Не Римские каникулы

 - Ну, и где эта шаболда?

 Давно ставший привычным мамин окрик ударил не хлыстом – испачканной в чем-то стыдном тряпкой. Что-то говорила-шептала бабушка, но ее голос заглушен был настырным ором.

 …Она сидела в выделенном ей закутке. Раньше это было кладовой. Там висел старинный абажур, едва поместились крошечная тахта-кушетка и полка с книгами, которые дедушка подписал за несколько дней до смерти на семнадцатой странице. Она иногда поглаживала эту, каллиграфическим почерком выписанную закорючку, и разговаривала с ней…

 - Ну, сволочь же. От чего я ушла, к тому пришла. Посуда как была свалена, так и осталась. Книжки читает она, придурочная. Пошла домой.

 Идти было недалеко, через дорогу. Дом двухэтажный, на двадцать четыре семьи. С двумя туалетами, на первом и втором этаже, умывальником с холодной водой и кучей  соседей. С ними мама находилась в отношениях, близких к военным действиям. Посуду мыть нужно было в тазике, предварительно залив ее кипятком. После мытья на стенках его  оставались зеленоватые жирные разводы, и их тоже приходилось смывать горячей водой…

 Она мыла посуду и полы, бегала в аптеку за лекарствами маме, забирала из школы младшего брата, варила суп и чистила картошку. Она была готова делать все, что требовали, лишь бы вечером отпустили ночевать к бабушке. Там она забиралась в свою кладовую и читала. И  Антона Павловича Чехова представляла похожим на своего дедушку, которого плохо помнила.

 Она никогда не ждала появления на горизонте алых парусов. Ведь они такие одни, и капитан Грей оснастил парусами нужного цвета свой "Секрет" для Ассоль, а у каждого должна быть своя Сказка. Удивительная, не похожая ни на чью другую.

 Кроме книг у нее был театр. Маленький провинциальный театр находился в другом городе, нужно было ехать на электричке. Она приезжала к утреннему спектаклю. Обычно это была сказка. Мир с его пошлостью и хамством переставал существовать, оставалось лишь действо на сцене.

 Поездки в театр были их тайной. Бабушка говорила маме, что они вдвоем уезжают к родственникам. И сидела тихо, не высовываясь на улицу, пока внучка не возвращалась. Однажды забыли запереть дверь, и мама, неожиданно завернувшая взять из погреба банку с соленьями, все поняла. Вечером ждала ее на перроне. Звук пощечины был похож на звон сосульки, которые по весне мальчишки крушили о заборы и деревья. Такой же мертвый. И так же холодно и звонко что-то лопнуло внутри. Потом у нее будет много театров, но в тот любимый театр ее детства она уже никогда не войдет.

 Еще она хотела увидеть море. Не то море, которое было в пионерском лагере, с шумной общественной возней в прибрежной полосе на огороженном красными флажками куске тепловатой соленой жидкости и коллективными переворотами на правый-левый бок, распеванием пионерских песен и хождением строем. Море в том лагере было чужим, пошловатым и неопрятным. Она хотела увидеть свое море, с которым можно было разговаривать утром, когда никто не слышит и не сможет назвать ее чокнутой.

 Там, в лагере, она всегда старалась задержаться на пляже, последней подняться по крутой металлической лестнице, обернуться на прощание к скачущим на поверхности зеленовато-желтой воды солнечным бликам. Они были похожи на золотые, разбросанные впопыхах мамины побрякушки, которые почему-то не тонули. И казались такими же фальшивыми и ненужными.

 И однажды крепко и больно ущипнул рано налившуюся ее грудь поднимавшийся за ней физрук – глупый пустобрех с дряблым телом и смешной пролысиной на затылке. И тогда еще она поняла, что всю жизнь будет ненавидеть обвисшие мужичьи животы, мокрые короткие пальцы с налипшими на них песчинками и болоньевые шорты, подвязанные на пузе шелковым шнурком. 

 Она хотела увидеть свое море. Бабушка разработала хитрый план. Они вдвоем доехали до дома родственницы в соседнем городке. Та сказала, что у них с бабулей все будет хорошо. Добавив при этом: «От вашей Салтычихи в Магадан сбежать, и то близко будет». Деньги дала ей бабушка. Она долго откладывала со своей маленькой пенсии. Тетка добавила много, их должно было хватить на месяц проживания, но этого времени не было.

 …Поезд в приморский город пришел рано утром. Пляж был пустынным, по мокрому песку неуклюже шлепали  чайки, оставляя забавные следы-дорожки. Она впервые увидела рассвет на море, когда на горизонте ширится розовая полоса, и лучи солнца весело и нахально прорезают легкие облака, и затем огромный шар выкатывается, поднимается над призрачной линией, до которой в детстве так хотелось доплыть.

 …Она заметила его, когда собралась, оставив на берегу легкую сумку, войти медленно в холодные еще волны, плыть, не ожидая окрика вожатой или физрука. Плавала хорошо. Учил ее этому отец. На рыбалке, затабанив лодку на середине спокойного, заросшего темным чаканом озера, вытолкнул за борт. Стоял, готовый броситься на выручку в случае, если начнет тонуть. Но она поплыла, совсем немного побарахтавшись в теплой, слегка пахнущей болотом воде. И страха не было.

 …Он сидел на перевернутой лодке. На нем были небрежно обрезанные старые джинсы, клетчатая простенькая рубашка. Коротко стриженые волосы с заметной сединой на висках, загорелые крепкие руки. Рядом стояла почти такая, как у нее, сумка. Она подошла и села рядом.

 Он молчал. Затем взглянул на ее босоножки на шпильке, утонувшей в песке, на сумку.

 - Приехали или уезжаете?

 - Приехала.

 - Надолго?

 - Не знаю, как получится.

 - Я уезжаю через час. Попрощаться пришел.

 - Почему попрощаться? Всегда можно вернуться.

 - Можно, если хочешь этого.

 - А Вы не хотите?

 - Сейчас не знаю. Возможно.

 - А я первый раз одна на море. Никогда его таким не видела. Одиноким.

 - Одиночество - самое разумное состояние человека и природы. В стае постоянно  приходится лгать.

 - Это обязательно?

 - Нет. Но приходится. Хочешь, я оставлю адрес? Это далеко, на Севере. Мне кажется - тебе скоро понадобится уехать туда, где можно просто молчать.

 - Оставьте.   


 Днем море стало чужим, и она уехала. Свое она видела, а что еще…

 Билет взяла в купейный вагон, оказавшийся странно пустым. Стояла в тамбуре возле приоткрытого окна. Мама утверждала, что девичья коса украшает женщину, потому стригла рыжие кудри почти по-мальчишески коротко. Резкий ветер, залетавший в щель, ворошил их, приводя в любимый ею беспорядок. Скоро вместе с ветром начали влетать мелкие капли, и она не понимала уже, отчего лицо стало мокрым. Возможно, от дождя.

 Свою станцию она проехала. И ехала бы дальше, на край света, на север, на юг. Только бы сбежать от пыльной тусклой улицы, от вечного крика, от затхлости воздуха и отношений, от пошлости, вранья и бездумной жестокости.

 Но сошла на следующей станции. Она не могла проехать мимо дома, где ждала слепая бабушка…