Как это - любить себя?

(размышления женщины, что была замужем тридцать пять лет)
Верю в тебя, Господи. Верю в то, что все, что ты делаешь для меня - имеет смысл.
Воспитываешь ли.
Наказываешь.
Обучаешь.
Но почему, Господи, я не вижу в твоих деяниях последовательности? Не та система обучения? Так ведь ты же, Господи, совершенен, стало быть, и все, что делаешь,- тоже совершенно! Почему же я так плохо обучаюсь? Почему я снова и снова влипаю в просто невероятные по своей глупости истории? И не могу остановиться. Вперед иду, назад ли отступаю, всматриваюсь пристально в глаза и в лица - все равно ошибусь. Все равно на долгий или короткий период я стану, как муха на липкой ленте «вытанцовывать» свой очередной предсмертный танец, и клясть себя, и верить,- верить себе в какой раз, что в такое… я больше никогда не влипну и не вступлю!
…Наступает такой период, когда все в жизни становится невыносимо тупым и пресным. Все - понятно. Все - понятны. Все предсказуемо. Все - предска-зуемы, и их поступки и их слова. И я думаю, что все понимаю, до всего дойду своим умом,- ведь обучена!
В поле моего зрения появляется Очередной ни на кого Непохожий мужчина.
Взгляд - тяжелый и внимательный.
Голос низкий.
Сигарета под его пальцами выравнивает свои плоские бока, становится мя-конькой, сыплется  табачек со среза, и его сухие губы нервно подрагивают, пока спичка сделает свое дело. И, кажется мне, что курит он романтично. И что - то думает хорошее. Конечно, обо мне. И взгляд его прищуренных от си-гаретного дыма глаз - конечно же, загадочный. И весь он - настоящий.
А я… Я такая ранимая, отзывчивая, зацепи меня ниткой и я почувствую! Я способна выслушивать его историю жизни часами. А он - он, конечно же только мне может ее доверить. Только мне! И это подкупает. Я слушаю его. Обо мне он не спрашивает, и все, что я могла бы ему рассказать о себе,- все это во мне сегодня останется. И завтра. И вообще. Я какой - то клеточкой уже понимаю, - не нужна ему моя жизнь прошлая, моя теперешняя, а тем более мое настоящее. Держу печальную улыбку на лице уже второй час. Под-правляю ее, так как губы, не выдерживая груза фальши, принимают форму подковы, сползая уголками вниз.…
Скукота! Скукота! Так кричит во мне все, но… Еще верю, что только я тот ангел, та настоящая женщина, что способна выслушать голодного на внима-ние мужчину о его большом и опустевшем без любви срдце, о холодной и расчетливой сучке, что занимает незаслуженно место его жены вот уже кото-рый год! И то у нее есть, и другое, а ей все мало! Мало! Выслушиваю о «суч-ке», становясь то на ее сторону, то на сторону ее вынужденного раба. Сам одет ладно, шикарно, если точнее. Как же одета она? Говорит, что живут хо-рошо. Квартира есть. Машины. Две. Дача. Дети пристроены. По институтам. А жена - корыстная. Я в этот миг думаю, что раз живут хорошо - то его жена должна быть корыстной, - бедные женщины менее корыстные! По себе знаю. Да и какая корысть от тех мужей, коими меня Бог награждал? А никакой ко-рысти!
Его большие, спокойные, тяжелые руки красиво лежат на руле, часы на ко-жаном ремешке свободно обвивают запьястье, кольцо на безымянном пальце незамысловатое, серебряное… Перехватил взгляд:
-Мамино. Ношу, как память.
Сентиментален!
Он же все говорит, говорит. Исповедь? Доверие? Искренность? Волнуется, краснеет. Застрял. Чувствую, хочет сменить тему. Самому надоел свой же скулеж. Но помогать не стану!
Со мною же не происходит ничего. Прошло ровно три часа, как он пригласил посидеть в салоне его машины. Поговорить. Погреться. Познакомиться по-ближе. Надоело его слушать. Хочется выйти. Уйти. Хочется чего - то выпить. Хоть чаю.
А где же романтика? Волнение? Даже интереса нет. Пропал интерес. Испа-рился. Он все что-то гугнявит теперь уже не низким голосом, а почти… до-машним тенорком. Для него я – уже своя. Почти нянька. Мамка. А может он видел сейчас во мне ту часть своей жены, которая когда - то могла его по-нять, пожалеть, выслушать? Та часть, которая тогда еще не научилась гово-рить:«дай денег» и «хочу новую шубу» или, к примеру: «такое колечко виде-ла…просто заболела…»?
Что стоит взяться за ручку и, резко опустив ее вниз, открыть дверку автомо-биля, красиво выставить правую ногу на землю и одним движением вырвать-ся наружу? Уйти, сказав через плечо что - нибудь резкое. Вроде ничего и не стоит. Но не могу я этого сделать! Не могу! Я просто не могу стать такой! Он же мне доверил… А что, собственно он мне доверил? Я - то и не помню тол-ком, что он тут бормотал! Все что - то о себе, любимом, непризнанном, за-гнанном! Нет, сейчас опять о ней, о жене. Презентации у нее. Конференции. Интервью у нее. Диссертации. Две. Профессор она у него. Лекции читает. Студенты ее любят. Симпатичная чертовски. Грудь у нее как у Венеры - (тут у меня в голове кровь от обиды чуть не свернулась – свою грудь представила!) Любовников у нее нет. Вот тут - то я почти закричала:
-Так в чем же дело? Гордись ею! Люби ее! Целуй ее натощак! Кушай ее с маслом! - пожар ревности вспыхнул во мне со страшной силой!
Это ж надо! Стерва! Стерва! Таких надо… А он при ней прожил верным (верным ли?) пажем целых двадцать лет, плачется кому ни попадя, а поди ж ты, о груди не забыл!
Противно.
Сама себя ненавижу. Зачем я остановилась? Что такого я в нем увидела? Си-гарета, руки, голос.
Зачем? Не знает никто. И я не знаю.
Но Бог знает. И - зачем попустил, Господи? Что мне должна была показать эта встреча? Чему научить? Что за странные учебные пособия, Господи, ты мне предлагаешь…
Мой конец света тянется всю мою сознательную жизнь. И все события, ом-рачающие ее, связаны всегда с мужчинами. Вот и теперь. Мне было с ут-ра…да разве это имеет значение, сколько мне было лет с утра. А вот теперь после разговора...  годков прибавилось Да и разговор ли это был? На монолог больше похоже - мне стало столько, что и унести нет сил. Романтики ей, дуре, снова захотелось. Руку она представляла тяжелую теплую руку на плече… на бедре… пыталась угадать, как он спит. Вспомнила, может и некстати одну историйку тридцатилетней давности.
Изнывая от скуки я, мой муж и двое моих детей - подростков брели вдоль речушки , что огибала лесной пансионат,в котором наша семейка поселилась, желая отдохнуть от городской жизни хоть на недельку.
К нам присоединился человек, неказистый такой мужиченка лет тридцати шести. Говорил о космосе, о каких - то мало изученных торсионных  полях, о заговорах и шаманах, о талисманах и тайных учениях. Разговорил и нас, мы с мужем, так надоевшие друг другу, даже стали улыбаться. Пялился на меня, подморгнул, я рассмеялась, так это вышло у него по - мальчишечьи, что ли… Мужиченка написал на клочке газеты нам свой телефон, я продиктовала, идиотка доверчивая свой, пригласил в гости, отрекомендовавшись местным пасечником, попрощался и ушел.
По приезду в город я бы о нем и не вспомнила, но стал он мне названивать, в гости приглашать.
-Не могу забыть вас! - кричал в трубку._Я так хорошо ни с кем себя еще не чувствовал! Приезжайте, вы мне очень нужны! Я погибаю, таких глаз я не видел ни у кого! Я вам должен сказать такое… Я никому этого сказать не мо-гу…
Я металась в поисках причины - ну чем я смогла его так «зацепить». Ни на-читанностью, ни особыми знаниями я тогда точно не блистала. А он все зво-нил и твердил, что если я не приеду, то произойдет что то такое… он про-сто…- дальше молчал по-особенному, делал какие - то непонятные для меня намеки, я пыталась выведать, зачем ему нужна эта встреча, но так ничего внятного и не услышала. Стала все чаще думать, как же мне «вырвать» у жизни полдня и съездить, утешить человека в тот небольшой городишко, к которому и ехать - то надо было всего 45 минут!
Соврала что-то на работе, что - то дома.
Созвонились мы.
Поехала.
На конечной остановке ко мне подошел удручающе маленького роста чело-вечек (летом был, вроде, выше!) и, дохнув мне в лицо перегаром, радостно прошептал: «Приехала все - таки» - подвел меня к… мотоциклу.
-Садись!
Размышлять и протестовать, вроде как было неудобно. Ну, ладно, не на такси встретил, на мотоцикле. Ну - зима. Ну - не богат, нет на такси денег. Да и не королева я. Сюда автобусом приехала. Ну, теперь вот на мотоцикле прока-чусь…
Села,перекинув решительно ногу в высоких сапогах на 12-сантиметровых каблуках «шпильках»,схватилась за его куртку. Поехали..
Куда ехали - не знаю, проехали небольшое село, дома одинокие вдоль доро-ги...
Мороз был настолько крепок, что лицо мое просто горело от встречного по-тока воздуха, ресницы смерзлись. Наконец, приехали, это была пасека. Гово-рил же Николай, что он - пасечник, тогда, летом. Зашли в какую - то халупку, заставленную сломанными ульями и поленьями дров. Там  было тепло. При-ятно пахло свежими сосновыми дровами, медом,золой. У маленького ми-ленького окошечка стояла печурка - буржуйка, металлическая труба, выстав-ленная в форточку пыхтела дымком. Ожидая интересного разговора, или сюрприза - не зря ж так звал настойчиво, или хотя бы чая с медом, я стала раздеваться, улыбаясь печурке, пасечнику, этой маленькой и теплой халупке! Коля помог снять пальто, взял из моих рук шапку, а дальше события стали развиваться совсем нехорошо… И что самое страшное – очень быстро!
Не обмолвившись и словом, он вдруг повалил меня просто у порога на зем-ляной пол. Его маленькие цепкие ручки ловко проникли под юбку и вцепи-лись в резинку моих желтых, фланелевых, ушитых мною до приличных па-раметров рейтуз. Рейтузы я надевала только тогда, когда точно знала: об этом не узнает никто! Чтобы быть приятной для глаза, - в гости все - таки поехала к мужчине, - надела в двадцатипятиградусный мороз тонкие капроновые чулки. Ну а рейтузы должны были меня согревать хоть как - то от колен.Именно эти советские фланелевые рейтузы и были доказательством того, что раздеваться я не собиралась. Они были моей большой желто-фланелевой тайной.
Я сначала стала освобождаться от его рук, пыталась его успокоить, и, как сейчас помню, даже подумала, что он… шутит! Но когда пасечник отбросил куда - то в глубь своей халупы мои желтые рейтузы - казалось, что полетели они под потолок! - я поняла, что дело приняло серьезный оборот! Отвраще-ние, злость придали мне сил, я упиралась руками в его маленькое, птичье ли-чико, пинала его в живот коленями. Коля же упрямо лез целоваться, его слю-на капала мне на шею. Потом мы стали просто драться, на равных, я даже сжала руки в кулаки и вспомнила, как в детстве мы с подругой шутя бокси-ровали, надев по одной перчатке ее брата - боксера. Каблуки тоже сослужили мне хорошую службу, я раза два рубанула его каблуком, распоров не только штанину, но и ногу до крови. Коля сник, слез с меня и стал тряпьем закручи-вать на ноге раны, приговаривая: «Я ж тебя, как человека пригласил,а ты…».
Одевалась я спокойно, даже в зеркало, засиженное мухами, посмотре-лась,поправляя шапочку. Сумочку сняла с гвоздя. А вот за рейтузами не по-лезла - они висели, как желтое, маленькое знамя, зацепившись за деревяшку аккуратной поленницы - в халупе пасечник хранил дрова. Вышла на улицу, тихо притворив за собою дверь. На морозе запекли колени, растирая их ру-ками, почувствовала, что чулочки мои разодраны на обеих ногах. Первая мысль была такой: «Обморожусь, пока доберусь до вокзала!».Вторая мысль была : «Приеду домой – повешусь!» Вышла на дорогу. В какую сторону идти не понимала. Решила идти направо. Шла и шла на цыпочках, ступая по скри-пящему снегу, стараясь не наступать на каблуки - кожа обдерется! А потом перестала о каблуках думать. Стала думать, как я себя убъю, когда приеду домой. Ни один вариант мне не нравился, хотелось умереть быстро, и, по - возможности, не больно. Но скоро я подумала а почему я должна умирать, а этот… этот будет жить! Тут ненависть захлеснула мое сознание и я решила вернуться, найти во дворе что - то тяжелое и …убить его! Но вернуться не решилась. О тюрьме подумала. Мороз  же делал свое дело,- просто обдирал мне ноги, лицо…Потом я так задубела, что стало мне все все - равно. По-смотрела на часы, иду уже час, а ни села, что проезжали на мотоцикле, ни одиноких домиков не видать. Поняла, иду не в ту сторону. Надо было пойти налево от ворот, а не направо! Вернулась.Мысль убить Колю - пасечника снова ко мне вернулась и, как ни странно стала меня…согревать! Я пред-ставляла,как буду его бить,бить,бить…Как его лицо превращается в окровав-ленную массу…Стало теплее – сердце забилось, кровь запульсировала по жилам. Рядом  просигналила машина. Казалось, что она…подкралась, так неожиданно - резко сигнал разорвал эту морозную тишину и прервал мои сладкие мысли. Шофер высунулся из кабины, поздоровался. Я ответила, спросила, правильно ли я иду в направление вокзала. Сказал, что правильно, пригласил в кабину.
-Подвезу, не бойся!
-А я пуганая, я ничего не боюсь! - зло выкрикнула я, успев присмотреть в ка-бине, у себя под ногами тяжеленный - судя по размерам - гаечный ключ. По-сле этих слов я стала - нет, не плакать - реветь! И ревела так, как ревет дев-ченка, у которой забрали самую-самую любимую куклу, и другой уже ей папка не купит  никогда… Перепуганый шофер ничего не спрашивал, а толь-ко смотрел на меня круглыми и дурными глазами, приговоривая :
-Потерпи, скоро будет вокзал, - вроде на вокзале меня ждали ангелы, что вы-терли бы своими белоснежными перьями то, что было навеки вписано на страницу сегодняшнего дня в книгу моей жизни!
…В атобусе, забившись на заднее сидение, опершись на чудом уцелевший подлокотник, я заснула, умерла на сорок минут, стараясь забыть хоть на вре-мя, что меня чуть не изнасиловал Коля из Новомосковска, пасечник...
Поверила красивым словам.
А может не словам, может этот никчемный Коля обладал голосом, наделен-ным особенной призывной интонацией, эдакая ловушка для баб? И все пото-му, что если женщина не изведала, что такое любовь, то почти в каждом встречном она будет видеть (подсознательно!) объект, достойный того, чтоб его выслушать, и принять всеръез.
Дома, сбросив с себя одежду, глухо сказала мужу, что заболела, что внутри все болит. И это было правдой! Душа, оказывается очень сильно болит. Пришлось даже выпить анальгина – сказанное надо было чем – то подкреп-лять!
Муж сочувствовал.
Я его ненавидела.
Себя ненавидела.
Свою постную,бесцветную жизнь тоже ненавидела.
Пасечнику я желала тяжелой мучительной смерти.
Самой же мне хотелось умереть во сне, чтобы завтра все не переживать снова и снова…
Упала и проспала до утра, во сне пытаясь понять, ну что со мною делается, ну что я ищу на свою задницу приключений и…нахожу их? На что я наде-юсь? Почему мое глупое сердце не научится никак распознавать очевидное? Надо, надо научиться не слушать его, не поддаваться его диктатуре, я же не кошка какая -нибудь, что не может устоять, уклониться от зова сладкого мужского голоса! И что же я за такой человек! Да я же вообще не человек! Что это со мной такое произошло! Что я - падшая? По-о-оехала! Куда? К ко-му? Зачем? Неужели и правда поверила, дура ты такая, что с тобой по-го-во-рить хотели? Словам красивым поверила. Неужели не было сомнений, дога-док?
А ведь не было!
А ведь хотелось поверить - и поверила! - что человек так хочет тебя, только тебя одну видеть, что если не приедешь, не увидит он тебя, то уж точно что - то с собой страшное сделает!
Как научиться быть рассудительной?
И можно ли?
Мои мысли рвались, как старые бельевые веревки, на которые дурная баба вешает и вешает мокрые тяжелые простыни. А они - рвуться. А она - вешает. А они рвутся. А она…
Боже, научи!
Вырвать бы вообще это глупое сердце, это неразборчивое сердце, сердце, ко-торое чего - то не поняло еще в детстве. И теперь не понимает. Не понимает главного: как себя любить!
Сначала - себя!
А как это -я разве знаю?
Спросили бы меня при большом стечении народу, знаю ли я, что такое – лю-бить вообще. Я бы ответила:заботиться, беречь, все лучшее отдавать. Это - если других. А как себе отдавать лучшее? Беречь себя? Заботиться о себе? Как это, Господи? Как это, черт меня побери! Что тут думать, что размышлять так бесплодно и мучительно - не умею я себя любить, вот потому и путаю грешное с праведным, истинное с подложным. А что мне такого встречалось в жизни истинного? Что это такое я проглядела, не узнала, прошла мимо чего такого настоящего и большого? Может тот мальчонка, что плыл за прогулочным катером и орал мне: «Я тебя не забуду никогда!». Или Толя Ко-зуб, что на  отвесной круче вдоль реки вырубил топором «Нелла, я тебя люб-лю!». Или Володька - поселковый хулиган, что вернувшись из армии, прошел мимо двора своей матери, чтобы сначала со мной повидаться. Или сотрудник Сергей, что узнав о моей «подработке» - в  шесть утра я в проектном институте мыла полы, а с девяти восседала в своем кресле инженера, на том же этаже, - стал тоже приходить на шесть, признавшись мне, что ему в это время стыдно спать, в то время, как моему мужу это никак не мешало ни спать ни кушать…
Какие - то кургузые у меня мыслишки! То ли от бедности, то ли менталитет такой у бабы - славянки! Конечно, какие у меня могут быть категории - ма-лометражные! Как и моя квартира, как и моя зарплата.
Мужья мои бывшие, оба, -щедрыми не были.
Да особенно меня и не любили.
И не жалели.
И не заботились обо мне.
Сама по себе жила.
Все счастья, любви хотелось, хоть занята по молодости была только детьми. Да и искать  где?
На помойках жизни…
Там я и Колю нашла. Пасечника.
И многих других, хоть меня они не насиловали, и ,к моему счастью, не пыта-лись.
Теперь вот этот, «настоящий».Тот, что так курит красиво. В машине восседает крутой.
Сидит передо мною такой …большой, ладный, значительный… Крупные ру-ки, строго очерченные губы. Курит медленно. Автомобиль… Жена - профес-сор. А его раздирают сомнения. Его точит злость. Разъедает ревность. Он - бессилен, он говорит шепотком, тенорком. Он хочет упасть и поплакать на мою (знал бы он -никакущую) - грудь по сравнению с его Венерой Милос-ской!
Что ему до меня, до моих поисков счастья?
Я же - не стерва! Я даже не могу уйти от его обид, от его жалоб. Мне жаль его! Хоть ой как хочеться хряпнуть дверью его автомобиля! Ой, как же хо-чется! Как мне тошнит от запаха духов его жены, что въелся в мягкую об-шивку салона.
…Как жить дальше?
Надо просто пересмотреть позиции.
Это - первое, потому и просто.
Потом - внешность. Это - второе, тоже, вроде несложно.
Пару сэкан - хэндов перерыть.
Парикмахерская.
Парфум есь. Из Франции. Дочь прислала.
Туфли тоже оттуда же. От дочери.
Для красивой женщины достаточно хороших туфель, прически классной и красных губ.
В кафе пойти, сесть где - то так, чтоб утонуть в полумраке.
Может даже сигаретку закурить. Можно и сигаретку!Такую тоненькую, ко-ричневую. И дершать непременно в левой ручке между безымянным и сред-ним пальцем. И рот открывать только тогда, когда сигаретка прикоснулась губ. И когда появится на горизонте Он - так себя вести, так сидеть, так смот-реть, так отглатывать кофе из чашечки, чтобы Он почувствовал, поверил: эта оправдает меня перед лицом мира, даже если узнает, как я труслив, мелок, ничтожен, бездарен и амбициозен. Эта - не подаст виду, что я -чуть краше Квазимодо, и чуть выше Наполеона Бонапарта.
И думает так он потому, что ищет женщину милостивую. Которая наперед простит ему все его предательства. И - оправдает! И он, еще не зная меня - ту женщину, которую ищет,- он выхватит из моих рук мою готовность ему по-мочь в теперешней его беде и в будущих его передрягах и проблемах, и бу-дет ею пользоваться, а сам будет носить на шее невидимый ошейник к кото-рому время от времени будет цеплять поводок та самая стерва, сучка, хитрая и разумная женщина - жена его, на привязи у котрой он так долго живет, как безродный песик - дворняжка… Та, которую он теперь называет стервой. Та, что профессор. У которой грудь.Та, что корыстная. Та, что вытащив его из – под подола его заботливой мамочки мужика из него сделала своими «хочу» и «дай»…
А если еще немного подумать, и вернуться немного назад, то выходит, что совсем незачем мне, свободной и ни от кого независимой женщине идти в кафе.
В кафе теперь курят. А я - некурящая, я сижу в своей обшитой деревом лод-жии, в руках у меня миленькая чашка из настоящего китайского фарфора и пью я из нее прекрасный, сваренный в турке натуральный кофе с корицей, имбирем и мускатным орехом.  За окном - закат. Передо мною стопка умных книг. Спальня проветрена. Мой диван - ну чем не сексодром! ждет меня одну. И я спокойно об этом говорю.
А вот врешь, милая, врешь себе и всему свету врешь! Ты совсем неспокойно об этом говоришь. И плачешь по утрам, когда рука ищет твоего последнего из двоих - мужа. Ищет, чтоб проверить - не раскрылся ли. Чтоб укрыть ищет рука.
Плачешь, сидя в своем раскошном пенъюаре на своем новом диване. Почти сексодроме. Плачешь в спальне, что так уютно обставлена светлыми шкафа-ми, облицованными шпоном под натуральный дуб, нафаршированными вся-ким женским барахлом. Преимущественно привезенным из Франции.
Как спала? - никто не спросит. Кофе сварить некому,да что там, кофе… а как я варю борщик! А как я пеку! Но - некому.
А легче бы мне стало, если бы нашелся… материализовался… взялся бы от-куда - то такой, с которым можно просто жить? И где он бродит, где он живет, тот, кого я так жду, на кого я так надеюсь? Он, и только он выбьет из моей головы память про моих двух мужей, про мои «подработки» уборщицей в мои тридцать пять, про мои поиски «счастья и любви», про бедность, загнан-ность, вечные мысли о заработке выбьет из моей головы…
Но беда в том, и я прекрасно это осознаю, что такого нет. Я ж мечтаю о здо-ровом мужчине. А у них, у мужчин, у всех поголовно - раздвоение личности. А это – ну очень тяжелая болезнь! Вспоминаю своего второго, любимого мужа. Дома, у первой жены жил рабом. Мало спал, кое - как ел, много и тя-жело работал, дом строил. Болел, жена его не баловала ни вниманием, ни за-ботой. Гардероб его состоял из нескольких самых необходимых вещей.
Перешел жить ко мне.
А точнее, сбежал ко мне от работы, забот.
Говорил, что любит. Отъедался, отсыпался, катался, как кусок сыра в масле - в любви и моей о нем - заботе. Стал в спортзал ходить. Научился фильмы смотреть, не засыпая на середине фильма. Смеяться научился. Говорить с людьми, не краснея. Вырос от 42 до 54-го размера.Любила его.Как хотел. Ко-гда хотел.Сколько хотел. Книг начиталась, очень умными мужчинами напи-санных, что от таких женщин, которые всегда любят их, сколько хочешь и с готовностью, и где хочешь- они, мужчины не уходят. Мой ушел! Потому что написанное- наглая мужская ложь.
Твердил, что папа его учил искать, где лучше.
С годами поняла, что он - то как раз и путал это папино кредо с любовъю ко мне.
Пересидел со мной в холе и тепле лет эдак пятнадцать.
И ушел. Угадать нетрудно, куда. Не к другой! Помогать взрослому своему сыну жить ушел. Работают вместе. Бизнес один у них.
Ошейник - то остался на шее, что надела жена - стерва!
Отдает дань своей семье, хоть жена замужем за другим, ее собачка на привя-зи, поводок не выброшен и ошейник на месте!
А печаль живет внутри меня и никуда не девается!
Печать прошлых лет?
Остаток физических сил, излишек свободного времени, когда не падаешь от усталости и не думаешь о том, чем же тебе кормить милого утром, - может в этом дело?
Откуда этот привкус одиночества во всем, чем бы ни занималась?
Воспитание?
Веяние времени?
Отсутствие здравого смысла?
Поколение такое?
Нет, ни то и ни другое и, тем более, не третье! Это - неумение себя любить,и никто к моей драме - к драме моей жизни не имеет отношения. Никто не ви-новат, что прожила я нелюбимой. Никто, кроме меня самой. Ибо вся та сво-лочь, что называла себя мужчинами, сволочь которую я встречала на своем жизненном пути, застревала в моей душе - гребенке, раня ее, ( сволочь - сби-тая, мертвая шерсть , что вычесывают у скотины). Слишком густой гребенкой я была! Ну слишком густой! Сама во всем виновата.Не научилась ходить по мужикам, как по клюкве… Сама себя угнетала, заставляла сопереживать – им, проникаться бедами - ихними, помогать - им, не навязываться, не просить для себя ни – че – го – у них.
Угождала.
«Хочу» не сказала за всю жизнь.
«Дай» не научилась говорить.
Стелилась подстилкой.
Ковриком мягким
Ждала.
Из командировок.
Из армии.
С работы.
Любила.
Баюкала у себя на груди дворняжек, с невидимыми ошейниками. До опреде-ленного времени.
Мой палач - я сама. И я, только я плевала себе в душу только тем, что позво-лила себе прожить без любви.
Хотела любить. Мечтала любить.
Искала не там.
Смотрела не на тех.
Себя не любила.
Поиски рано бросила.
Терпела ночами «любовь» давно нелюбимого мужа. И это -последняя и са-мая страшная пытка, что убивает в женщине способность почуять любовь.
Поверить в нее.
Распознать при встрече.
R.S.
В минуты непреодолимой депрессии я думаю: «Господи, о чем я жалею? Че-го желаю? Чего хочу?» Господь молчит, и я не знаю ответов.
Знаю только одно, если бы позвонил мой муж и просто спросил меня: «как ты?»,- я стала бы в один миг счастливой.Научи же меня, Господи, быть здесь и теперь в себе самой. Всю свою жизнь я или немного в прошлом, или чуть - чуть в будущем. Вот еще бы научиться понимать где оно, это «теперь». И, самое главное, что мне в нем делать, жить -  как?