История девятая. Последнее желание. ч. 1

Часть первая.


Песок шелестел под колёсами «Чайки», и Кастальский почему-то подумал о времени.

«С тех пор, как я в последний раз был здесь, времени прошло немало. Да и вообще… Когда живёшь среди людей, неизбежно привыкаешь к человеческому. Вот уже и я думаю о времени. Немного успокаивает то, что здесь, в Ладышкино, оно течёт столь медленно, что кажется вечностью».

Проехав по Безымянной улице, он свернул на Собачью и, наконец, остановился около старой, побуревшей от этой вечности избы.

Возле неё на завалинке сидел огромных размеров толстяк; расслабленный и неспешный, он напомнил Кастальскому толстого монаха Хотэя. С минуту ещё он жевал табак, не мигая глядя на Кастальского, мерно работая челюстями, словно корова, жующая жвачку. Затем сплюнул — длинная бурая струя шлёпнулась в придорожные кусты.

— Я к твоей милости пришёл, Пацюк, — сказал Кастальский, с трудом сдерживая улыбку.

Толстяк  скорчил недовольную гримасу, но потом вдруг так громогласно расхохотался, что с гуляющие неподалёку куры со страху рванули в убежище, а в соседнем дворе истошно залаяла собака.

— Рад, что твоё чувство юмора всё ещё при тебе, Гермес, — сказал толстяк. — Машина твоя? (директор кивнул) Хороша, хороша ласточка. Ну? Чем обязан высоким визитом?
— Ай, да перестань, Михалыч, — Кастальский присел рядом. — Я просто так приехал. Да и к кому мне тут ещё ехать?

Толстяк покачал головой:

— Нет, я больше не Михалыч. Михалыч умер, его похоронили. Так что ты смотри, держи язык за зубами, мне лишние проблемы не нужны. Сам понимать должен: это деревня, тут всё иначе. Все про всех всё знают. Так что нынче я Матвей Евдокимович Крупенин.
— Ну так и я не Гермес, Лок'Араш.
— Ты и это имя помнишь, поди-ка ты, — старый Дух ухмыльнулся. — Давно это было… (1)
— Точно, — кивнул Кастальский. — Давно.

Помолчали.

— Ну так… Как там дела в Центре? — наконец нарушил тишину Лок'Араш.

Кастальский неопределённо пожал плечами:

— Я давно там не был. Ныне я там никто. Мне оказывают поддержку, по старой памяти, но отречение от полномочий, в отличие от дуэли, фиктивным не было. Но знаешь, я ничуть не жалею. Все эти обязанности, эта ответственность, вся эта деятельность, всё это всегда было мне в тягость. В то же время Рипли неплохо с этим справлялся, а Сонни так вообще лучше всех. Ну сам подумай, он первый Дух, который не был ни Воином, ни Учёным. Он — Абсолют, Сосредоточие Сущего, наш вариант Великого Дракона. Так что мы можем быть спокойны…
— Ага, хорошо… Но ты ведь сюда приехал не затем, чтобы говорить, как у нас всё хорошо, верно?
— Да как тебе сказать… Слушай, Араш, а каково это — быть Стихийником?

Толстяк изумился:

— А ты что, не был никогда?
— Да нет. Я, знаешь, хотел тогда, после того, как Межмирье разрушилось… Но обнаружил, что… Словом, у меня ничего не получилось. Правда, потом я придумал Потустороннюю Компанию, и тогда уже точно нужно было вернуться, ибо кто ещё смог бы возглавить наше смелое предприятие.
— Ты противоречишь сам себе, Гермес. С одной стороны, тебя, как Хозяина Пустоты, можно было заменить даже Аластором. С другой стороны, в своей Компании ты незаменим. А в чём разница? Только не говори мне о масштабах, они ничего не значат.
— Ну… Наверное, это личное. Потусторонняя Компания — моё детище, тогда как все эти Миры… К ним я имел отношение довольно опосредованное, да и политики там куда как больше, особенно тогда было, до Реформации. Радуга, Тень — ты помнишь. Мне и так приходится разгребать остатки завалов той эпохи. Вот, Хантер который уже раз пытается что-то доказать, и прежде всего мне, хотя мне, в сущности, всё равно… А то вот…
— Ну-ну? Продолжай, я вижу, ты близок к сути. Думаю, здесь опять замешана Она. Эх, Гермес, тебе стихи писать надо. О Прекрасной Даме. Паладин Печального Образа, хех. И кто на этот раз?

Кастальский затушил сигарету. Воцарилось молчание, и в нём он слышал Мир. Пение птиц. Невдалеке журчание ручья. Пчелу, севшую на цветок. Ящерицу, греющуюся на брёвнах старой избы. Солнце над их головами и огромный, немыслимый купол неба, пронзительно синий, до боли в глазах, до слёз.

— Смерть, — просто сказал он.


…


— Слушай, а как ты вообще стала Смертью?
— Ась?

Хелли оторвалась от маникюра (на этот раз чёрного, хотя бывал и тёмно-синий и кроваво-красный), и несколько озадаченно посмотрела на Кастальского.

— Ну, почему Смерть? Ты ведь была таким же гвииром, как и все остальные, разве нет?
— А, — она повеселела. — Поняла. Ну, не совсем. Я была Жрицей.
— Да ладно! — изумился директор.
— Вот тебе и «ладно». А ты что, думал, Жрица была только одна — К'ири'нн?
— Ну… Я…
— Да ладно тебе, Сергеич, ну что ты, в самом деле, — Смерть рассмеялась. — Нет, всё верно. К'ири'нн была Жрицей, — Жрицей Ветра. Этих самых Жриц Ветра было до жути много: ты знаешь, они сменялись каждую весну, и ей в каком-то смысле повезло. «Нам выпала великая честь — жить в перемену времён…». И всё такое прочее…
— Ага. Ну, а ты?
— Я — другое дело. Другая Жрица. Не Ветра — не, там народу и без меня хватало. Я была, ну, грубо говоря, Жрицей Смерти. На гвиирнском это звучит как ом'моррах'арк. Первый слог означает действие, причём не физическое, а, скорее, ментальное. Второй означает смерть, иначе говоря — конец и новое начало. Третий означает «дверь». То есть несмотря на то, что фраза непереводима, её можно трактовать… Ну, скажем, как «тот, кто открывает дверь». За дверью — ясное дело, метафорической — Изначальное. Мало того, Жрица Смерти — не привратник. Она, в каком-то смысле, суть сама дверь. А если проще — я была кем-то вроде шамана, посредника между Г'виирном и Изначальным. И гвииры, когда приходил их черёд, приглашали меня в свой дом, устраивали в мою честь празднества и с моей помощью возвращались в Изначальное.

Смерть затянулась «слимкой».

— Самым забавным был мой храм. Он представлял собой огромные врата, за которыми не было ничего. Вопреки некоторым заблуждениям, эти врата вовсе не были порталом. Они были символом. А моя коса — это, прежде всего, гвиирнский иероглиф «мор». Ну, ты понимаешь.
— Думаю, да, — задумчиво пробормотал Кастальский. Хелли вновь принялась за маникюр.
— А, собственно, чего ты вдруг спросил?
— Да так… Ничего конкретного… Просто…
— Слушай, Гер. Мне кажется, тебя что-то гнетёт. Ну, в смысле наших отношений. А?
— Гнетёт? — переспросил Кастальский. — Да нет, не то чтобы гнетёт…
— А что?
— Да так, — директор откинулся в кресле, уставившись в потолок. — Просто… Иногда думаю: так ведь будет не всегда, м? Так, как сейчас?
— А как будет?
— Не знаю, Хэл.
— А тебе не всё равно, как будет?
— Ну-у… Наверное, всё-таки нет. Не всё равно.
— Тебе просто не с чем сравнить. Все твои прежние, с позволения сказать, «отношения» чаще всего заканчивались, не начавшись. Ну ты сам посуди. Вот сестричка К'ири'нн. У вас ведь и отношений никаких не было.
— Неправда. Отношения — это не значит ходить, взявшись за руки. Так ходить я и с Вертиго могу, или вот с Дж… — директор с некоторой опаской покосился в сторону кабинета, в котором обитал Архангел.
— Да-а уж, — протянула Смерть, нанося последние штрихи, как художник, заканчивающий работу над  шедевром.
— Нет, я серьёзно.
— Да перестань. Ну а Габриэль? Чем кончилось-то? Дуэль с Рипли — и всё, аллес махен. Прошла любовь, завяли помидоры. К тому же, Гер, вот скажи честно: ты её любил — потому что она была Ангелом и напоминала тебе К'ири'нн, так ведь?

Директор поджал губы.

— Да ладно тебе, я ж не без понятия, — Смерть помахала руками перед лицом, подсушивая лак. — Зато я совершенно точно знаю, что в случае со мной дело обстоит не так. А, Гер?
— Нет, конечно. Что ты. Ты слишком самобытна для этого.
— Верю, — она белозубо улыбнулась и чмокнула его в щёку. — Ты вообще, если накипело что, если хочется что-то сказать, ты не молчи, как… Как эта, Зоя Космодемьянская под пытками. Ты сразу говори, мол, Хэл, так и так. Я вас любил, любовь ещё быть может. А может и не быть. Ага? Чтобы я сразу в теме была. Договорились?
— Д-да, конечно. Как глупо… «Может и не быть»… Да. Слишком самобытна… Ммм… Но — как захочешь. А вообще, ты права, я не слишком часто говорю на эту тему.
— Во-во. Но, повторюсь: я понимаю. Всё хорошо.

И тут Кастальский вдруг поднял голову, глядя куда-то вдаль, с шумом втянул носом воздух. И улыбнулся.

— Хелли, к нам клиент. Отлично, а то я уж было подумал, что тут больше не осталось мечтателей. Итак, кто тут у нас?..


…


Двумя минутами раньше длинный серебристый автомобиль остановился у дома номер 3 по улице Менжинского. Водительская дверца открылась, и из машины вышел человек.

Внешность его можно было назвать примечательной в меру. Стройный, почти по-военному подтянутый, облачённый в серый костюм-тройку и коричневое кашемировое пальто. Сам какого-то неопределённого возраста, лицо довольно маловыразительное. Короткие седые волосы. Тонкие губы, бледные и плотно сжатые. Острые скулы. Не слишком длинный и не слишком короткий, весьма изящный нос. Кожа гладкая, но как будто нездорового, беловатого оттенка. Серая шляпа, дорогие часы на левом запястье.

И как-то совсем не вязались с этим обликом большие, невероятно живые, изумительные ярко-синие глаза.

Он взглянул на вывеску (которая гласила: «Потусторонняя Компания: это здесь»), широко улыбнулся и, не медля ни минуты, решительно потянул дверь на себя и скрылся в недрах подъезда.


…


Матвей извлёк из кармана безразмерных штанов грязный носовой платок, смочил его водой из стоящей тут же пластиковой бутылки и, закрыв глаза от наслаждения, промокнул им свою бритую макушку.

— Хорошо-то как… А ты знаешь, почему именно такой образ? Я вспомнил фильм, «Апокалипсис сегодня». Там был этот, как его, Курц, полковник Курц, его играл Марлон Брандо; вот он всегда мне нравился. И я решил новый облик слепить похожим. Ну, не один в один, всё же мог кто-то и видеть, но в общих чертах…
— А я думал, это намёк на Будду… — пробормотал директор.

Матвей рассмеялся.

— Нет, Кастальский. Буддизм — это по твоей части. Ладно. Значит, Смерть? Честно говоря, мне такое представить сложно, при всём моём опыте и фантазии. Специфическую ты себе подругу выбрал.
— Я никого не выбирал, она сама меня выбрала, сама призналась… Я даже подозреваю, что ту ситуацию, в которой это всё случилось, тоже могла подстроить она… Хотя нет, слишком невероятно, там практически целая теория заговора, с Кошками, проклятием и бывшей тёщей(2).
— Всяко бывает, — хохотнул толстяк. — Но что конкретно тебя не устраивает?
— Я не говорил, что меня что-то не устраивает, — возразил директор. — Я просто…
— Просто? — левая бровь Матвея поползла вверх. — Нет, Гермес, не просто. Я тебе скажу, в чём дело. Дело исключительно в тебе. Смерть тут не при чём, за исключением того, что ты впервые за… долгое время испытываешь к кому-то настоящие чувства, хотя и сам не до конца отдаёшь себе в этом отчёт. Но в то же время где-то там, в глубине своей сущности…

Лок'Араш замолчал. Потом он тяжело вздохнул, не без труда поднялся на ноги и сказал:

— Идём в избу. А то скоро дождь начнётся. Да и чего тут сидеть, а дома у меня самогоночка есть первостатейная. Надо тебе расслабиться, Сергеич, не зря ж сюда ехал…


…


— Здравствуйте!

Хмурый охранник с кошачьими ушками на бритой макушке смотрел на пришельца исподлобья. Однако тот не уходил, и охранник, смирившись, буркнул «здрасте» в ответ. Потом махнул рукой в сторону двери: мол, проходите, ждут.

— Какие у вас ушки замечательные! Вы — Кот, правильно?

Охранник выпучил глаза.

— Ну-ну, — гость широко улыбнулся и похлопал его по плечу. — Не волнуйтесь так. Мне просто стало интересно. Мне вообще очень интересна ваша Компания. А вы, наверное, не уполномочены говорить с клиентами на подобные темы, я прав?

Изумлённый охранник молча кивнул.

— Хорошо! В таком случае не стану вас больше отвлекать, — гость вежливо приподнял шляпу и чуть наклонил голову. После чего оставил недоумевающего «бойца» сторожить коридор.


…


— Здравствуйте! Вы — господин Кастальский? Очень приятно! — гость протянул руку директору, радостно улыбаясь. — Сильвестр Ионович Духосошественский.
— Да вы что?? — восхитился Кастальский.
— Серьёзно, — Духосошественский улыбнулся ещё шире.
— Изумительно. А я ещё думал, у меня фамилия непростая, но куда мне до вас! Прошу, присаживайтесь, — директор указал на красное кожаное кресло. Духосошественский, поблагодарив, сел.
— Герман, на пару слов, — Смерть отозвала Кастальского в сторонку и шепнула: — Ты знаешь, кто это?
— Э-э, нет. Как ни странно.
— Этот тип лично у меня сидел бы в печёнках, если бы они у меня были.
— Простите! — директор и Смерть обернулись. Духосошественский улыбался: — Простите, а вы… Вы, случаем, не Смерть?

Немая сцена.

— Ну Смерть. И что с того?
— Ой, как здорово! Я, правда, вас себе немного иначе представлял. Но, стоит заметить, все мои образы — ничто по сравнению с вами.
— Это… Спасибо. Кастальский, вот сам скажи: что это такое? — Смерть упёрла руки в бока.
— Это?.. Ну… А, собственно, почему ты меня-то спрашиваешь? — невинно поинтересовался директор. — Я-то тут при чём? Я вообще ничего не знаю, и господина Духосошественского вижу первый раз в жизни.
— Напрасно, — ядовито отозвалась Смерть. — Потому что этот… господин — моя непроходящая головная боль. Я не знаю, как вы это сделали, но ваши сроки истекли уже очень давно, и мне ничто не мешает прямо сейчас…

Духосошественский поглядел на огромную косу, незнамо как поместившуюся в небольшом, в общем-то, кабинете, и сказал:

— Минуточку.

Он не казался напуганным, — да что там, у него даже пульс не участился. Кастальский глядел на странного гостя с нескрываемым интересом.

— Минуточку, — повторил Духосошественский. — Не стоит этого делать. Просто и у вас ничего не получится, и мне неудобно будет вашу Компанию потом снова разыскивать.
— А вы что, разыскивали нас? — спросил директор, чувствуя, что на этот раз события даже не думают укладываться в такой привычный шаблон приёма клиентов.
— Да.
— А зачем?
— О, поверьте, ничего такого. Чистое любопытство.
— Но, послушайте, это место…
— Да, я знаю. Я знаю, что это отдельный мир, лакуна, или как вы это называете?
— Точка Соприкосновения.
— Вот-вот.
— Но, позвольте, откуда вам это известно? — улыбка сошла с лица директора.
— Герман Сергеевич! Мне многое известно. Тут в двух словах не скажешь. Так что я был бы вам признателен, если бы вы попросили госпожу Смерть убрать свою косу и не угрожать мне скорой расправой, тем более, что у неё всё равно ничего не получится.

Кастальский и Смерть переглянулись. Директор вздохнул.

— Хелли, пожалуйста…

Смерть фыркнула, но косу убрала.

— Вот спасибо! — обрадовался Духосошественский. — А то, знаете, немного неуютно, несмотря ни на что. А как вы её назвали, Хелли? Это от имени Хель, я полагаю?
— Вам это незачем знать, — прошипела Смерть.
— Ой, да будет вам. Не обижайтесь, тем более что имя у вас очень красивое. Всегда мне нравилось, а ведь я долго изучал религии и встречал вас в самых разных ипостасях. Но эта — самая любимая.
— Э-э, Сильвестр Ионович, вы хотели нам что-то рассказать, — напомнил Кастальский.
— Точно. Верно. Рассказать, вот именно, — гость улыбнулся. — Начать стоит с того, что родился я в селе Жиляево Мценского уезда, это в Орловской губернии, — Духосошественский выдержал небольшую паузу, — В 1826 году.
— То есть, вам… — Кастальский помотал головой.
— Да, 185 лет. Хотя эта цифра довольно условна, на самом деле мне куда больше, я всё объясню. Видите ли, всё началось с того, что с самого детства я слышал, как звучит Мир вокруг меня.


…


— Ну, вздрогнем.

За окнами шёл дождь.

— Знаешь, о чём я тут подумал? — Лок'Араш поставил початый стакан на стол и смачно хрустнул огурцом. — Вот часто говорят: мол, жизнь похожа на зебру. Говорят, а сами всё ждут, когда будет жопа. И когда дожидаются, радостно так заявляют, мол, я же говорил! Жопа! Да… Но на самом деле всё не так. Жизнь — как этот дождь за окном. Смотри: идёт туча, и когда она доходит до тебя, она проливается на тебя дождём. Но затем она уходит, и небо над твоей головой вновь голубое, и Солнце вновь согревает тебя, и ты забываешь о дожде, и не замечаешь, что ещё одна туча уже на подходе. Они постоянно сменяют друг друга. А потом вдруг идут дожди, почти не переставая, и ты думаешь о том, как сер и грустен этот Мир — или ты скачешь по лужам, радостный, счастливый, и жизнь переполняет тебя. А затем — солнечные дни, и ты радуешься Солнцу и чистому небу — или умираешь от жары и жаждешь дождя. Мы никогда не ценим то, что имеем. Подумай об этом, Гермес. Хорошо подумай.

Он разлил самогон по стаканам.

— Только не кисни. Кислой тут должна быть только капуста. Твоё здоровье.

Стаканы звякнули.


…


Вы слышали, как поют деревья? А лужи? А как звучит старый стол, знаете? А я знаю.
Это был, должно быть, какой-то особый дар — слышать Мир.
Всё вокруг имеет своё звучание. А вместе эти предметы, явления, существа, всё это создаёт ни с чем не сравнимую Симфонию Жизни.
Начало всему — ритм. Он лежит в основе любого созвучия. Мелодия нанизывается на ритм, как бусы на нитку. Ритм — это бесконечная пульсация, существующая от начала времён. Выражение «ритм жизни» невероятно удачное само по себе, однако не каждый может себе представить, каково это.
Ритм лежит в начале гармонии. Когда человек совмещает свой ритм с ритмом остального Мира, точнее, когда он научается слышать, что эти ритмы сливаются в один, он обретает гармонию.

Я знал это с рожденья — хотя словами выразить смог лишь годы спустя.

Мой отец был дьяконом в сельской церкви, а я с ранних лет проникся красотой и гармонией церковных песнопений, и пел на хорах. Меня никто не учил, ведь я слышал, как звучат молитвы. Из-за этого специфического (для прочих) восприятия мой голос порой звучал не так, как другие, я часто выходил за рамки канона, но мне было шесть, и старшие не могли понять, почему это происходит, тем более что и времена были другие, всё-таки XIX-й век… Однако же по неясной для них и вполне понятной для меня причине певчие нашей церкви скоро стали петь, подстраиваясь под меня. Их удивляло то, что прихожане не замечали этой неканоничности; наоборот, хор наш считался лучшим во всём уезде, а то и в губернии.

Я не задумывался об этом до тех пор, пока случайно не услышал, как купчиха Саламатина, почётная прихожанка нашей церкви, разговаривая с моим отцом после службы, сказала:

— Знаете, батюшка, сынок-то ваш так поёт, уж так поёт, чисто ангел небесный! Ажно сердце замирает каждый раз, как слышу его голос!

Я тогда подумал: интересно, а как они поют — ангелы? Вот бы послушать. Ведь себя со стороны слышишь иначе, а я был мал и не подозревал, какое действие оказывает на прихожан мой голос на самом деле, и что замирающее сердце купчихи — не только фигура речи. Дело в том, что, благодаря моему дару, мне удавалось не только входить в резонанс с Миром, но и вводить в этот резонанс всех присутствующих, доводя их порой до экстатических состояний — ведь они никогда не чувствовали такой гармонии, кроме как на службах моего отца.

Но я едва ли отдавал себе отчёт в этом. Не забывайте, я был ребёнком. И всё это продолжалось ещё несколько лет, а затем в одночасье закончилось — чтобы стать совсем иным, невероятным, новым.

Мне было тринадцать. Было лето, июль, но, что важнее, был четверг, и мы с матерью отправились в город на ярмарку.

Она задержалась у очередной торговки, а я шёл по дороге и сосал красного леденцового петуха на палочке. Замечательный был петух… Вдруг я услышал сзади крики и какой-то шум. Обернувшись, я увидел несущуюся на огромной скорости телегу, запряжённую тройкой. Лошади, видно, чего-то испугались и понесли, и бледный, как Смерть, кучер (простите, госпожа Хель!) напрасно пытался их успокоить и остановить.

Мир замер.

Я видел это как при замедленной съёмке. Лошади были слишком близко, их вспененные морды исказил ужас, и тот же ужас был написан на лице возницы.

И в этот самый момент я вдруг понял, что вокруг страшно, немыслимо тихо. Такого никогда прежде не было. Я всегда был окружён звуками. Всегда.

Тишина.

Я не знаю, сколько длилось то мгновение. Но внезапно я шагнул в сторону. Сделал один-единственный шаг.

И услышал звук.

Я едва устоял на ногах, чуть не свалился в придорожную канаву, но внезапно понял, что Мир вокруг снова звучит, и улица, и люди… И всё в порядке, и я жив. Но тогда…

Когда я обернулся, там не было никаких лошадей, никакой телеги, никакого возницы. Ничего. Просто улица, и люди, идущие по своим делам. Странным мне показалось то, что секунду назад здесь было куда более людно, в то время как сейчас улица была весьма пустынна.

В каком-то странном полузабытьи я подошёл к матери, которая, казалось, и не заметила моего отсутствия, и мы отправились домой.


…


Он вздохнул.

— Когда мы приехали домой, я рассказал обо всём отцу. Он выслушал меня с явным неудовольствием, а потом велел мне не выдумывать чепухи. Я очень удивился и спросил его, отчего он мне не верит.

И тогда, вот тогда он сказал то, что потрясло меня до глубины души. Он сказал:

«Твоя выдумка затейлива, но ты, верно, забылся. Сегодня нет ярмарки в городе, потому что сегодня пятница. Твоя матушка ездила навестить вдову Солдатову. А теперь ступай, мне недосуг».

— Понимаете? — Духосошественский тяжело вздохнул. — Пятница. Но я-то твёрдо знал, что сегодня четверг, что мы поехали на ярмарку, и лошади там были, и… А красный петушок, я его не нашёл тогда. Решил, что выронил. Но потом-то я понял, что его не было здесь.
— Так, постойте, — Кастальский помассировал виски. — Я, признаться, не вполне улавливаю…
— Да полноте, господин Кастальский. После того мгновения тишины Мир вновь зазвучал, но я только потом, позже понял, что он звучит не так, как должен. Я не сразу обратил внимание. Разница была ничтожна. Но я всё-таки услышал…
— То есть… Погодите… Вы хотите сказать, что…
— Совершенно верно. Это был уже совсем другой Мир.


…


— Непросто любить Ангела. Непросто потому, что ты знаешь о том, что однажды вам придётся расстаться. Это случилось бы, даже если бы Гвиирн не погиб вместе с остальными Мирами Спирали, — потому что в следующую весну К'ири'нн сложила бы с себя полномочия Жрицы и ушла в Изначальное. Потому что срок жизни Габриэль тоже был отмерен. Потому что однажды всё заканчивается, и ты вновь остаёшься один. Я спасался от этого в Доме Монстра; когда не стало и его, я уехал во Владивосток(3). Когда я понял, что Стихийником мне не стать (потому что отчасти я и есть Стихийник), я придумал новое — Потустороннюю Компанию, и вернулся, потому что иначе мне некуда и незачем было возвращаться. Придумай новый смысл и живи дальше — простая истина, усвоенная за столь долгую жизнь. Да… Словом, непросто любить Ангела. Но как любить Смерть? Простая логика говорит о том, что для того, чтобы быть с ней, я должен пройти через это, через неё — то есть умереть. Но как умереть Духу? Даже те, кто навсегда ушёл в Исток, они всё равно не умирали. Мы не смертны, мы не умираем. Может, стать Демоном, а, Араш? А что. Лет через… восемь-десять тысяч умру. Правда, никогда не интересовался, что случается с Демонами после смерти. Спросить у Хелли? Всё это как-то ужасно глупо. И вместе с тем, другого пути нет и никогда не будет. Хм… Вот Каину и Рипли удалось найти ответ на вопрос, которого не было(4); удастся ли мне решить задачу, которая не имеет решения? При условии, что у меня нет других вариантов? Ты вот говоришь, дождь, Солнце… Знаешь, я не могу понять, что за небо над моей головой. Кажется, оно просто ночное, чёрное, и ни одной звёзды на нём… Умереть… Знаешь, недавно, когда Хантер забрал моё тело, мою сущность, и Джин — то есть уже Архистратиг Ганиил, — разрубил меня пополам огромным пылающим мечом(5)… Это было… Неприятно. А ведь это была всего лишь чистка. Сродни изгнанию бесов. Экзорцизм… И было больно, Араш. Очень больно. Я жил в Миролюдье и умирал там несколько раз — но, в сущности, не знаю, что чувствует умирающий. Мне не довелось испытать боль Падения. Гермес Несокрушимый… Я привык всегда быть над ситуацией, над схваткой, я всегда был шахматистом — но я знаю, каково быть шахматной фигурой. Мне незнакома горечь поражения, хотя мои победы, если подумать, не так уж сильно отличались от поражений. Мне незнаком страх… и всё же, выходит, я боюсь? Так, что ли? Вот ты, как тебе вообще удалось так беззвучно смыться? Ты же был Духом Второй Касты, Воином, как ты ухитрился?
— Война — это не моё. Пусть воюют те, кто хочет воевать. Пусть воюет тот, кто считает, что должен воевать. Я никому ничего не должен. В этом моя свобода, и в этом моя Стихийность. Я не нарушаю Законов, но и не живу ими. Зачем мне это? И зачем я рассказываю тебе об этом? Ведь ты такой же. Ты живёшь так же. Что же касается Падения… Думаю, я могу свести тебя с тем, кто прошёл через это. Поговоришь с ним; может, это пойдёт тебе на пользу.

Кастальский удивлённо смотрел на друга.

— Падший? Живой? То есть, я хотел сказать: здесь? И он не Ушёл?
— Нет. Он выбрал иной путь и следует ему с давних пор. Но чего я тебе рассказываю? Он сам тебе обо всём расскажет, у него это неплохо получается. Так что заводи свою красавицу, и поехали. Тут недалеко…


…


— И это был первый раз, когда он избежал встречи со мной, запланированной встречи, о-бя-за-тель-ной. Вообрази, Герман, моё изумление, когда я, оказавшись на месте, не обнаружила никого. Вообще! И никаких следов того, что этот человек вообще был, жил. Я проверила. Оказалось, что он вообще не существовал в этом Мире. У его родителей было двое детей — девочки. Никаких признаков существования мальчишки-певчего, жизнь которого должна была прерваться под копытами взбесившихся лошадей. Ничего. Честно, я никогда не сталкивалась с таким. Понимаешь? Я. Никогда. Не сталкивалась. С таким. Получилось, раз он никогда не жил, он и умереть не мог. Но я знала, что всё не так просто. Люди вот так вот бесследно не пропадают. Я стала искать, затребовала списки по Мирам… Тогда всё было совсем не так упорядочено, как сейчас. Стоит отдать Джину должное, — он сумел навести в Канцелярии порядок. Да и в Преисподней из-за этого стало проще. Короче, я его нашла. Жил, никуда не делся, но — в параллельном Мире. Я не знаю, — Смерть посмотрела на Духосошественского, — как у вас это получилось. А между тем в этом Мире вы уже должны были умереть по-другому. Другой сценарий, другие правила. Я стала ждать, хотя где-то в глубине… эмм…  Короче, нутром я чуяла, что ждать в числе прочего стоит и подвоха.
— Ну простите, — Духосошественский виновато улыбнулся. — Как-то совсем не хотелось умирать. Тем более, что жизнь моя изменилась таким интересным образом. Тогда я ещё не знал, что произошло, хотя и понимал, что Мир изменился, что это уже совсем другое место. Я поначалу даже думал, — он смущённо хихикнул, — что это Рай. Наверное, эти разговоры об Ангелах сделали своё дело. Но потом… это ощущение ушло. Оставался Мир, в котором всё было так же, и не так…

Духосошественский вздохнул.

— Потом, — продолжил он спустя минуту, — я просто стал жить дальше. Пел на хорах. Потом поступил в духовную семинарию. Был прилежным учеником, гордостью отца и отрадой матери. Внимательно изучал священные тексты, пытаясь найти в них ответы на мои вопросы… Но ничего не находил. Однако отец всегда говорил мне, что на любой вопрос существует ответ, надо просто его увидеть. Он говорил мне о толкованиях, о разностях в оных, и о том, как часто превратно понимают некоторые тексты, и как я должен уметь разгадывать эти загадки. Он был дружен с жившим в соседней деревеньке Моховица учёным евреем Яковом Гвидоновичем Цупиком, известным знатоком и толкователем Каббалы, и часто вёл с ним беседы о чудном устройстве Божьего Мира. Как-то раз я рассказал Якову Гвидоновичу о своей тайне, но он ничего не смог сказать мне на это… Он лишь сказал, что я должен всерьёз заняться музыкой, ибо у меня определённо есть слух и способности. Однако отец желал для меня сана, а я не смел противиться его воле. Кроме того, он посылал меня на учёбу в Москву, и я был счастлив предвкушением поездки, потому что знал, что там я наверняка смогу отыскать нужный мне ответ в библиотеках, которые во Мценске и даже в Орле были довольно скудными. Если бы мне тогда знать… В попытках вообразить себе устройство этого Мира, я представлял Мир…  комнатой. Комнатой, в которой все мы живём, и за пределы которой нам, судя по всему, хода нет. И всё же, если я смог перейти из одной комнаты в другую, значит, думал я, комнат может быть много? А тот момент тишины — это, наверное, что-то вроде коридора. Тот миг был кратким, и в то же время очень длинным, он длился вечность. Кроме того, там, в первой комнате, был четверг, а тут, в этой — пятница; значит, время в разных комнатах идёт по-разному. А в коридоре, видимо, времени нет вовсе. Размышляя подобным образом, я жалел, что никто не верит мне, а те, кто верит, не могут ничего объяснить. Конечно, в Москве, я полагал, учёных мужей куда больше, но велик ли шанс, что мне поверят? А может, сочтут умалишённым? Мне было страшно, честное слово. Я многое пережил потом, и теперь уже ничего не боюсь, потому что эта чудесная система работает без сбоев. Божьи Миры устроены совершенным образом. И покуда я знаю принцип, мне ничто не грозит, я бессмертен, могу быть любого возраста, могу жить в любом времени. Я даже не уверен, есть ли ещё что-то такое, что было бы для меня в новинку. Но об этом после, а пока я был молод, готовился к путешествию в Москву и страшно боялся того, что ждёт меня впереди.

Духосошественский прервал свой рассказ и, извинительно улыбаясь, спросил:

— Вы не дадите ли мне стакан воды, господин Кастальский? У меня пересохло горло.
— О, конечно! — директор вытащил гранёный стакан с водой из ниоткуда, как кролика из шляпы, но Духосошественского такой фокус не впечатлил. Он лишь благодарно улыбнулся, сказал «спасибо» и, сделав несколько глотков и поставив стакан на стол, продолжил:

— Вот так. Впрочем, как и всё в этой жизни, будущее моё оказалось для меня полнейшей неожиданностью. Думаю, госпожа Смерть сочла меня готовым для встречи с собою, и тогда…
— Да. И была попытка вторая, — мрачно проговорила Смерть.
— К вашему вящему неудовольствию, вновь неудачная.
— Ты что, издеваешься надо мной? — хищно сощурилась она. Духосошественский скромно улыбнулся:
— Нет, что вы. Просто, вы знаете, для маленького человека уйти от Смерти дважды — это уже лихость. Пьянит-с.
— М-да… Короче, наш господин Духосошественский — как колобок, уходивший от любых напастей.
— Да, и в тот раз я тоже ушёл. Почтовая карета, в которой я ехал, перевернулась, но в тот краткий миг между тем, как она взлетела в воздух, и тем, как она ударилась оземь, Мир снова замер для меня. А ещё я обратил внимание на интересную деталь. Перед тем, как всё случилось, на какое-то время звуки Мира вдруг стали громче, тревожней, и я понял, что сейчас что-то случится. Иными словами, я научился предвидеть свою кончину — ну или переход. Итак, воцарилась тишина, я закрыл глаза, а когда открыл вновь, то моему изумлённому взору предстала совсем иная картина.


…


Смерть подошла к двери директорского кабинета и на секунду застыла, прислушавшись.

Тихо. Только Кошки в колл-центре перешёптываются о том, о сём.

«Эх, Кастальский. И почему это ты должен был поехать туда один, без меня? А может, я слишком требовательна? Но мне так сильно хочется, чтобы ты был рядом, что скоро я захочу таскать тебя на задания. Это плохо, да? Наверное, плохо…»

Она зашла в кабинет — такой пустой и холодный. За окнами сыплет дождик, через тридцать две минуты снова на точку, а пока…

Она включила радио.

— …When you've fallen on the highway
           and you're lying in the rain,
           and they ask you how you're doing
           of course you'll say you can't complain --
           If you're squeezed for information,
           that's when you've got to play it dumb:
           You just say you're out there waiting
           for the miracle, for the miracle to come(6)… — пропел хриплый мужской голос, и тут же эстафету подхватил диджей:
— Это был Леонард Коэн, ну а тем, кто не хочет ждать чуда, я бы посоветовал обратиться к специалистам Потусторонней Компании, потому что именно эти ребята делают чудо реальностью. А может, они просто учат нас верить в то, что чудеса реальны? Так или иначе, об этом лучше спросить их самих, а здесь только я, ваш скромный диджей Роб-В, и мы с вами покачиваемся на волнах самого Потустороннего Радио на Той, Этой, и всех остальных Сторонах и во всех Мирах Радуги сразу. За окнами у нас дождь, и потому специально для тех, кому грустно в этот дождливый день, группа U2 исполнит бессмертную балладу о любви, то есть, балладу о бессмертной любви… Словом, о любви.

— Oh, my love
  my darling
  I've hungered for your touch
  a long and lonely time
  and time goes by so slowly(7)… — запел Боно, а Смерть покачивалась в кресле Кастальского и думала о том, что время порой действительно тянется очень медленно. Слишком медленно…

А потом она просто растаяла в полумраке кабинета.


…


— Как это случилось? Мне сложно поверить, что ты был Падшим…

Аввакум, Хранитель Веры, улыбнулся — Кастальскому показалось, немного печально.

— Как и у всех остальных. Я был Воином и пал в битве во время Первой Войны.
— А какое имя ты носил тогда? Я не помню…
— То имя больше не моё, а потому значения не имеет. А то, что ты меня не помнишь, не так уж и удивительно. Ведь я был Воином Тени.

Челюсть директора со стуком упала на пол.

— Тени? Но тогда отчего Падшим? Если ты перешёл на сторону Радуги…
— Я не перешёл. Я был повержен, побеждён, но я не перешёл на сторону Радуги. Меня поверг сильный и умелый Дух, впоследствии известный как Маркус Мечник.

«Да ты гонишь!», хотел было сказать ошалевший Кастальский, но вовремя сдержался и промолчал. А Аввакум продолжил:

— Он был милостив и позволил мне Уйти в Исток, дабы раствориться в Изначальным. Однако случилось невероятное: пройдя сквозь Исток, я не растворился, а переродился. Теперь я был чист, я даже не был больше Духом, я стал Сущностью, без Касты, без принадлежности к Тени или Радуге, и мог идти куда угодно. Так начались мои скитания, покуда я, наконец, нашёл своё место в Мирах, свой смысл и свою веру.

Кастальский вздохнул и посмотрел вверх. Там, в прорехе крыши, голубело небо.

Как и все мы, подумал директор. Как и все мы.

— Ты работал с Престолом? — спросил он.
— Я не работал, я служил. Я хранил. Вера существует независимо от ведомств, она не является прерогативой Престола. Вера — это то, что есть у каждого. Она — как воздух, как солнечный свет. Она дарит жизнь. Религия… Это другое дело. Она всегда официальна, вот как твоя Компания, с офисом, колл-центром и прочими атрибутами. А вера — это как те мечты, которые вы воплощаете в реальность. Я, признаться, никогда не питал к тебе приязни, ни к тебе, ни к Воинам Радуги, за редким исключением. Наверное, это память о прошлом. Некоторые вещи не забываются… Но с тех пор, как ты организовал эту Компанию, я зауважал тебя, проникся. Ты и твои друзья, вы делаете много хорошего для людей. Вы спасаете их. Для новой жизни. Особенно восхитило меня то, как ты провёл через Ад ту девушку, к её сестре(8). Ты молодец. Вы все молодцы. Надеюсь, тебе не наскучит это дело и ты не бросишь его.

«Предсказуемое пожелание…»

— Ну, во всяком случае, сейчас я бодр и полон желания осуществлять мечты, — сказал он вслух.
— Не нужно стараться выглядеть лучше в моих глазах, Гермес. Я не стану судить тебя. Я не судья никому. Я — Хранитель Веры.

Да уж найдутся судьи, вздохнув, подумал Кастальский. Рипли, например, вечный судья и критик, а ещё — кто? Архистратиг по имени Джин? Запросто…

— Лучше скажи про Смерть, — произнёс стоявший чуть поодаль Лок'Араш.

Солнце сияло в синих глазах Хранителя. Он улыбнулся.

— Не думай о ней, как о ком-то невероятном, из ряда вон. Думай о ней как о девушке, которая любит и хочет лишь взаимности в ответ.
— Но это не так просто…
— А ты не усложняй, — улыбка играла на его губах. — Не усложняй. Всё скоро разрешится, вот увидишь. Всё в жизни естественно. Таков порядок вещей. И кому как не тебе знать об этом. Всё будет хорошо, Гермес. Просто верь в это. Просто верь.
— Что ж, спасибо, — пробормотал Кастальский. — Не знаю, что и сказать…
— Не нужно ничего говорить. Поступай так, как считаешь нужным. И помни о том, что у тебя есть друзья. Лок'Араш, я думаю, вам стоит съездить в Касимов. Ты понимаешь.
— Понимаю, — отозвался тот. — Обязательно съездим. Вот прямо сейчас и поедем. Спасибо тебе, Аввакум.
— Не за что. Заходи, я всегда рад тебя видеть, ты знаешь. Гермес — удачи.

С этими словами он развернулся и через мгновение снова смотрел на друзей с маленькой бумажной иконки, висевшей в полуразрушенной, но не заброшенной церкви.

Лок'Араш вздохнул.

— Наверное, никогда не привыкну к тому, как он это делает. Всякое видел, и вроде бы ничего такого, но это…
— А чего это вы с ним так сдружились? — спросил директор задумчиво.
— Так а с кем ещё-то? Здесь, в этих краях, кроме нас двоих и нет никого, считай. Стихиали(9), но те не в счёт. А я к нему всегда зайти любил, и в прошлой жизни, и в позапрошлой.
— Ты неправильный Стихийник, — улыбнулся Кастальский. — Ты, скорее, Дух-Страж.
— А ты не пытайся классифицировать всё вокруг, — Лок'Араш улыбнулся в ответ. — Я есть то, что я есть, не больше и не меньше.
— Ладно уж. Далеко до Касимова-то?
— Да нет, не очень, километров двадцать, наверное. Никогда не считал.
— Ладно, поехали.

Машина мягко взяла с места и вскоре скрылась в клубах пыли.


…


Смерть смотрела в окно.

Затмение сегодня, думала она.

Согласно старинному ритуалу, в Ночь Пустой Луны Смерть забирает одну душу сверху. Иными словами, в эту ночь умирает кто-то, кого выбирает она сама, умирает кто-то «не по расписанию», вне графика. А ещё говорят, в эту Ночь умирают Демоны. В противоположность Празднику Полной Луны, весёлому шабашу Духов, дани прошлому, Ночь Пустой Луны никогда не считалась праздником. Напротив — в эту Ночь всё живое прячется, ибо Смерть в эту Ночь имеет право забрать кого угодно.

И каждую такую Ночь ей немного грустно. Она вспоминает Г'виирн, где эта Ночь была посвящена ей. То был праздник Смерти, и она могла подарить Изначальное тому, кому хотела. Гвииры радовались этому и ждали каждой такой Ночи, как великого праздника, в который было принято вспоминать предков и уходить к ним.

А теперь всё иначе. Жители Миров Радуги в основном боятся её, и уж точно никто не станет устраивать празднеств в её честь.

Не с кем даже мыслями поделиться. И надо же было Кастальскому именно сейчас уехать в Рязанскую губернию, именно сейчас, когда она больше всего хотела бы, чтобы рядом был кто-то, кто понял бы её, и кто был хотя бы раз в её Мире, в Г'виирне, так, как он.

Или Сиррум. Она любила его, как брата. Он тоже был чужим в этих Мирах, и это объединяло их, пусть он и не знал об этом. Потому что даже если не знал, то чувствовал. Но теперь его нет, теперь он ушёл, теперь он с теми, кто любит его, он среди своих, а ей никогда не испытать подобного.

Итак, сегодня. Сегодня ей опять нужно, пугая жителей Миров, найти беднягу, который станет жертвой этой Ночи, и отнять его жизнь. Зачем… А может, пора упразднить эту традицию? Разве есть в ней ещё какой-то смысл?

Ущербная Луна бросает красноватые отблески на застывший в ожидании Мир. И вдруг её настигает озарение, безумное, дикое, иррациональное — и в то же время столь логичное, что кажется, иначе и быть не могло. Невероятно…

Как всё-таки причудлива жизнь. Кажется, что есть вещи, которые впору назвать невозможными. Но вот наступает момент, и вдруг оказывается, что и это возможно тоже, и всегда было, просто она не догадывалась; и только сейчас последний кусочек огромной мозаики вдруг лёг на своё место, и картина стала единой, цельной, и теперь уже отчётливо видно, что, почему и зачем.

Это немыслимо, и это правда.

И теперь она знает, кто умрёт этой Ночью.


…


— Место, в котором я оказался, не было похоже ни на что. Меня окружал белый свет. Я решил, что уж теперь-то я точно в Раю, но вдруг я услышал голос… И Он, Тот, Чьего лица я не видел, Тот, Кто сидел в сиянии белого цвета, назвал меня по имени, и сказал мне:

«Знаю, кто ты, знаю, что с тобой, что было, что будет. Великая доля выпала тебе, ибо никому из смертных не доводилось испытывать того, что испытал и ещё не раз испытаешь ты. Тебе предстоит долгая жизнь, полная скитаний, и нигде не найдёшь ты покоя и дома. Везде будешь чужим, всегда будешь знать, что настанет день и час, и ты снова перейдёшь по коридору в другую комнату. Так будет до тех пор, пока ты не останешься один, и нигде более не будет тебя, и следов твоих не останется. Из изгоя станешь никем и ничем, и будет тебе суждено пропасть, не оставив и следа, и имя твоё будет стёрто и предано забвению. И в той комнате, что будет последней, встретишь ты тех, кто останется на Той Стороне, и если сможешь помочь им, то сможешь и остаться среди них, испытав боль падения и ужасы Преисподней. И будет у тебя один шанс, и лишь тебе одному решать, что выбрать — что-то или ничто».

Духосошественский достал из жилетного кармана платок и промокнул вдруг покрывшийся испариной лоб.

— Вы понимаете? — спросил он. — Понимаете, что это значит? Мне было также сказано о Мирах и о том, что не останется в них места для меня. За тот краткий миг я узнал всё, и страх обуял меня. Но я поборол его и сказал, глядя прямо на свет, что готов испить до дна свою чашу. Дух спросил меня, не убоюсь ли я, и я сказал, нет. Он сказал, что я должен буду помочь несбыточному сбыться. Я не знаю, что именно он имел в виду, но я понял, что те, кто остался на Той Стороне — это же вы, правда? Я услышал это ваше название, Потусторонняя Компания, услышал, что вы исполняете мечты, и тогда понял: вот оно. Вы — мой последний шанс, хотя я и не знаю, что должен делать. Но я шёл к вам и думал о своей мечте. Видите ли, как я уже говорил, я везде побывал, многое повидал. И вот потому я всегда мечтал узнать, есть ли что-то, чего я не видел, не испытывал; и это я хотел испытать. Потому что я не знаю, что будет со мной дальше, быть может, я действительно кану в небытие… Так хотя бы напоследок я хочу пережить нечто такое, что запомнилось бы мне до последнего вздоха. Пусть это будет моим последним желанием.
— Я понимаю… — протянул Кастальский. — Хотя, признаться, и не всё. Могу точно сказать, что знаю, с кем вы говорили. Это был тот, кого мы называем Сияющим Сыном Радуги, Сосредоточием Сущего… К'лиир'мани.
— Точно! — вскричал Духосошественский. — Я помню! Помню это слово, значение которого мне было неизвестно всё это время. Сосредоточие Сущего…
— Что же касается вашей мечты, — продолжал Кастальский, — то я, кажется, знаю, как её исполнить. Минуточку, я сейчас…

Он снял трубку с телефона и набрал номер. Потом сказал:

— Алексей Алексеевич, будьте котиком, зайдите ко мне в кабинет.

Смерть хихикнула. Трубка пробурчала в ответ что-то невнятное и отключилась. Кастальский удовлетворённо потёр руки:

— Сейчас всё будет… Извольте немного подождать… Пока можете подписать вот этот вот Договор.

На стол лёг лист гербовой бумаги, на котором было написано:

"ДОГОВОР

Я, Духосошественский Сильвестр Ионович, заключил с Кастальским Германом Сергеевичем, генеральным директором Потусторонней Компании, этот Договор о предоставлении услуг по осуществлению моей мечты, заключающейся в том, что я хочу испытать то, что никогда не испытывал, и запомнил бы на всю оставшуюся жизнь (вплоть до Вечности), даже если после исполнения моей мечты я кану в небытие. С условиями сделки ознакомлен, возражений не имею.
Дата: 16 (июня) 2011г.
Подпись: "

И тут Смерть сказала:

— У меня есть своё условие, которое прошу считать особым мнением в связи с особенностями существования клиента, и требую компенсацию морального ущерба по исполнении мечты. Иными словами, Сильвестр Ионович, я хочу всё-таки забрать вашу жизнь — хотя бы формально, раз уж вы можете кануть в небытие.
— Я не возражаю против этого, — робко ответил Духосошественский.
— Почему бы и нет… — задумчиво протянул Кастальский. — Тем более, что… Ладно.

И в Договоре появились новые строчки.

«Согласно особому мнению г-жи Хелли Морриган (Смерть), жизнь клиента переходит под её юрисдикцию с момента исполнения мечты.
Возражений не имею. Подпись: Кастальский Г.С.

Дата: 16.06.2011
Подпись:»

Духосошественский улыбнулся, вздохнул и поставил внизу аккуратную до каллиграфичности подпись.

— Хорошо, — пробормотал Кастальский. — Однако где же Рипли. Он уже должен быть тут. Эх, безобразие.

Он снял трубку с телефона и снова набрал номер.

— Кастальский? — голос Рипли казался чуть приглушённым.
— Сколько тебя можно ждать? — ядовито поинтересовался директор.
— Не понял. Я к тебе заходил, но тебя нет. А потом я вспомнил: ты же уехал в Рязанскую губернию, разве нет?
— Что?..

Что за?.. Минуточку, но как же тогда…

Опаньки.

Кастальский сглотнул и вытер со лба внезапно проступивший пот.

«А ведь и правда… Я же…»

— Кастальский?
— Рипли… Я… Словом, отбой. Извини, что побеспокоил.
— Да ладно. А вообще, ты бы уже возвращался. Смерть скучает. Она вообще сегодня сама не своя. Уж и не знаю, в чём там у вас дело.
— Что? А, да. То есть, конечно. Ладно, отбой.

С этими словами директор повесил трубку и, медленно оглянувшись, посмотрел на Смерть.

— Хелли… Ты знаешь, а мне сейчас Алли сказал, что я в Рязанской губернии, а ты скучаешь. Я, наверное, что-то не понимаю… А ты?

Смерть как-то странно посмотрела на него, потом на Духосошественского, и на лицо её пала тень.

— Я подозревала. Но думала, что ошибаюсь. Значит, не ошибалась…
— Постой, ты о чём?
— Тут, Герман, очень специфическая штука получилась. А всё вот он, — она кивнула на Духосошественского, в растерянности хлопавшего глазами. — Понимаешь, какое дело. Он перемещался из Мира в Мир, из параллели в параллель, но каждый раз мне не удавалось обнаружить после этого никаких следов того, что он вообще существовал. Тогда-то я впервые и заподозрила неладное. А он и сам этого не знает. И это несмотря на то, что ему на это довольно непрозрачно намекнули. Видите ли, Сильвестр Ионович, какая штука. Каждый из нас существует в каждой параллели, хотя и в разном времени, быть может, в разных, так сказать, агрегатных состояниях, и тому подобное, но это уже не столь важно. Важно то, что вы, из прошлой параллели перемещаясь в новую, каким-то образом суммировались с собой из этой самой новой параллели. Это суммирование происходило каждый раз, в результате чего вы сами себя забирали в новый Мир, вычёркивая из старого. И всё бы ничего, но ничто не проходит бесследно. Так же и вы в конце концов оказались в Мире, из которого вам уже нет хода практически никуда. А всё потому, что это не просто параллельный Мир, но Мир, порождённый вами. Мир, в котором вы смогли разыскать нас — хотя в любом другом Мире это нереально, потому что нас находят только те, кто нас найти должен. Впрочем, отчасти вы под эту категорию попадаете… Но интересно то, что мы в вашем Мире… Как бы это сказать… Вот, Герман Сергеевич у нас в Рязанской губернии, а я несу свою постоянную службу; но тут, тут всё иначе, и мы — здесь, с вами. И нам из вашего Мира, так же, как и вам, практически никуда хода нет — до тех пор, пока ваша, так сказать, миссия не будет выполнена. Мы здесь завязаны на вас, и наоборот. Решится ваша судьба — решится и наша. Так что ваша мечта станет реальностью, а затем вы умрёте. Но вам проще, вот честно. Нам, вы знаете, куда тяжелее…
— И что же делать? — растерянно спросил Духосошественский.
— Что делать, да ничего. Исполнение вашего желания от этого практически не зависит. Кастальский, — она пристально посмотрела на директора, который также пребывал в некоторой растерянности. — Кастальский, слушай сюда. Бери телефон и звони себе.
— В смысле?
— В прямом. У тебя ведь мобилка есть?
— Ну есть.
— Ну вот и звони.
— А… Что сказать-то? Хотя… Я, кажется, знаю…

Он снял трубку, набрал номер и, зачем-то зажмурившись, сказал:

— Нам нужен Падший.


…


— Красивый городок.
— Ага, — Лок'Араш улыбался, щурясь в лучах закатного Солнца. — Я очень их люблю, такие городки. Не меньше, чем мои луга и леса. Идём, я хотел тебя кое-куда отвести.

Они шли по старинной мостовой, выложенной брусчаткой. Старые церкви тянулись колокольнями к небесам, и директор невольно подумал об Аввакуме.

«Падший… Кто бы мог подумать. А мы частенько оказываемся в плену стереотипов и штампов, не правда ли? И у меня такое чувство, что в последнее время в стройных рядах этих самых «нас» остался один только я…»

В этот момент зазвонил телефон.

— Да?
— Нам нужен Падший, — странным голосом сказала трубка.
— Да не вопрос, — как-то автоматически ответил директор. — У меня как раз есть один на примете. А что именно?
— Мечта. Пережить то, что никто из смертных никогда не переживал. Нечто невозможное.
— Первая Война и Падение? — с интересом отозвался Кастальский. — А что, это любопытно. Думаю, устроить можно. Пусть Рипли свяжется с Аввакумом… Хотя нет, у них не самые лучшие отношения. Пусть это будет Джин. От Престола до Аввакума всё-таки поближе. Пусть изложит ему проблему вкратце, попросит помочь… Если, конечно, откажется, то ничего с ним не сделаешь, он вправе. Но я отчего-то думаю, что не откажется.
— Ок, принято.
— Угу, тридцать три(10).
— Кто это был? — со странной улыбкой спросил Лок'Араш.
— Что? А, это. Из офиса звонили. Там… Клиент, мечта, все дела.
— А-а, ну хорошо. А мы почти пришли.

То был бульвар, видно, одна из самых старых улиц в городе. Небольшие двух- и трёхэтажные дома плотно росли по его сторонам, и Кастальский отчего-то подумал о Рае, — ну или об условном Париже 50-х, образ которого Джин заимствовал для Рая теперь.

По бульвару неспешно прогуливались вечерние пешеходы, на углу продавали мороженное и квас из большой жёлтой бочки. Где-то играла негромкая музыка, за столиками летнего кафе велись иногда тихие беседы, а иногда и оживлённые споры… На какой-то момент директору даже показалось, что это ненастоящий Касимов, что это просто умелая иллюзия идеального Мира, созданная Лок'Арашем. А может, так оно и было? Но думать об этом не хотелось. Хотелось только продлить это ощущение благостного покоя и умиротворения души.

Ведь кто знает, думал директор, что будет, когда это закончится.

— Вот бы это никогда не кончалось, правда? — словно прочтя его мысли, невинно поинтересовался Лок'Араш.
— Да… Правда.
— А ты думаешь, кончится?
— Не знаю, Араш. Кажется, мне пора на Переход(11).
— Ты устал, всё кажется каким-то бессмысленным, ты начинаешь путаться, мыслить, как человек, забывая, что тебе доступно куда больше, и тэ дэ, и тэ пэ?
— Угу, нечто вроде того.
— Ай, Гермес, брось. У меня вообще сейчас такое ощущение, что, чем больше я тебя ободряю, тем больше ты киснешь. А с чего киснуть-то? Назови мне хоть одну объективную причину. Хоть одну. Посмотри вокруг, Гермес. Мир прекрасен, все Миры прекрасны. Ты это знаешь, и я это знаю. И в каждом мгновении есть это прекрасное. Видишь? Вон там, возле скамейки?

А возле скамейки стоял долговязый старик в похожей на парус белой сорочке и коричневой старомодной паре. В петлице его нежно сияла ромашка, а в руках он держал большую связку разноцветных воздушных шариков.

— Видишь, да? Знаешь, воздушные шарики… Всегда казались мне… Не знаю, удивительным изобретением, что ли. Маленьким чудом. Пустые оболочки, несущие в то же время столько радости. Ты должен понимать это лучше меня, ты ведь у нас буддизмом увлекаешься. Только подумай. И знаешь, мне всегда казалось, что жизнь похожа на вот такую связку разноцветных воздушных шариков. И каждый шарик — как память, событие, как кусочек этой жизни. А ещё, знаешь, я разговаривал как-то с Сонни. Он ведь, как и Дик Збровски, видит Мир в Изначальных Структурах. В сочетаниях цветов. И знаешь, Сонни тогда улыбнулся и сказал, что в детстве он очень любил воздушные шарики.

Каждый из нас держит в руках связку разноцветных воздушных шариков. Они помогают нам не падать, когда земля уходит из-под ног.

Помнишь мультфильм, в котором старичок и мальчик улетели в путешествие в доме, несомом множеством воздушных шариков?(12)

Воздушный шарик — это мечта, Гермес. Столь хрупкая, столь уязвимая. И столь прекрасная. Ты должен понимать это лучше, чем я, ведь мечты — это твоя специальность. Твоя профессия. Призвание. Называй как хочешь.

Ты можешь делать со своей связкой шариков всё что угодно. Можешь летать. Можешь любоваться ими. Можешь просто отпустить их в небо.

Можешь подарить их кому-то. Кому-то, кто тебе дорог. Кто грустит без тебя. Кто любит тебя. Тому, кто наверняка улыбнётся при виде целой связки разноцветных воздушных шариков, каждый из которых — твоя жизнь.

Такой подарок трудно недооценить. Пожалуй, он — большее, лучшее, самое-самое из того, что ты можешь подарить.

И будь уверен — в ответ ты получишь в подарок другую связку воздушных шариков. Для того, чтобы после, потом, сразу же соединить две связки в одну. Новую. Не для тебя — для вас обоих.

Ты ведь понимаешь. Ты знаешь, что делать. Ведь правда?

Тогда чего же ты ждёшь? Сделай это!

Сжимая в руке связку воздушных шариков, он открыл дверь, которая вела вовнутрь. Туда, где она ждала его.

И, радостный, он шагнул за порог, и сказал:

«Вот и я! Я вернулся!»

А она стояла там, и улыбалась ему.

…



Примечания.

1. Лок'Араш — Дух-Воин Третьей Касты после Первой Межмирной, наряду с Аластором (он же Рипли) и Дзиттареном (в будущем — Серый Лорд, второй Искажённый). Упоминается в Кошачьей Байке «Кот, который был первым». Во время Второй Войны достиг Второй Касты. После Войны покинул Мир Духов и теперь существует в Миролюдье в качестве Стихийного Духа. Был известен как Михалыч, деревенский колдун. В этой ипостаси упоминается в текстах «Проблема изменённого сознания в Рязанской губернии» и «Воины Радуги: Реформация».
2. см. «История Пятая: Проклятие»
3. см. «Мироходец»
4. см. «История шестая: Гнида»
5. см. «История восьмая: Восьмой Дух»
6. «…Когда ты упала на дороге
               И когда лежишь под дождем
               И тебя спрашивают, как дела
               Конечно, отвечаешь, что жалоб нет
               Если тебя вынуждают говорить
               Тогда-то и надо делать глупый вид
               Ты просто отвечаешь, что ждешь
               Чуда, ждешь пока оно придет.»
7. «…О, моя любовь,
               моя дорогая,
               я жажду твоего прикосновения,
               время бесконечно и одиноко.
               И оно проходит так медленно …»

Спасибо сайту http://lyrsense.com за тексты и переводы песен.

8. см. «История шестая: Гнида»
9. Стихиали — условно, Духи стихий, описанные Даниилом Андреевым в «Розе Мира». В данном случае термин употребляется в широком смысле, тогда как Андреев говорит о разнообразии Стихиалей, в том числе не связанных со стихиями, или имеющих к ним опосредованное отношение. см. Д. Андреев, «Роза Мира».
10. прощание, принятое среди радиолюбителей.
11. обряд перерождения Духа путём прохождения через Исток. см. рассказ «Переход».
12. мультфильм «Up!» («Вверх!») компании Pixar.



Дружба-Ладышкино, 2011


http://proza.ru/2011/06/25/742 - часть вторая.