Полуторка... 22 июня 1941 год...

ПОЛУТОРКА


Тот чёрный день 22 июня 1941 года мне не забыть никогда. И хоть мне было тогда всего 8 лет, помню всё до мелочей.
Моего папу Наркомат местной топливной промышеленности БССР назначил на должность главного инженера в гор. Жодино в конце апреля того 41-го. Мы ещё не успели обжиться на новом месте и вдруг война!

До последнего вечернего часа папа не мог поверить в это сообщение. И когда уже все дела по принятию решений в такое время были определены им, он явился домой мрачный и сказал что-то маме шёпотом. Я же услышала несколько слов: не паниковать, шторы не трогать, сидеть тихо и ждать меня…
И вот мы уже беженцы. Ушли из дома ночью 22 июня того жуткого 1941 года, заперев пустую квартиру, оставив всё в ней.

Городок Жодино ещё светился несколькими огоньками, когда мой невоеннообязанный папа, наспех сложив в портмоне документы нашей семьи, сказал маме: - Всё, Надя, это война. Надо уходить.

Мы шли ночами. Днём отсиживались в лесных зарослях, болотах. Мама хваталась за низ живота, наклонялась к земле, мучаясь рвотой, ныла: - Жорж! Я больше не могу. Вот рожу тут преждевременно. Пойдём на шоссе! Там машины идут. Подъедем хоть пару километров. Немцев пока не видать.

Папа мрачнел, склонялся над плачущей мамой, успокаивал её: - Надя, туда нельзя. Мы живы только потому что идём одни. А на шоссе толпы беженцев уже расстреляны с самолётов. Немцы всё ближе.
И мой мудрый, терпеливый папа уводил нас от дорог. Я  слушала их печальную беседу, еле ползла следом, ослабленная недавней дизентерией, с которой папа сдал меня 10 июня в инфекционную больницу Минска на улице Крапоткина. Сандалики я давно где-то потеряла и ноги мои уже были как деревянные. И когда вдруг я, зацепившись за корягу, ничком грохнулась на землю, в кровь расцарапав коленки, папа сказал: - Ладно. Иди глянь, что там, на шоссе...

Я чуть дыша выползла из кустов и, увидев широкую дорогу, радостно сообщила: -- Папа, там никого нет!
И хоть было очень страшно, потому что со стороны  манящей нас дороги, слышен был какой - то гул, мы вышли из леса.

И к радости своей увидели, что по дороге, в нашу сторону катила грузовая автомашина. В кабине её сидели военные, один в пилотке, другой в фуражке.

Я подняла руку и машина, скрипнув тормозами, остановилась. Мой не военнообязанный папа достал бумажник, показал свои документы, добавил:
-- Товарищ капитан, это моя семья, жена Надежда Степановна и дочка Оля. Мы беженцы. Идём из города Жодино.

Военный в фуражке, вскинув руку к козырьку, мелькнул  взглядом на папины бумаги, буркнул что-то в ответ, с опаской оглядывая шоссе.

И вот уже мама в кабине, а мы втроём в кузове. И минуты побежали! Я стою, прижавшись голодным животом к спинке кабины, смотрю на мелькающие мимо нас деревья, на бегущую под колёса дорогу.

Какое счастье! Наконец - то мы едем! Солнышко всходит, птички щебечут, словно и нет никакой войны. Настроение моё взлетает, как воробышек.

Но вдруг всё рухнуло. -- Воздух! Воздух! Неистово заколотив по кабине кулаками, вскричал военный в фуражке. Вверху, над нами что - то гудело.

Папа стрелой метнулся за борт, дёрнул ручку кабины, рванул оттуда ничего не понявшую маму, бросился с ней в кювет. Крикнул мне: -- Оля! Прыгай скорее!

-- Мама! -- орала я в ужасе, но с места не двигалась. А над моей головой уже кружил самолёт с чёрными крестами на крыльях. Он словно хотел сесть на автомашину, заходя то с одной, то с другой стороны. Кружа над ней, он поливал землю вокруг неё чем - то визжащим.

Несколько мгновений я наблюдала за невиданным танцем странных пчёлок. Как вдруг кабина автомашины вспыхнула, кузов её вздыбился, словно норовистая лошадь, и я беспомощным мешком рухнула на булыжники. 
Оторвавшаяся от кабины дверца больно ударила меня по голове, но эта боль перекрывалась чем-то нестерпимо колючим в спине. Ни мамы, ни папы рядом не было. Темнота застала мои глаза.

Очнулась я на горячей печке. Голые кирпичи её приятно  согревали моё   совсем больное тело.Чужая тётя, стоя у притолоки, трогала мои руки, ноги, утирала фартуком слёзы, шептала: -- Ци чуешь ты мяне, дзицятка? Устаць зможашь? Трэба ж исци адсюль…Бо немцы ужо тутака близка…А бацька и маци твае у лесе хаваюцца.

Я наконец поняла, что надо скорее слезть с печки, потому что оставаться в чужой деревне нельзя. Но что-то железное держало меня за спину.
-- Хвостик болит, тётя…
-- Дзетачка, уставай хутчэй, -- нервно шептала чужая тётя, теребя мои одеревенелые ноги.

В голове моей гудело. Но я заставила себя сползти с печки. Надо было идти. Через боль, через страх -- из Белоруссии в Россию, на родину мамы, в город Горький.

Боль в спине становилась невыносимой. Злополучная автомашина, из кузова которой я вывалилась на булыжники, мелькала перед глазами. Чёрный июнь 1941 года заканчивался и начинались мои беды, на всю оставшуюся жизнь…

И только через много лет я услышала, что имя этой автомашины  произошло от грузоподъёмности -- полтонны или полторы тонны. Словом, "Полуторка"…
***