0. 3 Котлован

   0.3 Котлован
   
   
   Аксель не помнил, как заснул; однако наутро вся предыдущая жизнь уже вспоминалась смутно, обрывочно, как полузабытый сон, а несомненной реальностью стал неизвестный мир, куда только что привела его Пармиан. Небосвод за огромным, от пола до потолка, окном спальни казался многослойным от дымчато-цветных сфер; догонявшие друг друга светила проливали ослепительную, но в то же время удивительно гармоничную бурю обжигающе-рыжих, густо-розовых, солнечных, лиловых, серебристых отсветов в зыбкую тень горных обрывов и на невозмутимую гладь плещущего далеко внизу залива. Ступенчатая веранда с другой стороны дома выходила на обширную долину, в которой замысловатым узором расположилась сеть построек, вся словно состоявшая из каменных кружев и нарядностью напоминавшая дворец избалованной инфанты, а строгостью пропорций - монастырь. Без видимого перехода оказавшись в невообразимом месте, рядом с Пармиан, которую, казалось, только теперь начал узнавать по-настоящему, Аксель уже без особого труда догадался, что таким причудливым образом подтверждается его первоначальное впечатление о Пармиан как стихии высшей, неподвластной мелочным обывательским представлениям о любви, женственности и красоте. Он смутно предчувствовал, что ему только предстоит знакомство с грандиозной духовной деятельностью этого многоликого существа, прежде скрытой от него фантасмагорической борьбой с собственными заблуждениями. Между тем Пармиан выглядела оживленной и раскованной, прекрасной и близкой, как никогда; чувствовалось, что в этом неведомом мире множества светил все ей привычно, как дома. Она выпрыгнула на веранду, даже не взглянув на открывающийся вид ослепительных просторов, и положила руку Акселю на плечо, сверкая жемчужными зубками.
   - Тебе нравится? Я здесь все покажу тебе, - защебетала она. - Идем... У нас довольно большая территория. Но по ней приятно гулять! И потом, можно неожиданно забрести в такое место, что и не ожидаешь!
   Акселю подобное удовольствие показалось сомнительным, но он благоразумно промолчал; тем более что вблизи необыкновенная красота этой как будто не вполне существующей земли превзошла все, что он прежде видел или мог вообразить. Дело было даже не столько в роскоши сонных, усыпанных пестрыми цветами садов, стройности аллей, окаймленных деревьями, верхушки которых, казалось, терялись в облаках, воздушной легкости беломраморных стен в густой тени свежей зелени, сколько в мягком, ласкающем душу ощущении тишины, света, покоя, словно разлитом в густом, ароматном, пронизанном ослепительным блеском воздухе. Одухотворенная и артистически-изящная архитектура составляла яркому пейзажу идеальный ансамбль; пышные многоярусные дворцы, просторные галереи, витиеватые башни казались застывшими ликами мудрых каменных исполинов, чье ажурное тело служит надежным прибежищем всем беспокойным душам. Там и тут за цельными цветными стеклами окон пробегали жемчужные тени невидимых обитателей, слышались небрежные шаги и голоса.
   - Здесь у нас хирургические корпуса... - рассеянно говорила Пармиан, кивая на ту или иную группу зданий. - Жилые дальше, их отсюда не видно... Это спортплощадка для самых маленьких... Это скульптурная мастерская.
   - Постой-ка, Пармиан, - Аксель несколько смутился от обилия непонятно с чем связанных сведений. - Вот ты говоришь у "нас", а кого ты имеешь в виду?
   Пармиан кротко вздохнула и выдержала паузу.
   - У нас с тобой, - терпеливо пояснила она. Аксель воздержался от комментариев. - Понимаешь, у нас здесь... нечто вроде больницы, что ли. Позже ты поймешь. Ой, это главная обсерватория. Помнишь, мы проходили похожую, только поменьше?.. Это было для лун... Кстати, здесь есть смотровая площадка, но мы сейчас не будем останавливаться...
   - Больница? - переспросил Аксель, пытаясь уследить за ходом ее объяснений. - И от чего в ней лечат?
   - Ты поймешь, - Пармиан вновь ограничилась невозмутимой отговоркой.
   За время их прогулки тропинки под светом местных светил изменили цвет с терракотового на бледно-голубой и забрались в полупрозрачную тень хвойного леса у подножия горы, а затем Пармиан неожиданно вышла на узкую дорожку, огибавшую бок отвесной скалы, и за поворотом Акселю открылась бесцветная панорама, разительно отличавшаяся от безупречной гармонии и красоты, которые Пармиан показывала прежде. Пармиан, не оборачиваясь, невозмутимо зашагала вниз по каменным ступеням, и Аксель старался не отставать, чтобы не выдать своего замешательства, но всматривался в пейзаж со все возрастающим недоумением.
   В первое мгновение ему показалось, что небо здесь затянуто облаками и разлитая повсюду сизая хмурость - результат пасмурной погоды, но потом он понял, что, в сущности, неба здесь не было вовсе, так же как и земли. Гранитные профили скал упирались в безрадостный, каменистый берег, который тянулся некоторое время вниз - виднелось даже нечто вроде ограждения из железной сетки, словно обозначавшего какой-то безлюдный, заброшенный пляж - но дальше земля постепенно таяла, расплывалась и уходила в необозримую массу ни на что не похожего тусклого вещества, простиравшегося ввысь, вдаль и вглубь, абсолютно бесформенного, внутри которого, однако, клубилось неопределенное движение. Как будто облако бесцветного пара сгущалось в высоте клочками уродливых, крохотных фигурок, похожих на зародыши, и обваливалось в мутное варево более густых, более плотных слоев, разбегавшихся в воздухе, подобно тяжелым волнам неведомого океана, и опадало на дно беспокойными, непроницаемыми тенями...
   - Бывают места, где ничего нельзя построить, - непринужденно пояснила Пармиан. - Это котлован. Спускайся, - засмеявшись, она обернулась к нему с приглашающим жестом, - для тех, кто пришел намеренно, здесь безопасно.
   Только тогда Аксель заметил, что застыл, как вкопанный. Клубящаяся среди хмурых скал бездонная муть произвела на него гнетущее впечатление, особенно потому, что в нее так неожиданно и безвозвратно обрывалась блиставшая кругом цветущая жизнь. Пройдя с Пармиан за железную ограду, он окончательно убедился, что в переменчивых недрах блеклой массы вызревают и копошатся маленькие, словно бы недоразвитые существа; некоторые из них так и распадались на куски, едва сформировавшись, или испарялись, или тонули; но некоторые исхитрялись вывалиться на берег и ползли, переваливаясь похожим на обрубок тельцем по камням, хотя, видимо, без определенной цели.
   - Кто это? - вырвалось у Акселя.
   - Нерожденные дети, - спокойно объяснила Пармиан. - Умирающие души. Те, кто не нашел приюта в своем мире. Кого не полюбили, не поняли. Не все приживается на свете. Теперь эти души отравлены печалью и тоской. Мы забираем их здесь. Если в тебе достаточно великодушия, чтобы разглядеть в них то, чего они сами в себе не разглядели, ты сможешь их излечить. Пойдем, я покажу, - с этими словами Пармиан потянула Акселя к краю котлована. Оттуда как раз выбралось совершенно бесформенное существо и медленно ползло вдоль ямы, оставляя за собой склизкий след. Аксель невольно оглянулся.
   - А если без ограждений?
   - Ограждения - это для тех, кто приходит сюда; чтобы понимали опасность края. А умирающие души в любом случае бросаются обратно в яму, даже если поначалу выбираются оттуда, - беспечно пояснила Пармиан. - Они не приспособлены и не хотят жить, - с этими словами она обогнала ковыляющее по берегу существо, остановилась перед ним и ласково потрепала по желтой, как воск, и словно грубо вытесанной из камня скуле.
   - Как дела? - приветливо обратилась она к монстру.
   Существо имело весьма странный вид: верхняя половина его корпуса напоминала тельце погибшего от голода ребенка - вдавленные ребра, обтянутые кожей с синим отливом; между тем нижняя половина походила скорее на вялый рыбий хвост с острым шипом на конце, а по бокам топорщились три сравнительно человеческие ноги: две, вывернутые коленями назад, скребли по земле, обеспечивая некоторое движение, а третья, вывихнутая до полной недееспособности, волочилась следом. Бесформенный череп с множеством необъяснимых вмятин и выпуклостей облипали бесцветные волосы. Вместо рук присутствовало нечто вроде лягушачьих ласт, слишком коротких, чтобы дотянуться до земли, и бессмысленно помахивавших в воздухе. Судя по виду существа, Аксель всерьез сомневался в его способности к членораздельной речи и не ошибся: в ответ на вопрос Пармиан оно издало пронзительный визг, а из тусклых водянистых глаз покатились мутные вязкие слезы.
   - Он говорит, что его задушили и бросили на съедение собакам, - перевела Пармиан, ни на мгновение не потеряв светской непринужденности стюардессы, приглашающей пассажиров на борт самолета. Аксель как бы в задумчивости прижал руку ко рту, чтобы подавить тошноту. Под низким, скошенным лбом существа глазки, несмотря на беспомощное и расстроенное выражение, метали молнии истинной злобы; теперь Акселю казалось, что на этом болезненном диспропорциональном лице в самом деле можно прочесть целую пропасть разврата и преступлений.
   - И за что же его так? - неприязненно поинтересовался он. Пармиан весело рассмеялась.
   - Не верь никому из них, Аксель. Им всем казалось вовсе не то, что было в действительности. Он был поэтом и умер от чахотки, - выпрямившись, Пармиан посмотрела на примолкшего от удивления Акселя и пояснила: - Они прожили не свою жизнь, не то, что им было предназначено. От этого они теперь страдают. Они все уверены, что их унизили, отвергли. Так сложились обстоятельства. Вселенная многообразна, и на самом деле кто угодно может сюда попасть. Это души, которые усомнились, стоит ли вообще существовать. Бывает смерть физическая, а бывает духовная.
   Пармиан снова протянула руку к голове существа, и оно, уже перестав визжать и плакать, вдруг рванулось и лязгнуло зубами, но девушка проворно отдернула руку.
   - Видишь? - обратилась она к Акселю. - Ты должен быть предельно осторожен. У них за приступом жалости к себе всегда следует приступ мстительности и злобы.
   - А потом? - уточнил Аксель, не веря своим ушам.
   - Апатия, когда они упрямятся и отказываются что-либо делать. И так по кругу, пока умирающая душа не примет решение о самоуничтожении. Или не начнет потихоньку интегрироваться. Тогда появляются новые симптомы: например, приступы лихорадочной показной суеты, которая еще хуже безделья тем самым, что человек почему-то уверен, будто приносит пользу. Кривлянье всякое, клевета на тех, кто помогает, провокации, - Аксель почувствовал, что от одного только перечисления перспектив теряет остатки терпения. - И запомни, - закончила Пармиан, - они всех окружающих считают извергами, мучителями. Они не верят в чужую доброту.
   - И ты всерьез считаешь, что из этого, - Аксель указал на уныло ворочавшуюся груду плоти под ногами, - может выйти... нечто... наподобие человека? - с глубоким сомнением спросил он.
   Вместо ответа Пармиан подошла к сооружению вроде береговой будки и извлекла оттуда большой сачок.
   - Непременно выйдет, - улыбнулась она и аккуратно подцепила существо, которое захрюкало и забарахталось в сетке. - Мы ловим их сачками, потому что у них косточки хрупкие, - объяснила она. - Вообще, ничего не стоит их раздавить... - она понесла добычу к выходу; с сачка закапала мутная жидкость. Аксель отправился следом, оглядываясь на темную пузырящуюся яму. - Ты поможешь мне ухаживать за ними, - радостно сообщила Пармиан. - Я тебя научу.
   
   
   Весь оставшийся день Пармиан сновала по роскошным корпусам многопрофильной лечебницы, полностью погрузившись в рутинные для нее и совершенно непосильные с точки зрения обычного человека хлопоты и попутно демонстрирую Акселю все необозримое богатство технологий, наук и искусств, терпения, мудрости, истинного мастерства, которыми окружали здесь каждого несчастного, несуразного пациента. По роду деятельности Пармиан приходилось участвовать в занятиях гипнозом, гимнастикой, музыкой, дешифровкой неизвестных символов, конструировать оптические приборы, ставить диагнозы по пульсу и радужке глаза, варить настойки из лечебных трав, дрессировать в специальном вольере больших белых птиц, плести бусы и нырять в водопад - казалось, изобретательности местных врачей, воспитателей и ученых нет конца. Каждый из пациентов находился на попечении как минимум одного рядового специалиста, если не считать общего надзора и руководства со стороны администрации отделений, чья работа вообще напоминала священнодействие, однако, судя по поведению Пармиан, распоряжалась здесь всем именно она, и остальные прислушивались к ее советам с величайшим вниманием, поскольку забота о неудавшихся в процессе сотворения мира существах носила в основном импровизационный характер. Лечение, по-видимому, все же производило благоприятный эффект, поскольку формы питомцев варьировались от совершенно невообразимых до сравнительно человекообразных, а некоторые даже напоминали невзрачных и хмурых, но почти здоровых подростков. И все же вдвойне безнадежными смотрелись эти жалкие, немощные создания возле своих прекрасных учителей; Аксель не знал, восхищаться или ужасаться безмятежным усмешкам, с которыми персонал здесь обыкновенно встречал скорчившиеся хлипкие, пепельно-серые фигурки, жавшиеся по углам ослепительных благоухающих садов, обхватив безобразные головы длинными узловатыми пальцами, похожими на паучьи лапки, и судорожно твердивших дребезжащими голосами, как разбитая пластинка, нечто вроде:
   - Я никогда не найду дорогу... никогда не найду дорогу...
   - Все равно... все равно... - или попросту выкрикивавших бессмысленный набор слов или цифр, или хныкавших, или завывавших. Некоторые пациенты присутствовали на лоне природы в кандалах и смирительной рубашке; некоторых вывозили на инвалидной коляске. К концу дня от переизбытка впечатлений Акселя слегка мутило.
   - И запомни, - строго нахмурилась напоследок Пармиан, аккуратно убирая волосы под медицинскую шапочку и натягивая хирургические перчатки, пока медсестры в операционной хлороформировали какое-то совершенно нефункциональное создание, - у нас нет преступления худшего, чем причинить вред умирающей душе. Однажды был ужасный случай, когда один из попечителей бросил эмбрион на пол и растоптал его. Как понимаешь, сам он в тот же миг оказался в котловане, и теперь никому не известно, во что он там превратился. Он показал, что непригоден к нормальной жизни. Если ты - полноценная личность, тебе покажется абсурдом ранить более слабого, беззащитного, - с этими строгими словами Пармиан отвернулась и принялась уверенно щелкать причудливо изогнутыми ножницами над операционным столом.
   - А что за операция? - полюбопытствовал Аксель.
   - Пластическая, - отозвалась Пармиан. - Красота - это совершенная мера духа и материи. Большинство пациентов физически неспособны принять необходимые духовные качества. Мы подбираем тело, в котором душа найдет себя.
   - А если замена органов не поможет?
   - Придется вернуть эмбрион в яму, из которой он через некоторое время вновь будет извлечен. И так до тех пор, пока не наступит улучшение.
   Когда они вышли из хирургического корпуса, Аксель решился задать бестактный вопрос, мучивший его весь день.
   - Тебе не кажется, что вы порой... только, ээээ... продлеваете их агонию? - усомнился он. Пармиан покачала головой.
   - Хуже духовной смерти ничего быть не может. К ней стремятся только те, кто не знает, что это такое.
   - Разве ты знаешь? - нерешительно возразил Аксель.
   - Да, - коротко ответила Пармиан.
   
   
   Вечером, сидя с Пармиан за чаем на открытой веранде, наблюдая безмятежную панораму залива в приглушенных красках фиалковых сумерек и пытаясь освоить массу прекрасных и ужасных впечатлений, Аксель все же спросил:
   - Может, не стоит мешать тем, кто хочет уйти? Наверное, у всякого производства бывают отходы... Есть души, которые должны быть уничтожены.
   Пармиан с мягкой улыбкой покачала головой.
   - Так рассуждают те, кто думает, что их это не касается. Что умирающие души - отдельно. В действительности же в котловане умирает частица души каждого из нас. Вселенная едина, и до тех пор, пока существует котлован, все живое отравлено несбыточными мечтами, неосуществленными возможностями, вопросами без ответов. Ты говоришь об уничтожении, но ответь мне, куда пропадает мусор в физическом мире? Он сгорает в огне. То есть лишь принимает другую форму. Подобно физическому, существует и духовный огонь - Чермалиом, чистый черный. Это огонь преображения.
   - Чермалиом? - вспомнил Аксель. - Ты говорила, что так называется это место!
   - Именно, - кивнула Пармиан. - Наш долг - провести через него всех, кто не справляется иначе. Потому что мы - семья.
   Аксель удивленно поднял на нее глаза. Впервые он услышал от Пармиан это слово, и обстоятельства, при которых она его произнесла, заставили его задуматься, правильно ли раньше понимал, что такое семья, он сам.
   
   
   Пармиан всерьез занялась воспитанниками и, хотя прежде казалась беспомощной и склонной к праздности, теперь целыми днями пропадала на работе, иногда забегая домой лишь на несколько минут, чтобы взять какую-нибудь понадобившуюся в общем хозяйстве вещь или перекинуться парой фраз с прислугой из местной службы быта. Аксель по мере сил ее сопровождал, пытаясь втянуться в изнурительные будни заведения, которое поневоле называл про себя "больницей для уродов". Наблюдая за Пармиан, с самым ласковым видом возившуюся с совершенно невообразимыми нелепостями природы, без устали их развлекавшую, утешавшую, уговаривавшую, заставлявшую наиболее подвижных плясать в хороводе, бегавшую с лекарствами, компрессами и бинтами для самых безнадежных, и то и дело звонко хохотавшую и распевавшую песни, как соловей, Аксель недоумевал, откуда берется столько энтузиазма в отсутствие видимого результата. Подопечные не проявляли лишнего усердия или хотя бы благодарности; вялые, угрюмые, они принимали все заботы словно нехотя и наводили Акселя на неотступную мысль, что их и впрямь стоило оставить умирать.
   Никогда в жизни он не видел, чтобы кто-нибудь мог так подолгу плакать. Большинство умирающих душ часами и даже сутками сидели, согнувшись в анатомически противоестественных позах, закрывая голову руками и роняя безмолвные, тоскливые слезы, не отвечали ни на вопросы, ни на просьбы.
   - Повторяй все, что ты хочешь сказать, почаще, - с улыбкой инструктировала Пармиан, - они почти ничего не слышат. Только не ори! - махала она тут же руками. - Ты их пугаешь! Они не глухие. Душевно не слышат, я хотела сказать. Душа закрыта. Повторяй терпеливо, и однажды попадешь на момент, когда она будет приоткрыта...
   Многие воспитанники, уже вышедшие из эмбрионоподобного состояния и способные, казалось бы, пользоваться преимуществами наличия рук и ног, чтобы хотя бы погулять в саду, между тем неподвижно лежали, распластав по койке свои тщедушные тельца, с немым отчаянием смотрели в потолок и шевелили бесцветными губами, в то время как аппаратура сигналила о показателях жизнедеятельности, периодически падавших до нуля. "Не хотят жить" - гласил наиболее распространенный диагноз.
   - Не осуждай их, - поясняла Пармиан, - им кажется, что их пытают.
   - Но ведь на самом деле ничего не происходит! - возмущался Аксель. - Как же они выздоровеют, если сами выдумывают себе всякие страдания!
   - Ты так говоришь потому, что у тебя целая душа, - качала головой Пармиан. - Не обманывайся тем, что видишь физическими глазами... Их душа осталась частями в недопрожитых жизнях, оттого они и умирают. - И Пармиан всячески старалась приободрить плаксивых, скучных уродцев, без конца поверявших ей свои обиды - порой в самом деле страшные, пусть и мнимые - и потом разражавшихся ругательствами в адрес тех, кто, по их мнению, поступил с ними несправедливо.
   Раз Акселю довелось участвовать в такого рода беседе - пока что в немой роли наблюдателя, борющегося с дурнотой. Худенькая девочка с пепельно-серой кожей и длинными узловатыми пальцами, которых у нее на руках было неправильное количество: на одной три целых и два оторванных, а на другой от природы только три, - в целом же похожая на довольно неприятное насекомое, куксилась, положив бугристую головенку в жиденьких волосках на невзрачный пластиковый стол, и срывающимся голосом вспоминала, как ее когда-то убили с последующей целью расчленения и поедания. Вообще палаты больных отличались нетипичным для нарядных корпусов безликим, унылым интерьером, напоминавшим казенные заведения вроде тюрем, что удивило Акселя, но Пармиан объяснила, что многие эмбрионы не переносят комфорт и красоту, потому что в гармоничной обстановке чувствуют себя еще более неприятными и лишними.
   - И вот, - скрипела девочка, - они всех разделывали на таких стальных столах, и меня тоже... Держали за руки и за ноги, чтоб я не вырвалась... Неприятно так, когда тебя хватают... И ударили ножом - вот так... - девочка провела ребром ладони поперек ключицы. - Уж я визжала... но все равно никто внимания не обратил... зарубили... и дальше я видела все как со стороны. Зачем они меня убили? И начали потрошить...
   - Но ведь ты сейчас жива, ты с нами.
   - Все равно... Только потому, что их было больше! Чем они лучше меня?.. Так нечестно! - девочка снова заплакала. - И потом, даже когда я умерла, все равно было немножко больно... Один разрезал живот и давай кишки тянуть... - Пармиан выразительно взглянула на Акселя: помнишь, дескать, что я тебе говорила? - Вообще, труп так ужасно выглядел... Получается, что убили только ради тела... Никто даже не пожалел... Как будто кроме тела ничего нет... Почему других прилично хоронят, а меня съели? Почему над другими мамы плачут? Так нечестно! - повторила девочка. Пармиан снова бросила на Акселя смеющийся взгляд, словно иронизируя над совершенно детской обидой, обняла девочку и сочувственно произнесла:
   - Ну, хочешь, я буду твоей мамой? Хочешь, я над тобой поплачу! А? Давай вместе поплачем!
   Девочка принужденно рассмеялась.
   - Теперь уже поздно...
   - Нет, уж ты реши, там ты или здесь! Если там, то обязательно надо поплакать! Ну-ка? Где там? Мясцо съели, а косточки-то, наверное, повыплевывали?
   - Кости на помойке сгнили, жир... на мыло пошел, - тяжело вздохнула девочка, - а волосы... волосы на парик.
   - Что, какой-то лысой даме понадобились твои волосы?
   - Нет... их потом... на куклу пришили.
   - Ты видишь свои волосы?
   - Да... на куклу пришили...
   Пармиан бросила на Акселя встревоженный взгляд.
   - Волосы надо забрать... - нахмурилась она, а потом снова ласково обратилась к девочке. - Но ведь это не так много, волосы? Остальное-то здесь?..
   - Все равно... обидно... не игрушка...
   - Конечно, нехорошо получилось, - серьезно согласилась Пармиан. - Но ведь, в сущности-то, ничего страшного? Ну, потеряла ты клочок волос - поможем мы тебе его вернуть... А так-то?.. Вон, вполне себе симпатичный ребенок... Зачем же так кукситься? Уж ты рыдаешь, как будто сама съела целый труп...
   Девочка засмеялась.
   - И он теперь никак не переваривается... Что за радость беспокоиться о каком-то несвежем трупе?.. Никто тебе ничего не сделал и не сделает. Ну-ка, скажи мне, что ты поняла, когда тебя убивали? - вдруг серьезно обратилась Пармиан к размазывающей слезы кулаком девочке.
   Девочка свернула лицо в гримасу, похожую на калач без начинки, и всхлипнула. Некоторое время прошло в молчании, наполненном усиленным сопением.
   - Что душа человека бессмертна, - неожиданно твердым голосом вдруг сказала девочка.
   - Правильно, - кивнула Пармиан. - Как бы человека ни мучили, душу невозможно убить.
   - Потому что душа все способна перенести, - оживившись, подхватила девочка.
   - Правильно, - согласилась Пармиан. - А что такое душа человека?
   Воспитанница снова задумалась, наморщив бугристый лоб.
   - Душа человека - это все. Ничто во вселенной не может быть равнодушно к душе человека.
   Последние слова произнесло уже другое существо - воспитанница изменилась на глазах: фигурка ее вытянулась, лицо посветлело, проступили правильные, немного грустные черты, кожа приобрела золотистый оттенок. Сама девочка, казалось, не заметила своего превращения; она сидела, послушно сложив руки и задумчиво склонив голову к плечу, как бы забыв о своих недавних слезах и вообще о разговоре.
   - Хорошо, - Пармиан непринужденно чмокнула ее в висок и встала. - Не сиди тут целый день, пойди прогуляйся. Сад-то какой! Посмотри. Все цветет! - Пармиан отдернула плотные занавески, едва пропускавшие свет; девочка взглянула в окно и устало улыбнулась.
   - Да, правда, - сказала она и несколько удивленным взглядом скользнула по своей комнате; чувствовалось, что в сравнении с буйством красок за окном ее сумрачная клетушка показалась ей неуютной.
   - Ну, пока. Я еще попозже зайду. Будь умницей, - улыбнувшись от порога, Пармиан мелькнула в дверь; Аксель вышел следом.
   
   
   - Вот видишь, - говорила Пармиан, бодро шагая по усыпанной гравием дорожке между корпусами, по-видимому, очень довольная встречей, - каждая из несостоявшихся душ - это уникальный опыт, на который обеднел когда-то мир... Ты еще поймешь, какой неисчерпаемый источник непредвиденных возможностей скрывается в случаях, казалось бы, тупиковых...
   - Ужас, хуже, чем мешки с цементом грузить, - высказался Аксель о своем. - Так подежуришь пару дней - и самому впору ложиться на койку, чтобы смотреть в потолок...
   - Этого я допустить никак не могу, - засмеялась Пармиан. - Количество койко-мест ограничено объемом котлована... Но мы сегодня пойдем в гости; на девятом солнце Сокольские всегда дают очаровательный бал в честь своих выпускников... Ты познакомишься с бывшими эмбрионами и увидишь, какими они могут быть умницами! Конечно, тех, кто недавно закончил обучение жизни, легко узнать по некоторой хмурости и отстраненности, но со временем этот налет горечи спадает, и тогда получаются души, которым вообще ничего не страшно... Ты, наверное, понимаешь, что большинство учителей здесь сами когда-то прошли через яму...
   - Правда, что ли? - оторопел Аксель.
   - А ты не догадывался? - удивилась Пармиан.
   - Как-то не подумал... - промямлил Аксель; на самом деле наставники умирающих душ казались ему прямой противоположностью своих бесхребетных и вздорных подопечных, и вообще самыми гармоничными и цельными существами, которые только можно вообразить. - А что это вы насчет пропавших волос говорили? - вдруг вспомнил он. Пармиан вздохнула.
   - Все отжившее уходит в землю, - медленно ответила она, как бы подбирая слова. - Нельзя, чтобы часть прежнего тела оставалась... отдельно... это значит, что надо собирать душу. Тело и душа в действительности одно и то же. Не так просто освободиться от ран, которые причиняет неудачная, несбывшаяся жизнь... Сейчас кажется, что воспитаннице лучше, но на самом деле прийти к какой-то красивой идее на словах - только первый шаг... Ей придется возвращаться, чтобы забрать волосы, чтобы похоронить ту личность.
   - Но ведь ты говорила, что их воспоминания - ложные, - заметил Аксель.
   - По отношению к их прошлому - да, - пояснила Пармиан. - Но если ничего не предпринять, все, о чем они говорят, сбудется. Уже не символически, а буквально. Расчленение, поедание и отрезанные волосы находятся у нее в будущем.
   - Как все это страшно, - вырвалось у Акселя.
   Пармиан взглянула на него мельком и засмеялась.
   - Это с непривычки, - звонко заявила она. - А поболтаешься между неоконченными жизнями раз-другой - и станет не то, что страшно, а даже и скучно!
   Аксель неуверенно улыбнулся.
   - А вообще я недовольна твоей дисциплиной, - Пармиан с шутливой строгостью погрозила ему пальцем. - Страх - признак маловерия. Наставник не имеет права попусту, без конкретных оснований беспокоиться не пойми о чем. Это значит сомневаться в ученике. Мы должны подавать пример безусловной веры в каждую душу, в ее способность возродиться. Кто по-настоящему заботится о воспитанниках, тот всегда за них спокоен, - серьезно закончила она. - Вот я познакомлю тебя на балу кое с кем из наших историков, - вдохновенно вернулась Пармиан к интересующей ее теме бала. - Это те, кто умеет отправлять душу в бывшие тела... И научу танцевать балиант. Это такой наш коллективный бальный танец из двадцати восьми фигур.
   - Ох! - испугался Аксель. - Я и вальс-то не умею!
   - Ээээ, муженек, - протянула Пармиан, - да ты самое главное-то в жизни пропустил! - и, шутливо пихнув его кулачком в плечо, она непринужденно взяла его под руку и зашагала совершенно по-хозяйски, с беспечной улыбкой оглядываясь вокруг и, видимо, чрезвычайно довольная целым миром и собой. Аксель шел рядом и тоже улыбался, сам не зная чему.
   
   
   Многие из сравнительно антропоморфных фигур нуждались в громоздких ортопедических аппаратах для того, чтобы передвигаться, да и просто существовать. Тоненькие шейки не выдерживали веса разбухших голов, вывернутые в суставах ножки подворачивались; требовались специальные колодки, корсеты, костыли - однако к этим необходимым для выздоровления вещам воспитанники относились непримиримо и нередко их ломали, попутно причиняя лишние травмы себе.
   - Многие из них сами изувечили свое тело, - объясняла Пармиан, застегивая замысловатый корсет на очередном разбушевавшемся тщедушном тельце, - но помнят время, когда были здоровы, и не могут смириться... Вот почему опасно кончать жизнь самоубийством, - с оттенком шутливой торжественности заключила она. - Травмы, причиненные телу, остаются на душе... Надо беречь здоровье! - с этим жизнеутверждающим лозунгом она обратилась к сморщенному, как моченое яблоко, лицу, которое кисло всхлипнуло. - И соблюдать режим! Ну-ка, бери костыль, и пошли... Прогулка, прогулка! Неприятно, а что делать? Надо двигаться! - и бесформенное существо на замысловатом аппарате с колесиками, дрожа от натужных усилий, повлачилось вслед за Пармиан по светлому коридору, за стеклянными стенами которого шумела листва.
   - Так значит это - самоубийца? - вполголоса уточнил Аксель, кивнув на существо.
   - Они здесь почти все самоубийцы, и не по разу, - беспечно отозвалась Пармиан. - С первой попытки так не развезет - надо долго стараться...
   Многим подопечным требовались дозы обезболивающих, но Пармиан строго следила за тем, чтобы лекарства расходовались экономно.
   - Они часто преувеличивают свои страдания и притворяются, чтобы получить опиаты, - наставляла она Акселя, - они очень хитры. Почти все здесь - бывшие наркоманы и алкоголики со стажем. Они сейчас находятся в зависимости от стимуляторов потому, что боятся самостоятельности. Они не доверяют реальности, хотят забыться. Нужно показать им, что это фальшивая, обманчивая радость, - предупреждала она. - Они согласятся болеть хоть всю жизнь, лишь бы за ними ухаживали. Надо заставлять их трудиться и прятать лекарства.
   Самым тонким и непостижимым моментом Акселю казалось неподражаемое искусство, с которым врачам удавалось отличать симуляцию от обыденной апатии и плаксивости и все это вместе - от обострений, кризисов и случаев действительно патологической реакции на тот или иной вид лечения.
   - Трудность не в том, чтобы угадать. Всего не угадаешь. Никто не может исключить вероятность ошибки. Трудность состоит в том, чтобы сохранять самообладание, - пояснила Пармиан. - Понимаешь, непорядок с пациентом немедленно вызывает из воспитателя все слабости и недостатки. Начинаешь сомневаться в себе, надеяться без причины, бояться чего еще нет... и погружаешься в придуманные переживания, вместо того, чтобы делиться с пациентом своей внутренней гармонией и чистотой. Пойми, все мы здесь - только ученики. Нужно научиться смирению перед жизнью души.
   В конце концов Пармиан пришла к заключению, что Акселю пора участвовать в работе больницы более деятельно. С целью поиска подходящего воспитанника, над которым можно было бы доверить мужу шефство, она привела Акселя в просторную столовую, где, как правило, собирались многие сравнительно жизнеспособные питомцы различной степени вменяемости. Аксель не без тревожного озноба наблюдал за тем, как Пармиан, окруженная свитой из нескольких ассистентов, чуть повернув голову в сторону и слегка кивая, выслушивала доклад управляющей столовой и одновременно обводила открывшееся взгляду море жующих сомнительных личностей. Внезапно в одном из рядов возникла суматоха.
   - Я не буду! Я не хочу! - возвысился над общим гомоном какой-то лишенный определенных интонаций скрипучий голос, и в проход между столами вылетело несколько тарелок. - Я ничего не хочу! Мне ничего от вас не нужно! - остервенело заорало едва видное из-за края стола существо цвета жженого сахара и попыталось соскочить со слишком высокого для него стула, какие специально предназначались для пациентов с недоразвитым скелетом, но запуталось в скатерти и свалилось вместе со столом, отчаянно молотя по полу и подбежавшему на помощь персоналу кулачками и злобно визжа. Пармиан удовлетворенно кивнула.
   - Аксель, позаботься об этом пациенте, - указала она в сторону маленькой катастрофы. Аксель скривился от ужаса и сделал несколько неуверенных шагов, как приговоренный, но, поскольку все вокруг вели себя так, словно ничего особенного не происходит, ему пришлось взять себя в руки и подойти к своему новому подопечному, уже обезвреженному путем заматывания в скатерть.
   - Не хочу! - яростно твердила покрытая уродливыми шишковидными наростами башка с горящими и вращающимися, как огненные колеса, глазами. - Не хочу!
   Аксель заметил, что на него смотрят с ожиданием.
   - Отменить обед. В палату, - вздохнул он.
   
   
   Повторная попытка накормить существо, предпринятая через несколько часов, также не увенчалась успехом.
   - Не хочет жить, - сочувственно пояснила Акселю сиделка.
   Скрепя сердце Аксель отправился на разговор с пациентом - хотя какие уж тут разговоры?.. Существо лежало, отвернувшись к стене, и в сущности занимало только дальний угол койки, так что Аксель разместился на свободном краю.
   - Почему ты отказываешься есть? - беспомощно спросил он.
   Послышалось обиженное сопение.
   - Не хочу, - с отвращением ответило существо.
   - Но ведь тогда ты умрешь.
   - Что ты называешь жизнью?! - взъярилось существо. - Давиться едой?! Я и хочу уйти!
   - В котлован?
   - Совсем уйти! Должен же быть выход! Какое у вас право меня заставлять! - существо неожиданно заплакало.
   Аксель смешался: признаться, он и сам не раз задавал себе этот вопрос.
   - Но ты сам выполз из котлована, - попытался возразить он. - Почему ты считаешь, что тебя заставляют жить?
   - А меня уже кормили насильно! - плаксиво пожаловалось существо. - В другом мире. Встанут над душой и говорят: пока не съешь - из-за стола не выйдешь. И дальше? Ради чего все это?.. Все равно угасла душа, пропала... Вскакиваешь ни свет ни заря, за окном мешанина из грязи и ветра, прибегаешь в контору, глотаешь пыль, чтобы купить лишний ломоть хлеба, чтобы протянуть еще один бессмысленный, бесконечный день! Суета, серость, и мерзость, мерзость, мерзость... не хочу, - с отвращением повторило существо. Аксель с удивлением отметил, что пациент сделал выбор значительно более обдуманно и обоснованно, чем казалось вначале; на некоторое время он и сам погрузился в мысленное созерцание нарисованной питомцем безрадостной картины и не нашел, что возразить. Тогда он подвинулся к закутанному в одеяло кульку и сочувственно положил руку на тяжело дышащий бок.
   - У тебя, наверное, никогда не было друзей, - предположил он. - Если бы у тебя был друг, ты бы ни за что так не сказал.
   Существо разлепило тоскливый глаз и взглянуло куда-то в угол комнаты.
   - Не хочу, - грустно подытожило оно после долгих молчаливых раздумий.
   
   
   - Я все равно хочу уйти, - тоскливо говорило существо несколько недель спустя, вяло наматывая на двузубую вилку макаронину и одновременно скользя невидящими глазами по страницам раскрытой на столе книжки. За прошедшее время оно несколько укрупнилось, но аппетита у него не прибавилось. - Вот мне приснилось недавно, - существо мечтательно подняло к потолку блестящие выпуклые глаза, - как будто я - вода на дне глубокого, глубокого океана, и до меня не достает даже солнце. Здесь такого нет, - мрачно подытожило оно, брезгливо взглянув в тарелку, а затем опять уставившись в книжку.
   - Да ты сам кого хочешь достанешь, - рассеянно заметил Аксель, тоже перелистывая страницы книги. В столовой им выделили отдельный стол; пока подопечному удавалось запихнуть в себя хотя бы треть порции, Аксель успевал пообедать и снова проголодаться. За время возни с подопечным он сам перестал различать вкус блюд; всплеск ворчливости сопровождал каждый ненавистный акт приема пищи. - Если постоянно повторять, что тебя от всего тошнит, в итоге правда блеванешь, - дополнил свои наблюдения Аксель.
   - Чего? - обиделось существо.
   - Ничего! - Аксель поднял голову. - Ты посмотри, как ты ешь! Сядь прямо! - зло бросил он. - Чтоб я книги за столом больше не видел, - он бесцеремонно выхватил из-под носа существа счастливую возможность отвлечься от невыносимого процесса питания. Существо проводило книжку грустным взглядом. - Здесь не библиотека! И вообще... - Аксель встал и раздраженно оглянулся. - Карина! - заметил он управляющую столовой. - С этого момента мой пациент накрывает себе стол сам. Да! - мстительно добавил он, взглянув в скисшее лицо существа. - Причем по всей форме. Со свечами, цветами, салфетками и десятком вилочек-ложечек... Есть у нас консультант по сервировке стола?.. - сквозь зубы поинтересовался он у Карины, сам ни секунды не разбираясь в тонкостях этикета.
   - Найдем, - деловито кивнула Карина, пометив что-то в записной книжке. Через ползала Аксель почувствовал на себе одобрительный взгляд Пармиан.
   - С этого момента даже гречневую кашу будешь есть с ножом и вилкой, - обратился Аксель к притихшему существу. - Можешь не проглотить ни одного зернышка, но за столом надо сидеть с улыбкой и выпрямив спину. Приборы держать аккуратно. И так до тех пор, пока ты не прекратишь глотать куски не глядя, не жуя и не чувствуя вкуса. Потому что поведение за столом в точности отражает отношение к себе, к своему телу, к миру. Если ты пытаешься не заметить реальность, ты никогда не сможешь ее принять. Короче, теперь твоя главная духовная практика - учиться по-человечески принимать пищу.
   - Это ко всем относится, - вдруг подала голос Пармиан. - Карина, за исключением недееспособных инвалидов - вводим самообслуживание. Все учатся держать осанку и пользоваться ножом и вилкой, - Пармиан сделала страшные глаза какому-то маленькому существу, которое, распластавшись с краю стола, судорожно высасывало бульон через край пиалы. Существо икнуло от испуга и поспешно отлепилось от блюда, а заодно и от столешницы. - И ложкой, - великодушно добавила Пармиан.
   - Понятно? - елейно поинтересовался Аксель, развернувшись к своему выпучившему глаза подопечному, на болотно-зеленом лице которого постепенно проступало осознание катастрофы вселенского масштаба.
   
   
   Постепенно Аксель освоился в больнице не хуже, чем когда-то в автомастерской, чему немало способствовало общение и обмен опытом с другими наставниками, и, что прежде казалось невозможным, привык руководить множеством самых разных занятий одновременно, при этом сохраняя не только хладнокровие, но и чувство юмора.
   - Натурально, бедлам! - возбужденно делился он впечатлениями от прошедшего дня некоторое время спустя. - Лике зрение пытались поправить. Она говорит: "Никого не хочу видеть!" Я говорю: "Правильно, ты еще голову в землю, как страус, засунь"... И вдруг - как-то само собой на ум пришло - спрашиваю: для чего вообще, по-твоему, нужно зрение? Сила взгляда дается для того, чтобы управлять событиями твоей жизни! А она: тогда что, если у других взгляд окажется сильнее?.. - Хороший вопрос, а? Кстати, я придумал, как лежачих немного расшевелить: они почему-то любят прыгать на батуте. Подвешиваешь их на эластичном тросе, и неплохо барахтаются! Может, их и гулять так же вывозить? Сообразить нечто вроде подъемного крана... И не расползутся. Да, мне уже двое заявили, что хотят гоночную машину. Слушай, это ты им сказала, что я бывший гонщик, или по мне заметно? А правда, как думаешь, получится здесь собрать мини-карт? Хотя гонки - немного суицидальное занятие... Впрочем, здесь суицидом никого не удивишь... - Аксель в изнеможении рухнул в кресло.
   Пармиан, молча улыбаясь, присела на подлокотник и ласково провела рукой по его волосам, словно снимая усталость прошедшего дня; он поднял на нее глаза - и таким прозрачным, лучезарным показался ему ее силуэт, таким потусторонним светом была овеяна ее фигура, такой неизъяснимой нежностью и печалью отзывалась ее прелестная улыбка, что она вновь представилась ему совершенно неземным, бесплотным существом. На мгновение ему показалось, что он прочел на ее лице ожидание и тоску, словно целая бездна жизней разделяла их; Пармиан, словно почувствовав его настроение, поспешно отвернулась, встала и отошла к окну.
   - У нас здесь довольно хлопотно, - заметила она ровным голосом, в котором все же чувствовалось затаенное волнение. - Каждый день что-то новое. Но ты привыкнешь и уже не будешь так уставать...
   В противоречие с ее незначащими речами ее хрупкая фигурка на фоне пустынной панорамы за окном показалась Акселю одинокой и беззащитной; забыв о своих заботах, он встал и подошел к ней. Только сейчас он вдруг отчетливо осознал, как она нуждается в ком-нибудь, кто разделил бы ее загадочную, неизмеримую ношу; он осторожно обнял ее за плечи, и она, порывисто обернувшись, припала к его груди.
   Каждый раз, лаская ее, он отмечал удивительное сочетание пылкости и целомудрия, которое придавало близости с Пармиан особое, только ей свойственное очарование; так же и сейчас, высвобождая ее волосы из хватки крупных, острых гребней, развязывая невесомые тесемочки похожего на морскую пену платья, он испытал привычное наслаждение, как вдруг Пармиан внезапно выскользнула из его рук и, уперевшись ладонями в его грудь, поспешно сказала:
   - Подожди... Постой. Мне надо кое-что сказать... - она заметно замялась и бросила на Акселя виноватый взгляд. - Одним словом... Ты, наверное, понял, что все, происходившее раньше, было не совсем... в общем... реальным. Я девственница, понимаешь?
   - Что? - на мгновение Акселю показалось, что она шутит, и в то же время он почувствовал, что в постоянно происходящих с ней странных переменах просматривается какой-то смысл. Видя, что Пармиан по-прежнему настороженно ждет ответа, он нахмурился. - Пармиан, кто-нибудь объяснит мне наконец, что происходит? - разозлился он. Пармиан поспешно опустила глаза.
   - Аксель, я отвечу тебе... один раз. Постарайся запомнить, - она вздохнула. - Видишь ли, - она нерешительно подбирала слова, - это пространство многомерно. Его изменения связаны с тем, что мечты и страхи имеют одинаковую природу. Если ты внимательно посмотришь вглубь себя, ты сам поймешь, откуда что появляется и куда пропадает, - она выжидательно взглянула на него.
   - То есть, ты хочешь сказать, что ты мне только кажешься? - помедлив, уточнил он. Пармиан снова вздохнула.
   - Я существую, - признала она, - но... чтобы постичь мою природу, ты должен преодолеть свою, - неохотно добавила она.
   Аксель почувствовал, что к этой обтекаемой фразе не прибавится ничего. Пармиан ободряюще улыбнулась.
   - Не беспокойся об этом сейчас, - посоветовала она. - Доверься мне. Однажды ты поймешь...
   Она протянула ему тонкую руку, молочно-светлую в прозрачной полутьме, и он позволил снова завлечь себя в череду странных превращений.
   - А ты... предполагается, что ты теперь совершенно не осведомлена о... так сказать, близости? - смущенно поинтересовался он, на время высвободившись из ее объятий. - Или мне не придется объяснять, что именно... ээ... тебе предстоит?
   - Будем считать, что теоретически я в теме, - пояснила Пармиан, пряча улыбку. Она потянулась к нему и начала едва ощутимыми прикосновениями расстегивать его рубашку. Ее ладони принялись блуждать по его телу, потом она, взяв за руку, подвела его к кровати и сама взобралась на нее, плавным движением откинувшись на подушки; ее хрупкие плечи чуть заметно вздрагивали. Пармиан наблюдала за ним расширенными от любопытства невинными глазами, и Аксель с необъяснимой отчетливостью осознал, что она без притворства волнуется в предвкушении незнакомых ощущений. Он мягко погладил ее по нежному, как лепестки цветов, бедру.
   - Согни немного ножки в коленях, дорогая, - глухо попросил он, гадая, какая поза помогла бы смягчить неизбежные болезненные ощущения. Пармиан лежала с раздвинутыми ногами и, когда выполнила его просьбу, продолжая смотреть на него широко раскрытыми глазами, показалась ему такой нестерпимо привлекательной, такой свежей и манящей, как полураскрытый бутон, что он непроизвольно наклонился к ее стройным бедрам и начал ласкать ее губами. Пармиан вскрикнула от удовольствия и выгнулась дугой; он не останавливался, пока она не забилась в экстазе. Он стал покрывать горячими поцелуями ее трепещущий животик, набухшие от возбуждения прелестные грудки; Пармиан извивалась от наслаждения. Раздвинув ей ноги, он лег сверху.
   - Постарайся расслабиться, дорогая, - прошептал он ей на ухо. Ее прекрасное тело напряглось, когда она почувствовала его твердую плоть; Аксель несколькими сильными толчками вошел в нее - не до конца, но достаточно, чтобы лишить невинности. Пармиан вздрогнула и изогнулась.
   - О, боже, - выдохнула она; Аксель, помедлив, проник в нее глубже, и она снова изогнулась. С ее губ срывались болезненные стоны.
   - Ах, пожалуйста, остановись, пожалуйста, отпусти меня, - зашептала она, - боже мой... - Аксель с сожалением отстранился, и Пармиан откинулась на подушки, тяжело дыша.
   - Ах, извини... Подожди немного, - пролепетала она и, не глядя, нащупала его руку и успокаивающе сжала ее своими нежными пальчиками. - Попробуй еще раз... - через некоторое время разрешила она. - Только... медленно...
   Аксель попытался повторить свои ласки как можно бережнее, но невинный вид Пармиан, с кротким выражением ожидавшей, пока он овладеет ею, вновь привел его в такое неистовство, что ему не слишком удалось проявить терпение. Впрочем, Пармиан, казалось, уже оправилась от боли; мягко прижавшись к нему, она отдавалась с восхитительными негромкими вскриками, обвив прохладными руками его плечи, и ему показалось, что он растворяется в ее непередаваемой нежности и красоте.
   
   
   - Я не знала, как кормить рыбок, ну и закинула четыре чайные ложки, - раздраженно ябедничала хмурая пациентка, с виду похожая на востроносую белобрысую девочку в темных джинсах и невзрачной толстовке, расхаживая по комнате и машинально потирая поясницу, на боль в которой, собственно, и жаловалась. - А оказалось, имелись в виду какие-то специальные, мелкие ложечки. Когда я сказала отцу, он орал, как будто мировая война началась... Мне так обидно стало... Хотелось показать, что я хорошая, что я не нарочно, и все такое... Ну, я и сдвинула аквариум, чтобы воду в нем поменять. А он весом под сто килограмм... И все... Что-то такое хряпнулось в позвоночнике. Я, наверное, с минуту вообще встать не могла... И с тех пор болит. Стоять больно, сидеть больно, все время больно. Тогда я поняла, что общаться с отцом вредно для моего здоровья. Теперь мы не видимся, но что толку? Позвоночник уже не восстановишь... Зачем я была такой наивной?..
   Аксель молча заглянул в анамнез.
   Характеристика, составленная куратором, сообщала: "Интересный случай. Вспоминает события, действительно происходившие в ряду прошедших реальностей. Бывший военачальник варварской эпохи. Последнюю жизнь провел в битвах и дворцовых интригах, в высшей степени развитые качества коварства и жестокости требуют сейчас переосмысления и изживания. Также имелся обширный гарем и обилие внебрачных детей от изнасилованных женщин. Свою нынешнюю принадлежность к женскому полу воспринимает как сексуальное унижение, постоянно ожидает изнасилования. Был убит политическими недругами во время очередного дворцового переворота. Смерть наступила в результате семидесяти двух колото-резаных ран, которые данная душа чувствует на себе до сих пор. Сильная, незаурядная личность, замкнутая на воспоминаниях из своей военной карьеры. Состояние души соответствует последнему эпизоду предыдущей жизни: медленное угасание сознания, паралич тела, множественные удары сабель, бессилие, безысходность".
   - Гимнастику пробовала? - на всякий случай спросил Аксель.
   - Постоянно занимаюсь... - пробурчала девочка.
   - Массаж?
   - Не помогает...
   - А до этого случая не было похожих травм?
   Девочка с досадой нахмурилась.
   - Еще у меня была дурацкая привычка неправильно нырять, - неприязненно вспомнила она. - Так, что нагрузка приходилась на позвоночник... Понимаешь, я боялась как-то всерьез заниматься спортом. Потому что считается, что физические нагрузки - это для мужчин. А женщина обязана быть беспомощной. Мужчины ненавидят самостоятельных женщин и стараются их всячески доставать.
   - Но ведь прыжки в воду - не такое уж краеугольное достижение. Это скорее отдых, - предположил Аксель. - Разве рядом всегда были мужчины?
   - Стоп, - девочка в самом деле остановилась посреди комнаты и пожевала бесцветными губами. - Дело прежде всего в том, что я боялась ощущения невесомости, которое возникало при прыжке вверх, и потому сразу хлопалась в воду. Я боюсь утратить контроль. Ведь я в свое время единственная из всех девчонок в бассейне боялась нырнуть, а там и мужчин-то не было!
   - Так.
   - Потому что я считаю свой истинный характер злым, неуправляемым.
   - Так ли это?
   - Нет. Уверена, я могу проконтролировать свои глубинные устремления, если осознанно настроиться на добро и созидание. Просто раньше я не задумывалась над этим и не пробовала. Осуждала и боялась себя заранее. И что я про мужчин нагородила! Это был только предлог...
   - Отлично. Какие, по-твоему, качества характера нужны, чтобы избавиться от страха перед ощущением полета?
   - Изящество, легкость... Благородство... Внутренняя красота... Господи, я себя чувствую, как будто у меня в жилах свинец...
   - Ага, чугуний - самый тяжелый из желез...
   - Типа того... - девочка засмеялась.
   - По-моему, здесь надо совместить физические нагрузки с тренировкой нужного психического состояния. Вот мы делаем массаж на расслабление мышц. Ты лежишь и ждешь в раздражении, когда там уже эта дурацкая спина начнет чувствовать себя как следует. А надо провести время с пользой. Ты должна держать такой эмоциональный настрой, как будто у тебя уже есть все свойства характера, которых тебе недостает. Даже те, про которые ты думаешь, что тебе никогда их не добиться. Нужно создать новый образ себя и как бы войти, вжиться в него, понимаешь? Состояние изящества, легкости, внутреннего равновесия и гармонии...
   - Мягкости, доброты...
   - Ну вот. На занятиях по драматургии и режиссуре не была? Пишу тебе в карточке: театр. Надо развивать воображение, артистизм... Понятно, для чего?
   - Создать новый образ себя... - без энтузиазма протянула девочка.
   - Правильно. Можешь начать прямо сейчас. Как пойдешь на прогулку, всем, кого встретишь, попробуй улыбнуться и сказать что-нибудь приятное. Не волнуйся, никто тебя не изнасилует. Если совсем нет слов, придумай какой-нибудь универсальный комплимент и предъяви всем по очереди.
   - Да я и один-то не соображу!..
   - Ну тогда приглядись, подумай: что такого примечательного можно найти во встречном человеке, за что похвалить?
   - Ужас...
   - Ужас - то, что ты ходишь все время хмурая и глядишь только под ноги. Вырабатывай состояние приветливости и доброжелательства. Ты думаешь, только мышцы можно тренировать? Накачаться и пойти бить кому-нибудь морду? А эмоции пусть себе бродят, как придется, пусть характер формируется, как сам знает! Тренировать надо не только тело, но и душу. Тебе же не кажется абсурдным целый день ворчать, обвинять других в чем-то или ругать себя? Ты замыкаешься в гневе, обиде и недоверии, и они разрастаются, закрывая от тебя лучшие стороны жизни. Таким образом ты сама создаешь свою личность и свои обстоятельства. А теперь волевым усилием приучай себя к приятным впечатлениям. Если что-то мешает, ищи причину, разбирай все ассоциации, воспоминания. Поставь себе задачей победить чувства, которые подавляют твою душу. Для этого существуют специальные упражнения, хотя ты сейчас и внушаешь себе, что они слишком просты, чтобы приносить пользу. Сила воображения огромна. Как только возникает навязчивое, тягостное переживание, представь его в виде картины, которая бледнеет, рассыпается и исчезает вдали, в ярком золотом свете, и тебе станет легче. Постепенно душевное равновесие восстановится, и внутренняя гармония выработается в устойчивую привычку. Как это отразится на здоровье, ты сама почувствуешь. Боль пройдет.
   
   
   - Мы с Сашей будем пересматривать основные бессознательные установки, связанные с болезненными физическими симптомами, - некоторое время спустя поделился соображениями Аксель. - По-моему, можно объединить тренировку эмоций и медицинский массаж.
   - На мне покажешь? - заинтересовалась Пармиан.
   Аксель удивленно взглянул на гибкую фигуру жены.
   - Поля, да ты ведь идеальная женщина! Зачем тебе терапия?
   - Тоже надо! - запротестовала Пармиан. - Для профилактики. И потом, в моем случае мы добавим кое-что от балетных растяжек, - задумчиво добавила она.
   - Ты и балетом занималась?..
   - Немного... Да, пожалуй, завтра же начнем тренировки, - Пармиан настроилась решительно. - А потом можно будет сделать такой комплекс парных упражнений со стойками, поддержками и прочим, чтобы массаж шел через сбалансированное движение всего тела. Сюда же пойдет и гармонизация по линии мужское - женское. А потом покажем эту технику наиболее продвинутым из учеников, пусть разбираются.
   Аксель вытаращил глаза.
   - Пармиан, я всего один раз это попробовал, а ты целую программу слепила!
   - Это перспективная идея, - спокойно повторила Пармиан, упрямо прикрыв глаза, - затягивать с внедрением инноваций у нее было не в обычае. - Ну, ты будешь показывать или нет?
   - Ложись... - Аксель вздохнул.
   Пармиан плюхнулась на диван, наблюдая за ним хитрыми глазами. Аксель сел у нее в ногах, погладил отполированную морским прибоем и лучами множества солнц лодыжку и принялся растирать стопу.
   - Дай какой-нибудь позитивный образ, - улыбнулся он, осторожно массируя ее узкую ступню.
   - Ох! Как будто... туфельки из лепестков роз.
   - Лапушка, у тебя не то что туфельки - а и сами ножки как лепестки роз... - засмеялся Аксель, поцеловал ее в подъем стопы и чуть выше - в лодыжку. - Теперь давай про голеностоп.
   - Мм... Как будто ножки такие легкие-легкие, что по воде ходить можно!
   Аксель поцеловал ямочку под коленкой, внутреннюю сторону бедра, живот над резинкой узких спортивных трусиков и провел языком от пупка к солнечному сплетению.
   - Эй, да ведь это уже не массаж! - опомнилась вдруг Пармиан.
   - Поля, лапушка, давай будем считать, что это тоже массаж, - взмолился он, целуя сквозь тонкую ткань кофточки ее грудь. Пармиан расхохоталась.
   - Ты и ученицам так делаешь?.. Теперь понятно, почему ты целыми днями пропадаешь в... Ай!
   
   
   - Какие выводы делаем из воспоминаний?
   - В прошлой жизни передо мной стояла задача заявить о себе, как-то выделиться из среды. Любой ценой. Имело место противостояние, насилие по отношению к внешнему окружению. И теперь я по старой памяти любую проблему воспринимаю как угрозу, и бросаюсь решать ее методом кавалерийской атаки. Но, надо сказать, даже когда мне это удается, я не чувствую внутреннего удовлетворения. На самом деле, теперь моя цель - наладить гармоничное общение со средой, как-то вписаться, что ли. Не подчиниться и не раствориться, что обычно считают единственной альтернативой самоутверждению, та войти в равновесие. Найти свое место. Здесь мы, кстати, подходим к специфике женственного действия. Бытует предрассудок, что женщина должна быть пассивной. Но в действительности речь идет о том, что влияние женщины осуществляется косвенно, через перенастройку энергетики, создание определенной духовной атмосферы. Оно должно быть проявлением внутренней силы. Истинная женственность состоит в том, чтобы управлять событиями жизни с помощью изменения своего состояния.
   - Складно излагаешь.
   - Понимаешь, я чувствую конфликт между ролью, которую навязывает женщине культура, и своим предназначением. Я должна перейти от мужского, силового освоения действительности, о котором уже говорила, к женскому, но не тому жеманству, к которому готовит девочек воспитание, а к настоящей женственности. Если бы у меня не было воспоминаний о моих сугубо патриархальных подвигах, я бы не так тонко чувствовала разницу. Теперь я понимаю, что насилие - это еще не сила. Это, как правило, лишь признак внутренней незрелости. На самом деле исторически сложившийся стереотип мужественности, все это хамство и дешевая рисовка - тоже заблуждение. Быть мужественным - значит быть добрым.
   - Мое почтение. Веские сентенции. Перейдем от абстрактного к конкретному. Насколько я понимаю, некоторым препятствием к духовному просветлению служат семьдесят два удара саблей?
   - Уф...
   
   
   - Боль в ногах, усталость ступней. Туда же мозоли, натоптыши всякие...
   - Волка ноги кормят... Беготня, суета... это противоестественно для человека, но необходимо для выживания.
   - Заменяем?
   - Мм... нужно переключиться на мысль, что движение полезно для тела.
   - Дальше. Суставы.
   - Гибкость - это приспособленчество. Меняем. Ээээ... Гибкость - это такт. Это умение найти подход к другим людям. Наверное, на каком-то глубинном уровне мы приходим к тому, что изящество - это форма выносливости.
   - Пожалуй. Бедра, тазобедренный сустав. Походка у тебя, надо сказать... Ты специально прихрамываешь на одну ногу?
   - Женственность - это стыдно. Это беспомощность.
   - А в итоге?
   - Женственность - это владение высшими энергиями. Это внутренняя сила... Вообще, кстати, все сексуальные запреты связаны именно с неумением человека преобразовывать психическую энергию в конкретное действие.
   - Жжешь. Интересная мысль. Идем дальше?
   - Да.
   - Пресловутая поясница, с которой все начиналось.
   - Центр тяжести. Страх раскрепощения, снятия контроля. Недоверие к своему истинному "я".
   - В итоге?
   - Осознанное управление своими намерениями. Раскрытие глубинных творческих способностей.
   - Дальше. Плечи, шея.
   - Работать - значит горбатиться, спину гнуть.
   - В итоге?
   - Работа - это не только механическое напряжение. Это еще и понимание происходящего в целом, и управление собой, ситуацией, другими. Работа - это прежде всего инициатива.
   - Дальше?
   - Стоп... Есть еще что-то. А, вот. Нельзя высовываться. Нужно прятаться. Быть как все. Лучших преследуют и уничтожают.
   - Так ли это? Вернее: обязательно ли так?
   - Яркий человек вызывает внимание, уважение и любовь, если добр к окружающим и заботится о них.
   - Хорошо.
   - Просто незаурядной личности нужно строить свое общение с большей мерой ответственности, здесь нельзя обходиться обывательской нормой. Многие этого не понимают.
   - Верно. Кому охота, как ты выражаешься, горбатиться?.. Кожа.
   - Это восприятие. Самый большой орган восприятия. Как я взаимодействую с окружающим миром. Как я к нему отношусь.
   - Неприятие среды?
   - Меня все раздражает.
   - Меняем?
   - Человек - это в принципе трансформатор. Я могу любое воздействие мира преобразовать во что-нибудь полезное и приятное.
   - Дальше. Боль в солнечном сплетении. Солнечное сплетение и желудок - область, отвечающая за подсознание.
   - Спазмы. Как бы это обозначить... Меня от всего тошнит.
   - Весьма характерное состояние...
   - Точно...
   - Для многих... К чему идем?
   - С другой стороны, напряжение мышц пресса позволяет блокировать удар. Это тоже надо учитывать.
   - А зачем нам удар? Чтобы держать в напряжении мышцы пресса?
   - Ну да...
   - Мы работаем над способностью удаленно управлять событиями своей жизни. Ты должна войти в состояние, которое будет само изменять среду под тебя. Чтобы ты только подумала - и окружающие сами для тебя все сделали. Удары предотвращаются заранее. С помощью внутренней силы, которая раскрывается в тебе, когда ты снимаешь этот животный страх перед насилием и болью. Ты слышишь слово? "Животный", то есть за жизнь, за живот. Это напряжение сковывает тебя, отгораживает. Опять же, "блок", этот твой боевой термин. Он действует в обе стороны.
   - Понимаю...
   - К чему идем?
   - Уф... Надо поделать упражнения на раскрепощение, на расслабление мышц.
   - И на дыхание. Ты дышишь диафрагмой. Как только человек выходит из состояния душевного равновесия, он начинает - что?..
   - Задыхаться...
   - Вот. Обрати внимание, какое у тебя сейчас затрудненное дыхание. "Душа" и "воздух" - не просто так похожие слова. Жизненная энергия должна разливаться по всему телу, глубоко, спокойно. Этот твой "блок" душит тебя, а ты говоришь - защита.
   - Верно...
   - В общем, наполняем область солнечного сплетения приятными эмоциями, теплом. Я понимаю, тебе проще лишний раз покачать на тренажерах пресс или отжаться, но твоя задача сейчас - наработка положительных эмоций. Поэтому надо не на шведской стенке висеть, а лечь на кушетку, выключить свет, включить какую-нибудь приятную музыку... ты, кстати, чего слушаешь? что это за лязг? сходи к Фрэн и возьми что-нибудь фортепианное... и представить, допустим, себя в виде цветка. Почувствуй, как раскрываются лепестки, как они наполняют твое тело сиянием, ароматом... Понятно? А увижу в спортзале во внеурочное время - попрошу Павла тебя туда не пускать.
   - Договорились...
   - Надо уравновесить эту твою "тошноту". Как вообще считаешь, почему ты болеешь? Почему ты не в состоянии ничего вылечить до конца? Проходит острый приступ - и ты бросаешь заниматься. Я тебя в прошлый раз просил подумать об этом.
   - Да... Привычка надрываться. Работать на пределе возможностей. Я тут поймала себя на мысли: а ну как вылечусь - и опять ишачить придется?
   - То есть болезнь для тебя - единственный повод отдохнуть?..
   - Похоже, что так... Помнишь, мы говорили о хроническом насморке? Ты рассказывал байку, как один человек вылечился, вспомнив прошлую жизнь. Его любимую девушку задавила коляска с лошадьми, а он стеснялся плакать, потому что мужчина должен скрывать свои чувства. И этот "внутренний плач" так с ним и остался. Я думала об этом, пыталась примерить на себя. И, знаешь, у меня тоже есть нечто вроде "внутреннего плача". Только не о ком-то другом, а о себе. О своей жестокости к себе, чрезмерной требовательности, иногда непосильной. Я думаю, из-за этого мне трудно жить.
   - Да. Похоже на правду. В драматичной истории хронических насморков появился еще один славный эпизод. Видишь, какая полезная болезнь? Казалось бы, мелочь, но сколько помогает понять! Состояние, о котором ты говоришь, тоже кстати достаточно распространенное следствие подавления мужскими энергиями женских. Надо пересматривать установку.
   - Моя цель - гармоничное сочетание труда и полноценной, радостной жизни. Ээээ... даже звучит как-то... неубедительно.
   - Ты неубедительно произносишь...
   
   
   - Саша сдала контрольную работу на тему "В чем я вижу свое предназначение в будущей жизни". Хочешь послушать? - получив кивок, Аксель поудобнее устроился в кресле и поднял к глазам бегущую строку стереографа.
   - Это бывший генерал, который собирал человеческие головы в корзинки? - уточнила Пармиан.
   - Она теперь собирается рубиться на идейном поле... Итак. "Я вижу свою задачу в отделении исторически сложившихся социальных предрассудков о роли женщины от истинного значения женственности и женщины в обществе. Зачастую речь о равенстве полов идет только в юридическом смысле, тогда как наиболее важным условием нормального развития цивилизации является понимание духовной равноценности мужественного и женственного начал. Возможности и задачи мужчин и женщин в материальном мире, очевидно, различны, и в то же время дополняют друг друга. Однако расхожее представление о якобы универсальности, нейтральности и обезличенности духовной сферы приводит в сущности к тому, что духу приписываются типично мужские свойства, и получается, что, во-первых, духовные задачи мужчин и женщин одинаковы, а во-вторых, что женщина тем духовнее, чем она больше похожа на мужчину. Между тем элементарное наблюдение за особенностями психологии и поведения людей позволяет заметить, что если задачей мужчины являются инициатива, эксперимент, приобретение нового жизненного опыта, то есть количественный аспект духовной работы, то духовное предназначение женщины состоит в качественной обработке полученного материала, в развитии интуиции, преобразовании и перераспределении приобретенной психической энергии. Женщина формирует глубинные, неосознанные свойства и устремления человеческого духа, которые служат основой для практической деятельности мужчин. Если же творческие задачи женщины сводятся к сугубо физиологической функции продолжения рода, возникает отчуждение телесной оболочки от собственной души. Появляется разрыв между формальным и подлинным, между намерениями и действиями, между целями и результатом - побочные дети, фиктивные семьи, репрессивное государство, коммерческая культура, политизированная религия, пустая жизнь. Обязанности материнства, творчества новой жизни состоят прежде всего в формировании духовного облика другого человека независимо от того, происходит при этом физическое рождение ребенка или нет. Истинный смысл женственности - созидание духа". Ну, как тебе?
   - А ты сам что думаешь? - улыбнулась Пармиан.
   - Нелегкая предстоит жизнь... Взять на себя разбор вековых предрассудков, закрепленных на физиологическом уровне? - Аксель недоверчиво покачал головой, а потом усмехнулся. - Впрочем, возможно, нелегко придется тому замшелому мирку, куда угодит такая опасная тема...
   - Будет трудная и интересная судьба, - кивнула Пармиан. - Эта душа готова к самостоятельной работе. Скоро она покинет нас.
   - Физиологическое самовоспроизводство бессмысленно без творчества духа... - Аксель снова заглянул в стереограф. - Такая идея не вызовет восторга у тех, кто под предлогом защиты так называемых традиционных ценностей - то есть сугубо прагматических правил физиологического выживания во враждебной среде - безнаказанно потакает всем порокам. Принципы традиционной культуры известны. Все, что мне непонятно, - дурь. Все, что мне не нравится, - мерзость. Мир прост и удобен, собственная убогая персона - мера всех вещей. Правда, жизнь почему-то складывается не так, как хотелось бы, но для того и существует бог, чтобы сваливать на него ответственность. Какой уж тут истинный смысл мужественности и женственности?.. Упиться, устроить массовую оргию - вот настоящая любовь. Каждому, кто хочет без причины почитать себя за центр вселенной, выгоднее утверждать, что главная заслуга человека - это данные ему от рождения половые органы.
   - Может быть, ты недооцениваешь людей, - улыбнулась Пармиан. - Рано или поздно всем, кто захочет жить, а не выживать, придется усвоить, что тот или иной физический облик - лишь форма постижения высших способностей духа.
   - За успехами человека, который возьмет на себя смелость объяснять толпе идиотов реальность духовно-женственного начала, я бы предпочел наблюдать со стороны, - честно признался Аксель и отложил стереограф.
   - Семьдесят два удара саблей у него уже были, - мягко заметила Пармиан. - Своим подвигом во имя ближних он залечит раны и перейдет в мир, где не придется никому ничего доказывать. Главное для этой души - не перестараться. Ему будет мешать властность и суровость. Если научится ждать, учитывать чужое мнение и доверять людям - спасется.
   - Почему ты упорно говоришь о ней в мужском роде?
   - Потому, что эта душа женственна пока только внешне. В сущности это - по-прежнему мужчина. Подобное противоречие будет сохраняться долго, дольше, чем ты думаешь. Оно потребуется для выполнения задачи, которую душа берет на себя. Она всю жизнь будет смотреть на мужчин и женщин как бы со стороны и только после смерти освободится от двойственности.
   - Неужели все уже так решено? - ужаснулся Аксель. - Столько работы позади, а впереди - лишь новое начало! Иногда кажется, что в котловане не так уж плохо...
   Пармиан рассмеялась.
   - И котлован, и место, где мы сейчас находимся, и будущее - лишь часть недостижимого целого... Я тоже многого не знаю... Собрать душу - только первый шаг бесконечного пути, - задумчиво добавила она.
   Аксель взглянул в ее поэтически-прекрасное, благородное, отзывчивое лицо, по которому, как облачка, пробегали тени затаенных переживаний, на пышные локоны, рассыпанные по нежной шейке и точеным плечам, прелестную фигуру, с неповторимым изяществом затянутую, как в бант, в жесткие складки узорчатого платья, - Пармиан напоминала изысканную статуэтку; он подошел к ней и поцеловал перламутровые кончики тонких пальцев, с улыбкой глядя в ее темные глаза.
   - Полечка, ты - мой мудрец вселенского масштаба, - признал он.
   - Мне по чину положено, - отшутилась Пармиан.
   Аксель перевернул ее руку и поцеловал теплую ладонь.
   - Ты когда-нибудь задумывалась о том, чтобы уйти отсюда самой? - вдруг спросил он. Пармиан посмотрела на него с испугом, а потом грустно покачала головой.
   - Иногда... - наконец признала она.
   
   
   Сдав очередного воспитанника куратору, Аксель отправился к заливу встречать Пармиан. Она расхаживала по волнорезу в спортивном костюме - Пармиан обычно вела у пациентов средней степени травмированности занятия водной аэробикой; в бирюзовых и малиновых волнах копошились существа. Солнца заходили одно за другим, и на набережной почти никого не осталось; вскоре и Пармиан должна была освободиться. Аксель вышел на веранду спорткомплекса; Пармиан издалека заметила его и весело махнула рукой.
   - Аксель, иди к нам! - звонко крикнула она.
   Аксель с улыбкой покачал головой, для убедительности сложив руки крестом, и сел с краю веранды ее ждать.
   - Продолжаем, три-четыре... Спинки ровненько! - покрикивала она. Ветер раздувал ее мягкие волосы, переливавшиеся в лучах заката чернильным блеском, стройная фигура в простой спортивной одежде выглядела бумажно-легкой, гимнастические упражнения в ее исполнении напоминали изящный танец.
   - Так... бедро привели-отвели... тянем... а теперь... - Аксель подумал, что пластические этюды, которые показывала воспитанникам Пармиан, кажутся ему отчасти знакомыми, и вдруг вспомнил, что видел похожие движения во время некоторых спусков через машину - только в исполнении Тасманова они напоминали скорее беснование одержимого, а Пармиан удавались легко, чарующе-гармонично.
   Пармиан вдруг, едва касаясь земли пальчиками одной ноги, изобразила в воздухе такой сложный пируэт, что ее несчастные подопечные совсем смешались. Перепорхнув на несколько шагов в сторону, как цветок на ветру, она воспроизвела еще одну замысловатую фигуру, балансируя с помощью волнистого движения тонких рук. Пациенты молча столпились под волнорезом в виде стада. Пармиан посмотрела на них и рассмеялась.
   - Ну, в точности пока можете не повторять... Но, давайте-ка сделаем "ласточку"... потянулись вперед! - она наклонилась и развела руки в стороны. - Плечики расправили! Кто хочет летать?
   - Мы хотим! - сопя от усердия, пробубнили барахтающиеся в волнах пациенты.
   Улыбнувшись, Аксель невольно перевел взгляд на чертивших над заливом головокружительные петли ручных паэннов - местных гигантских белых птиц; Пармиан как-то, мерцая глазами, рассказывала ему, что на самом деле это - души, которые просто не хотят превращаться в людей, чтобы не спускаться на землю.
   - Заканчиваем, вылезаем! - послышался ее смеющийся голос, а через некоторое время и она сама, запыхавшись, вбежала на веранду и упала в плетеное кресло.
   - Уф, умаялась! - довольно заключила она и взмахнула рукой, как бы подзывая официанта. - А подать-ка мне что-нибудь прохладительное! - и впилась в заблаговременно приготовленный Акселем клубничный коктейль. - А ты чего тут ошиваешься? - вдруг удивилась она, отвалившись от пустого стакана.
   - Жду тебя, - пояснил Аксель.
   - Ой!
   - Так что давай, гоп-гоп, в душ быстро! И пойдем, - Пармиан вскочила и упрыгала в здание спорткомплекса. Некоторое время спустя мимо веранды в сторону жилого корпуса протянулась сопящая вереница высушенных и переодетых воспитанников. Некоторые замечали его и махали узловатыми пепельными лапками. Аксель помахал в ответ.
   
   
   Как-то ночью Акселю приснился странный сон. Он снова увидел себя в поле перед решеткой сада, где впервые встретил Пармиан; однако на этот раз сад был пуст, и Аксель каким-то образом точно знал, что Пармиан не вернется сюда никогда. Несмотря на эту отравляющую душу уверенность, он развернулся и пошел вдоль решетки, которая, казалось, тянулась бесконечно; в глубине сада осыпались вихри белых и розовых лепестков, все новые и новые дорожки скрывались в тени, и Аксель шел вперед с чувством такой нестерпимой, невозвратной утраты, словно вся его жизнь опустела, как этот сад. Потом он вдруг расслышал неясные голоса - знакомые, хотя он не мог вспомнить, кому они принадлежали:
   - Ты просто не понимаешь, во что ввязываешься...
   - Однажды ты поймешь...
   ...и наконец какое-то совсем уж непонятное словосочетание: "шцислак бусорез".
   В этот момент панорама изменилась. Аксель оказался неподалеку от темного переулка, напротив которого на перекрестке стоял восьмиугольный фонарь. Он вдруг вспомнил, что Пармиан уже говорила ему об этом месте: "Ищи синий портал... это выход". Аксель повернулся и направился в провал, сдавленный с обеих сторон зданиями без окон.
   Становилось все темнее, и постепенно пришлось пробираться на ощупь, но переулок не кончался. Внезапно снова послышались голоса, на этот раз совершенно незнакомые и в таком отдалении, что Аксель почти не разобрал слов:
   - ...на первую землю...
   - ...в другом теле.
   - ...к дематериализации!
   - ...это будет...
   - Хватит уже, в конце концов! - вдруг совсем близко, словно над ухом, рявкнул голос Тасманова; Аксель вздрогнул и проснулся.
   В окна спальни заглядывала мягкая звездная ночь; прохладный ветер перебирал мерцающую в полутьме занавеску. Пармиан спала рядом, прижав нежную ручку к груди и неслышно дыша; лицо ее скрывали рассыпавшиеся по подушке волосы. Навязчивое ощущение одиночества, потери вдруг внушило Акселю бредовый страх, что Пармиан на самом деле нет, что он принимает за нее игру света и тени. Потом его вдруг поразило подозрение, что странности ее поведения и недомолвки связаны с какой-то опасностью, грозящей из-за их отношений ей самой. Он машинально протянул руку и коснулся ее плеча; ощущение гладкой девичьей кожи в невесомой дымке кружевного рукава несколько успокоило его. Аксель осторожно обнял ее и почувствовал, как трепещет от глубокого, мерного дыхания ее грудь, как бьется сердце; он мягко коснулся губами ее обнаженной шейки, пушистого завитка волос возле маленького ушка; Пармиан вздохнула, пошевелилась во сне и рассеянно провела рукой по его плечу, пробормотав:
   - Любимый... - и, внезапно открыв глаза, резким движением села на кровати.
   Несколько мгновений она с ужасом оглядывалась вокруг, словно ожидала, что все сейчас исчезнет неизвестно куда; потом как будто несколько успокоилась и опустила голову на руки. Тело ее заметно дрожало под невесомой тканью рубашки; Аксель в замешательстве наблюдал за ней. Пармиан обернулась к нему и вымученно улыбнулась.
   - Аксель, пожалуйста... не делай больше так, - неуверенно попросила она. - Если ты хочешь... Сначала разбуди.
   Аксель раздраженно нахмурился.
   - Может, все-таки объяснишь наконец, что происходит? - без особой надежды заметил он, на что Пармиан, как он и ожидал, только жалобно всплеснула прелестными руками и прижалась к его груди, вся трепеща.
   - Ах, не спрашивай... Поверь, однажды ты все узнаешь. Потом, позже, ты согласишься, что я была права.
   Аксель уступил; Пармиан притихла, обняв его за талию.
   - Знаешь, мне снился такой странный сон... - вдруг сказала она. - Такой чудесный. Как будто я выхожу... как будто я спускаюсь с неба. И там, в высоте, так темно. А внизу я вижу огромную розу из света. Глубокую звездную россыпь, и как будто туманность, и голубое сияние... И я вдруг понимаю, что это и есть земля. И я вижу страну, в которой все в совершенной мере, все прекрасно. И все настоящее. И что я могу остаться там навсегда. С тобой.
   "Я другое видел", - хотел сказать Аксель, но промолчал.
   - Интересно, что значит "шцислак бусорез"? - рассеянно спросил вместо этого он, и Пармиан, вздрогнув, подняла голову.
   - Шцислак Бусорез? - медленно повторила она. - Это... это синий портал. Это выход, - она взглянула на Акселя, как ему показалось, с горечью.
   - Выход откуда?.. - насторожился он.
   - Ты лучше спроси: куда? - сердито отозвалась Пармиан и встала с кровати. Аксель почувствовал, что ей не хочется больше говорить. Пармиан подошла к окну.
   - Все души однажды уходят отсюда, Аксель, - тихо сказала она и, помолчав, обернулась с натянутой улыбкой. - Наверное, тебе это приснилось к празднику долгой ночи. Скоро заканчивается очередной цикл. Мы провожаем наших воспитанников.
   - Верно... - смутился Аксель. - Я и забыл.
   - Что ж, время, проведенное с пользой, истекает незаметно... - подытожила она и, зевнув, накинула на плечи прозрачный пеньюар. - Я, кажется, уже не засну...
   - Я тоже, - мрачно согласился Аксель и включил свет.
   
   
   - Дубль создается путем отделения частицы души. Главное - суметь различить душу вещи, извлечь ее и перенести, - Радий Романов, мастер-кукольник, при помощи своеобразной указки, которая превращалась то в тончайшую иглу, то в луч света, демонстрировал свое очередное изобретение - так называемый "дом жизни". Официально балы считались учебным выходом воспитанников в свет, а в действительности отличались разнообразием неформальных способов проведения досуга, среди которых значительное место занимал обмен научным опытом и презентация последних творческих изысканий довольным и не слишком критически настроенным коллегам. Романов предпочел за время, отведенное для дефилирования по залам, объяснить любопытствующим, как устроить "заговоренный дубль своей жизни". Дубль представлял из себя кукольный дом, где все, вплоть до мельчайших предметов быта, было воспроизведено с ювелирной точностью и несло на себе в основном информационную нагрузку: в сущности, Радий предлагал наделить каждый материальный предмет символическим смыслом. - Каждая из дублирующих вещей связана со своим оригиналом. Мы получаем модель для эксперимента и удобное хранилище резерва, но и определенный риск, так как если произойдут неконтролируемые изменения, вы почувствуете обратное влияние. Поэтому надо защищать дубль от случайностей. Здесь мы подходим к главному: сейчас кукольный дом находится в герметической среде. Но в открытой ситуации дубль меняет исполнительную функцию на познавательную...
   Лучевая указка танцевала в лабиринтах затейливого сооружения, похожего на миниатюрное здание со снесенной четвертой стеной. В толпе слышались удивленные возгласы, относившиеся, в основном, к изяществу художественной отделки.
   - Даже карты есть!
   - Не крапленые?
   - Дурак, это гадальные...
   - Я себе как раз такой коврик в прихожую хочу!
   - Хватит здесь торчать! - послышалось над ухом у Акселя замечание Пармиан, обращенное уже лично к нему. - Это обыкновенная экстраполяция... - Пармиан потянула его за рукав; она сегодня казалась утомленной и не особенно внимательно присматривалась к происходящему.
   - Не такая уж обыкновенная... - задумчиво возразил Аксель, отходя от красочного экспоната. Пармиан закатила глаза.
   - Господи, ты можешь хоть на пять минут отвлечься от работы?
   Аксель удивился.
   - Конечно, отвлечься мне нетрудно, - смутился он. - Просто, по-моему, мне предстоит еще столькому научиться...
   - У тебя будет возможность научиться всему, - упрямо перебила его Пармиан. - Обещаю.
   - Понимаю, - согласился Аксель, хотя понял только, что в этот вечер Пармиан в привередливом настроении. Она как будто печалилась о чем-то и даже сердилась на Акселя без видимой причины, так что он почел за лучшее не надоедать ей расспросами. Некоторое время прошло в молчании; Пармиан брела вдоль узорчатой балюстрады, глядя с балкона в ослепительную полусферу бального зала, как в кипящий котел. Аксель случайно выхватил в толпе взглядом Сашу - свою последнюю воспитанницу. Тоненькая, в серебристом платье, с высоко заколотыми светлыми волосами, она казалась беззаботной, но Аксель вспомнил, что говорила о ней Пармиан: "Обрати внимание - она непринужденно держит себя в компании мужчин вовсе не потому, что кокетничает. На самом деле она просто чувствует себя чужой среди женщин"... В очередной раз Аксель задумался над запутанностью истинных духовных путей личности, скрытых от невнимательного взгляда такими доступными, казалось бы, для понимания, а в действительности ложными стереотипными ролями.
   - Интересно, что происходит с душами в дальнейшей, самостоятельной жизни? - озвучил Аксель достаточно отвлеченную, как ему показалось, тему.
   - По-разному, - равнодушно ответила Пармиан и добавила более деловым тоном: - Ты же знаешь, что все зависит от цели. Именно поэтому мы здесь заранее разбираем этот вопрос. Если душа теряет цель, то погибает в мире плоти.
   - И бывает, что не возвращаются? Пропадают?
   Пармиан украдкой вздохнула.
   - Бывает, - неопределенным тоном подтвердила она. - Осознание цели своей души во плоти - это второе рождение. Это дано не каждому.
   Аксель попытался представить непредсказуемую сеть людских судеб в безжалостном мире исполнения желаний и почувствовал, что никогда не смог бы разобраться в них. Тут Пармиан отвлеклась на разговор с кем-то из кураторов; Аксель, спускаясь вслед за ней по широкой, похожей на павлиний хвост лестнице в суету и полумрак первого этажа, вдруг перехватил чей-то пристальный взгляд. Хрупкого сложения молодой человек с нервным, недоверчивым лицом, на котором порой мелькало брезгливое выражение, смотрел на него из-за колонн внимательно, словно узнал. Поколебавшись, Аксель сделал несколько шагов в его сторону.
   - Мы знакомы?
   - Это я в столовой тарелками бросался, - тихо пояснил юноша, чуть насмешливо прищурившись. Аксель вспомнил свою первую подопечную душу; воспитанник давно перешел в другие отделения госпиталя и потерялся из виду.
   - Извини... не признал, - сообщил Аксель. В стройной, аристократически-элегантной фигуре, затянутой в строгий темный костюм, как в футляр, в самом деле осталось мало общего с нелепым существом, вызывавшим в воображении суеверия относительно кикимор и водяных.
   - Богатым буду, - пряча улыбку, кивнул юноша, потом молча отошел, сел за свободный столик, ни на кого не глядя, и, казалось, погрузился в глубокие раздумья. Аксель невольно улыбнулся. Такая отчасти вызывающая, отчасти безыскусственная манера поведения была как нельзя более характерна для юных, не оформившихся душ, не так давно преодолевших зачаточное состояние; у многих выпускников на лице сохранялась печать затаенной горечи и печали - след ужаса, пережитого в бесформенном состоянии в котловане, который должен был изгладиться нескоро; однако Акселю воспоминание о первых нелегких опытах самовоспитания, разделенных когда-то между неопытным куратором и отягощенным лишним опытом пациентом, навеяло скорее смешливое, чем тягостное настроение. Между тем Пармиан покинула своих собеседников и с несколько усталым и рассеянным видом опустилась за столик. Аксель перехватил пробегавшего мимо официанта и подал ей бокал, а сам сел напротив, любуясь игрой огненных и хрустальных бликов, которые отбрасывали на ее прозрачную кожу пляшущие свечи и темное вино. Пармиан мрачно молчала.
   - Знаешь, раньше мне казалось, что любовь - это личное чувство, свои симпатии и антипатии... Потом я подумал, что, вероятно, любовь - это понимание чужой души. Но теперь я думаю, что, наверное, только тот, кто прошел с человеком весь путь, знает, что такое истинная любовь.
   Пармиан внимательно посмотрела на него, и Акселя уже тянуло спросить, пребывает ли кто-нибудь вместе со всеми воплощенными душами, как вдруг к ней вернулось хорошее настроение, и она, оживившись, воскликнула:
   - Помнится, у нас был разговор о танцах!
   - О, боже... - Аксель сразу пожалел, что привлек лишнее внимание к своей персоне.
   - Извольте сдать свою норму, господин суровый воспитатель заблудших душ! - засмеялась Пармиан и потянула его в многолюдный круговорот, перемещавшийся по схеме, гармонию которой Аксель никогда не понимал до конца.
   
   
   - Ты знаешь, раньше я почему-то считал, что танцы - ужасно легкомысленное занятие, - смеясь, вспоминал Аксель, когда они с Пармиан возвращались домой тенистыми дорожками в черно-белых кружевах мерцающего мрамора и шумливой листвы. - Что это такой завуалированный флирт, не более. Там, откуда я родом, меня в ранней юности периодически пытались пристроить к какой-нибудь престижной девице на очередном балу... В итоге я рухнул с дерева и здорово рассек бедро. Это здесь я не хромаю, а там танцы для меня закончились, чему я был несказанно рад... А главное, все думали, что травму я получил на гонках. Хотя на трассе у меня не было ни одной аварии... Это я потом разбился, на другой дороге.
   - Другие дороги - самые опасные, - глубокомысленно заключила Пармиан.
   - У вас здесь все как-то иначе... И ваш танец исполняется как священнодействие. Как мистерия.
   - Балиант выстроен как последовательность пространственных конфигураций, составляющих ключ к единению с духовной основой вселенной, - назидательным тоном сообщила Пармиан. - Эта сокровенная реальность не видна в текущем дне, но именно в ней человек черпает силы, когда вся видимая жизнь истекает... Двадцать восемь фигур танца обозначают базовые архетипические состояния общечеловеческого сознания. Освоив их, можно подняться над человеческой природой... - Пармиан задумчиво замолкла. Аксель с улыбкой покосился на ее едва различимое в полумраке жемчужно-бледное лицо, но она - случайно или намеренно - еще ниже опустила голову.
   - Знаешь, все, что ты говоришь, - это как пробуждение лучших сил души. Все вокруг тебя так пронизано мудростью и покоем. Я никогда и не мечтал, что встречу кого-нибудь, подобного тебе, что такие прекрасные создания вообще бывают. Ты для меня - больше, чем любовь. Ты - вся моя душа, навсегда. Если бы я мог отблагодарить тебя когда-нибудь за все счастье, которое ты даришь мне просто потому, что ты есть. Но ведь я ничего не знаю о тебе, верно? - Аксель остановился и, придержав Пармиан за плечи, развернул ее лицом к себе. Она упорно продолжала смотреть вниз. - Я не знаю, кто ты, я не знаю, зачем я здесь, но любовь к тебе меня сюда привела. Если бы я мог надеяться, что наша встреча не случайна. Что ты тоже ждала меня. Это единственное, что имеет значение.
   - Помни все, что ты понял здесь, Аксель, - проговорила Пармиан, по-прежнему не поднимая глаз. - Помни не в уме, но в сердце.
   - Скажи, что ты любишь меня, - повторил он. - Или я не хочу ничего ни помнить, ни знать.
   Пармиан подняла на него взгляд, в котором мелькнуло странное выражение отречения, и со вздохом с ее губ слетело едва слышное:
   - Я тоже люблю тебя, Аксель, - и тут же растворилось в сплошном омуте темных вспышек и шорохов, поглотивших все. В один момент исчезли призрачные дорожки, сумрачные сады; Аксель оглянулся - Пармиан нигде не было. Ему вдруг вспомнилось, как вместо собственного портрета Пармиан нарисовала его на невообразимом фоне из темных сполохов - и словно в ответ на его мысль, откуда-то из глубины и с высоты донесся неопределенный голос, как будто говорило сразу множество душ:
   - Я - Пармиан Чермалиом, чистый черный. Духовная мать. Все, что не существует, но хочет осуществиться, проходит через меня. Аксель Яросвет, лучший из людей. Ты единственный, кто понял меня, кто нашел. Нет никого, чья душа была бы прекраснее твоей. Но я не принадлежу к миру людей. Мы не можем быть вместе.
   - Ты... - Аксель запнулся. За время монолога он успел прийти в себя и выделить основное содержание текста. - Ты меня гонишь?! Опять?! Но это какой-то абсурд! Сколько это будет продолжаться?!
   Темнота как будто вздохнула и помялась.
   - Есть один способ, - призналась она. - Чтобы я пришла в человеческий мир, ты должен освободить его от страхов и страстей всего человеческого рода. Всего человеческого рода! Это небывалая задача, непосильная. Откажись от меня сейчас. Ты забудешь меня и все, что здесь происходило. Ради нашей любви я дарую тебе эту возможность.
   - Ради любви?! Что это за любовь такая?..
   - Откажись, - снова прошелестело в темноте, и в неопределенных интонациях нечеловеческого голоса Акселю послышалось что-то угрожающее.
   - Исключено, - отрезал он.
   - Хорошо, - как будто с облегчением прошелестел голос, и все исчезло.
   Темнота превратилась в тесный переулок, напротив которого на перекрестке стоял восьмиугольный фонарь. Аксель без колебаний направился в провал; блуждания по многомерному пространству уже начали ему осточертевать. Вскоре впереди блеснул рисунок вывески - нечто вроде золотистого бублика, который Аксель раздраженно проигнорировал и, рванув ручку на себя, открыл дверь.
   
   
   В синем кафе ничего не изменилось; только за столиком в центре зала его ждала Пармиан - такая, какой он привык ее видеть. Ее стройную фигуру красиво облегало гладкое платье с выпуклым рисунком, похожим на винно-красные водоросли, в высокой прическе, как прозрачные капли воды, блестели бриллиантовые булавки. Ее взгляд показался Акселю встревоженным и немного печальным. Она молча указала ему место напротив себя. Он сел, затаив дыхание от восхищения ее нежностью и безупречной красотой, и невольно залюбовался ею, забыв, зачем пришел. Она нервно побарабанила пальцами по столу.
   - Тебе придется отправиться на первую землю, - церемонно сообщила она. - Сейчас ты не знаешь, что это такое, но вскоре поймешь. Более того, тебе будет казаться, что первая земля и есть твой дом, твой родной мир. Многие пропали там, многие...
   Пармиан со вздохом подняла со столика меню, развернула и показала Акселю. К своему удивлению, там он, как в окне, увидел странную, незнакомую местность - похожий на расплывшееся чернильное пятно город с угловатыми, безликими, как бетонные заплатки, домами - он и не представлял, что такие бывают. Всю землю охватывало дымное, темное пламя, седой пепел лепился к дорогам, стенам, поднимался к облакам. Изображение приблизилось, и Аксель увидел, что улицы запружены толпами мечущихся в поисках укрытия людей. Внезапно вдалеке возникла вспышка, переливавшаяся тусклым багрово-красным блеском, поднялась в зенит и захватила полнеба. Из рдяного марева выплыла гроздь четырех мерцающих лун, земля словно взорвалась, и как бредовое видение, возник причудливый силуэт - Аксель с трудом различил всадника на исполинском крылатом драконе. Затем изображение вновь начало увеличиваться, и он вдруг разглядел лицо всадника - смуглой женщины с жесткими темными волосами, в глухом черном плаще военного покроя - никогда в жизни он не видел такого безжалостного, бесчувственного выражения, такой циничной усмешки неприязненно сжатых губ - а потом образ подернулся рябью и стал меняться, словно сквозь него проступил облик следующего, еще более устрашающего существа. Фигура как будто вытянулась и превратилась в мужскую, за широкими плечами мелькнули исполинские золотые крылья, замерцали пурпурные и багряные волны развевающихся одежд, а голова приобрела совершенно нечеловеческий вид: угольно-черная, с серебристым отливом кожа, оскаленная пасть, полная желтых, заостренных, как у акулы, тесно посаженных зубов, и пылающий взгляд огромных, словно многоугольных глаз, мерцающих тусклым киноварно-красным отблеском - казалось, в этом лице сосредоточилось все неистовое бешенство и ненависть, на которую только способно живое существо. Потом произошло еще одно превращение - полутьму вдруг прорезала колючая вспышка, и в руке у таинственного существа, как молния, блеснул причудливой конструкции громоздкий меч, черно-огненные обоюдоострые лезвия которого вращались во всех направлениях, подобно многомерной мясорубке.
   Аксель невольно отшатнулся - один взгляд на пылающую темным пламенем картину оставлял ощущение ожога. Пармиан посмотрела на него с сочувствием. Аксель раздраженно отвернулся и встал.
   - Не надо меня пугать, - рявкнул он, обошел стол, выхватил меню у нее из рук и отложил в сторону. - Лучше скажи, что любишь меня, - предложил он, завладев ее хрупкими прохладными руками и осторожно сжимая дрожащие пальчики. - Скажи, что мы всегда будем вместе.
   Бездонные глаза Пармиан наполнились прозрачными слезами.
   - Ах, Аксель... Я люблю тебя, - смирилась она и умоляюще взмахнула нежными загнутыми ресницами. - Если ты найдешь меня... Если узнаешь... Если освободишь. - Пармиан опустила глаза. - Я подарю тебе бессмертную душу... и вечную любовь, - едва слышно закончила она.
   Таким Акселю и запомнилось ее лицо - нежное, словно озаренное звездным светом, печально приподнятые тонкие брови, губы мягкие, свежие, как лепестки, - тогда он видел Пармиан в последний раз. Внезапно она подняла голову и кивнула, взглянув куда-то за его плечо; Аксель успел заметить, как в воздухе мелькнули какие-то блики - нечто, похожее на шахматные клетки, но искаженной формы и отчасти цветные - а потом все крутанулось кругом, и его куда-то затянуло.
   
   
   С разных сторон в полумраке помещения появились три фигуры. Помимо Тасманова и Лушки пришла высокая девица лет пятнадцати, в экзотических сапогах до бедер и с волнистыми пепельными волосами до колен. Лушка довольно усмехалась. Тасманов раздраженно хмурился. Девица натянула на лицо строгое выражение поверх насмешливого и погрозила Пармиан пальцем.
   - Тебе не стыдно? - проникновенным тоном начала она. - Зачем ты захомутала парня?..
   Пармиан нахохлилась.
   - Тебе легко говорить, Звешна. Ты настоящая, - с вызовом возразила она. - А я материализоваться хочу. И замуж.
   - Ужас, только секс на уме!
   - В высших сферах секса нет, у нас есть любовь! А тебе вообще рано об этом рассуждать, ты младшая, - напыщенно заявила Пармиан.
   Звешна небрежно отмахнулась; по ее лицу было понятно, что она вовсе и не думает о замужестве, но не потому, что слишком молода, а потому, что тема скучная.
   - Кого вы воспитали? - она обвиняющим жестом обвела собеседников, не произведя ни на кого ни малейшего впечатления.
   - Я тоже удивляюсь, в кого вы обе уродились? - рассеянно проговорил Тасманов, пошарил взглядом по витрине, достал шоколадку и вгрызся в нее.
   - Теперь все человечество в очередной раз ждут крупные неприятности! - вновь подступилась Звешна к Пармиан.
   - Ничего, - невозмутимо отозвалась та. - Оно для того и нужно. Не все мне на людей здесь ишачить, пусть и они на меня поработают.
   - Ты, главное, не забывай, что твой Аксель - тоже человек, - ехидно поправила Звешна.
   - Меня больше волнует, что крупные неприятности ожидают нас, - тоскливо вставил Тасманов. Звешна отвлеклась и оглянулась на пышные хороводы взбитых сливок в витринах.
   - Пап, а ты уверен, что у тебя тут нет ни одной печеньки с перчиком?
   - Здесь все только с сахаром.
   - А есть слишком много сладкого вредно для здоровья!
   - Я тебе и не предлагаю.
   - Ладно, хватит болтать, - влезла Лушка. - Потом разберем, кто прав, кто виноват... Если ничего не получится - отлуплю, - адресовалась она к Пармиан. - Придержи язык, - обернулась она к Звешне. - Выступать будешь у объекта в мозгу. Поручаю тебе присматривать за парнем. Смерть будет грозить ему множество раз, ты знаешь, что делать. - Лушка обернулась к мужу. - Вызывай Йэмми.
   - Тетю Эмму? - обрадовалась Звешна. - А что, она тоже подписалась под этой дурацкой затеей?
   - У нее новая пассия, - оживился Тасманов. - Говорят, приличная девушка, которая не одобрила бы...
   - Пассия тоже прибудет, - хладнокровно сообщила Лушка. - Как раз и познакомитесь. Начинаем. Раньше спустимся - раньше поднимемся.
   
   
   Аксель стоял на обочине загородной трассы, которую с некоторым трудом вспомнил. Именно здесь закончился его последний спуск через машину Тасманова; неподалеку он заметил перевернутый, но в общем целый светоход, а чуть дальше - черные, как сажа, следы тормозного пути от всех восемнадцати колес говорливой фуры, которая затем без предупреждения оставила его одного в многомерном городе. Теперь не осталось ни радио, ни машины; поразмыслив, Аксель поднял светоход и завел мотор. Хотя прежде Тасманов говорил ему, что отсюда нет выхода, теперь Аксель почувствовал, что достаточно будет только найти подходящую скорость. Он осторожно тронул светоход вперед; постепенно пейзаж по обеим сторонам трассы превратился в сплошную полосу неразличимых пятен, дорога исчезла, а потом Аксель увидел внизу похожий на расплывшееся чернильное пятно город с угловатыми, безликими, как бетонные заплатки, домами - и внезапно выход открылся прямо перед ним.


Рецензии
Татьяна, приветствую!

Сильное, конечно, произведение.
Взяла на заметку несколько момент по развитию.
И вот момент, где описывается работа с душами, вытащенными из котлована - я б порекомендовала взять на заметку тем, кто работает в психиатрических лечебницах.

И хотелось бы увидеть продолжение. Интересно, что там опять за кулисами реальности нашей творит Тасманов :)

Екатерина Ив   05.03.2014 17:28     Заявить о нарушении
На самом деле, «Пармиан» для меня очень важный отрывок, то есть какая-то веха на большом пути, в который я всё собираюсь. И тема исцеления таких вот «повреждённых» душ (в том числе и как работа, которую я пытаюсь провести для своих героев в тексте) – для меня главная по жизни.

Кстати, я читала об одном человеке – гавайский врач по имени Ихалиакал Хью Лиин – что его направили работать в психиатрическую больницу для опасных буйных пациентов-преступников. И он сначала забился в свой кабинет в ужасе, а потом начал там так усиленно работать со своим внутренним состоянием, восстанавливать спокойствие, мысленно посылать больным утешение и добрые чувства, – что, короче, в итоге многие пациенты вылечились! Говорят, правда был такой случай. Человечище!!!

Татьяна Шуран   07.03.2014 15:56   Заявить о нарушении