Гранаты

        В Богом забытом далёком северном посёлке на столе на светлой клеёнке лежала куча гранат. Нет, не боевых и не учебных,  а обычных плодов гранатового дерева.

        Машка - синеглазая тридцатилетняя женщина - изящная до хрупкости словно и не рожала, безучастно смотрела на гранаты и дочку Танюшку – пятилетнего северного заморыша испачканного гранатовым соком.  Глаза ребенка лучились, обливая всё вокруг счастливым голубым туманом. А Машка, как зачарованная, не могла отвести глаз от  зёрен граната, будто наполненных сильно разбавленной кровью и думала.

        Нет, не о том, что зёрна так напоминают полудрагоценные камни рубины и гранаты.  А думала Машка о том, что завтра не на что будет купить хлеба, и  муки совсем мало, а до получки ещё неделя. И о том, что занимать уже стыдно, да и соседки сегодня на все оставшиеся деньги  брали гранаты. За все годы впервые привезли. Гребли ящиками. Машка очередь заняла, сбегала за Танюшкой в сад, и ещё с Танюшкой час отстояли, а взяла, к всеобщему удивлению, только два килограмма.

        И ещё Машка вспоминала себя такой же, как Танюшка. Вспоминала, как мать рожала сестрёнку. Также за окном было темно и холодно. И жесткая снежная крупа била в лицо. Только было это за много тысяч километров. Мать, охая, ставила в печку громадные чугуны с водой. А потом подняла полусонную Машку с постели и заставила сбегать за соседкой. И Машка, дрожа и плача, стучала сломанной веткой в чужое окно, а собака лаяла, пытаясь порвать цепь.

        А потом соседка, не обращая внимания на Машку, принимала роды и выговаривала матери: «Ну вот, ещё одну безотцовщину  нагуляла! Как жить то будешь, дура?» Машке было страшно и стыдно. Но ещё больший стыд испытала Машка утром, когда соседки - придя проведать роженицу – смеясь и перебивая друг друга, рассказывали, что Фроська своего даже на работу не пустила. Машка догадалась, что муж Фроськи – дядя Федя и есть отец сестрёнки.
 
       Вспоминала Машка, как мать была на работе, а она качала захлёбывающуюся Олю и сама плакала вместе с ней. В дом по-хозяйски зашла Фроська, а потом - как-то боком - дядя Фёдор. Фроська прицениваясь, рассматривала распеленатую и успокоенную Олю. А дядя Фёдор сидел, молча, на скрипучей табуретке - абсолютно ко всему безучастный.

        Пришла мать.  Фроська выложив подарки и гладя Машку по голове, стала уговаривать мать отдать Олю. Врачи  Фроське сказали, что она рожать не сможет. И теперь Машке было уже страшно, что вот так же как Олю и Машку могут отдать чужим людям.

        А ещё вспоминала как лет через десять - в какой-то праздник - стояла она у деревенского магазина. Стояла в своём лучшем, тщательно отглаженном почти не полинявшем платье и почти  не стоптанных сандалиях, а Фроська покупала Оле, хвастая перед бабами, самых дорогих конфет. И бабы ахали, разглядывая на руке у Оли часы: «Надо же, у нас таких нет, а она малому ребёнку купила!»

        Машке в очередной раз было мучительно стыдно от бесцеремонно разглядывающих сравнивающих взглядов, заискивающих охов тех же самых баб, что приходили к матери и рассказывали, как Фроська безжалостно бьёт Олю и работать по дому заставляет как взрослую.

        Хотелось подойти и ободрить, приласкать застеснявшуюся всё понимающую и знающую сестрёнку. Но делать это было нельзя. И ещё Машка завидовала Ольге: хотелось такие же часы, хотелось конфет. А домой идти не хотелось. Дома было ещё трое малышей и вечно пьяный отчим, а вместо хлеба - лепешки, испечённые из последней размоченной за ночь лапши.

        Невесёлые мысли оборвал настойчивый стук в дверь. Танюшка побежала открывать. Пришёл Сергей. Протянул Танюшке гранат. По-хозяйски повесил армейский тяжелый полушубок на - еле живую - прибитую Машкой вешалку. Не разуваясь, прошёл вглубь комнаты. Расчесал каштановые вьющиеся волосы и густые усы Танюшкиной расческой. Оценивающе оглядел свою высокую поджарую фигуру в зеркале шифоньера. Самодовольно улыбнулся, довольный результатом. Сел на Машкин диван.

        Вечер казался уныло бесконечным. Машка держала заснувшую на руках дочку. Сергей, в очередной раз, пьяно разглагольствовал каким хорошим он будет отцом и мужем, сколько можно жить одной? Ему вон уже все в глаза говорят, что он давно спит с Машкой, а она всё ещё недотрогу из себя корчит. Уверял, что совсем бросит пить, всё только от Машки зависит.

        А Машка, чтобы не так противна была пьяная болтовня, думала. Мысли сменяли одна другую как картинки в детском калейдоскопе. Но все они не только не несли облегчения, а ещё больше усиливали какую–то безысходную тупую тоску и боль в Машкиной груди.

        «Ну, пьёт Сергей, так здесь у всех мужья пьют и не меньше» - уговаривала себя Машка. -  «А парень, вроде бы, не плохой, добрый. Может и правда, не будет обижать Танюшку. К тому же зарабатывает Сергей хорошо, к морю  ребёнка свозим, или хоть в центральные районы - фруктов поесть. Глядишь, с замужеством и бабы перестанут видеть во мне соперницу  их зыбкому семейному счастью и плести небылицы. А главное: может, хоть тогда из нашей жизни исчезнет постоянное чувство обделённости  и стыда».

        Ободрённый Машкиным молчанием Сергей полез обниматься. Машка отрешённо решила терпеть до конца. Видя, что руку не убрали, Сергей быстро осмелел и грубо и пьяно полез целоваться. Машка увидела мутноватые глаза с комочками гноя в уголках, слипшиеся волосы, почувствовала такой знакомый с детства невыносимый запах спиртного. Плотная душная волна всепоглощающего чувства брезгливости и омерзения накрыла всё тело.  И Машка резко инстинктивно отстранилась.

        Охваченный желанием Сергей разозлёно выматерился. Танюшка проснулась, заплакала. А Машка взорвалась, как настоящая боевая граната. И едва сдерживая дрожь в голосе и во всём теле, с яростью сказала: «Иди-ка ты, Серёженька, отсюда. Тебя сюда не звали!» И была, в Машкином тихом голосе и худенькой фигурке, такая  сила, которая заставила Сергея, молча быстро одеться и выйти.

        И уже в коридоре Сергей зло и громко, чтобы слышали все обитатели барака, заорал: «Сука! Проститутка!»

        Танюшка гладила мать по голове и щекам, совала ей в рот зёрна граната. А Машка не чувствовала ни косточек, ни вкуса плодов, ни солёных своих и Танюшкиных слёз капающих на зёрна гранат так похожих на полудрагоценные камни.