишь подтвердил ее. И хотя бальи Шомона назвал свидетелей «поддельными арманьяками», судебные следователи не узнали ничего, что можно было бы инкриминировать Жанне. Деву нельзя было обвинить ни в чем: не было обвинителя и не было адвоката. Конечно, в те времена нельзя было обвинить ее в том, что она вела военные действия и одержала в них победу. Она не преступила ни Божьего, ни человеческого закона. Ее можно было осудить только на основании тех ответов, которые суд мог у нее вырвать, заставив защищаться от обвинений, запутав ее в сложных вопросах и поставив под сомнение то, что трудно поддается исследованию и по природе своей туманно. Парадоксально, но факт: судья не сумеет сформулировать ни одного серьезного пункта обвинения. Скрупулезное изучение этого обвинительного процесса Пьером Тиссе выявило следующее: Жанна была приговорена лишь на основании показаний, полученных в Руане. В этом – очевидная слабость процесса, ставшего для Истории не менее очевидным свидетельством того, какой яркой личностью была Жанна Дарк. Против Жанны не могли выдвинуть  ничего и осудили ее, умело используя ее же слова, записанные ее  врагами, в то время как эти же слова дают нам представление о величии и чистоте этой возвышенной натуры.  Кошон и не подозревал, что своими собственными руками он воздвигает единственно достойный Жанны Дарк памятник. И этот памятник останется в Истории навечно благодаря запечатленным в нем минутам жития Девы.

Трудности возрастали и из-за нерешительности инквизитора, брата доминиканца руанского монастыря, Жана Леметра. Его пригласили, но он ответил, что «как для спокойствия своей совести, так и  более верного ведения процесса» он не хочет вмешиваться в это дело. Леметр ссылался на то, что не в его власти вести этот процесс. Пришлось вновь послать гонца в Париж к инквизитору Франции Жану Граверану для того, чтобы уговорить Жана Леметра появиться на процессе. Несмотря на все усилия Кошона соблюсти форму процесса инквизиции, было допущено два нарушения: инквизитор отсутствовал, а так называемое «предварительное расследование»  осталось анонимным, и о нем, в частности, не знало основное заинтересованное лицо – сама Жанна. Пьер Тиссе особо подчеркнул как «чрезвычайный» тот факт, что в судебное дело вошли исключительно допросы обвиняемой и при этом никто не знал, начиная с самой обвиняемой, какие обвинения ей предъявляют. Понятно, почему Кошон хотел собрать внушительный трибунал – настоящий суд присяжных, как для того, чтобы компенсировать его несостоятельность, о которой он знал лучше, чем кто-либо другой, так и для того, чтобы произвести впечатление на Жанну. Он написал множество официальных писем и обратился в том числе к руанскому капитулу, которому король Англии уже сообщил о «поручении территории», что давало возможность ему, епископу Бове, исполнять судебную власть в Руане. К епископу Бове Пьеру Кошону обратился Парижский университет, строки письма которого, бесспорно, выявляют истинный характер процесса: «Если Жанна Дева не будет изобличена и уличена  в случаях проявления «ересей» или в чем-либо другом, касающемся или относящемся к нашей вере, в наши намерения входит получить вышеназванную Жанну, дабы она предстала перед нами». Лучше и нельзя  определить политический характер процесса и судьбу в любом случае уготованную Жанне.

Главную роль на процессе играл Кошон: он возбудил обвинение и руководил следствием. Он же назначил и членов трибунала. Так как сам Кошон судил Жанну не в своем епископском городе, а на временно уступленной территории руанского диоцеза, то ему заново пришлось укомплектовать весь состав суда. На должность обвинителя Кошон назначил своего доверенного человека Жана д’Эстиве, бовеского клирика, бежавшего от армии Жанны вместе с епископом в Руан. Обязанности следователя (они заключались в допросе свидетелей) были возложены на местного священника Жана де Лафонтена, магистра искусств и лиценциата канонического права. Нотариусы архиепископской курии Гильом Маншон и Гильом Коль  по прозвищу Буагильом, были назначены секретарями суда, а руанский клирик Жан Массье – судебным исполнителем, в его обязанности входило сопровождать подсудимую из места заключения в зал заседаний суда и обратно. Обычно при расследовании дела о ереси на заседаниях суда присутствовало, помимо должностных лиц трибунала, несколько советников – асессоров. Не будучи судьями в прямом смысле этого слова, т.е. не имея права выносить приговор, они тем не менее пользовались широкими полномочиями. Асессоры могли вмешиваться в дебаты, допрашивать подсудимого, наблюдать за процессуальной стороной разбирательства и сообщать судьям свое мнение по данному делу. И хотя судьи не были связаны этим мнением, они всегда к нему внимательно прислушивались. Число таких советников-асессоров редко превышало 10-12 человек. Но суд над Жанной Дарк не был обычным разбирательством по делу веры. Это был сенсационный процесс –то, что сейчас назвали бы «процессом века». И чтобы придать трибуналу  особый авторитет, а самой судебной расправе видимость законности, организаторы процесса привлекли к нему множество асессоров. Общее их число составило 125 человек. Они представляли всю католическую церковь: епископат, инквизицию, университет, соборные клиры, монастыри, приходы, «нищенствующие» ордена. Для участия в суде над Жанной было мобилизовано все руанское духовенство.  Хотя участие подавляющего большинства руанских клириков в работе трибунала выражалось лишь в том, что они присутствовали на всех публичных заседаниях. Когда приходилось принимать решение, они присоединяли свои голоса к голосам лидеров. Это были статисты. В тех же редких случаях, когда кто-либо из них пытался протестовать против беззакония и произвола, участь такого оппозиционера оказывалась незавидной. Показателен в этом отношении эпизод с руанским клириком Николя де Гупвилем, магистром искусств и бакалавром богословия. Как-то в частном разговоре он имел неосторожность высказаться в том смысле, что с правовой точки зрения компетенция суда в деле Жанны Дарк представляется ему весьма сомнительной, поскольку трибунал состоит из одних лишь политических противников и что, кроме того, духовенство Пуатье, а также архиепископ Реймский – церковный патрон бовеского епископа- уже допрашивали Жанну и не нашли в ее поступках и речах ничего предосудительного. Таким образом, получалось, что суд низшей инстанции без всяких оснований готовился пересматривать и вновь решать дело, уже рассмотренное и решенное судом высшей инстанции. Об этих словах сразу же узнал Кошон. Он вызвал к себе Гупвиля и потребовал, чтобы тот их повторил. Гупвиль отказался это сделать, заявив, что он, как член руанского капитула, неподвластен монсеньору епископу Бове. Он был немедленно арестован и брошен в королевскую тюрьму, откуда его с трудом вызволил один из влиятельных друзей. Расправа с Николя де Гупвилем послужила наглядным уроком для тех асессоров, которые не сразу поняли, чего от них хотят, и полагали, что процесс Жанны можно и должно совместить с законными нормами судопроизводства. Впрочем, таких наивных людей было немного, и им быстро заткнули рты.

На страницах официального протокола процесса изредка появляется имя теруанского епископа Людовика Люксембургского – брата недавнего «владельца» Жанны. Он не присутствовал на допросах подсудимой, его видели лишь на торжественных церемониях. Ни один из документов не содержит его подписи. Однако роль этого князя церкви (впоследствии он стал кардиналом) на руанском процессе была неизмеримо более важной, нежели это представляется по тексту протокола. Людовик Люксембургский принадлежал к той могущественной группе церковников, которая составляла ближайшее окружение герцога Бедфорда. Теруанский епископ был другом и доверенным советником герцога, который в 1425г назначил его на пост канцлера Франции. Он выполнял самые ответственные поручения английского правительства: с успехом вел сложные дипломатические переговоры, был начальником английского гарнизона в Париже (сутана не служила этому помехой). В Руане он осуществлял контроль за судом над «лотарингской колдуньей», оставаясь при этом в тени; Людовик Люксембургский направлял работу трибунала.

Совершенно особое место среди многочисленных асессоров занимали члены делегации Парижского университета, прибывшие в Руан в конце января 1431 года. Их было шесть человек – шесть профессоров богословского факультета: Жан Бопер, Николя Миди, Тома де Курсель, Жерар Фейе, Жак де Турен и Пьер Морис. Авторитетные теологи, они вовсе не были кабинетными затворниками. Политические страсти владели ими куда сильнее, нежели богословские абстракции. Вот эти-то люди и образовали штаб трибунала. Без их ведома, совета и согласия не предпринималось решительно ничего. Они неизменно присутствовали на всех допросах Жанны и на всех заседаниях – как публичных, так и тайных (на последние допускались лишь особо доверенные члены суда). Зачастую Кошон поручал кому-нибудь из них вести допрос. Они составляли наиболее важные документы процесса – в том числе обвинительное заключение. Какое чудовищное неравенство сил! С одной стороны – светила богословской науки, искуснейшие теологи и опытнейшие правоведы. С другой – юная простолюдинка, которая, по ее собственным словам, не отличала А от Б. Она должна была вести с ними поединок. Одна. Без совета и помощи. Суд был призван не только физически уничтожить Жанну, но и, воздействуя на религиозные чувства современников, опорочить в их глазах всю ее деятельность. А мотивы, которыми руководствовались члены трибунала, были очень просты: политические симпатии, месть, корысть и страх.

Итак, инквизиционное судопроизводство не знало таких элементарных (выработанных еще юристами Древнего Рима) процессуальных норм, как прения сторон, гласность свидетельских показаний, право обвиняемого на защиту путем вызова в суд названных им свидетелей и т.д. В основе деятельности инквизиционных трибуналов лежал принцип презумпции виновности, согласно которому подсудимый считался в глазах судей заведомо виновным до тех пор, пока ему не удавалось доказать обратное. Другими словами, не обвинение должно было доказать вину подсудимого, а он сам свою невиновность. В полном соответствии с этим принципом средневековые юристы разработали учение о подозрении как достаточном основании для действий церковного трибунала. Человека можно было привлечь к суду, не имея никаких доказательств его вины, кроме подозрения в ереси, источником которого мог быть любой оговор, анонимный донос или мнение самого инквизитора. Инквизиционное судопроизводство было не чем иным, как узаконенным произволом. Всю силу этого произвола пришлось испытать на себе Жанне. Ее привлекли к суду на основании голословного подозрения. Она не имела адвоката. От нее скрыли имена свидетелей и их показания. И, наконец, идя на первый допрос, она не знала ни того, в чем ее будут обвинять, ни того, каким материалом располагают судьи. А они располагали очень немногим, хотя Кошон приложил максимум усилий для того, чтобы собрать компрометирующий Жанну материал. С этой целью, как уже говорилось, еще до начала процесса следственная комиссия побывала на родине подсудимой и допросила несколько жителей Домреми. 9 января на первом заседании трибунала Кошон информировал асессоров о результатах начальной фазы предварительного следствия. На основе собранных сведений были составлены некие «статьи и мемуары», которыми руководствовался следователь трибунала Жан де Лафонтен, допрашивая вызванных в Руан свидетелей. Их показания записывали секретари Маншон и Буагильом. В тексте этого чудовищного акта так прямо и говорилось: она подозревается в ереси, колдовстве и прочих подобных злодеяниях, направленных против веры. 13 февраля Кошон огласил асессорам, среди которых были все члены университетской делегации, тексты свидетельских показаний и другие материалы предварительного следствия. После обсуждения было решено, что имеющиеся в наличии сведения о речах и поступках обвиняемой вполне достаточны для вызова ее в суд. Так излагает ход предварительного следствия официальный протокол процесса. Но вот что любопытно: не сохранилось ни одного документа предварительного следствия – ни протоколов работы следственной комиссии на родине Жанны, ни составленных на их основе «статей и мемуаров», ни записей свидетельских показаний. Их долго и безуспешно разыскивали в 1450х гг. члены комиссии по реабилитации Жанны и, не найдя, заявили, что Кошон вообще не проводил предварительного расследования. Те члены руанского трибунала (секретарь Маншон, его коллега Буагильом, асессор Тома де Курсель), которые давали перед реабилитационной комиссией показания по этому поводу, единодушно утверждали, что им ничего неизвестно о предварительном расследовании. Это была ложь. Все трое лгали. Лгали беззастенчиво и неуклюже, несмотря на то, что перед членами реабилитационной комиссии лежал протокол обвинительного процесса, составленный Маншоном, отредактированный Курселем и заверенный Буагильомом. Чем объяснить эту ложь? Почему члены инквизиционного трибунала так упорно отрицали очевидные факты? И почему были уничтожены следственные материалы? Очевидно, потому что методы проведения предварительного следствия и его результаты не соответствовали правовым нормам даже инквизиционного судопроизводства. Следствие должно было подтвердить «дурную славу» Жанны как еретички и колдуньи. Однако оно не только не достигло этой цели, но и привело к прямо противоположным результатам. Следующий пример показывает это с полной наглядностью. Один из главных пунктов обвинения гласил, что Жанна еще в ранней юности вступила у себя на родине в преступную связь с дьяволом. Жанну множество раз допрашивали о ее жизни в Домреми, особенно интересуясь пресловутым «деревом фей», возле которого, по мнению судей, подсудимая предавалась нечистой силе. Сам характер вопросов говорит о том, что судьи опирались на сведения, которые были доставлены следственной комиссией, побывавшей в Домреми. Но на какие сведения? Следствию не удалось собрать решительно никаких сведений, которые свидетельствовали бы о впадении подсудимой в ересь и о ее связях с дьяволом. Напротив, выяснилось, что Жанна слыла на родине за добрую христианку, т.к. исправно посещала церковь и регулярно исповедовалась. Что же до ее игр у «дерева фей», то на этом основании в пособники дьявола можно было зачислить всю молодежь Домреми, избравшую с незапамятных времен лужайку под огромным буком местом своих увеселений. Таким образом, в этом очень важном пункте обвинение прямо противоречило данным предварительного следствия. Так было и по остальным пунктам обвинения. Именно поэтому протоколы работы следственной комиссии на родине Жанны были уничтожены, а члены трибунала пытались скрыть свою причастность к этому явному беззаконию. Выше уже упоминалось, что в ходе предварительного следствия были заслушаны показания свидетелей, которых специально вызвали в Руан. Мы не знаем ни их имен, ни их показаний. Но обращает на себя внимание тот факт, что вопреки обычаю никто из этих людей не был впоследствии подвергнут повторному допросу. По-видимому, эти показания тоже разочаровали судей, не дав обвинению никаких существенных фактов.

Таким образом, обвинение подошло к допросам подсудимой. Заседание было назначено на среду 21 февраля.


                7


Первое публичное заседание состоялось в среду 21 февраля в 8 часов утра. Это была Пепельная среда, первый день поста, начавшегося для Жанны уже давно… Местом заседания выделили парадную залу королевских палат руанской крепости, она же служила королевской капеллой Буврея. В зале было тесно и, несмотря на холодный, пронизывающий февральский ветер за стенами замка, душно. Заседание было открытым и в зале столпилось множество народа, в основном простолюдинов; крестьян и ремесленников. В воздухе стоял гул, крики, ругань, каждый старался занять место получше – откуда бы хорошо был виден предстоящий процесс. Да, обвинители – блестящие богословы, теологи и юристы, были настолько уверены в своем преимуществе и в исходе дела, что решили сделать заседания публичными, дабы во всей красе показать столь безупречный и блестящий процесс. Действительно, справиться с неграмотной крестьянкой-пастушкой им казалось делом простым и легким, инквизиция еще не такие крепкие орешки раскалывала, еще не таких, а блестящих ученых, гениев ломала и отправляла на костер. У инквизиции в этом плане был богатый опыт и широкие возможности. А суд вели метры, мастера своего дела. И они не сомневались в себе. Пусть же суд над этой крестьянкой, называющей себя Жанной Девой, будет хорошим уроком всей черни. И черни дозволили присутствовать на заседании суда.
Если в зале было множество народа, то за стенами желающих попасть на процесс, но не попавших, было еще больше.

Итак, в среду 21 февраля 1431г. в 8 часов утра преподобный отец во Господе мессир Пьер Кошон, епископ и граф Бове, занял председательское место. Точнее – с трудом занял председательское место. Его чрезвычайно тучная фигура еле поместилась в узкое судейское кресло, и вся его туша заслонила узкую спинку стула. Заплывший жиром председатель пыхтел и сопел, при каждом вдохе поднимая и опуская свое необъятное чрево. Его тройной подбородок двигался в такт всей туше. Над приплюснутым носом в зал суда смотрели холодные, злые и надменные глаза. Кошон смотрел на заседателей с высоты своего председательского помоста, как военачальник осматривает свою армию перед боем. Злорадный огонь горел в его глазах. Все было готово к расправе. Все фигуры были расставлены на свои места, все ловушки готовы принять свою жертву. Под этим взглядом председателя заседатели невольно съеживались, втягивали головы глубже в плечи и опускали глаза. О, да, Кошон был хозяином положения!
Все было готово к началу процесса. Подле председателя на расставленных полукругом скамьях разместились асессоры. Их было 44 человека: среди них 9 докторов богословия, 4 доктора канонического права, 1 доктор и того, и другого права, 7 бакалавров богословия, 11 лиценциатов канонического права, 4 лиценциата гражданского права и фискал Жан д’Этивэ. Вот с кем пришлось сражаться простой неграмотной девушке! Все расселись по своим местам. Стража из английских солдат оцепила свободное место в центре, шум в зале поутих. Лишь одно место осталось незанятым – место у самой стены в центре, на виду у всех. То была небольшая деревянная скамья, без спинки, стоявшая отдельно на небольшом помосте. Два рослых воина в латах стояли по обе стороны этого помоста, более не было ни души.

Зачитали документы, подтверждающие полномочия трибунала. Выяснили, что обвиняемой вручен вызов в суд (циничная формальность). Выслушали заявление епископа о том, что накануне обвиняемая просила допустить ее к мессе, и задним числом утвердили решение епископа в отказе ввиду того, что общая молва(?) обвиняет ее в совершении многочисленных преступлений, а также ввиду того, что она упорно отказывается снять мужской костюм, суд не может удовлетворить ее просьбу. Затем Кошон приказал ввести подсудимую:

-Введите подсудимую!

Наступила тишина. Полная тишина. Всякие звуки: шум, шепот, вскрики придавленных в толпе, ругательства, кряхтения, ворчание, - замерли, словно их никогда и не было. Все замерло. Тишина стала удручающей, гнетущей, тяжелой – будто какая-то невидимая тяжесть навалилась на всех присутствующих. Все лица повернулись к дверям. Собравшиеся почувствовали, что сейчас перед ними предстанет та, которая раньше была для них недосягаема, которая раньше была для них лишь воплощением чуда, невероятной сказкой, мечтой – сейчас она предстанет перед ними во крови и плоти. Зал замер.  И в этой мертвой тишине отчетливо послышался лязг приближающихся оков. Все громче и громче, этот звук наполнял собой уже весь зал. Все ближе и ближе. И вот Жанну ввели в зал заседаний. По залу пробежал трепет, послышались глубокие вздохи, кто-то, как после рокового «свершилось», выдохнул всей грудью. Она шла медленно. Видно было, что ее цепи и оковы тяжелы. Ее сопровождали двое вооруженных английских солдат и судебный исполнитель Жан Массье. На ней была мужская одежда из какой-то мягкой шерстяной ткани, вся черная. Широкий складчатый воротник из такой же черной материи облегал ее плечи и грудь, рукава ее камзола, широкие в плечах, от локтей были узки; ноги затянуты в узкое черное трико. На ее руках и ногах были оковы. Направляясь к скамье, она остановилась как раз в том месте, где яркий солнечный луч, пробившись сквозь решетку окна и витражные стекла, упал ей на лицо. Жанна подняла голову к окну. Она с явным наслаждением подставляла свое лицо солнечному свету. Как истосковалась она по нему в своем мрачном узилище! Как радовалась этому неожиданному яркому солнечному лучу! Она улыбалась. Еле заметно, лишь уголками губ, но улыбалась. А ее глаза светились еще более невероятным светом. Каким девственно чистым и нежным, несказанно прекрасным и бесконечно грустным, трагичным было это лицо! Она вскинула голову и свои непокорные волосы, и тогда пламенный взгляд ее неукротимых глаз устремился на судью. О, нет! Ее не сломили ни лишения, ни страдания, ни унижения. Ее дух не был покорен. Она по-прежнему была Жанной Дарк. Той Жанной Дарк, которую я знал…

Как уверенно, спокойно и прямо ты стоишь перед этими «отцами церкви»! Ты еще сильнее похудела, но твой костюм еще больше идет тебе, а глаза горят еще ярче. О, как бы мне хотелось хотя бы ничтожно малое свидание! Как много хочется сказать… и о готовящемся побеге, и о волнениях народа, но горло захлестнуло неимоверное счастье – быть с тобой, обнять твои ноги и уткнуться лицом в колени. …Кто кого утешал? –Напрасные мечты! Сейчас ты стоишь твердая, непоколебимая перед сворой папских псов. И даже смеешься над ними! О, Жанна! Я спасу тебя. Не отдам тебя никому – ни священникам, ни… даже Богу, потому что люблю тебя сильнее всех и всего на свете! …Они не простят тебе ни твоих побед, ни твоих слабостей, но главное – твоей избранности, того, что они читают умные книги, говорят изысканные речи, а Бог избрал именно тебя – ЭТОГО они тебе никогда не простят. А ты никогда не отречешься от своего предназначения. И я знаю: пока в тебе пылает тот огонь дерзаний, та божественная искра, ни этот грозный и беспощадный судья, ни этот трибунал, ни кто-либо еще на свете не в силах ни запугать, ни сломить тебя. И я также знаю, что этот огонь будет гореть вечно.

Жанна оказалась одна перед этими светилами богословия, теологии и права. Ей предстояло вести этот смертельный поединок одной. Без друзей, без подсказок, без защиты и опоры. Одна. Против целой армии профессоров, против всей машины инквизиции, против всей системы, против всех обстоятельств, против всей подлости, предательства и трусости всего мира. Одна. Она не могла выставить ни одного своего свидетеля, ибо все они были добрыми французами, и появись они в суде (английском и на оккупированной территории), их тотчас бы схватили и казнили. Жанна это знала. У нее не было свидетелей. Подсудимая оставалась единственным свидетелем – и со стороны обвинения, и со стороны защиты. По законам церкви Жанна, как не достигшая совершеннолетия, т.е. 21 года, имела право потребовать себе адвоката. Но разве кто объяснил ей ее права?! У судей была иная цель. И, возможно, отсутствие адвоката было для Жанны не так уж и плохо. Можно себе представить, что советовал бы ей адвокат английского суда, также связанный с английским правительством, как и сидящие здесь судьи!

-Поклянись, прикоснувшись к Евангелию, что будешь говорить правду относительно того, о чем тебя будут спрашивать!

Повелительным голосом начал Кошон.

На это Жанна спокойно ответила:

-Я не знаю, о чем вы хотите меня спрашивать. Возможно, вы будете у меня спрашивать то, о чем я вам не скажу.

Голос Жанны был твердым и уверенным. По рядам заседателей прошла волна возмущения.

Кошон начал терять терпение:

-Вы поклянетесь говорить правду относительно того, что будут у Вас спрашивать касательно веры и что Вам будет известно.

На что Жанна невозмутимо отвечала, открыто и прямо глядя в глаза своих судей:

-Об отце и матери, обо всем, что я сделала с тех пор, как отправилась во Францию, я охотно поклянусь говорить правду. Что же до откровений, полученных мною от Господа Бога, то я никогда никому о них не говорила, разве что Карлу, моему королю. И даже если мне захотят отрубить голову, я не открою их, поскольку знаю от моих голосов, что должна держать их в тайне.

Взрыв негодования и возмущения охватил весь зал. Асессоры стали громко кричать Жанне:

-Поклянись! Поклянись говорить правду обо всем!

Некоторые даже повскакивали со своих скамей.

Новое и более настойчивое увещевание епископа с требованием, чтобы она соизволила дать клятву в том, что будет говорить правду по вопросам, затрагивающим веру.
Жанна повторила свой ответ, прибавив в конце, задумчиво, как бы погружаясь в себя, что по истечении ближайшей недели она твердо будет знать, должна ли она открывать свои откровения.

Епископ увещевал, настаивал, требовал. Жанна упорствовала. Три часа длились яростные споры относительно клятвы. Жанна была непреклонна. Невозмутимость Жанны выводила судей из себя, и они бесновались еще больше. О, никто не предполагал, что трибунал может вот так оступиться в самом начале! Девчонка оказалась крепким орешком, чем предполагал Кошон. Постепенно боевой пыл судей угас. Измученные бесплодными препирательствами, охрипшие, осунувшиеся, судьи уселись на свои места. Одна лишь Жанна сохраняла спокойствие и, казалось, нисколько не была утомлена. И она победила. Кошон, поняв, что ничего более не добьется от Жанны, махнул рукой и раздраженно обратился к Жанне:

-Поклянись хотя бы в этом!

Жанна, преклонив колени, возложив обе руки на Евангелие, поклялась давать показания лишь о том, что относится, по ее мнению, к существу процесса.

Затем после такой клятвы начался собственно допрос.

-Ваше имя?

-В краю, где я родилась, меня звали Жаннеттой, а во Франции Жанной.

-Ваше прозвище?

-Я его не знаю.

Секретари усердно скрипели перьями.

-Место Вашего рождения.

-Я родилась в деревне, которую называли Домреми, она сливается с деревней Грё. В Грё находится главная церковь.

-Имя Вашего отца и Вашей матери.

-Отца зовут Жаком Дарк, мать – Изабеллой.

-Где Вас крестили?

Продолжали судьи.

-В деревне Домреми.

-Кто были Ваши крестные отцы и матери?

-Одну из крестных матерей зовут Агнессой, другую – Жанной, еще одну – Сивиллой. Из крестных же отцов одного зовут Жаном Ленге, другого – Жаном Баррей. …У меня было много и других крестных матерей, как я слышала от моей матери.

Подумав, добавила Жанна. Ее голос был печален, а в глазах блестели слезы. Но какое было дело судьям до растроганной воспоминаниями о семье и родных краях Жанне?! Они искали улики, доказательства преступления. Допрос продолжался.

-Какой священник Вас крестил?

Жанна, справившись с собой, отвечала:

-Как я думаю, господин Жан Мине.

-Жив ли он?!

-Я думаю, да.

-Сколько Вам лет?

-Как мне кажется, около девятнадцати.

Но воспоминания о семье, о матери вновь возвращали Жанну к себе. После раздумий Жанна продолжала:

-Моя мать научила меня читать «Отче наш», «Богородица-Дева, радуйся» и «Верую». Я приобщилась к вере только благодаря моей матери. Она была единственным моим учителем.

Слезы вновь блеснули в ее глазах. Но судей это, безусловно, не растрогало, видимо, у них никогда не было ни отцов, ни матерей, они сразу родились в сутанах и в регалиях. Чувства Жанны были для них чужды.

Далее последовало требование судей:

-Прочтите «Отче наш».

-Выслушайте меня на исповеди, и я охотно скажу вам эту молитву.

В глазах Жанны загорелся дерзкий огонек.

Судьи переполошились. Повторные требования прочесть молитву не производят ни малейшего впечатления – только на исповеди.

Епископ готов уступить. Она не хочет молиться перед столь многочисленной аудиторией?

-Мы охотно выделим Вам одного или двух нотаблей, родным языком которых является французский язык, и Вы в их присутствии прочтете «Отче наш».

-Я не скажу им молитву, если они не будут выслушивать меня на исповеди.

Таков был ответ Жанны. Суд в который раз возмутился и поразился. Но эта волна возмущения была слабее и продержалась совсем недолго.

Жанна так и не прочла молитвы. Судьи забыли, что в первую очередь они являются священниками, обязанными по совести придавать таинству епитимьи такое же значение, какое со своей стороны придавала ему Жанна. Они не были священниками, они были наемными палачами. И они это прекрасно знали.

Жанна так и не прочла молитвы. Больше у суда на данный момент вопросов не было. Остается последняя формальность: епископ запрещает подсудимой покидать без его ведома и разрешения тюремную камеру в замке.

-Мы запрещаем Вам без нашего разрешения покидать тюрьму, определенную Вам в руанском замке, под страхом быть изобличенной в преступлениях ереси.

Жанна гордо выпрямилась и с достоинством отвечала епископу на эти слова:

-Я не принимаю этого запрета. Если бы я бежала, никто никогда не смог бы упрекнуть меня в том, что я поступила противно моей вере или нарушила клятву, потому что я никому ее не давала.

Судей охватил столбняк, а Жанна продолжала:

-Вы содержите меня в железных цепях и кандалах. Мне трудно двигаться. Это излишне. Меня и так сторожат английские солдаты и днем, и ночью. Вы слишком меня притесняете.

Какие безудержные тоска и боль были в этих словах! Но у судей на всякую несправедливость был свой ответ.

-Прежде Вы много раз пытались уйти из тюрьмы, поэтому для более надежной и верной Вашей охраны было приказано надеть на Вас железные цепи, кои и будут на Вас впредь.

-Это правда, -отвечала Жанна,- я хотела бежать. Да и сейчас хочу. Это право каждого узника.

Если бы каменный Прометей мог говорить, он говорил бы так.

Приняв присягу стражников, которым поручили охрану заключенной, Кошон объявил заседание закрытым. Следующее заседание было назначено на завтра. Судебный исполнитель повел Жанну в камеру. Она удалялась среди всеобщего молчания, в котором еще резче, еще явственнее выделялся зловещий лязг ее тяжелых цепей.


                8


Поздним же вечером Жанну ждал сюрприз. К ней в камеру ввели еще одного заключенного. Он представился ее земляком – уроженцем Лотарингии и тайным патриотом Франции, содержащимся в плену в этом руанском замке. Но все это была ложь. Ложь от первого и до последнего слова. Для узника он был слишком упитан и бодр, на нем, кроме всего прочего, не было оков. Это был высокий, статный мужчина с несколько печальным выражением лица, приятным мягким голосом и вкрадчивыми манерами. О, Николя Луазелёр умел входить в доверие! Прокрадываться в душу, как змей, чтобы потом, усыпив бдительность, совершить неожиданный и смертельный удар! Да, это был  Николя Луазелёр – один из судей этого процесса и один из самых верных людей Кошона. Это был мерзкий и вероломный план Кошона после того, как они убедились, что Жанна по своей воле никогда им не скажет о своих откровениях и тайнах – выведать таким образом ее сокровенные тайны, чтобы вернее погубить. Это был блестящий в своей низости и подлости план! Николя Луазелёр представился Жанне священником и предложил стать ее духовником. Жанна и не могла почувствовать в этом подвох; Луазелёр публично на процессе не появлялся, он сидел за ширмой и вел свой протокол допросов, который затем сверяли с протоколами секретарей, Жанна не могла его видеть на суде. Ей было радостно видеть пришельца с ее родных краев, узнать новости из своих земель (их тут же выдумывал Луазелёр), еще более обрадовалась она возможности встретиться со служителем церкви и облегчить свою душу исповедью (о, как долго Жанна не слышала простых добрых слов!), ибо измученная телом она не менее страстно жаждала пищи духовной, которой также была лишена. Доверившись этой твари, она исповедалась. План Кошона сработал безупречно. По его приказу в соседней нише вблизи комнаты узницы уже сидели секретари процесса Гийом Маншон и Буагийом, которые, несвязанные обетом хранения тайны исповеди, записывали все, что говорила Жанна Луазелёру. А  тот спрашивал и советовал. Спрашивал и советовал. Спрашивал о голосах. Советовал не доверять судьям и высказывать неповиновение суду. Странные советы? Ничего странного, все было оговорено с Кошоном. А Кошон считал, что нельзя упускать ни одной возможности, чтобы очернить подсудимую. Подлость, обман, лжесвидетельства – все это отныне будет встречаться Жанне на каждом шагу.

На следующий день Жанна вновь предстала перед судом. Она была бледна по-прежнему, но не казалась более утомленной, чем в первый день судебного заседания. А  утомиться было от чего – вчера она просидела целых пять часов на жесткой скамье, в цепях, подвергаясь травле и нападкам этого сборища нечестивцев, не получив ни глотка воды, ни крошки хлеба, потом она провела ночь в своем холодном, сыром каземате, прикованная к постели, - и все же явилась в суд решительной, собранной, готовой бороться до конца. Об этом говорили и ее прямая осанка, и решительный, прямой, как стрела, взгляд.  Взгляд самых прекрасных в мире глаз!

И  опять заседание суда началось с требования дать клятву. Епископ настаивал, требовал, приказывал, выходил из себя, но был не в силах заставить Жанну дать клятву отвечать на все вопросы суда.

-Я  вам уже поклялась вчера. И  этой клятвы вам должно быть достаточно. Вы возлагаете на меня слишком тяжкое бремя.

Вот и все, чего удалось добиться от Жанны. Кошон вынужден был отступить. И он передал вести допрос своему помощнику Жану Боперу.  И  эта роль подходила ему как нельзя лучше: подобно Пьеру Кошону  он был ректором Парижского университета (в 1412 и 1413гг.), делегировавшего его в Труа помогать тому же Кошону во время переговоров, закончившихся договором 1420 года. Будучи каноником Руана, он постоянно действовал, как агент оккупантов, и вскоре был официально назначен послом короля Англии на Базельском соборе, куда он и отправился после вынесения приговора Жанне 28 мая 1431 года, незадолго до ее казни. Он стал каноником не только в Руане, но и в Безансоне, Сансе, Париже, Бове, Лане, Отене, Лизьё – и все это несмотря на изуродованную правую руку (с ним приключилась неприятная история – по дороге между Парижем и Бове на него внезапно напали разбойники), из-за чего он не мог надлежащим образом исполнять обязанности каноника во всех этих городах, разбросанных от Бургундии до Нормандии!

Итак, Жан Бопер начинает свой допрос.

Первый вопрос был брошен небрежным тоном, способным усыпить бдительность любого человека. Непринужденно прохаживаясь полукругом, Жан Бопер начал говорить:

-Так вот, Жанна, говори суду громко, четко, внятно и отвечай правдиво на все вопросы, какие я стану тебе задавать, как ты и поклялась.

Жанна метнула в судью свой бесстрашный взгляд.

-Нет. Есть такие вопросы, на которые я не могу и не должна вам отвечать.

О, Жанна сразу заметила подмену и молниеносно на нее ответила. Жана Бопера постигла первая, но не последняя неудача. Но он не собирался сдаваться и решил продолжить издалека, однако, не упуская из виду своей цели – погубить Жанну.

-В каком возрасте ты, Жанна, была, когда ушла из отцовского дома?

Этот вопрос, безусловно, был направлен на доказательство непослушания Жанны родителям. Жанна спокойно отвечала:

-Этого я не помню.

-Училась ли ты в юношеском возрасте какому-нибудь ремеслу?

-Да, я научилась шить полотняное платье и прясть, - при этом непобедимый воин, освободительница Орлеана, победительница при Патэ, главнокомандующий французскими войсками гордо выпрямилась, слегка тряхнула головой и с наивным самодовольством добавила,- О, и в этом занятии я могу поспорить с любой руанской женщиной!

При этих словах толпа зрителей зааплодировала, из зала послышались одобрительные выкрики, кое-кто из зрителей улыбался с явным сочувствием. И Жанне это было приятно. Но эта неожиданная поддержка вовсе не входила в планы Кошона, и он с высоты своего кресла гневно прикрикнул на народ, требуя соблюдения тишины и приличий. Солдаты с алебардами довершили дело и в зале судебных заседаний восстановилась тишина.

Далее Жан Бопер задавал Жанне вопросы о ее детстве и отрочестве, об отъезде из Вокулера и обо всем, что с ней произошло вплоть до прибытия в Шинон. Особый упор делался на пребывании Жанны в Нёфшато у некой женщины, по прозванию Рыжая, и на ее уходе из дома во Францию.

-Итак, ты утверждаешь, что ушла из дома в город Нёфшато к некой женщине, по прозванию Рыжая?

-Не я одна ушла из дома, жители моей деревни Домреми и Грё, в том числе и моя семья, были вынуждены покинуть свои дома из-за страха перед бургундцами. Их отряды разоряли округу. Да, наша семья нашла приют у этой женщины, у которой мы находились около двух недель.

-Чем ты занималась, пока была в доме отца?

-Я  помогала своей матушке, занималась домашними делами своей семьи.

-Ходила ли ты в поля с овцами или другими животными?

-Когда повзрослела, обыкновенно не ходила, но, безусловно, помогала вести овец в поле.

Затронули, безусловно, и процесс в Туре по поводу замужества.

-Зачем ты назвала молодого мужчину своим мужем? Ты принуждала его к браку, вызывая в суд?

Жанна вспыхнула при этих словах и отвечала:

-Не я назвала его своим мужем, а он назвал меня своей женой, вызвал меня в суд, говоря, что я обещала стать его женой. Но я ни ему, ни кому-либо еще никогда этого не обещала, в чем и присягнула суду. И трибунал отверг все его притязания.

-Ты присягала церковному суду?

-Да.

-Ты знала, что выиграешь этот процесс?

-Да, мои голоса говорили мне, что я выиграю этот процесс.

-Твои отец и мать были довольны этим?

-Они приняли это. Раньше я слышала от матери, что отец мой сказал моим братьям: «по правде говоря, если бы я верил, что с моей дочерью случится то, чего я опасаюсь, я хотел бы, чтоб вы ее утопили, а ежели вы этого не сделаете, то я сам утоплю ее». Мой отец видел сон, где я ухожу с солдатами.

-Считаешь ли ты, что поступила правильно, отправившись на войну против воли родителей? В Писании сказано: чти отца своего и матерь свою.

И Бопер победоносным взглядом оглядел заседателей и зрительский зал. Да, карта непослушания родителям была ловко им разыграна. Что ответит на это девчонка?

Жанна отвечала просто и искренне:

-Я чту их. И я их всегда слушалась и во всем, кроме этой истории с процессом в Туре насчет брака и ухода в Вокулёр… Мои родители чуть не лишились чувств, когда я ушла в Вокулёр… За то, что ушла на войну, я просила у них прощения в письме, и они простили меня.

Голос Жанны, говорившей о своих родителях, был полон нежности и грусти. Эта искренность могла бы тронуть даже каменные сердца. Но не сердца судей… Бопер с радостью ухватился за последнюю фразу.

-Ах, ты просила у них прощения? Значит, ты сознавала свою вину и, стало быть, свой грех в том, что ушла из дома без их согласия?

Жанна вздрогнула, глаза ее сверкнули, и она воскликнула:

-Я должна была уйти, раз это повелевал Бог! Если бы у меня было сто отцов и сто матерей, если бы я была королевской дочерью, я все равно ушла бы!

О, этот огонь в глазах! О, этот божественный огонь! Как часто мы его ищем и как редко находим. Как мне бы хотелось увидеть его сейчас…

-А ты никогда не спрашивала у своих голосов разрешения довериться родителям?

И Жанна со смирением отвечала:

-Мои голоса не приказывали мне молчать о них, но я очень боялась о них говорить из страха перед бургиньонами, как бы они не помешали моему путешествию, а в особенности я боялась, чтобы мне не помешал мой отец. Отец и мать всячески старались меня охранять и держали меня в большой строгости. И я их слушалась во всем. Мои голоса предоставили мне самой решить, скажу ли я отцу и матери или скрою от них… Голоса ничего не имели против того, чтобы я им сказала, но я сама не сказала бы им ни за что!

Последние слова были сказаны твердо и решительно. Теперь суд начал выяснять, почему Жанна держала втайне от родителей эту свою сверхъестественную связь с видениями. Но ничего более от Жанны не добились. Потому в протоколе записали: «она скрывала свои видения от родителей и от всех». Безусловно, судьи полагали, что факт сокрытия подобных вещей может сам по себе служить доказательством сатанинского происхождения ее миссии. А упорное нежелание Жанны далее отвечать суду на подобные вопросы трактовалось как упрямство, проистекавшее от гордыни. А всякая гордыня может привести к кощунственному поклонению. Началось выискивание новых фактов проявления ее гордыни и тщеславия.

-Твои голоса называли тебя дочерью Господней?

В простоте души Жанна ответила, ничего не подозревая:

-Да, перед осадой Орлеана и после нее они несколько раз называли меня дочерью Божьей.

И лицо Жанны осветилось радостью. Секретарь записал ответ, и Жан Бопер удовлетворенно сел в кресло.

Во время допроса Жанна ставит себя в крайне опасное положение: она признается в общении с потусторонним миром, который называет голосами. Так она совершенно определенно указывает на сверхъестественный характер своей миссии. Таким образом, судьям не нужно было доказывать, что подсудимая находится во власти потусторонних сил. Она сама в этом признавалась. Им нужно было лишь доказать, что она находится во власти дьявола. А  связь с дьяволом быстро привела бы ее на костер, что и нужно было суду.

-Когда ты впервые услышала свои голоса?

-Мне было лет 12-13, когда мне было откровение от Господа через голос, который учил, как я должна себя вести. Первый раз я очень испугалась. Голос пришел около полудня, летом, когда я была в саду моего отца.

И лицо Жанны просияло.

-Постилась ли ты в тот день?

-Да.

-А  накануне?

-Нет.

-С какой стороны он послышался?

-Справа, со стороны церкви.

И Жанна сделала движение рукой вправо, как будто всем существом стремясь туда, откуда слышался тот голос.

-Сопровождался ли он сиянием?

-О, да! Он был озарен сиянием. Я редко слышу его без света. Свет бывает с той же стороны, с которой слышен голос. И  тогда бывает обыкновенно сильный свет…

-Как звучал это голос?

-Это был величавый голос и одновременно кроткий и мягкий. И мне казалось, что он исходил от Бога. –При этих словах Жанна улыбнулась такой кроткой, наполненной тихой радостью улыбкой, что любое сердце, глядя на нее, таяло.- После того, как я слышала его три раза, я узнала, что это – голос ангела. А в первый раз, что я услыхала голос, я дала обет сохранить девственность, пока Богу угодно.

-И ты могла понять его?

-Весьма легко. Он всегда был чист и ясен. Этот голос всегда меня хранил, и я хорошо его понимаю… Мне хотелось бы, чтобы все слышали голос так же хорошо, как я.

Наивная, чистая душа!

-Какие советы он давал тебе?

-Голос говорил мне о спасении моей души. Он научил меня хорошо себя вести и часто ходить в церковь.

-В какую форму облекался голос, когда он являлся перед тобой?

Суд не унимался, хотя пошел четвертый час заседания, судьи все заваливали и заваливали Жанну вопросами. При этом вопросе Жанна подозрительно взглянула на священника, а потом спокойно ответила:

-Этого я вам не скажу.

Заседатели стали кричать, топать ногами, призывать подсудимую к ответу, но все было бесполезно; о том, что касалось откровений Господа, Жанна категорически отказывалась говорить. В конце концов, судьи выдохлись и Бопер продолжал свой допрос.

-Часто ли говорил с тобой голос?

-Да. Два или три раза в неделю.

-Говорит ли голос сейчас с тобой?

Жанна невозмутимо отвечала:

-Переходите к дальнейшему вопросу.

-Что говорил тебе голос?

-Голос говорил мне, что мой приход во Францию неизбежен и необходим. Он говорил: «Ступай в Вокулёр к Роберу де Бодрикуру и потребуй от него людей, которые сопровождали бы тебя в дороге». Я же отвечала, что я всего только бедная девушка и не умею ни ездить верхом, ни сражаться. Но голоса повторяли мне по два, по три раза в неделю, что я, Жанна, должна идти во Францию и чтобы мой отец ничего не знал о моем уходе. Голос говорил мне, чтобы я шла во Францию, и я не могла больше оставаться там, где была.

-Что еще он тебе говорил?

-Что я сниму осаду Орлеана. Голоса говорили все более настойчиво: «Чего ждешь ты? Почему не идешь по пути, который предназначил тебе Царь Небесный? Без тебя гибнет Франция, разоряются города… Царь Небесный повелевает. Не спрашивай, как это будет. Раз это воля Божия, она будет и на земле».

Голос Жанны приобрел трагический оттенок. Она продолжала:

-Голоса говорили: «Иди, иди, не жди больше!» И я пошла…

Потом она рассказала, как ее задерживали и не пускали к Бодрикуру, но, в конце концов, она все же получила солдат и отправилась в поход.

-Как ты оделась в поход?

Суд в Пуатье определенно установил и оговорил в своем решении, что, поскольку сам Бог определил ей исполнять мужскую работу, вполне допустимо и не противоречит религии, чтобы она носила мужскую одежду. Но это ничего не значило, новый суд готов был использовать против Жанны любое оружие, даже сломанное.

-Я оделась, -отвечала Жанна,- в мужскую одежду и повязала меч, подаренный мне Робером де Бодрикуром, другого оружия у меня не было.

-Кто посоветовал тебе носить мужскую одежду?

Жанна опять насторожилась. Ей не хотелось отвечать. Вопрос был повторен. Она не отвечала.

-Отвечай, суд приказывает!

Опять среди заседателей поднялся шум.

-Переходите к следующему вопросу, - вот и все, что она сказала.

И Бопер был вынужден временно перейти к другим вопросам. После разных расспросов, не относящихся к делу, у нее опять спросили об одежде. Она ответила, что ей было необходимо одеваться по-мужски.

-Так тебе советовали твои голоса?

-Я полагаю, мои голоса давали мне хорошие советы, -ответила Жанна спокойно, прямо и в упор глядя на судью. О, этот редут судьи так и не смогли взять! Жанна стойко и бесстрашно защищалась.

Это все, чего можно было добиться от нее. Допрос пришлось переключить на другие обстоятельства дела. Бопер спросил:

-Ты и теперь слышишь эти голоса?

-Я их слышу каждый день. И они мне даже очень нужны. Я бы умерла, если бы не голос, ободряющий меня каждый день.

Со вздохом отвечала Жанна.

-Чего ты просишь у них?

-Я никогда не прошу у них земных благ, лишь молю о спасении души. 

Какой чистый, незамутненный источник стоял перед ними! Но они не видели его. Судьи выискивали лишь злое, порочное, темное – то, с чем знакомы были сами. Допрос вернули к военной эпопее Жанны. Но судей не интересовали подвиги в Орлеане или при Патэ, они напоминают Жанне о Сен-Дени, «стычке перед городом Парижем».

-Голос ли сказал тебе, чтобы ты осталась в Сен-Дени?

-Да. Я и сама хотела там остаться, но сеньоры против моей воли увели меня. Я была ранена. Ежели я не была ранена, я не ушла бы оттуда. 

С гордостью отвечала подсудимая.

-Где ты была ранена?

-В парижских рвах, но в течение пяти дней я уже оправилась. 

-Был ли тогда праздник?

Да, судьи говорили о наступлении 8 сентября 1429 года – праздник Рождества Богородицы, когда начался штурм ворот Сен-Оноре. Сущность уловки заключалась в том, что голос, исходящий от Бога, вряд ли посоветовал бы или разрешил нарушать святость праздника войной и кровопролитием.

-Как я почти уверена, тогда был праздник.

Отвечала Жанна.

-Хорош ли был поступок?

-Переходите к следующему вопросу.

Но вопросов у суда на этот день больше не было. Жанне было предписано вновь предстать перед судом через день, в субботу 24 февраля.


                9


В этот день, в субботу 24 февраля, Жанну ожидал сюрприз: среди заседателей находился Николя Луазелёр – тот самый священник, представившийся ей пленником. Жанна сразу же его узнала и поняла, как подло и низко с ней поступили. (Но суд был готов еще не на такие подлости и низости!) Она гневно посмотрела на заседателей, если бы взгляд мог испепелять, все судьи тотчас же сгорели бы под этим взглядом!

А заседание тем временем началось так же, как и два предыдущих дня. Когда все было подготовлено и 62 церковника в судейских мантиях уселись на свои места, а стража и блюстители порядка заняли свои обычные места, Кошон, обратившись к Жанне с высоты своего помоста и кресла, приказал ей возложить руки на Евангелие и поклясться говорить только правду, ничего, кроме правды, и отвечать на все вопросы суда.

Жанна вся вспыхнула и поднялась. Поднялась и стояла, величественная и благородная, повернувшись лицом к епископу.

-Побойтесь Бога, что Вы делаете, Ваше преосвященство! –воскликнула она.- Вы – мой судья, а берете на себя такую ответственность! Вы слишком много себе позволяете.

Это вызвало всеобщее замешательство. Кошон, заикаясь от гнева, заявил, что если она не подчинится, приговор ей будет вынесен немедленно. А  это означало сожжение на костре. Но Жанна держалась стойко и отвечала без малейшей тени страха и сомнения:

-Все духовенство Парижа и Руана не может осудить меня, вам не дано на это права!

Эти слова, как гром, прозвучали в зале. Поднялся невероятный шум: крики, ругань, аплодисменты. Жанна опустилась на скамью.

Разъяренный епископ требовал присяги. Жанна сказала:

-Я уже приняла присягу и этого достаточно.

-Отказываясь дать клятву, ты навлекаешь на себя подозрения!

Завопил епископ.

-Пусть будет так. Я поклялась – и этого достаточно.

Спокойно отвечала Жанна.

Кошон продолжал настаивать. В конце концов, Жанна сказала:

-Я готова поклясться говорить правду о том, что я знаю о процессе. –И после мгновения паузы, когда судьи в радостном ожидании затаили дыхание, добавила: -Но я вам вовсе не скажу всего, что знаю.

Опять последовал взрыв возмущения, но все было напрасно – Жанна стояла на своем. В конце концов, Бопер начал свой допрос.

-Запрещает ли тебе голос говорить о том, о чем тебя спрашивают?

-Я не могу вам ответить.

Вопрос был повторен. Жанна отвечала:

-Переходите к следующему вопросу.

Суд опять вернулся к отрочеству Жанны.

-Ходила ли ты, Жанна, в юношеском возрасте гулять в поля с другими девушками?

-Конечно, иногда ходила, но не помню, в каком возрасте.

-Находились ли жители Домреми на стороне бургундцев или на враждебной им стороне?

-Я  знала только одного бургундца. И я хотела бы, чтобы ему отрубили голову, -воинственно заявила Жанна, но тут же со смирением произнесла, - однако только по воле Божьей.

-Голос ли сказал тебе, -продолжал судья,- когда ты была уже в юношеском возрасте, чтобы ты ненавидела бургундцев?

-После того, как я поняла, что голоса находятся на стороне короля Франции, я сама перестала любить бургундцев.

-Имела ли ты в юношеские годы серьезное намерение преследовать бургундцев?

-У  меня было большое желание и стремление, чтобы мой король получил свое королевство.

Гордо и с вызовом отвечала Жанна.

-Очень ли ты желала стать мужчиной, когда должна была прийти во Францию?

-Прежде я уже отвечала вам на это.

-Имела ли ты откровение от голоса в том, что англичане должны прийти во Францию?

-Англичане уже были во Франции, когда голоса стали приходить ко мне.

С горечью и нескрываемым возмущением на этот циничный вопрос отвечала Жанна. Но судьи, как ни в чем не бывало, продолжали свой допрос. Они задавали вопросы разом, перебивая друг друга, выкрикивая вопросы из разных концов зала, так что Жанна не успевала поворачиваться лицом к говорившему, как на нее уже сыпался град вопросов с других сторон. Она в отчаянии закрыла руками уши, прикрыла голову и кричала в зал:

-Дайте же мне сказать!

Но судьи ничего не желали слушать. Это все походило на травлю загнанного зверя. Наконец, Жанне удалось сказать:

-Господа, задавайте вопросы по одному, тогда я отвечу вам всем!

В конце концов, в зале восстановилась тишина и Бопер продолжал:

-Водила ли ты стадо в поля?

-Я уже отвечала вам на это.

-Было ли в деревне, где ты жила, некое дерево фей?

На что Жанна отвечала:

-Да, поблизости от деревни Домреми растет дерево, которое называют деревом дам или же деревом фей. Подле него есть источник. Говорят, что больные лихорадкой пьют из этого источника и приходят брать воду из него для получения исцеления. Я сама это видела, но не знаю, получают ли они от этого исцеление или нет. Как я слышала, больные, когда могут вставать, идут к дереву на прогулку. Есть еще одно большое дерево. Это огромное буковое дерево, с него сходит к нам прекрасный май. По обычаю это дерево принадлежит сеньору рыцарю Пьеру де Бурлемону.

-Ходила ли ты туда гулять?

-Да, иногда я ходила туда гулять с другими девочками. Мы делали у дерева гирлянды для иконы святой Марии Домреми.

И лицо Жанны просияло от радости. Было видно, что ей приятно вспоминать об этих событиях, о своем доме, о своем детстве, как порой так приятно (и щемит сердце) хоть на чуть-чуть вернуться в свое безоблачное детство. Но детство Жанны интересовало судей исключительно в свете колдовства, чародейства и идолопоклонничества.

-Вешала ли ты гирлянды на ветвях дерева?

Т.е. этот вопрос можно было читать так: поклонялась ли ты этому дереву, справляла ли ритуалы возле него?

Жанна, ни о чем не подозревая, искренне отвечала:

-Я часто видела, как девушки вешали гирлянды на ветвях дерева. И сама иногда там вешала их вместе с другими девушками. Иногда мы уносили их с собой, иногда оставляли.

-Видела ли ты у того дерева фей либо других существ?

-Я слышала от стариков, но не от своих родичей, что туда сходятся феи. Я слышала от Жанны Обери, жены мэра Обери, моей крестной, что она видела там фей. Но я не знаю, правда это или нет.

-Ты сама видела у дерева фей?

-Я никогда не видела у дерева фей.

-Ты уверена в этом?

-Да.

Твердо отвечала Жанна.

-Видела ли ты фей в другом месте?

-Нет.

При этом Кошон обратился на латыни к секретарю, который вел протокол допроса:

-Запиши, что подсудимая вроде бы уверена в этом, но не знает, видела она их в другом месте или нет.

Маншон с удивлением поднял глаза на епископа, но тут же продолжил писать протокол.

Тем временем Бопер продолжал допрос подсудимой.

-Плясала ли ты возле дерева после достижения зрелого возраста?

-Я не помню. Но иногда я, несомненно, там могла плясать с детьми. Причем больше пела, чем плясала. А после того, как узнала о необходимости прийти во Францию, я мало играла и гуляла и старалась совсем не думать о развлечениях.

Жанна не побоялась даже рассказать о пророчествах по поводу леса Шеню.

-Неподалеку есть одна роща, которую зовут Дубовой и которая видна с порога отцовского дома. Она находится от него на расстоянии менее чем пол-лье…

И взгляд Жанны устремился куда-то далеко-далеко, сквозь эти отсыревшие каменные стены, где нет этого мрачного узилища и этого безжалостного и бесчестного суда, где есть чистое небо и дубовый лес.

Суровый голос судьи прервал мечтания Жанны.

-Собираются ли упомянутые феи в этой роще?

-Я никогда об этом не слышала. Но слышала от своего брата, что в наших родных местах ходит слух о том, что у дерева Фей я приняла решение действовать. Но это не так. И о том же прежде я говорила брату. Когда же я пришла к своему королю, некоторые спрашивали у меня, есть ли на моей родине дубовая роща, так есть пророчества о том, что около этой рощи должна появиться Дева, которая сотворит чудеса.

Жанна с вызовом посмотрела на своих судей.

-Верила ты этому?

-Переходите к следующему вопросу.

В том же духе отвечала Жанна. Кошон в это время снова наклонился к секретарю и что-то кратко приказал ему. Секретарь усердно заскрипел пером.

Бопер продолжал:

-Хочешь ли ты, Жанна, иметь женскую одежду?

О, этот вопрос об одежде никогда не упускался судом!

На что Жанна ответила:

-Дайте мне ее, я ее возьму и уйду. Иначе я ее не возьму. Я довольна теперешней одеждой после того, как Богу стало угодно, чтобы я ее носила.

Сколько непримиримого вызова и вместе с тем холодного спокойствия и достоинства было в этих словах! Как чисты и прекрасны были ее глаза!

Суд вновь вернулся к голосам Жанны.

-Когда ты в последний раз слышала голос?

-Вчера и сегодня.

-В какое время?

-Вчера он послышался мне утром.

-Что ты делала тогда?

-Я спала, а он разбудил меня.

-Как разбудил? Коснувшись плеча?

-Нет, он не прикасался ко мне.

-Благодарила ты его? Преклонила колени?

Судья, конечно, имел в виду дьявола и надеялся, что постепенно ему удастся доказать, что она поклонялась сатане и служила заклятому врагу Господа и всего рода человеческого.

-Да, я поблагодарила его и преклонила колени на жестком ложе, к которому была прикована, и сложила руки и умоляла его ходатайствовать перед престолом Всевышнего, дабы Господь просветил меня и наставил, как отвечать на вопросы в суде.

-И что же сказал этот голос?

-Он сказал: «Не бойся, отвечай смело! И Господь поможет тебе!» -И повернувшись к Кошону, она воскликнула, - Вот Вы говорите, что Вы мой судья. А я опять повторяю Вам: будьте осторожны в своих действиях, не осудите меня ложно, ибо я поистине послана Богом и Вы подвергаете себя большой опасности.

Жанна неотрывно, пристально смотрела в глаза Кошона. Так смотрит испытывающая души судьба. Кошон побледнел, и какой-то неприятный, страшный холодок коснулся его сердца. Он опустил глаза.

Бопер продолжал:

-Что еще сказал тебе голос?

-Этого я вам не скажу.

-Голос ли запрещает тебе говорить об откровениях?

-Если мой голос запретил мне это, что вы от меня хотите? Поверьте, что не люди мне запретили это!

В зале вновь поднялся шум, когда он стих, Бопер спросил:

-Какие советы дают тебе твои голоса?

-Честно отвечать на ваши вопросы!

Это противостояние было непримиримым, твердым, жестким, эта пропасть была огромна… 

Все более и более входя в раж, Жанна весело продолжала:

-Этой ночью голос сказал мне много хорошего о моем короле. И мне бы хотелось, чтобы король узнал это сейчас, пусть даже мне не придется пить вина до Пасхи, потому что он повеселел бы от этого за ужином!

-Что сказал тебе голос о короле?

-Я вам не скажу этого.

Без сомнения, эта бравада вызвала последующий коварный вопрос:

-Открыл ли тебе твой голос, что ты сбежишь из тюрьмы?

На что последовал незамедлительный ответ:

-Почему я должна вам это говорить?

Судьи продолжали рыться в ее жизни и в ее душе, задавая бесконечные вопросы про голоса, про миссию Жанны. Ей в десятый раз приходилось говорить одно и то же, а судьи все спрашивали и спрашивали. Наконец, Жанна не выдержала и воскликнула:

-Вы задаете мне слишком много вопросов!

И со вздохом добавила:

-Если бы я была греховна, то, как я думаю, голос не являлся бы мне.  …Без благодати Божией я не смогла бы ничего сделать.

Задумчиво, отрешенная от всего, углубившись в свой внутренний мир, сказала Жанна.

Вопрошавшие уцепились за эту фразу, задав коварный и страшный вопрос:

-Уверена ли ты в том, что находишься в состоянии благодати Божией?

Если бы она ответила «нет», она бы сама себя осудила, если бы ответила «да», ее могли обвинить в гордыне, в ереси, поскольку богословие учит, что никто не может быть уверен в том, что находится в состоянии благодати.

Среди заседателей всколыхнулось смятение, послышались вскрики ужаса, некоторые закричали со своих мест:

-Это страшный вопрос! Обвиняемая не обязана отвечать на него!

Кошон побагровел от гнева, он не мог упустить такой прекрасный шанс покончить с Жанной и заорал на эту горстку чистоплюев и ревнителей права:

-Молчать! Садитесь на место! Обвиняемая ответит на этот вопрос!

Жанна взглянула на эти алчные лица за судейским столом, окинула их невинным, светлым взором и, глядя поверх и сквозь них, обращаясь куда-то ввысь и вдаль, с очарованным и таким одухотворенным лицом вдохновенно произнесла бессмертные слова:

-Если я не нахожусь в состоянии благодати, то молю Бога, чтобы Он  даровал мне ее; а если я нахожусь под Его благодатью, то пусть Господь и сохранит меня в ней, ибо я была бы несчастнейшим человеком в мире, если бы знала, что не нахожусь в состоянии благодати Божией.

Как ветер сметает паутину, так этими простыми и ясными словами был сокрушен и разрушен страшный, зловещий капкан. Ни один философ, ни один богослов в мире не смог бы ответить лучше. Судьи были поражены. Секретарь на полях допроса записал: «прекрасный ответ!» Допрос прервали. Подсудимую увели. Заседатели перешептывались друг с другом. Да, Жанну подвергали таким сложным, тонким и хитроумным вопросам, что ученые клирики и образованные люди, которые там присутствовали, как говорил помощник инквизитора Изамбар де Ла Пьер, с великим трудом смогли бы дать на это ответ. А Жанна, по ее же словам, не знавшая ни А, ни Б, отвечала! И отвечала великолепно. Кое-кто уже начал перешептываться, что ее устами говорит Божье вдохновение. Заседатели были ошеломлены и стали с опаской относиться к делу, которое им поручил Кошон. О, да, они приравнивали эту бедную деревенскую девушку, почти подростка, к целой коллегии из 62 ученых мужей. Более того – они ее одну ставили выше их всех! А разве это не так? Они – из Парижского университета, а она – из коровника! О, да, она была велика, она была недосягаема! Да, понадобилось шесть тысяч лет, чтобы породить такое чудо (и даже больше!) и, соглашусь, что и через пятьдесят тысяч лет оно не повторится. Да, немыслимо тяжелый поединок вела Жанна со своими судьями. Были и холод, и голод, и усталость, и кандалы, и издевательства стражников, которые не давали ей спать, и одиночество, и страх перед смертью… Были и бесконечные допросы, когда судьи говорили все разом, и ничего нельзя было понять, когда ее в сотый раз спрашивали об одном и том же, когда секретарям запрещали записывать ее ответы под тем предлогом, что они якобы не относятся к существу дела. Когда на подсудимую без всякой системы и последовательности сыпался град вопросов, которые обгоняют друг друга, кружат, возвращаются, топчутся на месте, совершают головоломные скачки. Сколько их было – этих словесных баталий и поединков, когда одна неосторожная фраза могла стать основой для самого страшного из обвинений – обвинения в ереси и колдовстве. Да, немыслимо тяжелый поединок вела Жанна со своими судьями. Тем величественнее подвиг, совершенный ею. О, да, Жанна была велика, она была недосягаема! И через пятьдесят тысяч лет такое чудо не повторится, Вы правы.


                10


Тем временем на улицах Руана начали появляться презабавные рисунки. Забавными эти рисунки были для всех, кроме членов судебного процесса и в особенности – для Кошона. Дело в том, что фамилия Кошон созвучна на французском языке со словом свинья, хотя и пишется иначе. Вот эту-то особенность и обыгрывали карикатуры неизвестного художника. Его рисунки («богомерзкая, святотатственная, отвратительная мазня!» - орал Кошон в своей резиденции) появлялись то тут, то там на улицах города. Одни изображали свинью в луже грязи, другие глагольствовали, что свинья в очередной раз опоросилась опоросом нечистот и мерзостей. Их смывали днем, но они неизменно появлялись на следующее утро. И с каждым днем были все наглее и откровеннее. Эти карикатуры попадали в цель. Весь город смеялся себе в рукав, еле сдерживая смех при виде оккупационных властей или же членов руанского трибунала, а когда они отходили, то им вслед раздавался уже безудержный смех. Вот свинья в епископской митре восседает на куче мусора и нечистот, вот она бьет себя священным Писанием. Да, карикатуры попадали в цель. Народ смеялся, Кошон бесился. За голову смелого художника был объявлен на площади Старого Рынка выкуп, но город молчал. Молчал и каждое утро смеялся смелым и едким рисункам безвестного художника.

Об этих рисунках, о том, что творится за стенами замка, Жанна не знала. Она по-прежнему каждый день проводила в своем мрачном узилище, прикованная цепью и оковами, в окружении все тех же грубых и пьяных английских стражников. Дни постепенно становились все длиннее и длиннее, и ей иногда удавалось помолиться перед еле заметным лучом заходящего солнца. Она стояла на коленях, в оковах и цепях, ее черный костюм был еле различим в окружающей ее тьме. Она молитвенно сложила руки, и зловещий звон цепей и оков был ей аккомпанементом. Впрочем, Жанна к нему уже привыкла. Она смотрела в узкую щель своего окна, откуда всеми силами старался пробиться еще очень юный и слабый луч света. Но он был! И рассеивая пыль на своем пути, этот луч закатного солнца предвещал весну и тепло. Вдруг он упал на лицо узницы и припал к ее ногам, как будто стараясь обнять ее своим теплом и светом, обласкать надеждой и любовью. Так стояла Жанна перед этим лучом, коленопреклоненная, вся в золотой пыли! Ее силуэт резко выделялся на фоне этой борьбы света и тьмы, надежды и отчаяния, любви и ненависти, добра и зла… Она молилась. Ее ясный и светлый взгляд был направлен туда – ввысь, вдаль, к тому чудесному, сверкающему лучу. Ее лицо в этом золотистом свете было прекрасно; как будто боль и невзгоды последнего периода ее жизни совсем не коснулись ее души, во всяком случае, можно было с уверенностью сказать, что они ее совсем не изменили. Ее глаза смотрели на мир по-прежнему открыто и ясно, ее сердце было чистым и искренним, ее душа была добра и нежна. А если прислушаться, то можно было и услышать молитву, что, как птица, слетала с ее губ:

«Кротчайший Господи, в память о Твоих Святых Страстях, прошу Тебя, ежели Ты любишь меня, открыть мне, как я должна отвечать сим церковнослужителям. Что до одежды, то я знаю, что я ее приняла по воле Твоей, но не знаю, каким образом я должна расстаться с ней. Да будет Тебе угодно вразумить меня»   


Во вторник, 27 февраля, ее снова допрашивал Жан Бопер.

-Соблюдала ли ты, Жанна, пост?

-Да.

-Слышала ли ты голоса в субботу?

-Я не очень хорошо понимала голос и не расслышала ничего такого, что могла бы вам повторить, пока не вернулась в свою комнату.

Но судья продолжал настаивать, Жанна отвечала:

-Я уже сказала вам, что плохо слышала свой голос. Стражники слишком шумят.

Не сдавалась Жанна, в рядах заседателей уже послышался возмущенный ропот. Жанна с горечью и тяжелым вздохом продолжала:

-Если бы вы знали, что приходится мне переносить в тюрьме…

Ропот стих и судьи отвели глаза от подсудимой.

-Предыдущей ночью стражник вновь пытался меня изнасиловать.

Пожаловалась Жанна Кошону, на что тот сухо оборвал ее:   

-Это не относится к процессу! Продолжайте, метр Жан Бопер!

-О, конечно! Это не относится к процессу, как и то, что я нахожусь в английской тюрьме, а не в церковной и сторожат меня солдаты, а не женщины!

С едкой горечью и отчаянием говорила Жанна.

-Подсудимая, молчать! Вас не спрашивают!

Орал Кошон.

В зале заседаний царила мертвая, тяжелая тишина. Даже всегда словоохотливые зрители притихли и молчали. В этой тишине Бопер продолжал:

-Что сказал тебе голос, когда ты вернулась к себе?

-Он сказал, что я должна отвечать смело.

И Жанна выпрямилась, как непобедимый, стойкий солдат.

-Был ли то голос ангела?

-Ангелы… -и Жанна улыбнулась,-  Они часто появляются среди христиан, но их не замечают. А я много раз видела их среди христиан. Но ко мне часто является голос святой Екатерины и святой Маргариты.

Зал ахнул. Жанна продолжала:

-Их лица увенчаны прекрасными венцами, очень богато и очень роскошно.

-Как ты узнала, что это именно эти святые?

-Я знаю очень хорошо, что это они, и отличаю их одну от другой… Но что это они, я узнала не сразу. Первым ко мне пришел святой Михаил, он укреплял меня.

Зал ахнул во второй раз.

-Уверена ли ты, что это был именно святой Михаил? Как ты узнала его?

-Именно святого Михаила увидела я пред собой. И был он не один, его сопровождали ангелы небесные…

И неземная улыбка озарила лицо Жанны.

-Как ты видели святого Михаила и ангелов? Глазами ли или же вознеслась в духе?

-Я их видела глазами своего тела так же хорошо, как я вижу вас. А когда они покидали меня, я плакала, мне очень хотелось, чтобы они взяли меня с собой.

Сколько возвышенной чистоты и любви было в этих словах! Но судьи давно забыли и вычеркнули из своей жизни простоту, чистоту и искренность любви. Такого понятия в их ученых книгах не имелось. Они все допытывались у Жанны, как она поняла, что пред ней именно эти святые и святой Михаил. Жанна не выдержала:

-Ежели вы в этом сомневаетесь, пошлите в Пуатье, где меня недавно допрашивали!

На что Жанне сухо отвечали, что процесс в Пуатье не имеет никакого отношения к данному процессу. Еще бы! Ведь богословы в Пуатье, расспрашивавшие ее в первый раз, не нашли в ней «ничего, кроме добра», а судьям на данном процессе нужно было доказать обратное.
Эта тема допроса не будет исчерпана до тех пор, пока обвиняемая не ответит: «я вам уже не раз говорила, что святая Екатерина и святая Маргарита, поверьте мне, если захотите!» И вновь она настаивает на том, от чего не отказывалась на протяжении всего процесса: «Я пришла во Францию лишь потому, что того хотел Бог… Я бы предпочла быть разорванной четырьмя лошадьми, нежели прийти во Францию без позволения Бога… Все, что я сделала, на то – воля Господа… Нет ничего, что я бы сделала в мире не по заповеди Божьей…»

-Что сказали тебе святые?

-Святой Михаил сказал мне, что святая Екатерина и святая Маргарита будут приходить ко мне, и чтобы я поступала по их совету, и что они назначены руководить мною и давать мне советы о том, что я должна делать. И чтобы я верила тому, что они мне скажут, и что это было по повелению Господа.

-Что еще?

-Святой Михаил мне сказал среди других вещей, что я приду на помощь королю Франции.

-Известно ли тебе, что святая Екатерина и святая Маргарита ненавидят англичан?

На что Жанна спокойно отвечала:

-Они любят тех, кого любит Господь, и ненавидят тех, кого ненавидит Господь.

-А разве Бог ненавидит англичан?

-Мне неизвестно, любит или ненавидит Бог англичан и как Он поступит с их душами, но я твердо знаю, что все они будут изгнаны из Франции, кроме тех, кого найдет здесь смерть!

Какой пламень несокрушимой веры и благородства был в этих словах! Как горели этим пламенем глаза Жанны, казалось, как будто вся она сияет этим ярким, ослепительным светом. Зал взорвался. Судьи кричали, повскакивали со своих мест, махали руками. В сторону подсудимой неслись тысячи проклятий. Она невозмутимо и спокойно стояла на своем помосте. В конце концов, буря прекратилась и допрос продолжился.

-Бог ли повелел тебе надеть мужскую одежду?

Жанна, которую в десятый раз спрашивали об этой одежде, с досадой отвечала:

-Одежда – это ничто, просто пустяк! Мне предложили мужское платье мужчины мира сего. Я надела эту одежду и делала все только по воле Господа и Его ангелов.

На другие вопросы, касающиеся одежды, последуют те же ответы: все, что она делала в мире сем, делалось только по воле Божьей. На самом деле пока что никто –и, наверное, даже и сам Кошон- не подозревает о значении, которое приобретет пункт допроса о ее костюме в дальнейшем. Тогда же попытались впервые вытянуть из Жанны какие-нибудь сведения об ее откровениях по поводу короля Франции:

-Был ли ангел на голове короля, когда ты его увидела в первый раз?

-Клянусь святой Девой Марией! Я не знаю, я не видела этого.

Тут Жанна намекает на знамение, бывшее королю, что позволило ему поверить ее словам, и уточняет при этом, что сие знамение пришло ему «от священнослужителей». Затем допрос зашел о мече, найденном в церкви Сент-Катрин-де-Фьербуа.

-Попросила ли ты благословить его? Благословила ли сама?

-Я никогда не благословляла и не просила какого-либо благословления. И не знала бы, что с ним делать.

От меча перешли к знамени.

-Почему во время коронации в Реймсе твое знамя внесли в собор, отдав ему предпочтение перед знаменами других капитанов?

На что Жанна, гордо тряхнув головой, еще более выпрямившись, резонно и ёмко отвечала:

-Оно хорошо потрудилось в ратном бою и ему по справедливости подобало быть в почести.

О, этот взгляд неукротимых глаз!

-Что ты предпочитала: меч или знамя?

-Я предпочитала и даже в сорок раз больше мое знамя моему мечу!

И Жанна вдохновенно и с вызовом посмотрела в зал. После паузы она добавила:

-Когда шли на штурм, я сама несла мое знамя, чтобы никого не убить. Я никогда никого не убивала.

Как странны для современного человека эти тихие слова в устах юной девушки. Но то была совсем иная эпоха, полная кровопролитных войн, жестоких турниров, где жизнь порой стоила меньше сломанного копья. И в эту жестокую эпоху (блестящую эпоху рыцарства!), бьюсь об заклад, современникам этой эпохи было странно слышать эти оправдательные слова «но я никогда никого не убивала», когда убийства на войне и вообще не считались уж столь тяжким преступлением, когда на убийства неверных в Святой Земле благословляла сама Церковь, когда костры инквизиции уничтожали людей тысячами. Как странен этот одинокий ответ – ответ, явно оправдывающий себя в своих глазах, ответ гордый и полный осознания самого главного – не преступления заповеди Божьей: «я никогда никого не убивала». Ответ, полный чистоты и согласия с собственной совестью – с Богом. Как Жанне удалось сохранить эту чистоту среди войны и жестокостей, среди подлости и предательства? –Это навсегда останется тайной.

Судьи не унимались.

-Ты заставляла изображать себя на картинах и портретах?

-Нет. В Аррасе я видела картину, изображающую меня в доспехах, коленопреклоненной перед королем и вручающей ему пергамент, но сама я не заказывала ничего подобного.

-Служили ли в твою честь мессы и молебны?

-Если это и делалось, то вовсе не по моему приказанию. Но если кто и молился за меня, я думаю, в этом нет ничего дурного.

-Верили французы, что ты послана Богом?

-Не знаю, верили они этому или нет, но все же я Его посланница. И вам лучше бы было поскорее сбыть меня с рук, потому как вы, держа меня, находитесь в большой опасности.

-В чем опасность?

-Повторяю вам, не осудите меня ложно, ибо воистину я послана Богом!

Прямой, четкий и ясный ответ несколько сбил судей с накатанной колеи. Что-то тревожное, неуловимо присутствующее в зале, все более и более усиливалось. Как в предгрозовом небе все более и более чувствуется электрическое напряжение, вот-вот готовое разразиться грозой. 

-Если они верили, что ты послана Богом, мыслишь ли ты, что это хорошо?

-Если они верили, их вера не была обманута.

-Как ты мыслишь, что побуждало людей целовать тебе руки, ноги и одежду?

Теперь любовь простых людей, их признательность и благодарность судьи старались ставить Жанне в вину.

Жанна отвечала просто:

-Им радостно было меня видеть, и они проявляли свою радость. Я не смогла бы воспрепятствовать им при всем моем желании. Бедные люди приходили ко мне с любовью, - ведь я не причиняла им зла. Напротив, я делала для них все, что было в моих силах.

Теперь ее старались обвинить в том, что будто она, возвратившись в тюрьму после неудачного побега, в раздражении поносила имя Божье и будто она еще раз изрыгала на Бога хулу, узнав об измене коменданта Суассона. Возмущенная клеветой, Жанна воскликнула, при этом глаза ее горели испепеляющим огнем:

-Это неправда! Я не могла кощунствовать и богохульствовать! Не в моих привычках говорить дурные слова.

Возмущающуюся и кричащую о своей невиновности и клевете подсудимую вывели из зала.


+                +                +                +                +


Суд вновь собрался в четверг 1-го и в субботу 3 марта. Как и прежде заседания были открытыми. На первом из этих заседаний –в четверг- председательствовал лично Кошон. Он начинает с вопроса, который мог смутить Жанну и который живо интересовал богословов из Парижского университета: кто есть истинный Папа? Зачитали письмо, написанное Деве графом д’Арманьяком, где затрагивался пресловутый вопрос о Папе, граф спрашивал у Девы, кого из Пап ему считать истинным. Тот же вопрос задали Жанне и судьи.

-Что до меня, то я верю в его святейшество Папу Римского.

Заявила Жанна без обиняков.

Этот ответ, безукоризненный как с точки зрения веры, так и церковной дисциплины, поставил в затруднительное положение самих допрашивающих, университетских богословов, столь давно принявших сторону авиньонского папы и вовсе не собиравшихся безоговорочно примкнуть к Папе Римскому Мартину V, ибо они собирались избрать на соборе в Базеле последнего в истории антипапу. Что касается письма графа д’Арманьяка, то Жанна пояснила:

-Мне его прочли, когда я садилась на лошадь, потому я не смогла ответить графу.

На этом заседании речь зашла и о других письмах Жанны, в том числе и о предупредительных письмах англичанам. Тексты писем зачитали, Жанна их без труда узнала, за исключением некоторых выражений, видимо, вставленных церковниками. 

-С какой целью ты писала эти письма англичанам?

-Чтобы они добровольно покинули Францию, и тем самым можно было бы избежать кровопролития.

Вдруг Жанна вскинула голову, прямо, в упор посмотрела на Кошона и решительно заявила:

-Не пройдет и семи лет, как англичане потеряют значительно больше, нежели при Орлеане. Они потеряют всю Францию! И случится это в результате большой победы, ниспосланной французам Богом.

В зале поднялся шум, возмущение, крики. Судьи в негодовании обливали Жанну руганью. Она продолжала спокойно и невозмутимо стоять под этим перекрестным огнем и так же в упор и прямо смотреть на судей. А те, хрипя, спрашивали у нее день, час и год победы французов. Жанна отказывается это говорить. Судьи бесятся еще больше. Судьи настаивают, Жанна говорить отказывается. Ее спрашивают, что она говорила своему сторожу англичанину Джону Грею о празднике святого Мартина зимнего.

-Это не имеет отношения к процессу. Переходите к следующему вопросу.

Судьи вновь вернулись к святым Жанны.

-Были ли у явившихся тебе святых Екатерины и Маргариты волосы?

Этот вопрос развеселил Жанну, она, улыбаясь, отвечала:

-Хорошо бы это знать!

-Как выглядел святой Михаил, когда он явился тебе? Был ли он обнажен?

-Вы что думаете, что Богу не во что его одеть?!

И боевой огонек зажегся в ее глазах.

-Были ли у него волосы?

-А почему бы вдруг их у него остригли?

-Были ли у него весы?

-Об этом ничего не знаю… Я очень радуюсь, когда вижу его.

Следующий вопрос об облике святых задал со своей скамьи уже лысеющий и полноватый священник:

-Сохранили ли свои волосы ангелы и святые на том свете?

Жанна внимательно посмотрела на этого смущенного кюре и задорно ответила:

-Сохранили!

Безызвестный кюре, стараясь спрятать свое смущение и удовлетворенность ответом, сел на скамью, приглаживая и поправляя, не нуждавшуюся в поправлении, шапочку на своей лысеющей голове. В зале раздался добродушный смех. Жанна довольно улыбалась. Но Кошон не собирался устраивать бесед по душам, а тем более его не устраивало, чтобы подсудимая веселилась на процессе. Он прервал эту добродушную атмосферу стуком по столу и требованием внимания.

-Ты когда-нибудь лобызалась со святой Маргаритой и святой Екатериной?

-Да, с обеими.

И злое лицо Кошона передернулось от удовольствия.

-На каком языке говорили с тобой святые?

-На прекраснейшем. И я их хорошо понимала.

-Как же они могли говорить, не имея органов речи?

-Я оставляю это на усмотрение Господа. Их голос был красив, мягок и звучал по-французски.

Она улыбалась, и эта улыбка блаженства говорила больше, чем слова.

-Говорит ли святая Маргарита на языке англичан?

И последовал дерзкий и прямой ответ Жанны:

-Как она может говорить по-английски, когда она не на их стороне?

Вновь раздался взрыв возмущения. Когда он стих, в допросе зашел черед и до амулетов, в чем все отчетливее проступал тайный умысел епископа уличить Жанну в колдовстве. Затем опять вернулись к «дереву фей» и к источнику в Домреми. И внезапно вопрос:

-Куда ты подевала свою мандрагору?

-У меня нет мандрагоры и никогда не было!

-Что ты знаешь о ней?

-Я слышала, что это нечто, сулящее большое богатство, но сему не верю. …Мои голоса никогда не говорили мне ничего подобного.

Следует обратить внимание на разницу в отношении Жанны и церковников к амулетам. Жанна ссылается на голоса, которые, по ее свидетельству, не имеют никакого отношения к приносящим счастье кольцам или же к заурядным магическим рецептам, о которых толкуют ученые-богословы, противостоящие Деве.

Но судьи не брезговали ничем.

-Скажи, носят ли твои святые и ангелы драгоценности: диадемы, перстни, серьги?

Жанна считала подобные вопросы глупыми, вздорными и недостойными внимания, она отвечала на них с полным безразличием. Но в данном случае это ей нечто напомнило, и она обратилась к Кошону:

-У меня было два перстня. Их отняли у меня при взятии в плен. Один из них я вижу у Вас. Возвратите мне его. А если не мне, то прошу Вас пожертвовать его Церкви.

Под этим непримиримым, неподвластным, пронизывающим взглядом Кошон как будто даже съежился, а его туша несколько потеряла в объеме. Но он грозно стукнул кулаком по столу и закричал:

-Это не имеет отношение к процессу!

У судей возникло подозрение, что эти перстни предназначались для волшебства и чародейства. И они сразу же ухватились за эту мысль.

-Где второе кольцо?

-Его отобрали бургундцы.

-Откуда ты его получила?

-Мне подарила его мать.

-Расскажи, какое оно.

-Оно простое и гладкое, на нем вырезана надпись: «Иисус и Мария».

Каждому было ясно, что это совсем неподходящее орудие для свершения дьявольских дел.

-Ты носила богатые одежды, когда была при дворе Карла? Тебе нравилась роскошь?

-Вы одеты сейчас не менее роскошно!

Парировала Жанна.

Несомненно, Кошон не мог не возвратиться к вопросу о «знамении королю». Но Жанна была тверда и непреклонна.

-Я вам уже сказала, что вы у меня этого не выпытаете. Спросите у него самого! Я вам ничего не скажу.

Судьи бесновались.

-Скажи, что было за знамение королю! Это была корона?

-Я не сказала, что это была корона. Но он получил бы, если бы подождал, корону в тысячу раз более богатую, чем ту, что вручил королю архиепископ Реймский.

Опять взрыв возмущения и негодования. Судьи набрасываются на Жанну со всех сторон:

-Скажи, что это за корона, о которой ты говоришь? Что за знак был королю?

-Я не могу вам этого сказать без клятвопреступления. Я поклялась святой Екатерине ничего не говорить о сем знамении…

-Это была драгоценность?

-Ни один ювелир в мире не смог бы сделать столь драгоценное для моего сердца знамение!

И божественная улыбка озарила ее лицо. Жанна сияла. Она победила в этой схватке. Судьям так и не удалось узнать, что за знамение было королю от Господа.


+                +                +                +


Допрос, проведенный в следующую субботу, 3 марта, длился значительно дольше и касался самых разнообразных вопросов. Во-первых, речь шла о явившихся ей святых: «Я сказала вам все, что знаю, и ничего другого не скажу».
И вновь Жан Бопер, меняя тактику, заводит речь о мужской одежде. «Я вам уже на это отвечала». И Жанна добавляет: «и это записано в Пуатье». О, да, за неимением лучшего судьи, в конце концов, превратят мужское платье Жанны, что, по ее словам, «не обременяет моей души», в единственный «основательный» пункт обвинения. Жанна совершенно не думает о том, что против нее могут использовать то, чем она так дорожит, ее одеяние. А дорожит она им, «повинуясь своим голосам»,  и по другой, вполне понятной причине – ведь в тюрьме она находится на своем ложе с закованными в цепи ногами под надзором солдат.

На всех последующих вопросах лежит отпечаток того тайного, злого умысла, который нейдет из умов судей, - уличить Жанну в колдовстве. На этот раз под подозрением оказались флажок на пике и герб, принятые в армии Девы и теми, кто следовал за ней: «окропила ли ты их святой водой?.. Прошли ли с полотнами вокруг алтаря или церкви, тем самым совершая религиозный ритуал, дабы они стали гербами?» Более коварными были вопросы о ребенке, которого Жанна вернула к жизни в Лани, чтобы его могли окрестить, и вопросы, касающиеся Катрин из Ла-Рошели. Но в обоих случаях рассказ Жанны обезоруживающе простодушен:

-Уже три дня ребенок не подавал признаков жизни. Он был черен, как мой кафтан. Я стояла на коленях и вместе с другими девушками молилась Богоматери, когда ребенок очнулся. Он трижды зевнул, получил перед смертью крещение и был похоронен в христианской земле.

Насчет Катрин из Ла-Рошели Жанна рассказала:

-Она сказала, что белая дама приходит к ней, одетая в золотые одежды, и наказала ей проходить хорошие города с герольдами и трубами, которые король даст ей, и объявлять, что любой, кто имеет золото, серебро или какое-нибудь скрытое сокровище, должен принести это немедленно. И те, кто не сделает так, и кто скроет что-нибудь, то она будет знать, и будет способна обнаружить сокровище. С этими сокровищами, она сказала мне, она заплатит моим солдатам. Я сказала Катрин, что она должна возвратиться к своему мужу, заботиться о ее доме и воспитывать своих детей. И чтобы иметь немного уверенности относительно ее миссии, я говорила об этом или  святой Екатерине или святой Маргарите, которые сказали мне, что миссия означенной Катрин была простым безумием и ничем иным. Я написала королю относительно того, что он должен делать с ней. И впоследствии я пошла к нему и сказала, что эта миссия Катрин была только безумием и ничем больше. Однако брат Ришар желал оставить ее, чтобы работать, поэтому они оба вызвали мое недовольство – брат Ришар и она.

Затем затронули вопрос о прыжке из башни Боревуара.

-Почему ты выпрыгнула из башни Боревуара?

-До меня дошла весть, что все жители Компьеня старше семи лет будут преданы огню и мечу, я же предпочла умереть, чем оставаться в живых после подобной расправы с добрыми людьми. Это и была одна из причин того, что я прыгнула. Другая же причина – та, что меня продали англичанам, а мне легче умереть, чем попасть в руки англичан, моих врагов. После того, как я выбросилась из башни, два или три дня я не испытывала голода и была так изранена, что не могла ни есть, ни пить. Однако я получила поддержку и утешение святой Екатерины, сказавшей мне, что я должна исповедаться и попросить прощения у Господа за то, что выбросилась, а жители Компьеня непременно получат помощь до наступления праздника святого Мартина зимнего. Тогда я пошла на поправку, начала есть и вскоре выздоровела.

-Ты хотела покончить с собой, чтобы не достаться англичанам?

Жанна гордо выпрямилась:

--Я сделала это не от отчаяния, но в надежде спасти тело свое и отправиться на помощь многим простым людям… А после побега я была на исповеди и просила прощения у Господа.

-Наложили на тебя за это покаяние?

-Я понесла частично покаяние той болью, какую причинила себе при падении.

С грустью ответила Жанна.

Расспрашивая Жанну о голосах, Жан Бопер все же задал ей вопрос об ожидающей ее участи:

-Знаешь ли ты из откровений, что совершишь побег?

На что получил незамедлительный ответ:

-Это не касается вашего процесса! Уж не хотите ли, чтобы я свидетельствовала против себя!

Но судья не унимался:

-Говорили тебе что-либо об этом твои голоса?

Жанна задумчиво и с некоторой грустью отвечала:

-Да, действительно, они говорили мне, что я буду освобождена. Но я не знаю ни часа, ни дня, когда это произойдет. А еще они говорили, чтобы я была смела и приветлива.

Освобождение… На языке мистиков так обычно называют смерть. Но сейчас не в этом смысле, по всей видимости, Жанна употребила это понятие. Но все же столь долгожданное, томительное – освобождение…   


                11


Открытые судебные заседания продолжались ровно одиннадцать дней. И на следующей неделе с воскресенья, 4 марта, по пятницу, 9 марта, проходили собрания заседателей в доме епископа Бове. Было очевидно, что следствие по делу Жанны-Девы не добилось каких-либо успехов. И в то же время английская администрация и Бедфорд в частности начали проявлять нетерпение по поводу «затянувшегося процесса». Да, действительно доказать вину обвиняемой в ереси и колдовстве оказалось нелегкой задачей. Версия о том, что Жанна прелюбодействовала с дьяволом отпала сразу же: комиссия, составленная из опытных матрон, освидетельствовала девушку и признала ее непорочной. Впрочем, это вовсе не устраняло дьявола из дела Жанны Дарк, ибо, по мнению теологов, союз женщины с сатаной не обязательно принимал форму плотской связи. Дьявол мог, не посягая на честь своей подопечной, вручить ей талисман или поведать магическую формулу, благодаря которым она приобретала чудодейственную власть. Именно из этого исходили судьи, когда дотошно расспрашивали Жанну о ее мече, знамени, перстнях, девизе и т.д. Они хотели найти материальное прибежище колдовских чар, некое реальное, физическое их воплощение. Их усилия в этом направлении оказались столь же настойчивы, сколь и тщетны. В самом деле, не могли же они, не рискуя навлечь обвинение в богохульстве на самих себя, утверждать, что девиз «Иисус-Мария», который значился на знамени  и письмах Жанны, был в действительности бесовским заклятием. Или что меч, найденный за алтарем церкви Сент-Катрин-де-Фьербуа, был подложен туда дьяволом: вход в освященный храм был сатане заказан строго-настрого. К тому же выяснилось, что клинок меча отмечен пятью крестами, а дьявол, как известно, не переносит вида и одного из них. В конце концов, судьи были вынуждены отказаться от версии о талисмане и заклятии. В окончательном варианте обвинительного заключения об этом не говорилось ни слова. Но обвинение в связи с дьяволом осталось. Оно основывалось, во-первых, на том, что подсудимая у себя на родине поклонялась «дереву фей», и, во-вторых, на том, что она действовала по воле голосов и видений. Последнему пункту следствие придавало исключительно важное значение.

В субботу, 10 марта, к большому удивлению Жанны в комнату, где ее содержали, вошли Пьер Кошон собственной персоной в сопровождении Николя Миди, Жерара Фёйэ и метра Жана де Ла Фонтена, которого тем временем епископ Бове назначил вести допросы вместо себя. Здесь же находились секретарь суда Жан Массьё и руанский каноник Жан Секар, церковный адвокат, который играл впрочем формальную роль. Так начались судебные заседания при закрытых дверях в тюрьме.

Во время первого заседания Жан де Ла Фонтен начинает свой допрос с выяснения обстоятельств, при которых Жанна была взята в плен:

-Разве после Мелёна твои голоса не говорили тебе, что ты попадешь в плен?

-Говорили много раз и почти каждый день. И когда я просила у моих голосов немедленной смерти сразу после пленения, чтобы долго не мучиться в тюрьме, мои голоса утешали меня: надобно все принимать как должное, так, как оно происходит. Но они не назвали мне рокового часа. Если бы я узнала этот час, то не пошла бы туда. Я много раз просила назвать мне время моего пленения, но оно так и не было названо.

-Если бы твои голоса приказали тебе выйти из Компьеня, сообщив тебе при этом, что ты будешь взята в плен, ты бы оттуда ушла?

-Если бы я знала, когда и где мне грозит плен, я бы отправилась неохотно. Тем не менее я бы выполнила приказ моих голосов, что бы меня не ожидало.

Казалось, трагизм и глубина этих слов тронули даже допрашивающего судью. После паузы он продолжал: 

-Когда ты покинула Компьень, были ли тебе голоса или другое откровение совершить эту вылазку?

-Я не знала, что попаду в плен в тот день. И мне не было других приказов выйти из города. Но мне всегда говорили, что плен неизбежен.

Со вздохом отвечала Жанна.

Снова Жанну спрашивали о «дереве фей» и об источнике, о знамении королю, о том, какими средствами она располагала, сколько у нее было лошадей, сколько денег (от 10 000 до 12 000 экю). О деле Франке из Арраса, которого Жанна передала в руки правосудия и не испытывала никаких угрызений совести по этому поводу; ведь речь шла о разбойнике, предателе и убийце. Ее спрашивали в частности и о вещах малозначительных, например, о купленном у санлисского епископа иноходце, который, по заявлению Жанны, в верховой езде ничего не стоил.

Наконец, Жан де Ла Фонтен прямо спросил Жанну:

-Почему ты, а не кто-нибудь другой?

И получил блестящий ответ:

-Богу было угодно проявить свою волю через простую деву, дабы образумить врагов короля.

Далее после задумчивости Жанна сказала:

-Святая Екатерина сказала, что мне будет помощь. Но я не знаю, случится ли это, когда меня освободят из тюрьмы, или же во время суда, или же произойдут беспорядки, посредством которых я сумею освободиться. И я думаю, что случится либо так, либо эдак. Но чаще всего голоса говорили мне, что я буду освобождена в результате большой победы. А затем повторяли: «Принимай все как должное, не страдай от своего мученичества, ты попадешь в рай, в царство Божие!» И все это мои голоса говорили просто и твердо, что это нужно знать непременно. 

Говоря, что будет освобождена в результате большой победы, Жанна была как бы вне этой тесной и узкой комнаты, вне этого мира. Ее глаза смотрели в пустоту, в нечто необъяснимое и невероятное.

-Что называешь ты своим мученичеством?

-Я называю свою долю мученичеством из-за мук и тягот, кои я переношу в тюрьме. И не знаю, выпадут ли на мою долю большие, но во всем полагаюсь на Господа нашего.

Скорбно отвечала Жанна.

Тогда Жан де Ла Фонтен задает ей очередной вопрос:

-Уверена ли ты в том, что будешь спасена и попадешь в Царство Небесное?

На что Жанна без колебаний отвечала:

-Я твердо убеждена в том, что мне сказали мои голоса. А именно, что я буду спасена и попаду в Царствие Божие, так же твердо, как если бы это уже произошло.

Услышав этот ответ, секретарь суда, не выдержав, воскликнул:

-Ужасный ответ!

-О, да! –повернувшись к нему, отвечала Жанна,- Но я не смогла бы сказать иначе!

И невероятная улыбка света и блаженства осенила ее лицо. Она вся сияла тем сказочным светом, где не имели значения законы человеческие, где не имела уже власти над душами вся мерзость этого мира, вся ее злоба и ненависть, все ее предательство и коварство, где все они были побеждены этим всепоглощающим светом добра и любви, где не имела уже никакой власти и силы смерть. 

-Получив это откровение, думаешь ли ты, что не можешь уже совершить смертных грехов?

-Ничего об этом не знаю, но во всем полагаюсь на Бога.

Просто отвечала Жанна.

-Это веский ответ.

Утвердительно прокомментировал Жан де Ла Фонтен.

-Потому я и считаю его большой ценностью.

На этом допрос прервался. Слова Жанны произвели глубокое впечатление на Жана де Ла Фонтена. Такое глубокое, что вечером он без ведома Кошона отправился в камеру к Жанне. Он самолично предупредил Жанну о том, что ее ждет большая опасность, если она не заявит о своей покорности Папе и Собору. Только он успел это договорить, как английские ищейки ворвались в камеру с факелами и принудили его выйти от подсудимой: «Никто не имеет права говорить с подсудимой без епископа или же господина Бедфорда!» Когда до Кошона дошла весть об этой беседе, он был взбешен, а Жан де Ла Фонтен, оценивая нежелательные последствия своего поступка и грозящую теперь ему большую опасность, незаметно покинул Руан.

Тем временем Жанну продолжают допрашивать. Ее допрашивают утром (с 8 до 11), затем продолжают допрашивать после обеда, выискивая из ее утренних ответов почву для еще более каверзных и коварных вопросов. Днем ей не дают отдыха судьи, вечером и ночью – сторожащие ее солдаты. Ее изнуряли вопросами, бессонницей, голодом, угрозами… И так день за днем. Судебные заседания в тюрьме велись каждый день. Каждый день к ней являлись судьи и спрашивали, спрашивали, спрашивали…

Однажды Изамбар де Ла Пьер по неосторожности спросил обвиняемую;  не согласится ли она передать свое дело на рассмотрение Базельского Собора. Жанна воскликнула, что с радостью бы предстала перед этим трибуналом. Но прежде, чем Изамбар успел ей ответить, Кошон яростно набросился на него:

-Заткните глотку, черт Вас дери!

Тогда Маншон в свою очередь уточнил у Кошона, должен ли он внести в протокол согласие подсудимой предстать перед Базельским Собором.

-Нет! Незачем! – заорал епископ.

-Ах, вот как! Вы записываете все, что против меня, и не хотите писать то, что за меня!

С горечью и негодованием промолвила Жанна.

+                +                +                +

На другом допросе в тюрьме, когда мучители Жанны упорствовали и все допрашивали ее, Жанну спросили: считает ли она себя обязанной сказать всю правду Папе. На что Жанна незамедлительно ответила:

-Отведите меня к господину нашему Папе, и я отвечу ему на все, на что должна буду ответить!

Слова Жанны произвели эффект разорвавшейся бомбы. Заседатели побледнели, Кошон побагровел от ярости. Часто на процессах инквизиции одной такой фразы было достаточно, чтобы приостановить процесс и передать его материалы Папе. О, Жанна и не предполагала, какой сильный удар она нанесла судьям! Кошон, если бы процесс шел законно и справедливо, должен был бы приостановить следствие и передать все материалы дела вместе с подсудимой в Ватикан. Ведь одна Франция и этот трибунал – это еще не вся Церковь! А Рим не был заинтересован в уничтожении этой божьей посланницы. Там в Риме Жанна могла надеяться на беспристрастность и справедливость. Но Кошон, естественно, этого допустить не мог. Он ответил Жанне:

-Папа слишком далеко!

И поспешил закончить допрос.

А тем временем приближался день Пасхи. И в это Вербное воскресенье, 25 марта, к Жанне вновь пожаловал Кошон, а вместе с ним Жан Бопер, Николя Миди, Пьер Морис и Тома де Курсель. Они стали увещевать Жанну и убеждать ее расстаться с мужским платьем под тем предлогом, что, ежели она сменит эту одежду, ей дозволят присутствовать на мессе, а ежели нет… И судьи перешли на шантаж: ежели она не сменит эту одежду, ей не дозволят присутствовать на мессе и получить святое причастие на Пасху. О, как хотелось Жанне побывать на службе! И, в конце концов, она предложила судьям:

-Сделайте мне платье длинное до пола, без шлейфа, и дайте мне его, дабы я пошла к мессе. Или же дайте мне платье, как у молодых горожанок, а именно широкий, длинный плащ, а также женский капюшон, и я надену их, дабы послушать мессу. Но я их надену только на время мессы.

Последнее, конечно, не устраивало судей, на иное же Жанна не была согласна. И уговоры, и просьбы Жанны допустить ее к мессе ни к чему не привели, и предстоящий пасхальный день 1ое апреля Жанна проведет в своем мрачном узилище на холодном полу, закованная в цепи и оковы.

+                +                +                +

Допросы шли уже четвертую неделю, и организаторы процесса с каждым днем все больше убеждались  в том, что следствие, если оно будет идти прежним путем, не соберет неопровержимых доказательств вероотступничества подсудимой.
Во всяком случае, из материалов дела видно, что в тюрьме Жанне постоянно приходили на помощь голоса, на которые она ссылается. «Я бы умерла, если бы не голос, ободряющий меня каждый день». Эта ежедневная помощь, как ничто иное, подтверждает непоколебимую веру Жанны. Веру крепкую, как алмаз. С точки зрения этимологии слово «алмаз» означает «неукротимый». Вере Жанны присуще данное качество – она неукротима, неподвластна никакой идеологии («Я не говорю вам ничего, что бы я выдумала из головы»), кристально чиста, не затуманена и совершенно бесхитростна. Жанна на редкость непринужденно разговаривает с миром ангелов. Слова Жанны роднят ее с библейской героиней, поскольку как в Новом, так и в Ветхом Завете постоянно упоминается о присутствии ангелов, которые, кажется, от сотворения мира приводят в равновесие мир чувственный и телесный и приобщают человека совсем к другому миру – миру духовному. Сомнительно, чтобы ангелы принадлежали к категориям, принятым университетскими учеными, но с другой стороны не за веру же в ангелов суд инквизиции может преследовать обвиняемую как еретичку!
Голоса и видения, мужской костюм, «дерево фей», прыжок из башни Боревуара – всех этих фактов вполне хватило бы для того, чтобы вынести обвинительный приговор в обычном инквизиционном процессе; церковь отправляла еретиков на костер и на основании куда более скудных улик. Но чтобы убедить общественное мнение в том, что Жанна действительно является еретичкой, этих фактов было явно недостаточно. Суду не хватало безупречных доказательств. И их создали.

В самом деле, утром 15 марта Жанна ожидала обычных вопросов – о голосах, видениях, костюме и т.д. Но вопрос прозвучал неожиданно:

-Согласна ли ты передать свои слова и поступки определению нашей святой матери Церкви?

Жанна не сразу поняла, чего от нее хотят. Она попросила уточнить, о каких поступках идет речь.

-О любых. Обо всех вообще. Желаешь ли ты, Жанна, подчиниться воинствующей Церкви?

Как гром среди ясного неба, прозвучал грозный голос судьи.

Жанна оказалась в замешательстве, она обеспокоенно спросила допрашивающих:

-Я не знаю, что такое воинствующая Церковь, объясните мне.

Николя Миди и Жерар Фёйэ начали объяснять Жанне разницу между Церковью торжествующей и Церковью воинствующей. Первая – небесная, вторая – земная. Торжествующая Церковь – это Бог, святые и ангелы – правит спасенными душами. Воинствующая Церковь – духовенство во главе с Папой - борется за спасение душ.

Жанна задумалась. Ей повторили вопрос. Она догадалась, что в вопросе о подчинении воинствующей Церкви скрыт подвох.

-Пока что я вам больше ничего не скажу.

Судьи не настаивали на немедленном ответе. Допрос перешел к другим вопросам. Но они, безусловно, поняли, что это-то и есть ключевой вопрос. А Кошон уже считал, что победа близка.

Так была расставлена ловушка, в которую судьи рассчитывали завлечь подсудимую. Их расчет строился, во-первых, на том, что Жанна была совершенно несведуща в вопросах теологии, и, во-вторых, на том, что она была глубоко убеждена в божественном характере своей миссии. Вопрос о подчинении воинствующей Церкви был поставлен так, что девушка, считавшая себя избранницей Божией, увидела в этом требовании посягательство на свое избранничество. Ответь Жанна, что не подчиняется Церкви воинствующей, - ее ждал костер, согласись она с требованием судей – ей пришлось бы подчиниться этому трибуналу, как представителям этой самой воинствующей Церкви, - и в этом случае ее тоже ждал костер. Ловушка была расставлена мастерски.

Когда на следующем допросе 17 марта у нее вновь спросили, желает ли она передать все свои слова и поступки, хорошие и дурные, суду и определению воинствующей Церкви, т.е. Папе, кардиналам, прелатам, духовенству и всем добрым христианам-католикам, - «Церкви, которая как целое непогрешима в своих суждениях и направляется святым Духом». Жанна отвечала:

-Я пришла к королю Франции от Бога, Девы Марии, святых рая и всепобеждающей Небесной Церкви. Я действовала по их повелению. И на суд этой Церкви я передаю все свои добрые дела – прошлые и будущие. Что до подчинения Церкви воинствующей, то я ничего не могу сказать.

Ответ Жанны был прям, честен и чист. Но не такой ответ нужен был судьям. Им нужен был такой ответ, что позволял бы им отправить Жанну на костер.

-А вдруг окажется, что ты сделала нечто противное вере, согласишься ли ты предоставить решение на усмотрение нашей святой матери Церкви, на которую ты должна полагаться?

-Пусть священнослужители рассмотрят и внимательно изучат мои ответы. И пусть мне затем скажут, есть ли в них что-либо противоречащее христианской вере. Если же отыщется что-либо противное христианской вере, пусть распорядится Бог. Я не хотела бы это утверждать и была бы очень рассержена, поступив противно.

Но судьи не унимались. Они вновь и вновь спрашивали Жанну о подчинении воинствующей Церкви. В конце концов, Жанна в отчаянии им сказала:

-По моему мнению, все равно – от Бога или от Церкви. И не должно их противопоставлять. Почему вы делаете противопоставление, когда это одно и то же?!

Этот ответ мог бы положить конец колебаниям добросовестных судей. Но не тут-то было. Ей вновь начинают объяснять, что такое воинствующая Церковь. Жанна явно опасается, что под этим понимают духовных лиц, мучающих ее, и в частности епископа, называющего себя ее судьей.

Судьи настаивают на покорности воинствующей Церкви.

Жанна отвечает:

-Лишь бы она не повелела мне сделать что-нибудь невозможное: отказаться от сказанного и совершенного мною и от того, что я заявила на сем процессе по поводу видений и откровений, данных мне Богом. –И Жанна твердым голосом, глядя прямо в глаза судей, продолжала, - Я ни за что от них не отрекусь. Все, что Господь наш повелел и повелит мне сделать и совершить, я непременно сделаю во имя Сущего. А ежели Церковь захочет, чтобы я поступала по-другому, вопреки заповеди, данной мне Богом, я ни за что так не сделаю.

Жанна продолжала прямо и неотрывно смотреть на судей.

-А ежели воинствующая Церковь скажет тебе, что твои откровения – лишь иллюзия и исходят от дьявола, положишься ли ты на Церковь?

Вопрос подполз к Жанне вкрадчиво, искушающе, как змей. Но Жанна по-прежнему отвечала прямо и твердо:

-Во всем и всегда я буду полагаться на Бога, чью волю я всегда исполняла. И я знаю: все, что происходит на этом процессе, - воля Божья, и все, что я говорила на этом процессе, сделано по воле Божьей. И я бы не смогла сделать противное. В случае же, если воинствующая Церковь приказала бы мне сделать иное, я не положилась бы на человека мира сего, но только на нашего Господа, добрую волю которого я всегда выполняла.

-Считаешь ли ты, что покоряешься Церкви Божьей на земле, то есть господину нашему Папе, кардиналам, архиепископам, епископам и другим прелатам Церкви?

На что последовал простой и лаконичный ответ:

-Да, покоряюсь, но в первую очередь служу Господу нашему.

-Было ли тебе веление твоих голосов не покоряться ни воинствующей Церкви, что на земле, ни ее приговору?

-Я не отвечу ничего другого, что бы выдумала из головы, но на все, что я отвечаю, - воля моих голосов. Они не велели мне не быть послушной Церкви, но в первую очередь служить Богу!

Вдохновенно, как победитель в грандиозной битве, заключила Жанна. Ее растрепанные, непокорные волосы спустились ей на лоб и, казалось, вот-вот заденут ресницы. Жанна одним резким движением головы отбросила их назад. Ее глаза светились тем невероятным светом, что так притягивал и очаровывал в ней любого, кто в данный момент смотрел на нее. Она улыбалась такой спокойной и умиротворенной улыбкой, как будто все происходящее здесь, в этом сыром и холодном каземате, не имело к ней никакого отношения. И в это время озорной солнечный луч упал на нее. Упал и зажегся еще сильнее, еще ярче, наполняя всю комнату невероятным светом. Судьи ушли.


+                +                +                +


Ничего большего судьям и не требовалось. Они добились всего, чего хотели. Подсудимая отказалась признать над собой власть земной Церкви. Необходимое доказательство ереси – убедительное, неопровержимое, безупречное – было налицо. Отказ подчиниться воинствующей Церкви станет с этого момента главным обвинением. Ловушка захлопнулась. В тот же день допросы были прекращены.

Казалось бы, ничего большего судьям и не требовалось. Заявления подсудимой о том, что она получает приказы непосредственно от Бога и Его святых, - разве не были эти заявления неопровержимой уликой ереси, поскольку они не оставляли места для Церкви, посредницы между Богом и людьми? А если Церковь здесь ни при чем, то не ясно ли, что голоса и видения Девы – не что иное, как дьявольское наваждение? Но все это было не так просто. Церковь никогда не отрицала возможности непосредственных контактов между человеком и Божеством. Более того, на признании возможности таких контактов основывалось само представление о святых. Главная трудность заключалась в том, чтобы отличить «божественное откровение» от «дьявольского наваждения». И эта проблема была решена. Критерий был найден и правила установлены. Богословы пришли к выводу, что все дело в личности ясновидящего, в его поведении и (что особенно важно) в цели деятельности. Если он преисполнен христианского благочестия и ставит перед собой добродетельную цель, то он осенен Святым Духом. Отклонения же от норм христианской морали указывали на дьявольский источник вдохновения. Все, следовательно, зависело от оценки личности и поведения испытуемого тем или иным церковным органом. Это был субъективный критерий, который открывал безграничные возможности для произвола. До этого процесса этим же вопросом занималась богословская комиссия в Пуатье. В обоих случаях богословы имели дело не только с одним и тем же человеком, но с теми же самыми фактами. И членам комиссии в Пуатье, и руанским судьям Жанна повторила одно и то же. Но, опираясь на одни и те же исходные данные, два в равной мере компетентных органа пришли к диаметрально противоположным выводам. Комиссия в Пуатье отвергла предположение о дьявольских кознях и позволила Жанне присоединиться к войску, посылаемому в Орлеан, «чтобы дать там знамение божьей помощи». Основанием для этого вывода послужила моральная чистота испытуемой (комиссия не нашла в ней «ничего, кроме доброты, смирения, целомудрия, честности и благочестия»), а также добродетельный и богоугодный характер той цели, которую она перед собой поставила: изгнание англичан. Но руанские судьи не могли, конечно, признать эту цель ни добродетельной, ни богоугодной. В намерении Жанны идти на войну и в ее военных успехах, т.е. в том самом, в чем богословы, принадлежавшие к иному политическому лагерю, видели залог и знамение божьей помощи, они находили одни лишь сатанинские козни и происки. А поскольку сама подсудимая заявляла, что она действовала по воле голосов и видений, то, стало быть, эти голоса и видения исходили ни от кого иного, как от дьявола. Совершенно категорически высказался на этот счет факультет теологии Парижского университета, на экспертизу которого было передано обвинительное заключение по делу Жанны. По мнению столичных богословов, предмет, характер и цель откровений, а также отвратительные личностные  качества обвиняемой указывали на то, что голоса и видения Жанны представляют собой «ложные, обольстительные и опасные наваждения». Профессора полагали, что духов, наславших эти наваждения и доставивших тем самым столько неприятностей англичанам, звали Белиал, Сатана и Бегемот. Обвинение в связи с дьяволом тесно переплеталось с обвинением в ереси.


                12


После этих допросов, чрезвычайно частых, процесс – а по существу дела, следствие – считается законченным. За ним с понедельника 26 марта следует «собственно процесс».

Когда начинается собственно процесс, Кошон знает, что располагает веским пунктом обвинения: непокорность воинствующей церкви. 27 марта в малом зале Буврейского замка подсудимой в присутствии должностных лиц трибунала и 37 асессоров зачитали первую половину этого документа, оставшуюся часть огласили на следующий день. По каждому пункту обвинения Жанна давала краткие показания. С этого началась вторая стадия судебного разбирательства – процесс с участием обвинителя.

На свет был явлен труд прокурора трибунала Жана д’Эстиве, который сразу же по окончании следствия приступил к составлению обвинительного заключения. Ему помогал парижский теолог Тома де Курсель. Работа была кропотливой: извлекли из протоколов допросов все, что говорило против Жанны, или то, что можно было обернуть против нее, препарировали этот материал, подчистили и группировали. В результате на свет появился обширный документ, состоявший из длинной преамбулы и 70 статей. Преамбула обвинительного акта перечисляла в общей форме преступления подсудимой. По мнению прокурора, «сия женщина Жанна-Дева» была колдуньей, чародейкой, идолопоклонницей, лжепророчицей, заклинательницей злых духов, осквернительницей святынь, смутьянкой, раскольницей и еретичкой. Она предавалась черной магии, замышляла против единства Церкви, богохульствовала, проливала потоки крови, обольщала государей и народы, требовала, чтобы ей воздавали божественные почести. Прокурор не упустил решительно ни одного из всех мыслимых преступлений против веры. Излюбленный прием фальсификаторов и лжецов: чем меньше конкретных доказательств, тем более грозно должны звучать общие обвинения. 

Какой это был странный документ! В каком искаженном виде представлял он сердце и душу этого человека – единственного существа, которое по праву могло гордиться, что создано по образу и подобию Божьему. Всякий, кто знал Жанну Дарк, хорошо знал, что она безусловно благородна, чиста, правдива, храбра, сострадательна, великодушна, благочестива, самоотверженна, скромна, невинна – словом, натура прекрасная и безупречная, душа возвышенная и великая. Если же судить о ней по этому документу, то в нем она представлена с прямо противоположной стороны. Чем она была в действительности – об этом ни слова, и наоборот, все чуждое ей было расписано во всех подробностях.

В каких только грехах не обвиняли Жанну! Она преступила заповедь дочернего послушания, покинув отчий дом без ведома и согласия родителей. Совершила святотатство, осмелившись атаковать ворота Парижа в Богородицын день. Нарушила Христову заповедь прощения врагам, распорядившись отдать под суд разбойника Франке Арраского. Пыталась покончить с собой, бросившись из башни Боревуара и т.д. и т.п. Важнейшей уликой ереси были в глазах судей мужской костюм и прическа Жанны. Преступление было налицо. Оно отягощалось упорным нежеланием подсудимой снять свой богомерзкий костюм. «Названная женщина утверждает, - говорилось в обвинительном заключении,- что она надела, носила и продолжает носить мужской костюм по приказу и воле Бога. Она заявляет также, что Господу было угодно, чтобы она надела короткий плащ, шапку, куртку, кальсоны и штаны со многими шнурками, а ее волосы были бы подстрижены в кружок над ушами и чтобы она не имела на своем теле ничего, что говорило бы об ее поле, кроме того, что дано ей природой…» (статья 13 –«мужская одежда, короткая, тесная и разнузданная»).  В обвинении суда мужская одежда занимает все более важное место. Одеяние, которое Жанна считала совершенно естественным – так же, как и жители Вокулера, ее спутники в первом путешествии, король и даже прелаты, проводившие процесс в Пуатье, - становится навязчивой идеей суда. Парижские эксперты-богословы квалифицировали поведение Жанны как богохульство, нарушение святых заповедей, заблуждение в вере и пустое тщеславие. Более определенно высказались их коллеги-юристы, члены факультета канонического права: подсудимая – вероотступница и еретичка. При этом надо отметить, что никто, решительно никто, кроме руанских судей и их парижских единомышленников, не считал Жанну вероотступницей и еретичкой из-за того, что она носила мужской костюм. А ведь в этом костюме ее видели десятки тысяч людей. В нем она не только воевала, но и посещала церкви, молилась, исповедовалась, принимала причастие, получала пастырские благословления. Она общалась со множеством священников, но ни разу не слышала от них упрека по поводу неподобающего платья. Более того, как известно, мужской костюм был на Жанне и тогда, когда она стояла перед комиссией в Пуатье, которая специально выяснила вопрос о соответствии слов и поступков Жанны нормам христианской морали. Профессора богословия и знатоки канонического права, входившие в эту комиссию, не нашли в поведении испытуемой ничего предосудительного. Стало быть, и их не смутило столь, казалось бы, явное нарушение канонического запрета. Отсюда ясно, что этот запрет вовсе не обладал той всеобщей и обязательной силой, которую ему приписывали авторы обвинительного заключения. Он допускал исключения и его можно было обойти. По мнению крупнейшего французского теолога того времени Жана Жерсона, этот запрет представлял собой не общеобязательную правовую норму, но этическое правило, главной целью которого было пресечение распутства. Жанна же надела мужской костюм с богоугодной целью, ибо с помощью мужского костюма она защищала свою честь от посягательств со стороны солдат и стражников. Как видно, и теоретическое богословие, и прикладная юриспруденция не считали ношение неподобающей своему полу одежды безусловным проявлением ереси.

В обвинение входила большая часть вопросов, заданных Жанне, но они явно приукрашены, а ответы, данные обвиняемой на судебных заседаниях, приведены не полностью. Во многих случаях обвинение прямо противоречило данным следствия. Так, например, в 7 статье говорилось: «Иногда Жанна носила на груди мандрагору, надеясь таким образом получить богатство денежное и мирское, при этом она утверждала, что мандрагора обладает подобной силой и действием». В одном же из протоколов допроса кратко записан решительный ответ обвиняемой: «Статью о мандрагоре полностью отрицает». Следующая статья обвиняла Жанну в том, что в возрасте 20(!) лет она отправилась без разрешения родителей в город Нефшато, где нанялась на службу к содержательнице постоялого двора. Подружившись там с женщинами дурного поведения и солдатами, она научилась верховой езде и владению оружием. На самом же деле – и прокурор это прекрасно знал,- девушка жила в Нефшато вместе с родителями и односельчанами, которые укрылись в стенах этого города от бургундских шаек. Что касается дружбы Жанны с проститутками и солдатами, то она представляла собой плод фантазии метра д’Эстиве. Страницы обвинительного акта изобиловали подобными измышлениями. Если верить труду метра д’Эстиве, так Жанна с детства обучалась у старух искусству магии и ведовства (статья 4), ходила по ночам на бесовские игрища под «деревом фей» (статья 6), похвалялась, что родит трех сыновей, один из которых станет Папой, другой – императором, третий – королем (статья 11), сама подложила в церковь меч, «чтобы обольстить государей, сеньоров, духовенство и народ» (статья 16), заколдовала свой перстень и знамя (статья 20), скупала предметы роскоши (статья 55) и т.д.

Широко использовал прокурор и другой метод фальсификации – полуправду. Он утверждал, например, что Жанна наотрез отказалась переодеться в женское платье, даже когда ей обещали, что за это ее допустят к мессе и причастию: «она отвергла кроткие просьбы и предложения переодеться в женское платье, заявив, что скорее умрет, нежели расстанется с мужской одеждой». Прокурор все представил так, будто Жанна предпочла не присутствовать на богослужении и не причащаться святых тайн, лишь бы сохранить свой богомерзкий наряд. Прокурор расценил это как доказательство упрямства подсудимой, ожесточения во зле, отсутствие благочестия, непокорность Церкви и презрения к божественным таинствам (статья 15). В действительности же отказ Жанны снять мужской костюм не был столь категоричным. Она настойчиво и неоднократно просила суд допустить ее к мессе, соглашаясь переодеться на это время в женское платье. Когда судьи, как и прежде, спросили ее: сменит ли она мужскую одежду на женскую, если ей дадут разрешение причаститься. Жанна отвечала судьям с прежней отвагой и смелостью, прямо и открыто глядя в глаза: «Когда принимаешь святое причастие, не все ли равно, как человек одет? Разве это имеет значение в очах Господа нашего?» Хотя судьи за время процесса и привыкли к порой неординарным и неожиданным ответам подсудимой, но и на этот раз также не смогли сдержать возглас изумления. Ее обвиняли в греховной привязанности к мужской одежде, столь упорной, что даже в храме, пред алтарем Всевышнего, она не желает расстаться с ней, на что Жанна неизменно отвечала: «Лучше умереть, чем изменить клятве, данной мною Богу». Ей бросили упрек, что на войне она выполняла мужскую работу; на что Жанна спокойно отвечала: «на женскую работу всегда найдется много других». И, наконец, надо отметить совершенно лживые и противоречащие заявлениям Жанны статьи: так в статье 56 говорилось: «Жанна неоднократно хвасталась, что у нее есть два советника, называемых ею «советниками источника», которые явились ей после ее пленения». И добавляют – в полном соответствии с навязчивой идеей судей,- что, по словам Катрин из Ла-Рошели, «Жанна выйдет из тюрьмы с помощью дьявола, если ее будут плохо охранять». Понятно, что «на эту статью Жанна ответила, что придерживается сказанного ранее, а что до советников источника, она не знает, что это такое». И еще в продолжение той же мысли: говорили, что она якобы лила растопленный воск на головы маленьких детей, дабы устроить, «прибегнув к колдовству», многочисленные «гадания». В последующих статьях обвинения говорилось об отказе подсудимой покориться воинствующей церкви – явном проявлении ереси.

Суд не учел, с каким противником ему предстоит иметь дело. Он не принял во внимание интеллект и характер подсудимой – ее живой ум, прекрасную память, умение быстро схватывать существо дела, поразительную способность мобилизовать в критические минуты все свои душевные силы. Эти качества еще раз сослужили Жанне отличную службу. Она стойко защищалась, отводя одно обвинение за другим. Большинство приписываемых ей «преступлений» она отрицала начисто, уличая прокурора во лжи и ссылаясь на свои предыдущие ответы и показания («Вы мне приписываете, будто я сказала, что все, что я ни делала, делалось мною по велению Всевышнего, я же сказала так: «все доброе, что я делала…» …Если вы еще раз позволите себе так ошибиться… В этом я полагаюсь на секретаря, посмотрите его протоколы»). Но с отдельными статьями обвинительного акта она соглашалась – полностью или частично, ограничиваясь лишь иным объяснением своих слов и поступков. Так бывало, когда прокурор касался военной деятельности подсудимой. Обвинительное заключение было пронизано откровенным политическим заказом. Жанне ставилось в вину намерение изгнать англичан из Франции (статья 7), убеждение в том, что «мир можно принести только на острие копья» (статья 18), обращение к англичанам с письмом, в котором «Дева, посланная Богом», требовала отдать ей ключи от завоеванных городов и убраться восвояси, текст его воспроизводился полностью (статья 22). «Из содержания этого письма, -заключил прокурор,- ясно видно, что Жанна находилась во власти злых духов, с которыми часто советовалась, как ей надлежит действовать» (статья 23). По мнению суда, идею освобождения Родины мог подсказать только дьявол. И вот когда речь заходила о таких «преступлениях», подсудимая, как правило, ничего не отрицала. Да, она действительно взялась за неженский труд, но ведь «на женскую работу всегда найдется много других». Неверно, будто бы она была врагом мира вообще. Она и письменно, и через послов просила герцога Бургундского помириться с ее королем. «Что же касается англичан, то мир с ними будет заключен лишь после того, как они уберутся к себе в Англию». И вновь героический огонек зажегся в глазах Жанны. Безусловно, на эти дерзкие слова подсудимой последовала предсказуемая и привычная реакция судей – они начали кричать, топать ногами и забрасывать Жанну руганью. Ее обвиняют в том, что она присвоила себе права военачальника, став во главе 16-тысячного войска. Что же, это правда. Но если она и была военачальником, то «только для того, чтобы бить англичан». В этих прямых и гордых ответах вся Жанна. В английском плену, окруженная врагами, перед лицом инквизиции, обвиненная во всех мыслимых и немыслимых преступлениях, которые только могла изыскать озлобленная фантазия судей, одинокая и измученная она борется  не только (и не столько) за свою жизнь, но и за правоту дела, которому служила и продолжает служить.

Двухдневное чтение обвинительного акта превратилось в поединок между подсудимой и прокурором. И в этом поединке прокурор потерпел поражение. Труд метра д’Эстиве пропал даром. Судьи убедились, что составленный ими документ никуда не годится. Во-первых, он был пресыщен обвинениями. Прокурор поступил вопреки мудрому правилу, гласящему, что «тот, кто слишком многое доказывает, ничего не доказывает». Он доказывал слишком многое, не позаботившись отделить главное и основное от случайного и второстепенного. Среди массы мелких и вздорных обвинений затерялись те, которым судьи придавали решающее значение: отказ подчиниться воинствующей церкви, голоса и видения, мужской костюм. Во-вторых, слишком уж явно проступали в обвинительном заключении политические мотивы процесса. У каждого, кто мог ознакомиться с этим документом, складывалось твердое убеждение, что Жанну судили не за преступления против веры, но за ее политическую и военную деятельность, т.е. за то, что не подлежало компетенции церковного суда. С другой стороны, прокурор слишком открыто заявлял о своей приверженности англичанам, лишая тем самым судебное разбирательство видимости беспристрастия.
«Семьдесят статей» были забракованы на заседании трибунала, которое состоялось 2 апреля в резиденции бовеского епископа. На том же самом заседании было решено составить обвинительное заключение заново. Сделать это поручили парижскому теологу Николя Миди. Через три дня новый документ лег на судейский стол. Он содержал всего лишь 12 статей и не имел ни преамбулы, ни общих выводов. В нем вообще не давалось оценки поступкам и словам подсудимой. Каждая статья представляла собой подборку показаний Жанны, относящихся к одному из главных предметов следствия. Были убраны явные нелепости и прямые политические выпады. Осталось наиболее существенное: голоса и видения, «дерево фей», мужской костюм, непослушание родителям, попытка самоубийства, уверенность в спасении своей души и, конечно же, отказ подчиниться воинствующей церкви. Подобно первому варианту обвинительного акта «Двенадцать статей» были фальсификацией, но более тонкой и квалифицированной. Она заключалась в одностороннем подборе извлечений из показаний Жанны и в их тенденциозной редакции. Так, например, в 8 статье, где речь шла о «прыжке с башни Боревуара», воспроизводились (неточно) слова Жанны о том, что она предпочитает смерть английскому плену, и опускалось то место из ее показаний, где она говорила, что, бросившись с высокой башни, она думала не о смерти, но о побеге.

«Двенадцать статей» послали докторам и прелатам, к которым по обычаю суда инквизиции обращались за консультацией, так как полагалось представить пункты обвинения и отчет о судебных заседаниях ученым-богословам, не присутствовавшим на процессе, с тем, чтобы они высказали свое мнение о степени виновности обвиняемой. Безусловно, эти статьи рассылались тем, кто полностью зависел от английской администрации и ревностно служил оккупантам. «Двенадцать статей» стали, таким образом, предметом широкого обсуждения. И только одно заинтересованное лицо ничего не знало об их содержании. Суд не счел нужным ознакомить с обвинительным заключением саму подсудимую. От Жанны скрыли текст этого важнейшего документа.


                13


Дверь темницы открылась. И один из охранявших Жанну солдат внес в комнату блюдо.

-Это тебе прислал епископ Бове, жри, ведьма!

И грубо оставил блюдо на краю кровати.

Жанна была удивлена таким вниманием своего судьи и осторожно сняла крышку. Там была рыба. Карп. Епископ Бове Пьер Кошон прислал заключенной карпа.

Днем ранее, в субботу 14 апреля, епископ Бове стоял у своего окна мрачнее тучи. И мрачнеть было от чего. Процесс, который должен был быть блестящим и простым, явно не ладился. Англичане начали проявлять недовольство. Накануне у него состоялся неприятный разговор с графом Уорвиком. Вспоминая этот разговор, епископ с раздражением разминал свои жирные пальцы в кольцах, которые, как мечи, сверкали на солнце.

Понятно, что этому человеку, вечно спешащему и считающему любое свое дело неотложным – добивается ли он выдачи пленницы или отправляется самолично собрать средства, обещанные штатами Нормандии, - кажется, что этот процесс, в который он ввязался, зашел в тупик. И, безусловно,  можно представить, что им овладел приступ нетерпения… В то же время Кошон не мог не заметить, что раздаются многие противоречащие ему голоса. Конечно, Парижский университет, к которому обратились за консультацией 12 апреля, поддерживал его мнение и принимал составленные судом статьи. Большинство заседателей – епископ Лизьё Занон де Кастиглион, епископ Кутанса Филибер де Манжё, аббат из Феклипа Жиль де Дюремон и его капеллан Жан де Буег (все эти имена значились в счетных книгах короля Англии, все было оплачено) – также безоговорочно одобряли положения статей. Но другого мнения придерживались аббаты Жюмьежа и Комея Николя Ля Ру и Гийом Боннель, поначалу обратившиеся с письменной просьбой о перенесении процесса в Парижский университет, затем настаивающие на том, чтобы Жанне лучше разъяснила вопросы и прочитали статьи по-французски, четко объясняя ей, какой опасности она подвергается. Кроме того, одиннадцать адвокатов церковного руанского суда также высказали некоторые замечания, а трое из них – Пьер Минье, Жан Пигаш и Ришар дю Груше -  выразили протест по поводу того, что откровенные ответы Жанны могут быть злонамеренно искажены судом. А еще один участник процесса, Рауль Ле Соваж, посчитал, что процесс должен быть передан в ведение Папы. Нужно учитывать и едва скрываемую враждебность руанского капитула. Во время своего первого заседания -13 апреля- каноники сослались на то, что они недостаточно многочисленны для того, чтобы в законном порядке обсуждать вопрос. На следующий день они сговорились и заявили: все 12 статей должны быть прочитаны Жанне по-французски, ей должны разъяснить все, что касается покорности воинствующей церкви. Это письмо, безусловно, отсутствовало в тексте процесса так же, как и письмо епископа Авранша Жана де Сен-Ави. Он, безусловно, противник процесса в целом, как и некоторые другие духовные лица Руана, например, Жан Лойе или же метр Николя де Упвиль, которых просто-напросто бросят в тюрьму. Короче говоря, по делу Жанны-Девы единодушия не существовало. И если все хорошенько взвесить, то что же осталось в качестве главного пункта обвинения? Конечно же, вопрос о ее покорности воинствующей Церкви. Но ведь Жан де Ла Фонтен и два монаха – одним из них был Изамбар де Ла Пьер, - разъяснили Жанне, что ей надо изменить свое отношение к этому обвинению. Что же до мужского платья, каждый понимал, а Пьер Кошон лучше, чем кто-либо, сколь ничтожен этот мотив обвинения. Однако у английских захватчиков было совершенно определенное стремление: Жанна, безусловно, должна быть осуждена, что явилось бы бесчестьем для Карла VII  и повлекло бы за собой его непризнание. Кошон не выполнил бы задания, если бы не продолжал осуществлять свой замысел.

Епископ сжал руки в кулак, резко отвернулся от окна и приказал слуге:

-Приведите мне травницу!

Так рыба оказалась перед Жанной.

+                +                +                +

На следующий день в резиденцию графа Уорвика вошел обеспокоенный Джон Грей – начальник охраны и с тревогой в голосе доложил кардиналу Англии:

-Пленнице стало плохо. Ее сильно рвет. И она практически не встает.

Уорвик в бешенстве стукнул кулаком по столу.

-Этот Кошон не может справиться со своим делом!

Немного поостыв, но с той же сталью в голосе он приказал:

-Позвать ко мне лекарей!

Когда вошли доктора Гийом де Ла Шамбр и Гийом Де-Жарден, Уорвик коротко и ясно им приказал:

-У короля Англии содержится некая пленница Жанна, называемая Девой, вы это знаете. Так вот, эта пленница занемогла. Вы должны вылечить ее. Потому что король не хочет ни за что на свете, чтобы она умерла естественной смертью. Король очень дорожит ею и дорого за нее заплатил. Он хочет, чтобы она погибла только от руки правосудия. Позаботьтесь о ней.

И он жестом отпустил их.

Когда доктора в сопровождении д’Эстиве пришли в камеру Жанны, Жанна лежала на своем ложе (естественно, в цепях) и просила пить, стражники же нарочито медленно наливали воду в чашку. Жан Тифэн, личный врач герцогини Бедфорд, не выдержал и воскликнул:

-Да дайте же ей пить!

Когда они подошли к ней ближе, то увидели удручающее зрелище: Жанна лежала на каких-то лохмотьях, вся сжавшись в комочек, она была сильно бледна, губы ее пересохли, пряди волос прилипли ко лбу. У докторов сжалось сердце и они отвели глаза.

-Что с тобой, дитя мое? Что у тебя болит?

Участливо и ласково спросил Гийом де Ла Шамбр, убирая со лба больной взмокшие волосы, как сделал бы то для родной сестры.

-Епископ Бове прислал мне карпа, -отвечала Жанна слабым, измученным голосом,- Я съела кусочек. И думаю, в этом причина моей болезни.

Тут д’Эстиве грубо прервал ее:

-Это ложь! Ты, развратница, наелась селедки и другой дряни, от чего тебе и стало плохо!

Кричал д’Эстиве.

Жанна в сильном возмущении, приподнявшись на своей кровати, отвечала:

-Это не так! Епископ прислал мне рыбы и мне стало плохо. Епископ хотел меня отравить!

-Замолчи, потаскуха!

-Вы это знаете и при этом оскорбляете меня!

В отчаянии кричала Жанна. В это время, видимо, у нее случился очередной сильный приступ болей в животе, потому как она внезапно упала на свою постель и привела ноги к животу. Все доктора подбежали к Жанне. Они пощупали у нее пульс, прощупали ее правый бок и нашли, что ее лихорадит.
Посоветовавшись немного, они пришли к выводу, что больной надо пустить кровь.

-Но об этом надо посоветоваться с графом Уорвиком.

И доктора покинули камеру.

Уорвик был не против, но предупредил:

-Кровь ей пускайте осторожно. Ведь она хитра и может убить себя.

Тем не менее кровь Жанне пустили, что сразу же облегчило ее страдания. Однако даже во время этой лечебной манипуляции ее не оставляли в покое. В камеру снова пришел д’Эстиве, который вновь начал оскорблять Жанну, называя ее потаскухой и распутницей. Даже истерзанную Жанну с изрезанными венами и веревками на руках не хотели оставлять в покое. Ей снова пришлось вести перепалку с этим подобием человека. У нее вновь началась горячка и она занемогла еще сильнее.

Но это не помешало судьям 18 апреля провести так называемое «милосердное предупреждение». Это заседание проводилось в тюрьме прямо у изголовья больной Жанны. Судьи (эти безжалостные изверги) надеялись, что Жанна, совершенно изнемогшая, в конце концов, произнесет компрометирующее ее слово. Но их постигло разочарование.

Жанна поблагодарила епископа за все им сказанное «во имя ее спасения» и добавила:

-Мне кажется ввиду моей болезни, что мне грозит опасность умереть. И ежели это так, да будет Богу угодно, - и Жанна подняла глаза вверх, туда, где за тюремным потолком должно быть небо, - чтобы я доставила Ему радость. Я прошу дать мне исповедаться и получить святое причастие евхаристии. А похороните меня в святой земле.

Воспользовавшись этой просьбой, епископ даже в этой ситуации не упускает возможность осудить Жанну:

-Раз ты просишь, чтобы Церковь дала тебе святое причастие евхаристии, покоришься ли ты воинствующей Церкви? В этом случае мы обещаем дать тебе причастие.

На эти слова Жанна спокойно отвечала:

-Что бы ни случилось, я не сделаю и не скажу ничего, кроме того, что я уже говорила на процессе раньше. Я добрая христианка, как подобает крещеная, и умру доброй христианкой… Что касается Господа, то я люблю Его, служу Ему как добрая христианка и хотела бы помогать Церкви и поддерживать ее всеми силами.

-Хочешь ли ты, чтобы устроили прекрасную и значительную процессию, дабы ты снова была в добром здравии, ежели тебе неможется?

О, даже сейчас этот презренный судья разыгрывал карту гордыни и тщеславия! Ему было не понять простоты и величия той, что была перед ним.

-Я очень хочу, чтобы Церковь и католики молились за меня.

Просто и кротко ответила Жанна.


                14

Едва только Жанна оправилась от болезни, как 2 мая ее привели в малый зал Буврейского замка, где собралось 65 асессоров. Это было публичное осуждение. Народу, как и в первый день процесса, была тьма. Все с интересом и любопытством смотрели на узкую металлическую дверь в конце залы, откуда должны были ввести подсудимую. И дверь открылась. Жанна вошла в залу в сопровождении своих тюремщиков и села на свою одинокую скамью. Она была заметно исхудавшей и еще слабой после болезни, но по-прежнему твердо и уверенно держалась на своей никем не взятой высоте. О, нет! Болезнь не сломила Жанну. Ожидания судей были обмануты. Жанна по-прежнему прямо и смело смотрела в зал. На ней был все тот же черный костюм. В глазах горел все тот же неугасимый огонь. Теперь после некоторого отдыха от изнурительных допросов Жанна казалась здоровой и заметно похорошела. Она взглянула на судей, увидела оратора и сразу же поняла обстановку.

Оратор, а им был метр Жан де Шатийон, бакалавр богословия Парижского университета, друг Кошона и Бопера, которого назначили для проведения второго «милосердного предупреждения»; оратор заготовил свою речь заранее. Она была переписана и спрятана в рукаве. Речь была так объемиста, что походила на книгу. Начал он без запинки, но посредине какой-то цветистой фразы память изменила оратору, и ему пришлось заглянуть в рукопись, что в значительной степени испортило эффект. Через минуту то же самое повторилось еще раз и еще. Оратор покраснел от смущения, присутствующие выразили сочувствие, и оратор совсем растерялся. Тогда Жанна бросила реплику, которая окончательно доконала его. Она сказала:
-Читайте Вашу книгу, я потом отвечу!
Что вызвало бурный смех не только в зрительном зале, но и на скамьях заседателей. Оратору ничего не оставалось, как раскрыть свиток и читать.

Да, Жанна после отдыха была в хорошем настроении, и присущее ей чувство юмора снова пробивалось наружу.
Да, 2 мая Жанна чувствовала себя отлично. Она блистала умом, находчивостью, и поймать ее на чем-либо было невозможно. Заседание длилось целый день. Борьба велась на старых позициях, которые приходилось отвоевывать вновь шаг за шагом. Оратор-обвинитель пускал в ход все свои доводы, все свое красноречие, но успеха не имел. Итак, шестьдесят пять блюстителя закона отступили на свои исходные рубежи, а их одинокий противник по-прежнему удерживал командную высоту.

Жанна снова услышала «откровения… дьявольские козни… мужской костюм… гордыня…». Жан де Шатийон не скупился на эпитеты. Если бы Церковь сказала ей, что эти голоса лживы, согласна ли была бы Жанна допустить это? –Нет, она не могла отречься от своей совести и от своей миссии. Значит, в ее намерения входило противопоставлять Небесную, духовную Церковь Церкви земной? Значит, в ее намерения входило противопоставить Бога Церкви, а Церковь – Богу? –«Для меня Бог и Церковь едины, здесь не нужно создавать трудностей, разве есть какая-нибудь трудность в том, чтобы они были едины!» Это было хождение по краю пропасти, которое заставляло задуматься и вызывало подозрение у многих богословов и судей, привыкших к изощренным университетским диспутам. На вопрос о воинствующей Церкви Жанна отвечает ясно и недвусмысленно:

- Я, конечно же, верю в Церковь на этом свете… Я верю, что воинствующая Церковь не может ни впасть в заблуждения, ни ослабеть. Что же до моих слов и поступков, я вверяю их Богу и полностью полагаюсь на Господа, повелевшего мне совершить то, что я совершила.

Как проста и прекрасна она была в эту минуту!

«Милосердное увещевание» закончилось прямой угрозой, судья в бессилии и ярости кричал со своей кафедры:

-Если ты не доверишься Церкви и будешь упорствовать, тебя сожгут как еретичку!

-Мне нечего вам сказать. Даже когда я увижу костер, то и тогда повторю лишь то, что уже сказала.

Какой алмаз веры! Какая стойкость и непоколебимость – даже перед лицом смерти. Если бы у меня не было любви к Жанне до этой минуты, то сейчас без сомнения она поразила бы мое сердце.

В зале поднялся шум. Со всех сторон слышались крики, ругань. Кое-кто молча стоял, как громом пораженный. Некоторые из судей в неподвижной задумчивости сидели на своих местах. И среди этого шума и гвалта еле слышны были последние слова подсудимой:

-Отправьте меня к Богу, от Которого я пришла.


                15


Жанна смотрела ввысь, на небольшое витражное окно почти под самой крышей. Свет сказочно переливался в цветных стеклах и рассыпался по всему залу. Шум и гвалт не прекращался. Под этот шум подсудимую и увели.

Через неделю Жан Массье вновь пришел за Жанной. Но на этот раз они пошли не привычным путем в зал заседаний, а в мощную башню замка, что находилась в северной стороне. Выйдя во двор, Жанне в лицо ударил свежий весенний воздух. Она немного покачнулась. Пронзительно голубое небо с белыми облаками обнимало Жанну сверху. Как долго она не видела неба! Зеленая, совсем еще юная трава пробивалась сквозь плиты двора.
-Весна!..
С радостью и тоской, вдыхая этот свежий весенний воздух, воскликнула Жанна.
-Да, весна…
Задумчиво и печально повторил ей вслед Жан Массье.

Жанна нарочито медленно шла. Сопровождающие ее почему-то не торопили. Жанне так хотелось, чтобы этот путь по двору замка никогда не кончался. Чтобы всегда было это солнце, голубое весеннее небо, чтобы всегда пели беззаботные птицы, радуясь прекрасному майскому дню. Чтобы всегда была весна и радость. Чтобы хоть на время забыть мрачные стены своей тюрьмы, безвыходность и безысходность…

Но всякий путь когда-либо заканчивается. Вот и снова мрачные стены поглотили весеннее солнце. Жанну ввели в сумрачную средних размеров комнату. Когда глаза привыкли к полумраку, можно было различить по всей комнате расставленные различные приспособления. Это были непонятные (хорошо знакомые инквизиторам!) приспособления из дерева и железа, и очень хорошо известные дыбы, «испанские сапожки», щипцы, клещи, жаровни… Это была камера пыток. Жанна побледнела и пошатнулась. Но через мгновение она уже взяла себя в руки и прямо посмотрела на сидящих перед ней. Она оказалась лицом к лицу с Кошоном и несколькими заседателями, которых она уже неоднократно видела:  Жаном де Шатийоном, Гийомом Эраром, Андре Маргри, Николя де Вендресом, англичанином Вильямом Хейтоном, слишком хорошо известным Николя Луазелером, Обером Морелем, адвокатом руанского суда, а также бенедиктинцем Жаном Дасье. Но кроме них, был еще некто, неизвестный Жанне, он стоял несколько поодаль в красном костюме – это был палач Можье Лепармантье со своим помощником.

Жанне прочли краткий перечень ее «преступлений». Потом Кошон произнес торжественную речь, призывающую подсудимую «одуматься», впрочем, тоже очень краткую. Затем судья заявил, что в ходе процесса Жанна отказывалась отвечать на некоторые вопросы, и вот теперь суд вынужден прибегнуть к такой мере.

-Вот дыба! И вот палачи! Теперь ты или признаешься во всем, или будешь подвергнута пыткам! Говори!

О, как Кошону хотелось заставить Жанну говорить! Как ему хотелось добиться от нее признательных показаний! И он прекрасно знал, что пытка развязывает любые языки. О, пытка была действенным способом добиться признания. Даже в самых безнадежных случаях. Под пыткой люди признавались даже в том, что являются воплощением дьявола на земле. Пытка была безотказным средством. И глаза у Кошона горели в радостном возбуждении, в предвкушении скорой победы.

Жанна сделала глубокий вдох и, глядя прямо в глаза судей, произнесла:

-Воистину, если бы даже вы вырвали мне руки и ноги и моя душа покинула бы тело, я бы вам ничего больше не сказала. А если бы и сказала что-нибудь, то после этого я бы рассказала, что вы силой заставили меня сказать это.

В ее глазах не было страха. Она прямо стояла перед судьями и бесстрашно смотрела в глаза своих палачей.

Расчет судей не оправдался. Хотя они уже и привыкли к ответам Жанны, но подобного они явно не ожидали. Среди судей поселилось замешательство, они перешептывались друг с другом. Наконец, Кошон в раздражении прекратил дискуссию и приказал отвести Жанну обратно в темницу. Он решил повременить с пыткой и заручиться поддержкой более широкого круга лиц. Для этого в субботу, 12 мая, он собрал в своем доме вечером дюжину заседателей, естественно, самых рьяных сторонников англичан. Среди мерцания света факелов и богато накрытого стола они решали, стоит ли подвергнуть подсудимую пыткам, дабы узнать от нее всю правду. Каждый по кругу высказывал свое мнение. Только трое из заседателей заявили, что им кажется «полезным» подвергнуть Жанну пытке, дабы «узнать правду о ее измышлениях».  Это были Обер Морель, Тома де Курсель и Николя Луазелер, от которых, без сомнения, всего можно было ожидать. Кажется, на Кошона подействовал довод, выдвинутый Раулем Русселем, которого спросили первым. Тот заявил, что он против применения пытки, «ибо не хочет, чтобы на процесс, столь прекрасно проведенный, как этот, могли возвести напраслину».

Узница же тем временем все томилась в своей темнице. О, как безрадостны дни заключенного! Как горек хлеб и безвкусна вода. Как мрачные, сырые стены душат своими объятьями живую душу. Как мерзок звук тяжелых цепей. Их скрежет при каждом движении напоминает, что ты несвободен, что ты узник, и вырваться отсюда нет никакой возможности. Твои сторожа никогда не уснут мертвым сном, а ключ никогда не окажется в двери. Эти цепи слишком тяжелы и реальны, чтобы рассыпаться в прах даже от самого яркого весеннего луча. Напрасно смотреть в узкое зарешеченное окно темницы, от этого солнце не станет ближе, а небо не разорвет эти ненавистные стены. О, как безрадостна участь узника! Эту горькую чашу Жанна испила до дна. С какой грустью и тоской она смотрела на свои цепи. И только юный весенний луч смог отвлечь ее от этого созерцания. Она медленно подняла голову. Ее прекрасные, печальные глаза обратились к небу. И небо как будто стало ближе к этой темнице, затем оно  наполнило собою все ее пространство и узница спокойно с умиротворенным лицом прислонилась к холодной стене.


                16


В воскресенье 13 мая Ричард Бошан граф Уорвик давал роскошный обед. В большом зале замка Буврей были расставлены столы. На стенах в изобилии висели факелы. Столы ломились от яств. Дичь, запеченный поросенок, клубника со сливками (первая в этом году), не говоря уже о бесчисленном количестве различных (и дорогих) вин. Да, граф Уорвик не поскупился, о чем и говорил не один листок как обычно, а два листа перечня покупок к обеду в «книге расходов». Не менее внушительным был перечень созванных гостей. Это был, естественно, весь аристократический цвет Руана и, кроме этого, конечно, нужные Уорвику и английской короне люди. За столом были Жан Люксембургский, бывший «владелец» Жанны, его брат Луи, епископ Теруанский, Хемфи, граф Стэффорд, бургундский рыцарь Эмон де Маси и, конечно, епископ Бове Пьер Кошон и епископ Нуайона Жан де Майи. Во главе стола сидела дочь Уорвика Маргарет Бошан, супруга Джона Талбота, находившегося все еще в плену в Пате.

-За здоровье его величества короля Англии и Франции!

-Да здравствует его величество!

Все дружно встали и подняли кубки во здравие юного короля.

-А правда, что содержащаяся здесь Дева одним своим взглядом обращала войско в бегство?

С любопытством поинтересовалась Бошан Талбот.

-Любимейшая моя дочь, это смутьянка, вероотступница и еретичка. И она скоро непременно понесет заслуженное наказание, не так ли, епископ?!

Уорвик так испытующе и взыскательно посмотрел на Кошона, что епископ Бове поперхнулся вином и, отставив кубок, незамедлительно отвечал:

-Естественно, благороднейший граф. Эта женщина очень опасна для королевства Англии и Франции. А также для народа…

-Говорят, что во Франции ее чтят святой, служат мессы…

Мягкий голос Маргарет, как шлейф, накрыл стол.

-Не слушайте этих разговоров, прекраснейшая графиня, -елейным голосом пропел Кошон,- ее чтят такие же вероотступники и смутьяны, как она, приверженцы этого богомерзкого Карла, самозванца!

При этих словах за столом поднялся шум и ругань в адрес французского короля Карла VII.

В это время Уорвик тихо обратился к Кошону:

-Епископ, нам нужно с Вами поговорить.

-Слушаю Вас, граф.

-Не здесь. Отойдемте.

Они вышли в соседнюю комнату. Граф Уорвик был прямолинеен и не стал церемониться.

-Епископ Бове, процесс слишком затянулся! Эта Дева еще жива! А королю Англии она нужна осужденной и сожженной на костре! Король Англии дорого за нее заплатил. И если Вы забыли, епископ, то я Вам напомню, что он оплачивает и Вашу работу. Ваша судьба зависит от этого процесса. И король Англии не намерен более ждать!

Епископ под этим грозовым взглядом весь сжался, напрасно стараясь укутаться в свою сутану. Заикаясь, он отвечал:

-Но это не так просто сделать. Девчонка хитра и изворотлива. Никак дьявол ей помогает…

-А Вы кому служите, дорогой епископ? –От громового хохота сотрясался Уорвик.- Вот и найдите общий язык с Вашим духовным покровителем! Но чтобы эта Дева была осуждена и сожжена на костре. Королю Англии нужна опороченная еретичка и колдунья, законно осужденная судом и преданная костру, а не почитаемая народом мученица! Потому никаких рыб! Вы слышите, Кошон, Дева должна быть сожжена!

И Уорвик в ярости стукнул кулаком по столу. Кошон стоял бледный, как смерть, и трясся от страху, как холодец.

Успокоившись, Уорвик вновь вернул себе приветливый аристократический вид.

-Что ж, дорогой епископ, король Англии и Франции надеется на Вас. А сейчас нам пора вернуться к гостям.

И учтивая улыбка озарила его лицо. Кошон рассеянно бормотал, путаясь в сутане:

-Да, да, конечно…

Когда они вернулись в большой зал, там уже вовсю царило веселье, подогреваемое игристым вином.

-Отец, куда же Вы исчезли?! Мы все здесь так скучали без Вас!

Игриво обратилась к Уорвику Маргарет. Отец галантно извинился и спросил в том же шутливом тоне, чем он может искупить свою вину.

-Отведите нас к пленнице! Я хочу посмотреть на нее. Говорят, она очень красива…

При последних словах бургундский рыцарь Эмон де Маси невольно покраснел. Но в пылающем свете факелов и в разгоряченном вином воздухе этого никто не заметил.

-Что Вы, дочь моя, я не могу этого позволить, потому как церковь считает ее еще и колдуньей.

-Отец мой, она еще не приговорена. И я настаиваю.

-Приговор – вопрос лишь времени. Она колдунья, еретичка и смутьянка.

-Ах, мне еще больше хочется ее увидеть! Милый отец, выполните мой столь незначительный каприз. Вы обещали…

И Маргарет послала Уорвику такой обворожительный взгляд, что тот сдался.

И вот в мрачную темницу Жанны в свете факелов входят Жан Люксембургский, его брат Луи, епископ Теруанский, Хемфи, граф Стэффорд, Эмон де Маси, Маргарет Бошан и сам граф Уорвик. Естественно, что епископ Бове Пьер Кошон и епископ Нуайона Жан де Майи посчитали неуместным отправиться к узнице. Их не было.  Зато было другое лицо. И Уорвик его заметил. Это был малолетний король Англии Генрих VI, его за руку держала Маргарет. Уорвик тихо обращается к ней:

-Маргарет, Вы с ума сошли, зачем Вы привели сюда короля?!

-Король Англии имеет право знать, что делается в его королевстве. И, кто знает, может, Деву ему не придется видеть уже более никогда. Не будем лишать короля, отец мой, столь редкого случая.

Так же тихо отвечала Маргарет, держа юного короля за руку, а другой рукой гладя его запутанные волосы. Маргарет с Генрихом, расступившись, пропустили вперед. Увидев пленницу, женщина невольно вскрикнула, а маленький Генрих прижался к ней и от удивления широко-широко раскрыл свои голубые невинные детские глаза. 

Пленница лежала на своем жестком ложе, закованная в цепи и кандалы. Когда они вошли в камеру, она подобрала свои цепи и села. Она была бледна и истощена. Но это не портило ее вид, а скорее наоборот – придавало какое-то неуловимое, ранимое очарование, которое, однако, меркло под нависанием мрачных стен и цепей. Ее черный костюм казался похоронным. А вся атмосфера и вид веяли таким трагизмом и ужасом смерти, что Маргарет Бошан невольно вскрикнула. Ее поразила сама юность и чистота в жестких объятиях смерти.

Жанна медленно подняла голову и спокойно, казалось, равнодушно посмотрела на прибывшую к ней делегацию. Конечно, она узнала и Жана Люксембургского, что продал ее англичанам, и Эмона де Маси, что столько часов беседовал с нею, будучи в Боревуаре, и безрезультатно пытался добиться от нее взаимности, только схлопотав от Жанны звонкую пощечину на свои ухаживания. Конечно, Жанна их узнала. Но, казалось, никаких чувств они в ней не вызвали. Она продолжала молча сидеть на своем ложе. В цепях.

-Тебя почтил своим присутствием король Англии и Франции, встань!

Громким голосом приказал Уорвик.

Жанну заставили встать. Звон цепей заполнил всю комнату. Жанна взглянула на юного короля и невольно страдальчески закрыла глаза. Она увидела, как ей было обещано, короля Англии. Значит, вскоре должно последовать освобождение…

Жан Люксембургский, разодетый в пух и в прах, разгоряченный вином, весело обратился к Жанне:

-Жанна, я пришел сюда предложить отпустить тебя за выкуп. Только пообещай, что никогда не восстанешь против нас!

Эти слова были ложью. Жан Люксембургский решил пошутить над пленницей в присутствии короля и всей знати. Эти слова были издевательством. Власти над бесправием. Свободы над заточением. Мощи и всемогущества над одиночеством и тоской. Всего и вся над единицей.

Жанна порывисто поднялась со своего ложа, указывая на свои цепи на руках, и с непобедимым огнем в глазах отвечала:

-Во имя Бога! Вы смеетесь надо мной. Ведь я прекрасно знаю, что у Вас нет на это ни желания, ни власти.

Одинокий воин был выше и чище всей толпы разукрашенных павлинов. Маленький Генрих еще более раскрыл свои чудесные глаза. Маргарита Бошан отчего-то отвела глаза и почувствовала непреодолимую горечь.

Но Жан Люксембургский не унимался и несколько раз повторил свои слова. Жанна непреклонно отражала его удары раз за разом. Затем она сказала:

-Я знаю, что англичане погубят меня, потому что они считают, что после моей смерти завоюют королевство Францию. – И тут она гордо выпрямилась и с тем же боевым огнем в глазах, с каким вела солдат на штурм крепостей, заключила, - Но будь даже на сто тысяч годонов больше, чем сейчас, им не получить королевства!

При этих словах граф Стэффорд возмутился и наполовину обнажил свой кинжал, чтобы ударить ее. Но Уорвик помешал ему. Он перехватил его руку со словами:

-Граф! Мы расправимся с ней. Но не здесь и не сейчас.

Свита покинула камеру.

+                +                +                +

На следующий день 14 мая ректор Парижского университета передал Кошону письма, где говорилось, что после многочисленных консультаций и очень серьезного обсуждения, вызванного приездом Жана Бопера, Николя Миди и Жака де Турена, передавших им все двенадцать статей, они, наконец, высказали единодушное согласие, как и следовало, чтобы «прекратилось несправедливое и скандальное разложение народа», вызванное, естественно, «женщиной по имени Жанна, называемой Девой». Затем следовали комментарии всех 12 статей, где Жанну, разумеется, объявляют вероотступницей, лгуньей, раскольницей и еретичкой.
Тогда в субботу 19 мая Кошон поспешил вновь собрать заседателей, чтобы они в свою очередь обсудили выводы ученых мужей «отца нашего Парижского университета».
И еще раз в следующую среду, 23 мая, Жанну отчитали. Очередное увещевание было поручено Пьеру Морису, молодому новоиспеченному лиценциату богословия (он первым окончил курс в январе 1429 года и менее чем через полгода, в мае 1429 года, также первым получил преподавательскую должность). Было все то же самое: голоса, «дерево фей», мужской костюм, неповиновение воинствующей Церкви…

На все эти обвинения Жанна спокойно и непреклонно отвечала:

-Я хочу сохранить свой образ мысли и подтверждаю все, что говорила на этом процессе. И если бы был вынесен приговор и я бы видела разожженный костер и приготовленные связки хвороста и палачей, готовых поддерживать огонь. И пусть даже я была бы на костре, все-таки я не сказала бы ничего другого и утверждала бы до самой смерти то, что я говорила на процессе…

Глаза Жанны… О, прекрасные глаза Жанны! Как удивителен и непостижим их свет. Такие близкие и такие далекие! Они зовут и уносят за собой в какую-то неведомую, чудесную страну, где все хорошо и радостно, где не меркнет свет. Никогда.

Никогда еще Кошон не был так рад. Ему в голову пришла прекрасная мысль. Он довольно потирал руки, пока секретарь, скрепя пером, дописывал последние слова протокола.


                17


В четверг, 24 мая, после праздника Троицы Кошон решил разыграть сцену, чтобы сломить спокойствие духа Жанны. С утра на кладбище Сент-Уэнского аббатства плотники стали возводить два помоста; один напротив другого. Больший помост предназначался для судей, малый – для подсудимой. Туда же свезли вязанки с хворостом и доставили телегу с принадлежностями палача. К вечеру все было готово. Площадка для представления была приготовлена. Кошон в радужном возбуждении смотрел на свое детище. Он знал, что сегодня в любом случае он останется в выигрыше.

Уже смеркалось, когда Жанну без каких-либо объяснений привезли на кладбище Сент-Уэн. Само место прекрасно дополняло созданные Кошоном декорации. Могильные плиты, кресты, черные в сумрачном небе, похожие на когти чудовищных животных ветви деревьев, крики ворон… Место как нельзя лучше подходило для действа. Мрачнее не придумаешь.
Жанна поднялась на малый помост и стала рядом с проповедником, которому предстояло обратиться к ней с последним увещеванием. Среди членов суда не было недостатка в искусных риторах. Но Кошон предпочел пригласить странствующего проповедника Гильома Эрара. Предполагалось, что слова незнакомого священника произведут на подсудимую большее впечатление, нежели речи человека, которого она видела на судейской скамье. Там же находились секретари трибунала, секретарь короля Англии Лоран Кало и судебный исполнитель Жан Массье. На большом же помосте, напротив малого с подсудимой, расположились заседатели суда. Председательствовал кардинал Генри Бофор, епископ Винчестерский. Здесь находились также Луи Люксембургский, Жан де Майи, епископ Норвича, Вильям Алнвик (личный секретарь короля Генриха VI), аббаты нормандских аббатств. Площадку же между помостами, несмотря на поздний час, заполняла толпа горожан. Несколько поодаль стояла тележка палача и вязанки хвороста.
Темой проповеди метр Эрар взял текст из Евангелия от Иоанна: «Лоза не может приносить плоды, если она отделена от виноградника». Начав с перечня «преступлений» Жанны, особенно подчеркивая, что своими многочисленными заблуждениями и пагубными деяниями она поставила себя вне Церкви – истинного вертограда Божьего, насаженного рукой Христа, он пришел к Карлу VII, звучным голосом воскликнув:

-О, Франция! О, благородная французская династия – ты, которая всегда была оплотом христианства и защитницей веры, - как ты обманута! О, дом Франции! До сих пор ты не знавал чудовищ! Но теперь ты обесчещен, поскольку доверился этой женщине – колдунье, еретичке и суеверной! Твой правитель и самозваный король Карл положился, как еретик и схизматик, на слова и дела пустой и бесчестной женщины! И не только он, но и все покорное ему духовенство, которое испытывало эту женщину и не наставило ее на истинный путь.

Тогда Жанна перебила его, крикнув:

-Не смей говорить дурное о моем короле, он добрый христианин!

Проповедник дал знак Жану Массье, находившемуся рядом с Жанной: «заставь ее замолчать». Закончив проповедь, Гийом Эрар обратился непосредственно к Жанне:

-Вот господа судьи, - и он указал рукой на противоположный помост, - которые неоднократно настоятельно просили тебя быть покорной во всех твоих словах и делах нашей святой матери-Церкви. Они объясняли и указывали тебе, что в твоих словах и поступках много такого, что, по мнению священнослужителей, было нехорошо говорить и утверждать.

Жанна ответствовала на это:

-Я отвечу Вам. Что касается покорности Церкви, я уже на это отвечала: все, что я сделала, да предстанет в Риме перед судом нашего святого отца Папы Римского. На него, а в первую очередь на Бога я полагаюсь. Что до моих слов и дел, то я все делала по воле Божьей. И я не обвиняю никого; ни короля, ни кого-либо другого. А если и есть какая вина, то вина моя, а не других.

Отвечая на новый вопрос, Жанна настаивает:

-Я полагаюсь на Бога и на нашего святого отца Папу. Отведите меня к нему!

На что Кошон со своего помоста отвечал:

-Невозможно отправиться к Папе – это слишком далеко. Здесь каждый епископ является полновластным судьей в своей епархии. Здесь мы твои судьи и отвечай нам! Отрекаешься ли ты от своих убеждений или нет!

Голос Кошона гремел над кладбищем.

Жанна казалась растерянной. Трижды повторил Гийом Эрар свои увещевания, а Жан Массье протягивал Жанне цедулу, то есть расписку в отречении, которую судьи подготовили заранее, настаивая, чтобы она подписала ее. И трижды она отвечала отказом.

Надо было поторапливаться. На кладбище уже была темень – хоть выколи глаз. Эрар снова протянул ей цедулу с отречением и потребовал подписать ее.

-Отречение? Какое отречение…

Жанна бессмысленно смотрела на протянутую ей бумагу.

В это время снова с большого помоста загремел голос Кошона:

-Подписывай отречение и мы снимем с тебя оковы, переведем в церковную тюрьму. Ты будешь спасена. Подписывай цедулу! 

Жанна все так же не понимала того, что было написано в этой бумаге. Она обратилась к судьям:

-Покажите эту цедулу людям ученым, дабы они дали мне совет.

-Подписывай сейчас или ты сегодня же сгоришь на костре!

Все смешалось у нее в голове. Истерзанная, измученная, она напрягала все свои силы, но никак не могла уловить смысл того, что от нее требовали. И, отчаявшись, она воскликнула голосом, полным мольбы:

-Взывая к Тебе, Господи! Должна ли я отречься или нет?!

Эрар тут же провозгласил:

-Ты должна отречься! Сейчас же. Или будешь сожжена на костре!

И тут он взял факел у одного из английских солдат, стоявших в оцеплении, и подошел к Жанне. Быстрым рывком он взял ее руку и всунул в горящее пламя факела. Жанна инстинктивно отдернула руку.

-Ты сгоришь! Не понимаешь?! Ты сгоришь, если не отречешься! Подписывай!

Кричал проповедник.

Услышав эти страшные слова, Жанна как будто сейчас только впервые поняла происходящее и только теперь впервые увидела костер и жаровню с раскаленными углями, казавшимися еще более красными, еще более жуткими в предгрозовом сумраке. Ей овладел страх. Задыхаясь, она вскочила с места, бормоча что-то бессвязное и растерянно оглядываясь. Ошеломленная, потрясенная, испуганная, словно ее внезапно разбудили и она не знает, где находится.
Со всех сторон раздавались голоса, требующие, просящие, молящие:

-Подпиши!

-Подпиши!

Жанна руками в страдальческом жесте отчаяния закрыла голову и уши. Но голоса неотступно преследовали ее со всех сторон:

-Подпиши! Подпиши!

Мужские, женские, детские они говорили одно:

-Подпиши! Подпиши и будешь спасена!

Жанна смотрела на окружающих невидящим взглядом и ее голос прозвучал, как стон:

-Ах, нехорошо вы делаете, соблазняя меня!

И тогда зазвучал еще один голос, с высокого помоста – голос торжественный и властный, прокатившейся над всей площадкой, как похоронный звон, - голос Кошона, читающего приговор. Кошон читал нарочито медленно и громко. И, казалось, с каждым словом этого приговора силы Жанны все более и более иссякали. Вот Кошон уже перешел за половину. Несколько мгновений Жанна стояла, дико и бессмысленно озираясь, потом медленно опустилась на свою скамью, склонила голову и прошептала:

-Я повинуюсь.

Спектакль удался. Массье, стоявший рядом с Жанной, закричал судьям:

-Она отрекается!

В радости он схватил руки Жанны и обратился к ней со словами:

-Ты спасена, Жанна! Теперь ты спасена. Ты подпишешь отречение, тебе сменят приговор и ты будешь спасена!

Но Жанна никак не отреагировала на его слова. Она сидела на своей скамье в полном безразличии и со стеклянными глазами смотрела в помост.

Тем временем Кошон быстро прервал чтение приговора. А Жан Массье начал зачитывать обвиняемой цедулу отречения. В ней было записано, что в будущем Жанна не станет больше носить ни оружия, ни мужского платья, ни стриженых волос, также в цедуле говорилось, что Жанна подчиняется воинствующей Церкви, ее приговору и суду. Вот и все. Всего 8 строк. Чтение формулы отречения заняло столько же времени, сколько нужно, чтобы прочесть «Отче наш». В протоколе же процесса был текст совсем иного отречения, который занимал целых 44 строки официального документа. На нем, в месте подписи подсудимой, - был крест. Сейчас же перед Жанной лежал документ в 8 строк, который она должна была подписать. Жанна взяла перо и внизу бумаги начертала круг. Секретарь короля Англии Лоран Кало в гневе взял руку Жанны и заставил начертать крест. Крест стоял безупречно на пергаменте бумаги. Крест отречения. Крест покаяния и признания своей вины. Крест судьбы. Крест военных писем, который ставила Жанна – в знак, что это письмо следует считать недействительным…
Жанна смеялась…
На скамье заседателей стояла неразбериха. Англичане открыто проявляли свое недовольство случившемся. Кошон читал текст нового приговора (также заранее приготовленного). В нем говорилось, что суд учел чистосердечное раскаяние подсудимой и снял с нее оковы церковного отлучения.

-Но так как ты, Жанна, -гремел голос Кошона,- тяжко согрешила против Бога и святой Церкви, то мы осуждаем тебя окончательно и бесповоротно на вечное заключение, на хлеб горести и воду отчаяния, дабы там, оценив наше милосердие и умеренность, ты оплакивала бы содеянное тобою и не могла бы вновь совершить то, в чем ныне раскаялась.

Тень ужаса промелькнула по лицу Жанны. Какое-то мгновение она стояла безмолвно, точно пораженная громом. В это-то время к ней и подошел Луазелер:

-Жанна, у тебя был хороший день, если Богу угодно, и ты спасла свою душу.

Тут Жанна как будто очнулась. Ее глаза вновь стали светлыми, а взор осмысленным. Она с горечью отвечала:

-Ну, да, среди вас, церковников.

И через мгновение с грустью добавила:

-Отведите меня в церковную тюрьму – и чтобы я более не находилась в руках этих англичан.

Но тут Кошон обратился к страже:

-Отведите ее туда, откуда привели.

И холодный блеск его глаз отливал жестокой сталью.

Ужас охватил Жанну. Ужас и возмущение. Она стояла пораженная, подавленная, убитая горем. Ее обманули, оклеветали, предали – и теперь она ясно увидела это.

Ее вновь отвели в английскую тюрьму, в ту же самую камеру, где она содержалась до этого, к тем же самым английским солдатам. Увидев это, Жанна стала громко кричать. Но это был глас вопиющего в пустыне. Ее поволокли в камеру силой. Грубые тюремщики довольно ухмылялись. Жанну заставили переодеться в женское платье. И тот же ужас тюрьмы вновь отовсюду охватил Жанну. Она громко изо всех сил в последний раз за этот день крикнула:

-Нет!

И этот крик сотряс замок, вырвался из его стен и вонзился стрелой в небо.


                18


Но вырвав у Жанны слова покаяния, организаторы процесса вовсе не полагали дело законченным. Оно было сделано лишь наполовину, ибо за отречением Жанны должна была последовать ее казнь. Святая инквизиция располагала простым средством для того, чтобы пересмотреть первоначальный приговор и казнить Жанну на безупречно  «законном» основании. Нужно было лишь доказать, что после отречения она совершила «рецидив ереси»: человек, вторично впавший в ересь, подлежал немедленной казни. Ведь известно, что только еретик – то есть тот, кто однажды отрекся от своих заблуждений, а затем вновь впал в них, - мог быть действительно приговорен к смертной казни судом инквизиции и передан для исполнения приговора светским властям. А что Жанна, приговоренная к пожизненному тюремному заключению, рано или поздно совершит нечто такое, что можно будет расценить как «рецидив ереси», - в этом судьи, хорошо знавшие характер своей жертвы, нисколько не сомневались. «Милосердный приговор» был в глазах самих судей лишь временной отсрочкой казни, и единственное, что их заботило, - чтобы эта отсрочка не затянулась, ведь многие из них спешили на Базельский церковный собор. Кроме этого (и самое главное!), торопили англичане. На том же самом кладбище Сент-Уэн после отречения англичане были сильно возмущены епископом Бове, докторами и заседателями, так как Жанна не была уличена, осуждена и предана костру. Уорвик в бешенстве подошел к Кошону: «Король зря потратил на вас деньги! Жанна снова ускользнула от нас!» На что Кошон его успокоил: «Господин, не беспокойтесь, она от нас не уйдет!» Так что ход событий нужно было решительно ускорить. Нужно было «помочь» Жанне повторно «впасть в ересь». А как это сделать? –Нет ничего проще! Поскольку цедула отречения включала в себя обещание не носить более мужского платья, не составляло труда сделать из Жанны еретичку: достаточно было только отвести ее обратно в английскую тюрьму, где она опять попадала во власть своих сторожей,  для того чтобы она вновь надела платье, защищавшее ее. Ведь перед отречением Жанне обещали, что, если она покается, ее переведут в женское отделение архиепископской тюрьмы, где сторожами были женщины, и снимут кандалы. Но вместо этого по приказу Кошона ее снова доставили в старую камеру Буврейского замка, кандалы не сняли и английскую стражу не убрали. Кошону пришлось за неимением лучшего и в отсутствие других действенных пунктов обвинения превратить факт ношения мужской одежды в доказательство непокорности церкви. Английская стража была на месте, тюрьма была на месте, мужской костюм Жанне бросили в камеру. Кошону оставалось лишь ждать. И он ждал.
Но ждать ему пришлось недолго…


                19


То были самые мучительные мгновения в тюрьме. Мрак ночи скрывал стены, но оттого они казались везде и повсюду. Они теснили грудь и не давали дышать, хватали за руки и царапали кожу… Наваливались сверху и кричали омерзительными голосами. Смеялись и плевались прямо в лицо. Лица омерзительных стражников сливались в одно целое безобразное и чудовищное пятно. Жанна с криками закрывала свое лицо и, прижав ноги к животу, судорожно плакала. Когда все стихло и стражники устали издеваться над ней, тьма показалась еще плотнее и неотвратимее. Жанна беззвучно плакала. Ее плечи под тонкой холщовой материей платья тихонько содрогались. Жанна ничего не видела. Сплошная пелена слез застелила от нее весь окружающий мир. Весь мир – это была она. Жанна. С раздираемым сердцем, с израненной душой. Жанна стала метаться по своему ложу, насколько ей это позволяла цепь. Она падала на колени и вздымала вверх свои руки в цепях. То вдруг опять падала и склоняла голову к груди. То опять поднимала и кричала куда-то вверх. То бормотала что-то бессвязное, то снова стихала и сидела, опустив голову и прикрыв свои многострадальные глаза. Полы платья запутались в цепях, но Жанна этого не замечала. Она тихо плакала. Слезы катились по ее щекам и падали ей на руки. Казалось, этот поток неиссякаем и вот-вот весь мир погрузится в горькую скорбь. Жанна сглотнула последние всхлипы, подняла голову и, обращая свои заплаканные, все еще полные слез, глаза к кому-то туда ввысь, тихо прошептала: «Прости меня, Господи!» И вдруг ее лицо просияло, как будто волна необыкновенного покоя и счастья накрыла всю комнату и в камере стало светлее. Жанна радостно улыбалась. Ее улыбка сквозь слезы и радостный блеск глаз, сквозь страдание тронул бы даже камни. Жанна, склонившись со своего ложа, подобрала брошенную на пол мужскую одежду. Ее хрупкие руки перебирали и расправляли столь знакомый ей мужской костюм. Жанна горько плакала. И вот последний раз глубоко вздохнув, она стала снимать с себя надетое ею так недавно женское платье  и надевать мужской костюм. Уже светало и из узкого окна слабым потоком проникал рассвет. Именно он осветил ту жалкую груду тряпок, что лежала на ложе Жанны, как одна груда одежды постепенно сменялась на другую – поменьше. К утру все было кончено. Утро воскресенья 27 мая Жанна встретила одетая в мужской костюм.


                20


В тот же день о том, что Жанна вновь надела мужское платье, стало известно Кошону. Не теряя времени, он на следующее же утро отправился в тюрьму в сопровождении помощника инквизитора и нескольких заседателей.
Да, действительно Жанна была одета в мужское платье, а именно штаны, куртку, капюшон, короткую робу. Она неподвижно сидела на своем ложе. Увидев Жанну в мужском костюме, Кошон довольно улыбнулся и начал с приветливых слов, якобы проявляющих милосердие Церкви к осужденной, затем он сменил тон на кротко-укоризненный. Но на Жанну это никак не подействовало. Она по-прежнему сидела молча. Тогда приступили к официальному допросу. Кошон сладким голосом начал расспрашивать Жанну:

-Почему ты вновь надела мужское платье, Жанна? Ведь ты обещала более не надевать мужского костюма.

Жанна резко повернула голову в сторону епископа и с прежней смелостью отвечала своему судье:

-Вы тоже много чего мне обещали. Вы обещали мне перевести меня в церковную тюрьму, где сторожами были бы у меня женщины. А я нахожусь здесь – в английской тюрьме и сторожат меня мужчины – английские солдаты!

Лавина горьких слов Жанны накрыла судей так, что они не смогли сразу спохватиться и перебить подсудимую.

-Я надела мужской костюм, -продолжала Жанна,- потому что мне естественнее носить мужское платье, нежели женское, ведь я нахожусь с мужчинами. Я его вновь надела, потому что не было выполнено обещанное мне, а именно, что я пойду к обедне, вкушу от тела Христова и с меня снимут кандалы.

-Но, Жанна, -начал Кошон все тем же елейным голосом,- ты должна смиренно принимать все решения Церкви, которой ты обещала быть покорной.

На что Жанна отвечала твердо:

-Я предпочитаю умереть, чем оставаться в цепях. Но, ежели мне разрешат пойти к обедне, снимут с меня кандалы, поместят в менее суровую тюрьму и при мне будет женщина, я буду послушна и сделаю все, что захочет Церковь.

-Слышала ли ты с того четверга голоса святой Екатерины и святой Маргариты?

-Да.

Прямо отвечала Жанна.

-Что они сказали тебе?

-Господь передал мне через святую Екатерину и святую Маргариту, что Он скорбит о предательстве, которое я совершила, согласившись отречься, дабы спасти свою жизнь.

Скорбно отвечала Жанна. После паузы она порывисто продолжала:

-И я проклинаю себя за это!

На полях протокола при этих словах писец пометил: пагубный ответ. Что им было до того, что пережила Жанна после отречения! Что им было до отчаяния, охватившего ее, когда она поняла, что ее обманули, о презрении к самой себе из-за того, что она испугалась смерти, что им было до того, как она проклинала себя за предательство – она сама произнесла это слово, - и о победе, которую она одержала, - о самой, пожалуй, трудной из всех ее побед, потому что это была победа над страхом смерти.

Пока писцы скрипели перьями, Жанна продолжала:

-Все, что я сказала, и то, что я отреклась, все это я сделала только из страха перед костром.

-Ты утверждаешь, что после отречения к тебе снова приходили именно святая Екатерина и святая Маргарита?

-Я не говорила о моих видениях в отречении и не отказывалась от них. А были это святая Екатерина и Маргарита.

Утвердительно и спокойно отвечала Жанна.

Более ничего судьям и не требовалось. «Рецидив ереси» в виде мужского костюма был налицо, к тому же то, что подсудимая вновь после отречения впала в ересь, подтверждалось и наличием у нее голосов – «дьявольских козней», которые были у нее до отречения и появились вновь. Подсудимая этого не отрицала. Доказательства «преступления» были очевидны.

Судьи вышли из камеры. Кошон как никогда был весел и бодр. Во дворе замка он подошел к ожидавшим его англичанам, среди которых был граф Уорвик, и весело обратился к ним:

-Готовьтесь пировать, дело сделано!

+                +                +                +

Дело о ереси провели очень быстро. Кошон, установив должным образом, что Жанна вновь надела мужское платье, на следующий же день, 29 мая, созвал заседателей, чтобы сообщить им об этой «непокорности Церкви» и обсудить с ними, что предпринять дальше. Сорока двумя заседателями, присутствующими в этот день на процессе, он задал вопрос: «Что делать с Жанной, учитывая, что она вернулась к заблуждениям, от которых отреклась?» И он был, безусловно, несколько раздосадован, когда услышал от 39 заседателей, что нужно вновь зачитать и объяснить цедулу Жанне, «обращая к ней Слово Божие». Только три заседателя – Дени Гастинель, Николя де Вендрес и некто Жан Пиншон, каноник Парижский и Руанский, да еще и архидиакон Жуиан-Жозас, - придерживались мнения, что Жанну без лишних разговоров следует передать в руки светского правосудия. Препятствие непредвиденное, но чисто формальное, поскольку в любом случае заседатели имели лишь совещательный голос, а епископ Бове был единственным судьей вместе с помощником инквизитора Жаном Лемэтром, которого на этом последнем заседании процесса не было. Следовательно, оказалось, очень легко пренебречь мнением несогласных и ускорить подготовку казни, ведь «этот процесс слишком затянулся»…


                21


Рано утром, в 8 часов, в среду 30 мая в темницу к Жанне вошли два монаха-доминиканца: Мартен Ладвеню, которого она уже видела на процессе, где он был заседателем, и брат Жан Тумуйе, помогавший ему. Они были посланы к осужденной епископом Бове, чтобы сообщить ей о скорой смерти и исповедать ее.

-Жанна, -начал мягко Мартен Ладвеню, - суд рассмотрел твое дело и признал тебя виновной в ереси и вероотступничестве.

Жанна с замиранием сердца слушала доминиканца.

-Суд признал тебя виновной и сегодня на площади Старого рынка тебе будет зачитан приговор и Церковь передаст тебя в руки светской власти.

-Это означает… костер?!

Пораженная, все еще не веря тому, что слышала, спросила Жанна.

«Да» утвердительно кивнул головой Ладвеню.

Тогда Жанна стала горестно и жалобно кричать, жаловаться Господу Богу и рвать на себе волосы от горя, рыдая и причитая:

-Увы! Неужели со мной обойдутся настолько ужасно и жестоко, что мое нетронутое тело, доселе неиспорченное, сегодня будет предано огню и превращено в пепел! –с болью в голосе сокрушалась Жанна,- Ах! Я бы предпочла, чтобы мне семь раз отрубили голову, чем быть сожженной. Увы! Если бы я была в церковной тюрьме и охраняли бы меня духовные лица, а не враги и недруги мои, со мной не случилось бы такой беды.

Ладвеню и брат Тумуйе молча стояли и почему-то не решались посмотреть на осужденную.

-Ах! Я обжалую перед Господом Богом, Великим Судией, огромный вред и несправедливость, причиненные мне!

При последних словах Жанны дверь темницы вновь открылась, и на пороге появился епископ Бове собственной персоной.

Увидев его, Жанна воскликнула:

-Епископ, я умираю из-за Вас!

И ее пронзительный, полный горя и страдания взгляд вонзился прямо в Кошона. Последний при этих словах даже, казалось, пошатнулся и побледнел. Но тут же свет факелов скрыл перемену, произошедшую с епископом.

Кошон начал укорять осужденную, приговаривая:

-Ах! Жанна, сносите все терпеливо. Вы умрете, ибо Вы не выполнили то, что обещали нам, и вновь обратились к колдовству.

Но эти слова не могли изменить перемены, произошедшей в епископе. Его неотвратимо мутило.

-Увы! –с горечью продолжала Жанна,- Если бы Вы поместили меня в тюрьму церковного суда, как обещали, и передали в руки компетентных, правомочных и достойных церковных стражей, этого не случилось бы. Вот почему я взываю к Богу против вас!

И пламенный взгляд Жанны вконец испепелил Кошона. Он, не говоря ни слова, вышел из камеры.

Ладвеню же приступил к исповеди. Жанна исповедовалась и попросила вкусить тела Господня. Ладвеню растерялся: должен ли он дать причастие отлученной от Церкви? Он послал спросить совета у епископа Бове, который совершенно неожиданно ответил: «Пусть дадут ей таинство евхаристии и все, что она попросит…» Тогда удивленный Ладвеню отправил Жана Массье за епитрахилью и свечой. Жанна пожелала присутствовать на утренней службе и ее отвели в церковь.

После службы навестить ее в камере пришел молодой священник и лиценциат богословия, уже знакомый Жанне, Пьер Морис.

Жанна воскликнула:

-Метр Пьер, где я буду сегодня вечером?!

И Пьер Морис сумел найти нужный ответ:

-Разве Вы не уповаете на Бога?

-Да, и по милости Божьей нынче же буду на небесах!

Радостно и вдохновенно отвечала Жанна. Ее ответ, казалось, исходил из самой груди, из самого ее тайника и сокровища – сердца. Ее глаза, казалось, сияли тем самым небесным светом, о котором она говорила.

Пьер Морис стоял пораженный.

Но времени поражаться у него было немного. К Жанне пришли готовить ее в последний путь. На нее надели ее подвенечное платье – длинную полотняную рубашку, густо пропитанную серой, а на голову надели колпак в виде митры, на котором было написано: «еретичка-клятвопреступница-вероотступница-идолопоклонница». Она продолжала молиться. С нее в первый раз сняли оковы и цепи. В свой последний путь она шла босиком.

Жанну вывели во двор замка, босую, в сопровождении Массье и Ладвеню. Там ее уже ждали английские солдаты. 120 солдат сопровождали повозку, еще 800 выстроились на площади Старого рынка. Английская администрация очень боялась  беспорядков, потому в Руан стянули все имеющиеся под рукой гарнизоны.

Жанну посадили на повозку и повезли к месту казни. Весь город бурлил. Горожане со всех мест стекались к Старому рынку. Это сегодня был центр жизни города. Его сердце. Его вселенная. И люди, как мириады звезд, притягивались к этому единственному магниту. «Вы слышали, ведьму сегодня сожгут! Да, да, сегодня на Старом рынке! Поторопитесь!» И толпа валила на площадь, увлекая за собой все живое. Быстрее, еще и еще… Жанна! Повозка в оцеплении солдат медленно плетется по пыльным, узким улочкам города. Солдаты, что впереди, криками и древками копий разгоняют толпу, освобождая дорогу для повозки с осужденной. Народ толпится по сторонам и с любопытством и неким страхом глазеет на ту, что находится в этой повозке. Она молится, обращая свое лицо к небу, призывая Господа, а по лицу ее катятся слезы. Зеваки невольно останавливаются и теряются, приготовленные заранее, как и на любое другое такое же зрелище, потешные крики почему-то застревают в горле. И вот уже кто-то в толпе начинает креститься и благоговейно смотреть вслед телеге. Вот какая-то женщина упала на колени в пыль дороги и начала молиться. С разных концов толпы раздались крики: «Дева! Святая Дева, прости нас!» -Что могли сделать английские солдаты? Они выкриками освобождали себе дорогу, но сломить и побороть эту толпу не могли. И вот уже телегу с Жанной встречают, стоя на коленях. О, как величественно и трагично было это скорбное шествие! Пики солдат сверкали на солнце. И в этом сиянии света на глазах изумленной и коленопреклоненной толпы Жанна, как некий египетский фараон, совершала последний свой путь. О, это твой последний эскорт, Жанна!

И пока длилось это шествие, какой-то обезумевший человек в одежде священника лихорадочно пробивался сквозь толпу, все время пытаясь пробиться сквозь цепь солдат и приблизиться к осужденной. Наконец, это ему удалось. С воплями и стонами он упал на колени перед телегой, простер в отчаянии руки к Жанне и жалобно закричал:

-О, прости, прости меня!

Это был Луазелер. И Жанна простила его.

Жанну привезли на площадь Старого рынка, где, как ранее на кладбище Сент-Уэн, воздвигли несколько помостов. Здесь Жанне придется выслушать последнюю проповедь на этот раз из уст Николя Миди. Текстом своей проповеди Николя Миди выбрал слова апостола Павла: «Страдает ли один член, страдают с ним все» из послания к коринфинянам. Более часа разглагольствовал метр, объясняя Жанне, что она и есть тот гниющий член, от которого идет зараза по телу Церкви. Жанна стояла молча. Слушала ли она? Эти слова она уже слышала тысячи раз. Она вдыхала этот воздух, весенний, свежий воздух… Жанна старалась вдохнуть его в себя поглубже, чтобы навсегда запомнить его таким – радостным, полным цветущих трав и деревьев, таким прекрасным! Жанна смотрела в это голубое иссиня небо и понимала, что больше никогда не увидит его таким! И щемящий комок подошел к ее горлу. Она глубже вдохнула и улыбнулась. По ее лицу текли слезы. Проповедник посчитал это на свой счет и стал еще более вдохновенно читать свою проповедь, которую закончил словами: «Ступай с миром, Жанна, Церковь не может больше защищать тебя и передает светской власти».

Когда он кончил, Жанна на коленях начала молиться Богу с великим рвением, с явным сокрушением сердечным и с горячей верой, призывая Пресвятую Троицу, Пресвятую Деву Марию, своих любимых святых Екатерину и Маргариту, архангела Михаила. Она со слезами на глазах смиренно просила прощения у всех людей, у друзей и у врагов, прося всех молиться за нее и прощая все зло, что ей сделали. Так она стояла на коленях в холщевой рубахе перед всей площадью и просила простить ее. У людей на площади на глазах стояли слезы.

Священники же (ее судьи), которых она просила отслужить за нее по обедне, были в замешательстве. Все шло не так, как они предполагали. Срежиссированное ими действо происходило само по себе и повлиять на него они не могли. Да, с Жанной опять (в самом конце) получилось не так, как предполагали судьи, потому что они до конца так и не поняли основного: того, что Жанна всю жизнь предстояла не людям, а Богу. В начале процесса они думали, что играют беспроигрышно, когда поставили ей знаменитый вопрос, находится ли она в состоянии благодати. И когда они позволили ей говорить на Старом рынке, они опять считали, что ничем особенно не рискуют: если ее вера действительно сломилась и она в этом признается, то с ее слов составят протокол, и они победили; а если она попытается сказать, что была права, то ей немедленно зажмут рот, как ожесточенной еретичке и ничего особенного тоже не случится. И, как тогда, опять случилось то, чего они не предвидели: они думали, что Жанна будет как-то рассуждать, а Жанна стала молиться. И уже нельзя было зажать ей рот, когда она призывала архангела Михаила, потому что призывать архангела Михаила ни один церковный трибунал не мог запретить никому. И нельзя было сказать, что она ожесточилась в гордыне, потому что она со слезами просила всех людей простить ей все, в чем она могла быть перед ними виновна. То, что было всегда основным импульсом ее жизни («простите друг другу, от всего сердца, полностью, как должны настоящие христиане»), то, от чего она плакала над мертвыми обоих лагерей, «будь то друг или недруг», теперь поднялось в ней в последнем порыве. Простив всем все, она всех просила простить и ее, потому что она-то была христианкой. Но не с этого же было составлять протокол.

В серной рубашке, на коленях, Жанна предстояла не глазевшей на нее толпе, а Христу и ангелам Его. И люди в толпе начинали рыдать, а у асессоров руанского трибунала глаза вылезали на лоб, потому что перед ними стояло живое, единственно возможное, но зато абсолютное доказательство божественности ее голосов. Та, к которой голоса приходили, стояла перед ними святой Великомученицей.

Тем временем Кошон объявляет приговор – на сей раз окончательный и бесповоротный. Последний приговор.  «Во имя Господа, аминь…» О, какое прекрасное небо! «Мы, Пьер, Божьим милосердием епископ Бовеский, и брат Жан Леметр, викарий преславного доктора Жана Граверана, инквизитора по делам ереси, объявляем справедливым приговором, что ты, Жанна, в народе именуемая Девой, повинна во многих заблуждениях и преступлениях…» Как светит солнце! Какие яркие белые облака! Как свеж и юн ветер! И Жанна с наслаждением подставила свое лицо свежему ветру и ласковому майскому солнцу. «Мы решаем и объявляем, что ты, Жанна, должна быть отторжена от единства Церкви и отсечена от ее тела, как вредный член, могущий заразить другие члены…» О, как прекрасен мир! Как ярко солнце и зелена трава! «И что ты, Жанна, должна быть передана светской власти…» Господи! Какая любовь во всем! Как прекрасна жизнь! «Мы отлучаем тебя, отсекаем и покидаем, прося светскую власть смягчить свой приговор, избавив тебя от смерти и повреждения членов».

Кошон замолк и свернул пергаментный свиток, что только что прочел. Какое-то мгновение Жанна стояла одна – высоко над копьями английской стражи, лицом к лицу с монсеньором Кошоном, братом Жаном Лемэтром и его преосвященством кардиналом Винчестерским.
Трибунал поспешно покинул свой помост, ибо Церковь ненавидит кровь. Сутаны священников быстро исчезли из вида.
Так же поспешно Жанну стаскивают с помоста и подводят к судье. Но не дождавшись произнесения приговора бальей, Жанну отдают в руки палача Жеффруа Теража: «Делай свое дело!» Еще бы! Ведь англичане и так не довольны созданной проволочкой, по рядам оцепления уже давно ходит ропот: «что же это, священники заставят нас таким образом обедать?» К чему же такая формальность – как приговор светской власти? Жанна же уже давно осуждена и приговорена. Исполняйте, исполняйте же быстрее! Делайте свое дело, палач!

Великая победа, освобождение… Великая победа и освобождение. Освобождение…

Жанну привели на помост, где к столбу уже были навалены вязанки дров. Ее веревками и цепями крест-накрест привязали к столбу. Она продолжала молиться. С ней на помосте стояли Ладвеню и Изамбар де ла Пьер. Жанна обратилась к ним со словами: «Дайте мне крест». Услышав это, какой-то английский солдат, находившийся рядом, сделал деревянный крест из палок, перевязал их веревкой и, запрыгнув на помост, передал его Жанне. Жанна его благочестиво приняла и поцеловала, взывая к Господу Спасителю нашему, страдавшему на кресте. Знак, символизирующий Его, был у Жанны, она трепетно положила этот крест на грудь между телом и рубашкой. Она улыбалась. Тем временем брат Изамбар де ла Пьер, услышавший эту просьбу, пошел за крестом в расположенную неподалеку церковь святого Лаврентия, дабы держать сей крест прямо у нее перед глазами до ее последнего вдоха, так, чтобы она, пока будет жива, постоянно видела крест, на котором был распят Господь.
…Теперь ты видишь его. Распятие. Оно высоко-высоко над всей площадью. Я держу его для тебя. Огонь. –Нет! Это палач снизу зажег дрова. Увидев огонь, Жанна заволновалась и обеспокоенно сказала все еще находившимся рядом с ней на помосте Ладвеню и брату Изамбару: «Спускайтесь! Вы не должны быть здесь» И на прощание в последний раз прижалась губами к Распятию. Когда же они спустились с помоста, она опять попросила:
-Держите высоко крест, чтобы я его видела!

Я держу, держу его для тебя, Жанна! И всегда буду держать…

Огонь. Нет! Огонь все больше и больше набирал силы. Ты молишься Богу. Перед тобой вся площадь, весь город, весь мир… О, чудо! Ты смотришь на Распятие, ты улыбаешься. И, значит, голоса сдержали свое обещание. Твои святые Екатерина и Маргарита с тобой. Твой любимый архангел Михаил с тобой…

Костер уже вовсю трещал, а языки пламени поднимались все выше и выше. Когда внизу пара английских солдат держали пари, хохотали и один из них весело побежал за вязанкой хвороста, чтобы подбросить ее в огонь, как вдруг руки его опустились, вязанка упала в пыль, а он сам как будто обезумев, стал метаться и стонать. Его отвели в таверну недалеко от Старого рынка, чтобы с помощью напитков вернуть ему силы, а он все сидел со стеклянными глазами и бормотал что-то бессвязное: «я согрешил… я согрешил… я видел прекрасную белую голубку… я совершил тяжкий грех»

А с костра все неслось и неслось одно-единственное имя: «Иисус!» Этот призыв наполнял всю площадь и рвался в небо. И некоторым на площади стало казаться, что это имя огненными буквами начерталось в пламени костра.

Когда крики в очередной раз раздирали площадь, палач Жеффруа Тераж вдруг подбежал к первому попавшемуся священнику, упал перед ним на колени и в слезах просил его:

-Я проклят! Проклят, святой отец! Я сегодня сжег святую… Я проклят!

Обезумевшего палача отвели в сторону.

Густые клубы дыма, прорезаемые красными языками пламени, поднялись над костром и скрыли Жанну из виду. Но и в этой огненной пучине все еще раздавался ее голос, вдохновенно и громко произносивший молитвы, призывающий Иисуса и всех святых. С этим именем Жанна жила, с этим же именем Жанна и умирала. Иисус! Помоги же своей верной дщери! Временами, когда порыв ветра относил дым и пламя в сторону, можно было еще рассмотреть обращенное к небу лицо и шевелящиеся губы… Наконец, огромный столб пламени с шипением взвился вверх, и больше никто не видел ни этого лица, ни этой фигуры, никто больше не услышит ее голоса…
-Иисус! Последний громкий крик пронзил площадь и ворвался в небо. Ты видишь солнце и яркое небо, белые облака… Там, в том сиянии, что ты сейчас видишь, Жанна, находятся те, кого ты любишь и кого сейчас призываешь. Они ждут тебя, Жанна! Ты улыбаешься… Твои прекрасные, чистые глаза навсегда запомнят эту синеву и ослепительный яркий свет. Тебя ждут, Жанна! Мое сердце обливается слезами… Мое сердце бьется с твоим, мое последнее дыхание будет – с тобой. Жанна! Жанна! Жанна!!!


14.08.09г.

Спасибо всем тем, кто любил, любит и будет любить Жанну Дарк.

                БНС