Петрозаводск

– Понимаешь, хуже всего ждать и догонять, – пятый час пути располагает к философии, а подъем в полтретьего ночи не способствует доброму настроению, – Мы приедем, и нас будут рвать на куски. И вокруг будет дурдом, и никто ничего толком не будет знать, и интернет будет висеть, и картинки по итогу дойдут битыми. А потом доберутся корреспонденты и продюсер. И тогда вовсе начнется ад…

Долго бууудет Карелия сниться, шелестит в голове. Мы проезжаем под вывеской «Добро пожаловать», и, сразу, словно перемахнули ленточку «старт», по волшебству ли, или (что вернее) по глумливому чувству юмора местных коммунальщиков, дорога становится гладкой, как плитка шоколада. И хочется ее лизнуть. И Фокус, взрычав оторопело в первый момент, рвет вперед, колесами шурша – то ли в изумлении, то ли в благодарности.

Указатель на Суоярви. До вывески «Аэропорт» мы не доезжаем. На дороге наряд ДПС и знак объезда. Вперед только пешком. Примерно в километре отсюда на шоссе – гора перекореженного железа, а в свежей просеке за обочиной чернеют остовы сгоревших деревьев. 

Небритый оператор берет камеру и идет работать. Я остаюсь и наблюдаю, как прибывает народ. Вдоль дороги полно машин. Десять утра – с момента крушения прошло часов девять. По большей части люди корректны и молчаливы. Никто не орет. Народу много: тех, кому придется здесь работать, тех, кого привело сюда горе, и просто зевак. На последних смотреть противно.

… До двух аккуратных зеленых домиков самолет не дотянул метров сто. То, что осталось от ТУ-134, как летательный аппарат уже не идентифицируется. Какой силы должен быть взрыв, чтоб горело железо? По радио, в местных новостях, передавали, что под брюхом у самолета обнаружили останки перемолотого автомобиля. Естественно, разглядеть это сейчас уже нельзя. Я не знаю, был ли там автомобиль. А если был, кто им управлял. Уверена лишь, что, кем бы он ни был, выжить шансов не было. И еще не отпускает одна мысль – кто и зачем таким причудливым образом изогнул линии этой судьбы, чтобы потом оборвать жизненную нить столь невероятным способом? В ДТП ежедневно гибнут сотни человек, но кому придет в голову, что можно ехать... куда? Домой с работы? В аэропорт, встречать друзей? Или на минуточку в магазин за сигаретами?.. ехать по пустой ночной дороге и погибнуть от того, что из леса на тебя выедет самолет и подомнет под горящее брюхо?

…Шуршит ноутбук, летят картинки на сервак телеканала. А мы с разворота чешем в город – в местную больницу.
Карелия – камней хоть убейся, шиплю сквозь зубы поговорку с давней экскурсии, подпрыгивая на ухабе. Насколько хороши дороги по областям озерного края, настолько омерзительны они в его столице. И, если выпадает тебе счастье гладкого десятиметрового пути, не сомневайся – вооот хоть под этой горкой найдет тебя трасса, попавшая под обстрел крупными ядрами, а после принявшая парад-алле отряда боевых индийских слонов.
Телефон раскален докрасна. Оператор ругается на двух языках, с двумя продюсерами – русско-и англоязычным соответственно. От нас требуется одновременно снимать доноров в местной больнице, встречать заблудившуюся группу корреспондентов и писать интервью с очевидцами на месте катастрофы.
– …мммать, – заканчивает беседу небритый.
– Вы ушли с маршрута, – сообщает навигатор.
Больница, судя по карте, за тем переулком. Сворачиваем. Нас встречает кирпич.

…Три часа спустя. Скрюченная на заднем сидении, просыпаюсь от отборнейшего мата. Многоступенчатые лингвопостроения врываются в открытые окна Фокуса, перемежаясь единственным цензурным словом. Слово это «Леночка».
Продираю глаза, расправляю затекшие лапы. От рандеву с донорами нас отделяет три часа времени и пять десятков километров. Мы уже успели выловить корреспондентов и вернуться к самолету. И теперь вся многоязыкая шайка работает, а я честно дрыхну после семи часов за баранкой.

Источник нечеловечьего рева – огромный патлатый тип, похожий на всех ведущих программы «Времечко» сразу. Его оппонентка, как ясно теперь для всех, вплоть до поста ДПС в километре отсюда, плохо выполнила свои обязанности, и многоэтажная сага о ее служебном несоответствии ревом иерихонской трубы несется по карельскому перешейку. Для меня уже очевидно, что Леночка – продюсер. Человек, на которого сыплются проклятия съемочной группы, называется именно так. Это один из немногих нюансов, что я успела выяснить за недолгое время знакомства с журналистами.
А патлатого типа зовут Рома. История его проста и печальна. Накануне Рома взял три отгула. Рома сходил в баню. Рома приготовился чистым встретить три дня заслуженного, выдранного с мясом у начальства, отпуска. А ночью Роме позвонили. И его, теплого, спящего сном младенца, встряхнули, засунули в машину и отправили работать. Теперь домой он попадет в лучшем случае через пару-тройку дней. Он инженер флайки, машины, укомплектованной спутниковой антенной и напичканной сложнейшим оборудованием, позволяющим вести прямые репортажи и передавать информацию в любой конец света. И теперь к Роме очередь, и работать он будет не только на свою телекомпанию, но и на те, чьи флайки сюда не приехали. А это значит, что пахать Роме теперь несколько суток кряду. И не спать – столько же.

Впрочем, в таком положении все, кто присутствуют сейчас здесь. Выхожу из машины. Вокруг – муравейник. Раззявлены дверцы автомобилей, поблескивают объективы, шныряют корреспонденты. Милицейское оцепление. На фургоне надпись «Олонецкое ОВД». Группа мрачных судмедэкспертов – их работа закончилась ночью. Тела погибших уже увезли, немногих выживших отправили в больницы. Стайка подростков из местных – еще бы, такое событие. С диким лязгом прет мимо грузовик с длиннющим прицепом, на дороге работает кран – обломки погрузят на платформу, и увезут в аэропорт. И специалисты узнают по ним, как именно случилось то, что случилось.

И на фоне этой сосредоточенной, рабочей суеты все равно заметны, выделяются из общей массы они. Их привела сюда беда. Нет рыданий, и цветов немного. Они смотрят вчерашними глазами людей, которые не спали почти сутки. Они пришли, чтобы понять, как именно это случилось. Они подходят к оврагу и, молча, стоят. Выходят на трассу и смотрят сквозь милицейские спины. Спины раздвигаются, чтобы не мешать наблюдать меланхоличную работу крана – поднять, развернуть, зацепить, погрузить. Каждому из них важно побывать здесь и увидеть все своими глазами. При утрате жизнь потерявшего структурируется, превращаясь в ритуально отмерянный квест. И благо, что ритуалы эти ведут скорбящего дорогой, утоптанной до них миллионами ног. Иначе как по-другому пережить эту боль?

Небритый записывает испанского корреспондента. Испанца зовут Армен, и легче представить этого коренастого носатого мальчишку на шумном абхазском базаре среди крепких и круглых, как его коротко стриженная башка, арбузов, чем под вот этим ингерманландским небом.

Мимо проплывает блондинка Лариса с волосатым микрофоном в руках. Она продюсер, и чем интенсивней шипение в ее адрес, тем шире ее улыбка. И сейчас микрофон смотрится капельмейстерским жезлом, и, будто по его мановению, мальчишки из милицейского патруля синхронно сворачивают головы, равняясь на красотку. За ней уныло волочится Антоха – второй оператор, и тихая девушка Трейси – английская корреспондентка с корейским  разрезом глаз и желтоватым оттенком кожи. Трейси совсем не говорит по-русски, и, может быть, поэтому часто извинительно улыбается.

От солнца, жарящего совсем не по северному, прячусь в машину. Через секунду меня атакует Вафа.
– ЮлИя, – певуче растягивая гласные, – можно? – смуглая кожа, яркие губы, бездонные глаза. Марокканка. Загадочная, как сфинкс, и энергичная, как те, в чьих жилах течет африканская кровь. Наш третий корреспондент.
Устраивается на заднем сидении, пишет, тихонько бормоча по-арабски. Непрерывно отвлекается на телефон. Быстро теряюсь в языковой полифонии.
– Вафа, сколько языков ты знаешь?
– Четыре. Русский, арабский, английский и французский.
Опять звонок. На этот раз говорит по-русски.
– Да, дорогая. Обязательно надо встретиться, потому что три ногтя уже нету, – отключается, поясняет мне:
– Маникюрница.

– Я буду делать лайф-стори, понимаешь? – она затягивается, пуская вверх струю дыма, – этот человек был арбитр, и его знали очень многие люди, и мы поедем завтра в морг, – и вдруг осекается, увидев, как машет ей рукой оператор, –  я побежала… Мне сейчас нужно писать стенд-ап, – и исчезает.

…День катится к закату, а у ребят конца-края работе не видно. И первоначальный план – отснять и рвануть домой, растворился, как туман над местными озерами. Интересно, где мы сегодня будем ночевать?..

– Гостиница «Онега». Звучит!
– Вот она, – небритый машет лапой в окно.
Белоснежный отель на берегу Онежского озера выглядит солидно. Отправляем гонцов. Ясен пень, эти хоромы не для нас, и спустя полчаса пыльный фокус с его измочаленными пассажирами припаркован на стоянке маленькой плавучей гостиницы.
– Это катастрофа, – сокрушается Лариса, гостиница ужасная, кругом комары, душ один на четыре номера, – отключается, вздыхает:
– Во всем Петрозаводске гостиницы забиты, нам повезло, что достались хотя бы эти места…

…Пока мы топчемся вокруг ресепшена, я наблюдаю эту братию и думаю, как  странно устроена жизнь, если всего сутки назад я и не знала об их существовании. И как так вышло, что в отпускном моем летнем мареве вдруг проступили контуры незнакомой доселе дверки. И, прыгнув ночью в машину, оказалась я тут, за полтысячи верст от дома, в этом вот самом месте, где носятся чайки, и волны фамильярно шлепают плавучую галошу по бокам. Где случилась большая беда, и каждый делал свое дело, без лишних слов, истерик и экзальтаций. Где были все друг с другом на «ты», вне зависимости от степени знакомства.
Отбиваясь от комаров-людоедов, щурюсь вчерашними глазами на закатную рябь, и думаю, что, может, когда-нибудь, я еще напишу про них детектив. И, хоть сами по себе они интереснейшие ребята, я сделаю их еще более загадочными, чем они есть. Потому что так положено.  И Вафа станет тайной жрицей исчезающего африканского культа, а роковая красотка Лара – незаконнорожденной дочерью олигарха; кареглазая Трейси в критический момент вдруг возьмет да и заговорит по-русски, приоткрыв тайну своей нелегальной эмиграции. А испанец Армен... Я не успеваю додумать, но точно знаю, что у молодца с таким именем и внешностью тоже найдется своя нераскрытая тайна.
И, пока мы поднимаемся в номер, пол ощутимо качается под ногами. Неужели шатает от недосыпа? Вспоминаю, что гостиница на плаву, и успокаиваюсь. Время за полночь, и скоро будут сутки, как мы на ногах.

Я слушаю, как гомонят, расходясь по каютам, наши ребята, и куролесят за стенкой два московских фотографа.  В окошко вижу, как уныло бредет по пирсу оператор с Пятого канала, держа в одной руке камеру, а  в другой – бутылку пива.

Завтрашний день будет полон такой же суеты и нервотрепки, и мы нарежем по Петрозаводску не один еще круг, и все будут работать, как черти, и серый от усталости флайщик Рома под общий хохот станет орать:
– Ну, кто еще хочет комиссарского тела? Свободная флайка!..
И по дороге в больницу Вафа, тараща глазищи, расскажет, как прошлым летом в далеком своем Марокко отправилась на верблюдах в сердце пустыни, и в стойбище бедуинов потребовала раскладушку, убоявшись скорпионов и презрев увещевания проводников о единении с живой природой…
И на обочине очищенного от обломков шоссе будет теперь уже целое море цветов, и потянутся сотни людей, а после по этой дороге вновь пойдут машины…
И будет, как бабочка, биться в стекло Фокуса Серега – оператор Первого канала, чтобы сказать мне «привет», а я опять буду спать, пользуясь свободной минутой…

А потом будет утомительный путь назад, и, следуя странным знакам сумеречной дороги, мы будем ехать нежно и осторожно, чтобы глубокой послезавтрашней ночью вернуться, наконец, домой…

Это будет потом. А сейчас я засыпаю, чтобы утром вскочить ни свет не заря, выйти на палубу и обнаружить на столике половинку яблока и пустую бутылку из-под виски – прощальный натюрморт засидевшихся за полночь московских фотографов.