Я стукач

Мне хотелось в партию...  Нет, не так. В партию не хотелось, хотелось на Кубу.  В 70-е годы АН СССР выделила нашему институту гигантскую квоту по командировкам на остров Свободы, и мои коллеги запросто летали туда  работать. И надолго. Прилетали  весёлые, загоревшие, переполненные впечатлениями.  А меня на Кубу не пускали, я не был членом КПСС: беспартийный. По гебешным меркам Куба считалась почему-то «капстраной», и ездить туда разрешалось только партийцам. Подаю заявление в партию – не принимают. В парткоме говорят: подожди, мол.  А чего ждать-то?   Ждал-ждал, потом плюнул на это дело.

Конечно, спросите меня сейчас: а не из шкурных ли соображений ты, милый, в партию хотел пролезть?  Отвечаю честно: из шкурных. Но не пролез.  Много лет спустя, уже в Москве, в разговоре «за бутылкой» бывший секретарь партбюро нашего института рассказал мне, почему они меня тогда в партию не взяли: «Пойми, старик, мы приняли бы тебя без проблем. Тормознули твою кандидатуру ребята из «комитета»:  анкета говённая у тебя была». 

М–да... Анкета у меня и впрямь «не фонтан»: по линии отца всё, по советским меркам, путём: украинские батраки, что называется, «до седьмого пота». Ну и вообще - беднота. А по маме завал: дед - паровозный машинист - "кулак", дядья почти все репрессированные по самой «весёлой» 58-й статье. Как дети "кулака". Так что КПСС  мне не светила.
 
А тут к руководству институтом приходит новый директор.  Молодой, энергичный, «восходящая звезда» в нашей науке.  И в числе прочего начинает плотно работать над усилением международного авторитета нашей фирмы.  Оно бы и ладно, да директор наш, во-первых, не пьёт, во-вторых, английского языка не знает. А это, с точки зрения «налаживания международных контактов», большие  минусы. Незнание английского  не проблема -  можно переводчика взять. А вот с алкоголем сложнее. Ибо выпивать с иностранными коллегами  «для установления контакта»  просто необходимо. Эта процедура – заключительный банкет  - входит в регламент работы любой  международной  научной конференции, и отказ выпить с иностранцами «за дружбу» мог быть неверно истолкован.

Как быть? Директор стал брать в поездки «за бугор» меня. Я в то время очень даже прилично знал английский и мог выпить огромное количество алкоголя без вреда для себя и окружающих. Моя беспартийность, как ни странно, этим командировкам не препятствовала: авторитет шефа в «конторе», видимо, был высок, и «органы» меня выпускали. За рубежом наши с ним роли были чётко распределены: он делал доклад на русском, я переводил. На банкетах шеф произносил тост, – я опять же переводил, – затем он поочерёдно чокался со всеми присутствующими и мягко, незаметно, прятался за мою спину, чтобы быстренько «пристроить» куда-нибудь свой бокал с алкоголем. Или незаметно вылить его содержимое, ну, скажем, в вазу с цветами. Свой бокал я, разумеется, выпивал.

После серии таких командировок институтский люд твёрдо уверовал в то, что я стукач: а как же иначе, не случайно же шеф постянно возит меня с собой. В советские времена людей, даже высокопоставленных, просто так в капстраны не пускали: только «с нагрузкой». Вот я, по мнению коллег, и был такой гебешной «нагрузкой» для нашего директора. С этого периода и началась моя жизнь в институте в качестве «чекиста»...

Положение странное. И неприятное. Скажешь, предположим: «Я не стукач». Народ криво заулыбается, а потом кто-нибудь произнесёт доверительно, мол, мы всё понимаем, Витя, не переживай, конечно, ты не стукач; просто работа у тебя такая, и её, работу эту, тоже кому-то надо делать... Ладно. Решишь, допустим, идти напролом и заявишь: «Да, я стукач». На это присутствующие опять мягко улыбнутся: мы, мол, и без тебя знаем, старик, что ты «стукачёк», чего ты свою «контору»-то рекламируешь? Она в рекламе не нуждается и пользуется у нас в народе глубоким уважением... Ну, а если начнёшь объясняться, мол, ребята, я профессионально непригоден для работы в госбезопасности, анкета у меня хреновая, – опять никто не поверит. Ага, скажут, за анкету решил спрятаться, за дураков нас держит: у самого физиономия такая, что кирпича просит, а инвалидом прикидывается. Короче: стукач он и есть стукач...

Мало-помалу я стал входить в роль главного институтского «чекиста». Лицо делал серьёзное, строгое, в коридоре с ребятами  не зубоскалил. Научился призывать к порядку тех, кто сильно перебарщивал с ненормативной лексикой и одёргивать тех, кто слишком явно намекал на мою "госбезопасность". Помню, на семинаре отдела обсуждалась проблема строительства и эксплуатации БАМа, а в этом деле, кроме экономических, были и оборонные аспекты. В ходе дискуссии Танечка из соседнего с нами сектора неожиданно обратилась ко мне: «А вот пусть Виктор скажет, что у них там в КГБ про это говорят...» Я делаю каменное лицо, держу паузу: народ затих. Как удав, немигающим взглядом я уставился на задавшую мне вопрос Татьяну. Затем медленно, членораздельно изрёк: «Татьяна Григорьевна, у нас, в Комитете государственной безопасности, на эту тему предпочитают помалкивать». Тишина... У Таньки задрожали губы. Всем присутствующим, по-моему, почудилось, что сейчас неслышно откроются двери и «двое в штатском» уведут Татьяну Григорьевну к поджидающему у дверей института «воронку». Как в те «весёлые» годы... Ситуацию разрядил профессор Ш.: «Товарищи, у нас ещё много работы на сегодня. Давайте обсудим следующий вопрос». Семинар продолжился.

 А, говорят, в СССР было неинтересно жить. Очень даже интересно, как в остросюжетной драме с непредсказуемым финалом: никогда нельзя было знать наверняка, как тебя примут, куда и за кого.