Константиныч...

   
   12.01.92г.Сегодня опустили в воду Бискайского залива прах капитана Митрофанова, выполнили последнюю волю покойного, бывшего капитаном  «Седова» в 1951 – 1974 годах. Сорок лет назад его волей практически из небытия был поднят парусник, который уже готовились распилить «на иголки».

   13.01.92г.  Сегодня с утра ветер посвежел, но – береговой, т.е. со стороны берега, а, значит, волны большой не разгонит.

   К вечеру будем проходить траверз Лиссабона, а к утру должны повернуть в Гибралтар. Идем со скоростью девять узлов. Ветер – зюйд-ост в левый борт, стоят косые паруса (стакселя), которые стабилизируют качку и добавляют 1 – 2 узла скорости.

    Тягучему пению вентиляторов, как и милям за кормой нет конца и края. Приборки… авралы… обеды… тяжелые зимние ветра. Всё это мало сглаживается чувством новых близких берегов,на которые ступить так и не доведется, чужих стран, чьи маяки изредка призывно подмигивают по вечерам…

   Долгой привычки требует однообразная морская жизнь, но и долгой «отвычки», видимо, тоже.

   14.01.92г.  Ночью была гроза, сильный ветер…
К восьми утра ветер ослаб, дождь прекратился, но вокруг бродят стада тяжелых облаков и только прямо по курсу рассветным окошком светлеет ясное небо. Понемногу начали подворачивать к Гибралтару. Боюсь, как бы не проскочили его следующей ночью.

   16.01.92г.  Позавчера после полудня заметили плывущие мимо бортов коробки, а потом и отдельные блоки сигарет «Винстон». Доложили капитану и тот, не долго думая, дал команду лечь в дрейф, сыграть учебную тревогу «человек за бортом», спустить шлюпку… Через час подняли на борт шлюпку, полную коробками сигарет. Всего насчитали 57 коробок по 50 блоков в каждой. Где-то поблизости с грузового судна штормом сбросило палубный груз. То, что подобрали мы – доля процента, не больше. Солидный убыток страховой компании! Тут же штурман Дима П. рассказал, как однажды (он ходил тогда на «рыбаках») после шторма они целый час плыли в оранжевом апельсиновом  море, тоже последствия смытого штормом груза.

   - Тралом черпнули – всю палубу завалили, - рассказывает Дима, - Обожралась вся команда! Жаль только, что потом всё равно пришлось за борт смывать – портиться начали.

   Сигареты – не апельсины, до поноса не доведут. Капитан дал команду раздать каждому, включая некурящих, по двенадцать блоков сигарет. Солидная гора добытого (примерно половина) осталась в судовой провизионке. На судне заметное оживление: везде, куда ни зайдешь, проветриваются и сохнут сигареты. В курсантских кубриках шум – все опасаются теперь быть обворованными, на ночь планируют выставить вахтенных для охраны табачного богатства…  Вот, как неблагоприятно материальное влияет на духовное. Постепенно все пришли к общему "знаменателю", что сигареты – подарок капитана Митрофанова за исполнение его завещания, добрый знак небес.

   Гибралтар проходим в ночь с 16 на 17 января.

   Проход узкостей, швартовка, выход из порта на «Седове» всегда знаменуются приглашением на руль старшего матроса-рулевого Константиныча – Александра Константиновича Михайлова. Его седую развевающуюся бороду знают во всех портах мира, где бывал «Седов». Константиныч – своего рода талисман судна, живая, так сказать, легенда. Рассказывают, как однажды в суматохе забыли пригласить Константиныча на руль при очередной швартовке. Минут через десять тот подходит к капитану со слезами на глазах:

   - Что, мастер, на берег деду пора?..
   
   - Не понял?..

   - Да вот, без меня швартуются…
   
   - Вахтенный штурман, в чем дело!? Старший матрос Михайлов, быстро на руль! А о вашем списании, штурман, я подумаю.

   В среде моряков не зря гуляет поговорка: матрос – он, как ребенок.

   Ночь, но не спиться. Хочется посмотреть на знаменитый ГибрАлтар. Моряки почему-то произносят с ударением на втором слоге. Всё-то у них через… компАс.

   Правый, африканский берег высится горой, мигает маячком совсем рядом…  Левый – выворачивается из-за поворота огнями большого города, принадлежащего, как известно, Британии. Не часто доводится видеть воочию сразу два континента. Тем более, что Африку вижу впервые в жизни.

   Командует на руле, естественно, Константиныч.

   - Сколько раз Гибралтар проходил, Константиныч?

   - Ой, много, много, не знаю даже, не считал; еще кочегаром шуровал здесь в топку уголёк, «пингвинов» в Антарктиду возили. Это так полярников звали…  И потом еще много... На парусниках  разных – не сосчитать.

   Константиныч, как всегда, многословен. Если его не перебивать, то вопросы  можно и не задавать – рассказывать может часами, одновременно при этом не забывая руководить курсантами:

   - Что так тихо отвечаешь, сынок? Тебе надо голос вырабатывать, ты же наш будущий отец-командир. Ну-ка, скажи так, чтобы боцман на баке с перепугу подавился: "Есть шестьдесят пять на румбе!!!" – зычно, словно играясь и насмехаясь над  кем-то орет Константиныч, - Повтори, повтори! Стесняться не надо, тут все свои.

   - Есть шестьдесят пять… - не устоявшимся дискантом пищит паренёк, краснея ушами, словно стопсигналами.

   - Да–да–да, надо, сынок, голосок-то репетировать, тренировать надо…   Навались, ребятки, навались. Тут надо внимательно. Скоро будет такое течение в проливе – только гляди…

   Наверху, на мостике – штурмана. Многие из них, кажется, совсем недавно стояли курсантами на этом же руле рядом с Константинычем и точно так же говорил он им обычной своей скороговоркой: «Навались, ребятки, навались! Тут надот-ко маленечко пошустрей крутить, попроворней…»
Стоя на нижней палубе под полубаком смотрю на них и невольно думаю: "Сотню раз «шмыгал» он ГибрАлтаром, и рядом с ним исчезает вся романтика, кажется слишком обыденным то, что только полчаса назад реяло такими свежими чувствами «первооткрывателя», впервые попавшего "на рубеж двух земных континентов"...

   Недавно нашел очень хорошую статью, посвященную памяти Константиныча:

                ГЛАВНЫЙ МОРЯК СТРАНЫ

   Сейчас уже точно и не скажешь, откуда на старом-престаром, заношенном до торчащих отовсюду ниток свитере Константиныча появился этот простой пластмассовый значок. Возможно, из какого-нибудь вокзального ларька, торгующего рассчитанным на приезжих ширпотребом, - стиль, во всяком случае, соответствующий. На синем кругляше читалась простая фраза «Главный Моряк Страны». Но применительно к Деду эта отдающая дешевым стебом надпись приобретала звучание торжественное, почти медальное.
   
   Стоило только окинуть взглядом невысокую кряжистую фигуру, заглянуть в его глаза, глубокие, как океан за бортом, услышать неповторимый говорок, напоминающий со стороны голубиное воркование, и становилось понятно - это он, именно он главный моряк страны. Седой, косматый, растрепанные колосья тяжелых бровей, снежной лопатой борода нечесаная, и вдруг вырастает в исполина этот старческий силуэт, поднимается над тобой вечной, казалось, незыблемой глыбой, как гирокомпас перед его любимым штурвалом, величиной постоянной, стабильной, как водочный градус.

   ...Его отпели в Свято-Никольском соборе Санкт-Петербурга. В этом городе семьдесят лет назад Александр Константинович Михайлов появился на свет. Случилось это перед самой войной, а когда блокадное кольцо еще не захлопнуло свои смертельные объятия, младенца погрузили в эшелон и отправили в другой конец страны. Одного, без матери, без родных, и, как оказалось, даже без имени-фамилии. Видно, где-то потерялись метрики во время длинной дороги в Сибирь. Безымянного мальчонку определили в Читинский детдом, где и нашла его новая семья - приемная, сердобольная, но не родная. От этих людей получил он имя-отчество да фамилию, помогли они приемышу подрасти, закончить семь классов, а потом сказали: «Давай-ка дальше сам, на вольные хлеба...»

   И, видимо, вела мальчишку неведомая ему самому морская судьба, коль оказался в Карелии, в Пиндушах, в «фабзайке», в фабрично-заводском училище. Не у моря еще, но уже и не в сибирских лесах. Группа судовых плотников, куда хотел попасть, была уже набрана, и стал он осваивать плотницкое ремесло без морской перспективы. Но с распределением подфартило, оказался у самого что ни на есть моря, в Беломорске, на строительном участке. Все дружки-приятели быстро разбежались по пароходам, а он по малолетству вынужден был после работы слоняться по причалу, вглядываясь в уже манящую морскую даль, мечтая тоже ощутить под собой зыбкую, уходящую из-под ног палубу.

   - Не брали меня в море, шестнадцать всего было, - вспоминал потом Константиныч в одном из наших разговоров, - а мне хотелось, ох как хотелось. И вот стою я как-то на причале, грущу, мужик ко мне подходит, говорит: «Ты чего, парень, тут?», а я ему - отвали, мол, без тебя тошно. А он мне: «Видишь тот пароход?» «Видишь!» «Пойдем со мной?» «Пойдем!» Спрашиваю нового знакомого, а какое он имеет отношение к этому пароходу? Самое прямое, отвечает, я там старший механик. Во как! Привел он меня в каюту на этот буксир, посадил чай пить. А наутро собрался в мою честь целый консилиум - капитан буксира, с отдела кадров мужик, партийный какой-то чин, еще майор милицейский, у которого я уже на примете был, безобразничал немножко от безделья. Я так понял, они все кореша были. Посидели они, порядили, без меня - меня за дверь выставили, а потом вызывают и говорят, раз ты так в море хочешь, забирай сегодня же документы из своей стройгруппы и будешь ты отныне кочегарским юнгой!

   Так в 1957 году вышел в свое первое море будущий старший рулевой барка «Седов» Константиныч, именно так звали его потом и курсанты, и экипаж, именно так окликали его в иностранных портах многочисленные иноязычные знакомцы.

   Первый рейс - и сразу через коварное Баренцево море на Шпицберген. Притащили туда нашим шахтерам две баржи со стройматериалами и сразу обратно, даже на берег выйти не дали. Спустя сорок лет, в августе 2006-го, Константиныч снова приведет свой борт к причалу Баренцбурга, будет, стоя у штурвала, сурово вглядываться в памятные береговые очертания, словно в юность свою пытаясь заглянуть. А в руках его будет штурвал барка «Седов» - главного корабля его жизни. После швартовки взволнованный, возбужденный отправится Дед со товарищи в местное кафе пивка попить, годы молодые, стало быть, вспомнить. Мне, не знавшему тогда его жизненных перипетий, невдомек было, отчего так расчувствовался старик за кружкой пива, размяк, разговорился...

   Но до «Седова» юному кочегару в тот памятный год было еще как до луны пешком. Сколько тонн уголька перелопатили, отправляя в ненасытную буксирную топку, мальчишеские руки - да кто ж их считал! И мили, сотни, тысячи миль за кормой ложились суровыми стежками на душу, сшивая из разрозненных лоскутов надежный парус.

   Через десяток лет окажется уже опытный, закаленный моряк в отряде учебных кораблей, на баркентине «Менделеев». Потом ждал его многолетний восстановительный ремонт на знаменитом «Крузенштерне», вот уж где пришлось узнать парусник от киля до клотика! Но когда в 1976 году барк взял курс к берегам Америки, рулевого Михайлова на борту не оказалось.

   - Нашелся тогда кто-то из блатных, из комиссаров, а меня оставили на берегу, - чувствуется, что Дед так и не смог полностью преодолеть ту обиду. - Рыдал по ночам, как мальчишка, подушку грыз от отчаяния.

   Свидание с морем отодвинулось еще на пять лет. Новое назначение - на барк «Седов», теперь пришлось приводить в порядок уже этот немецкий трофей. И в 1981 году вывел-таки Константиныч свой корабль в открытое море, снова услышал свист ветра в снастях, хлопанье парусины над головой. Это и было счастье.

   С «Седовым» оказалась связана вся его оставшаяся жизнь. В каждом рейсе - сотня пацанов, курсантов. «Карасей», как выражался Дед. Управление «Седовым» сохранилось с момента постройки - огромный сдвоенный штурвал перед рубкой. Каждая вахта требует четырех пар мальчишеских рук, и без дела они не застаиваются. В хороший ветер давление воды на перо руля колоссальное, попробуй-ка без сноровки удержать парусник на курсе. Но когда рядом опытный рулевой, курсанты быстро осваивают все премудрости. Где шепотком, а где и окриком, сам помогая перекладывать штурвал, Константиныч быстро находил общий язык со своими молодыми «гидроусилителями» - еще одно фирменное словцо бойкого на язык Деда.

   - Если собрать всех моих пацанов, скажем, на Дворцовой площади - точно все не поместятся, растекутся по переулкам, - вспоминал он год назад, во время нашего последнего (кто бы тогда знал, что последнего!) задушевного разговора. - Бывает, встречаем в море кого-то, ну рыбака там или сухогруз. А оттуда по радио: как там Константиныч, живой еще? А куда он от нас денется, смеются с мостика, вон, на штурвале, как всегда. Привет ему, говорят, от капитана такого-то! А я уж и не помню, всех их разве упомнишь...

   Дед - это еще одна из форм обращения к старшему рулевому Михайлову. Вопреки всем морским традициям на барке это слово прочно прилепилось не к старшему механику, как положено по неписанным корабельным канонам, а к Константинычу. Стармехов же на «Седове» кличут «дедушка», к тому ж меняются они время от времени. А этот Дед - вечен...

   Казалось, вечен.

   Годы, ох уж эти годы! К семидесяти возраст стал брать свое, видно было, что все тяжелее Деду нести вахту, на ноги стал жаловаться. Но дух боевой хранил непочатым, дело свое знал так, что только ему безоговорочно доверяли капитаны все заходы-выходы и самые сложные маневры. И спокойны были за него, знали - не подведет.

   В марте этого года во время ремонтной стоянки «Седова» в Калининграде проводил экипаж своего патриарха на пенсию. Это сейчас уже понятно, что в нашей «защищающей» тружеников законодательной базе не предусмотрена строка для настоящих моряков, строка, дающая им право и возможность до последнего дыхания ходить в море и остаться там, в этой стихии по собственной воле, и чтоб потом никто руки капитану с судовладельцем не заламывал. И тридцать с лишним лет безупречной службы старшего рулевого Александра Константиновича Михайлова на «Седове» не стали весомым аргументом для тех, кто вынужден был списать Деда на берег...

   Он прожил еще полгода. Во время заходов «Седова» в Питер неизменно поднимался на борт. Старался выглядеть пободрее, улыбался, шутил. Но было видно, что Дед сдает. Рак диагностировали слишком поздно. Врачи говорят, что это болезнь уныния, разлада человека с самим собой...

   Осиротел седовский штурвал.

   ...Санкт-Петербург. Дворцовая площадь, без конца и края заполненная черными курсантскими бушлатами. Солнце ослепительным золотом искрит в начищенных пуговицах. Где-то на возвышении, на трибуне - маленькая фигурка главного моряка страны. И вдруг, без команды, пушечным выстрелом раздается, отражаясь от царских фасадов медью корабельного колокола, смешанный с хрипотцой голос судовой трансляции:

   - Кон-стан-ти-ныч мы-сто-бой!!!

   Я знаю, он живет в каждом, кто встречал его в этой жизни...


Валерий ВАСИЛЕВСКИЙ
Опубликовано: «Мурманский вестник» от 10.12.2011



Михайлов Александр Константинович (Константиныч) 1941 - 2011.11.26.

Видео: 
Полный текст здесь:
http://www.proza.ru/2010/01/07/557