О Волге грежу я

   
      

        На озере Луодис мы разбили палатку метрах в тридцати от какой-то московской «волги» (шикарная машина - не то, что наша «шестёрка») - больше вблизи никого не было. К вечеру пошли к соседям знакомиться; задымил, заиграл костёр...
       Раздвигая прибрежные кусты, литовское солнце неспешно садилось в оранжевые облака, из кассетника негромко звучал Рэй Коннифф. Когда затихли последние синкопы, красивая соседка извлекла из сумки ещё кассету:
        - Хочу угостить вас новой певицей: наткнулась перед отпуском на Новом Арбате - большой такой диск. Какая-то Алла Баянова. Недавно, говорят, вернулась из эмиграции, то ли ещё откуда-то… Что за новая, думаю, Алла объявилась? Дома прослушала и, знаете, не пожалела: совершенно своеобразная певица! Перед отъездом, - усмехнувшись, она бросила взгляд на мужа, - просила своего переписать, - посмотрим, как справился умелец с заданием... Вы об этой Алле не слыхали?
        Кассетник завертелся. Молчаливый супруг соседки откупорил "твиши", наполнил разномастную тару; невдалеке симпатичная девчонка уже перебрасывалась воланчиком бадминтона с тринадцатилетним нашим сыном... 
   
               
        Слыхал я «об этой Алле»... Вернее, знал о ней давно и несколько раз слышал в её исполнении одну песню, потом долго искал…      
        В тот вечер нас у Машеньки собралось человека четыре-пять: так просто – послушать иузыку, потанцевать... Валерка тоже был. Хозяйка дома, сменив иглу, завела патефон и осторожно извлекла из бумажного конверта пластинку; она была вдвое толще обычных «апрелевских» или «ногинских». На центральной бумажной этикетке - надпись женским почерком фиолетовыми чернилами: «Алла Баянова» и ниже – «Волга»... 
        Через лёгкое шипение и пощёлкивание мы слышали голос. Удивительный голос:
                Последний луч зари с небес сойдёт,
                и улиц шум затихнет и замрёт,
                ночь паутину нежно вьёт,
                и где-то полночь бьёт...       
        А я-то предвкушал встречу с новой, мне неизвестной ещё танцевальной мелодией, представлял, как приглашу Машеньку на танго какое-нибудь или ту-степ... Рванувшееся, было, разочарование неожиданно быстро слетело, а моя влюблённость вдруг стала сопрягаться со звучанием песни, с мелодией. Она наплывала, лилась, куда-то манила… Завораживал необыкновенный голос:
                …о Волге грежу я, когда со мною ты -
                как далеко в родимый край 
                летят мои мечты!...
                О Волге грежу я, когда твои глаза,
                как солнца луч из тёмных туч
                засеребрит слеза…
        Что это? До этой минуты, до этой песни я и не подозревал, что можно - нет, не услышать!- так соприкоснуться душой с любимой (я же знаю, знаю, что - люблю Машеньку!)... Ведь это она, Машенька, только что сама сказала в песне «хочу с тобой вернуться в свой родимый старый дом»... Мне сказала!

         Той осенью сорок девятого года мы, ученики девятого класса мужской школы, впервые почувствовали влечение куда-то... Непреодолимое! И девочки соседней женской школы, конечно же – тоже: именно по их инициативе незадолго до ноябрьских праздников состоялось «содружество» двух наших девятых «а». Вслух, конечно, говорилось, мол, «для оказания помощи друг другу в учёбе», но почти все – и мы, и они - надеялись, что вслед за этим последует нечто иное. И, конечно же, вскоре участники «содружества» (слово-то какое!) разбились на парочки. По Машеньке – а именно так она и представилась в первый раз – нас воздыхало сразу трое, однако, внимание она оказывала четвёртому, Валерке; его отец был в Ленинграде каким-то деятелем высокого ранга (никогда точно не знал, кем были родители моих товарищей). С ним мы не дружили, но вопросов не было – нормальный контактный парень.
        Праздничный ноябрьский вечер усугубил «взаимостремление полов»! Играла радиола, «китайскую бамбулу» сменял «коктейль», «охота на тигра»... Потом - «татьяна» и «студенточка» какого-то Петра Лещенко: что ни пластинка, то откровение! Даже «розамунда» была, такой разухабистый фокстрот - та самая «розамунда», которую эсэсовцы (это мы только позже узнали) врубали по лагерному радио Освенцима, дабы поднять настроение содержимому прибывающих эшелонов… Мы «линдачили» на вечере под эту музыку (а позже ещё и студенческие песни пели на этот мотивчик)...

        Их было много, «толстых» пластинок. Попадались самые разные: записи танцевальной музыки, тон-фильмы кино, песни англо-американских союзников, довоенные наши пластинки, скопированные… Даже перезаписанные трофейные встречались среди них! Выпускались эти, «толстые», на Ленинградской экспериментальной фабрике грампластинок, работавшей (это я знал) даже в самые тяжёлые блокадные дни…
       Даже сегодня – слышал неоднократно – нет-нет да происходят где-нибудь случайные встречи с ними; узнать их можно по толщине или по  этикеткам – фотографическим, реже - написанным от руки женским почерком. Да и после войны встречались они далеко не в каждом доме – мне лично только дома у тех ребят, чьи отцы были среди тех, кто руководил обороной Ленинграда… 
       Каких только мелодий мы не наслушались в те годы - всех не перечислить! Да и толку-то в перечислении! Услышать бы вновь… Разве, что, Лещенко найдёшь сегодня  или Сокольского - на дисках CD, а когда-то мы знакомились с ними именно с толстых пластинок... 

        К зиме от «содружества» остались только неустойчивые парочки со своими свиданиями да неопределённое взаимостремление остальных «членов содружества», непарных... Сорок девятый кончался, и зимние каникулы были расписаны по дням – мы заранее договорились когда и у кого дома будем встречаться и кто обеспечит музыку для танцев. Весь захваченный стремлением к встречам с Машенькой, я не замечал, какие вокруг происходят события, а
происходило самое начало того, что теперь известно, как «ленинградское дело»…

       Вчера опять встречлись у Машеньки, но - не танцевали. Я полистал книжку «Серый жемчуг» какого-то Гумилёва (Машенька просила никому про неё не говорить), потом опять слушал так полюбившуюся мне «Волгу». А сегодня, полон радостных ожиданий, я впервые шёл к Валерке – у него на этот последний вечер каникул была намечена встреча с танцами. Торопился, опаздывал! Уступил дорогу встретившейся в парадном группе людей и взбежал на третий этаж…
        Дверь на площадку была распахнута, коридор трёхкомнатной квартиры освещён, свет из распахнутых дверей комнат…
       Странно, вроде бы – тихо в доме. Ни звука. И музыка не играет. Опаздывают все, что ли? Хотя… Нет, вон, гости уже пришли: в гостиной (ого какая громадная!) ребята стоят,  тихо переговариваются. Двумя кучками... Молчат. Все молчат. Две девочки, похоже, плачут…        Наползала непонятная тревога, какое-то неудобство - странное, незнакомое. Подойти к Валерке? На меня не смотрит – кивнул только. Всегода такой свободный, не знает, явно, что делать, как быть…   
Рояль, ерышка опущена, на ней – вразброс - - фотографии. Домашние, всякие... Перемешаны с бумагами… Документы какие-то, что ли?...  И с пластинками, с теми, с «толстыми» - что ли, поставить одну? А то, как в воду все… На полу – возле рояля - заметил несколько упавших: «коктейль», «студенточка», «дымок от папиросы»… Одну, грубо раздавленную, поднял...   
       «Волга»! Значит, у Валерки тоже есть Алла Баянова? Вернее, была… Шевельнул, сдвинул пластинки на крышке рояля: под ними - фотографии... Подержал в руке - человек в штатском пальто и шляпе.  За «максимом», за пулемётом лежит человек. На снегу… Блокадная… Очень картинно лежит, деревянно… Ещё фотографии – пошевелил… Из-под них глянули «корочки» в алом переплёте... Пухленькие, и кожа переплёта мягкая, алая… Раскрыл, внутри – фото, как на паспорте маленькое с углом и - написано что-то вроде «податель сего является управляющим делами Ленинградского горкома ВКП(б)»...
        Оказывается, незадолго до моего прихода Валеркин отец был арестован. Они, эти,  даже внимания не обратили на то, что в доме находятся посторонние люди; видимо, просто явились, как и было запланировано: откуда ж им знать про нашу встречу!
        Других следов обыска я не заметил... Да и понял-то не сразу, что произошло! А меньше, чем через год - осенью пятидесятого - в зале Ленинградского Дома офицеров состоялся процесс; на нём Валеркин отец фигурировал, как один из девяти главных обвиняемых…        Что потом было – известно… А вскоре – уже весной - самого Валерку вместе с матерью и младшим братом - как членов семьи врага народа - сослали в Кокчетав.
        Но было это всё где-то далеко от меня. Будучи по-прежнему влюблённым в Машеньку, о том, что происходит вокруг, я узнавал с большим опозданием. Как-то ближе к окончанию школы она показала мне письмо от Валерки. В глаза кинулась фраза: «после того, как отца не стало»…

        Солнце, продравшись через кусты, прчти совсем уже скрылось. С нетерпением ждал я, что вот сейчас, сейчас снова услышу «Волгу», ту песню, и вернётся сорок девятый год вместе с Машенькой! Я знал, чувствовал это: где-то пытались они прорваться в сегодняшний день через время… Кассета, плёнка закончилась, и обманутое ожидание, видимо, отразилось на моей физиономии.
        - Вам, похоже, не понравилось? – женщина была разочарована. - Что ж, цыганские песни любят не все…
        - Нет, не в этом дело! – я вздохнул, - и песни хороши и голос чудесный, но мне хотелось услышать одну, которую когда-то полюбил… Называлась «Волга», а исполняла её Алла Баянова... Давно это было - не буду рассказывать, когда и где, но - давно. Очень... Тогда её, сразу, как услышал, запомнил и полюбил...
        - Я по лицу увидела, что Вы знаете певицу! А если, действительно, помните песню, так спойте, не стесняйтесь. А ты, - обратилась она к мужу, - микрофон тащи. Взял с собой? Нет?!!! Господи, говорила ведь, что нужно! Когда теперь услышим?
        Несколько смущённый молчаливый супруг поддержал:
        - В самом деле – можно ведь и а-капелла спеть. Сейчас. А как-нибудь потом в Москве…

        Иногда годами ждёшь вожделенного Узнавания, но - нет его! Не является оно, и мимолётная обида на Несостоявшееся, на Невстречу постепенно испаряется без следа. Однако, случается и так, что Узнавание - твоё ли, чужое - накатывает, как волна и накрывает там, где и быть-то его не может.. И ты будешь долго с благодарной улыбкой вспоминать…
        В нашем районе в июле опять отключили горячую воду - на профилактику сетей - пришлось идти в соседнюю Удельную баню. Давненько, однако, не бывал я в общественных банях – чуть ли не с тех пор, как выбрался из коммуналки. Да и домашние душ энд ванна очень удобны...
        В открытом окне на другой стороне пристанционного сквера вдалеке шевелились вершины деревьев –откинувшись на высокую спинку-вешалку, накинув на плечи простыню, я остывал на скамье в предбаннике после парилки. Мир и спокойствие окружали меня, поблизости – никого, и другие посетители мне не мешали: слов нет, хороши и душ, и ванна, но баня для русского человека… Я и не заметил, как тихо замурлыкал…          
       За спиной, на той стороне спинки-вешалки кто-то зашевелился:
        - Эй, сосед! Волга!... 
        К кому обращаются? А-а, какая разница!
        - Ты, за стенкой! Чего молчишь - к тебе обращаюсь! Похоже, «Волгу» мычишь? Тебя спрашиваю!
        Озадаченный, я заглянул за спинку.
        Свесив культю ноги и свободно разметавшись, на скамье лежал пожилой мужик; в откинутой руке – бутылка пива.
        - А-а, это ты, нематрос! – он неуклюже махнул рукой, - вот так встреча!
        Я тоже узнал его, и неприятное чувство снова шевельнулось во мне. Бывает же!...

       Года два назад в грибном осеннем лесу он тоже был вполпьяна: неприятное небритое лицо, неопрятно одет, нога – в деревяшке с обширным – для опоры - подпятником…  Мы с ним стояли и едва успели-то обменяться парой слов, когда за моей спиной на открытое пространство выскочил неожиданно зверёк. Хорь!
        - Бей! – резко заорав, вдруг выбросил руку мужик, и - не успев даже понять, что и как! – я, сорвав с плеч, сдуру запустил рюкзаком, полным грибов (как только размаху, сил хватило!), в ни в чём неповинного зверька!... Мимо!!
       - Что же ты! Да бей же, бей! Топчи его! - заходился в крике мужик.
       Было заметно, его трясёт от желания! Вошедший в охотничий раж, он заходился от крика и орал:
       - Эх, ты ж и мазила, нематрос! Ну, да бей же, бей!
      Он напирал, а я... Придавленный чужой волей, топоча сапогами, я всё гонялся за ни в чём не повинным зверьком, пока не запыхался, не опомнился… Пока не почувствовал острый стыд... И сейчас во мне снова шевельнулось то неприятное чувство зависимости, захотелось нырнуть в свой отсек подальше от этого...
        Мужик, однако, был вполне благостен, он просто излучал радушие: 
        - Тоже баньку любишь, матрос? Давай, подсаживайся. Так скажи же, матрос, откуда «Волгу», песню эту знаешь? Мотив, то есть, откуда знаешь?.. А, может, хлебнёшь? – он протянул ополовиненную бутылку, – а, вообще-то… Сеня, - кинул он банщику, сидевшему при входе, - тащи ещё пару «рижского»!
        После такого слинять было бы просто свинством, а отказаться – неудобно!... К тому же остро колыхнулось во мне любопытство: впервые встретил человека, который помнил песню, когда-то так полюбившуюся мне. Я снизошёл до ответа:
        - С толстой пластинки. Да, она «Волга» называлась, её Алла Баянова имполняла…
        - Во! Точно – Баянова! А я-то всю жизнь мучаюсь, не могу вспомнить, как певицу-то звали... А ты где слышал-то её? Чай, не в блокаду? Тогда, в лесу ты сказал, во время блокады ещё мальчишкой был – где тебе!
        - Не в блокаду, лет через семь, даже восемь, - уточнил я, - когда учился в школе, в девятом классе. У нас эта пластинка среди многих «толстых» была…
        - Значит, ты потом слышал… А я в блокаду… Тогда, помню… А-а, да ладно...            
        Похоже, он не желал продолжить завязавшийся разговор, а я вдруг почти обиделся:
        - Нет уж, рассказывай! Зачем тогда меня с места-то сорвал? Мне тоже интересно, откуда ты её знаешь! Песню эту...
        - А чего интересного! Мы тогда держали «рамбовский пятак» (это мы так на старый манер меж себя называли наш «ораниинбамувский пятачок»): политрук говорил, что при царице-то, при Катьке говорили не Орамиен... браун... Тьфу! Короче - Рамбов его называли! 
        Дело было зимой – не помню, уж, первой ли, второй… Командир послал нашего литрука за чем-то в город, и вернулся тот только через двое на третьи. Сам понимаешь: пёхом по льду, с заходом в Кронштадт... Голодный - туда-сюда… Принёс он из города четыре пластинки. Какие ещё там были – танцы какие-то, ещё ли что - не помню,. А «Волгу» твою я запомнил! Слу-ушай, это - песня-а!
       У нас в кубрике – да какое! – в подвале патефон был, пластинок разных, там, притащили - в Рамбове нашли в разбитом доме. И две коробки иголок патефонных – тоже нашли. Так мы политруку хотели памятник поставить, кроме шуток! Это так только говорится «бои, бои»… Бои, конечно, были, но и тихо бывало тоже, и патефон тут очень даже пригодился, нужным оказался. Мы эту «Волгу» крутили по многу раз за день, заездили совсем – один хрип потом был… А когда пошли наступать на Ропшу - вон, ногу-то там, в Ропше я и оставил... Там было уже не до твоей «Волги», не до патефона... Так, вот, с «пятака»-то нашего, с блокады-то её и не слышал! От тебя, вот, от первого… Значит, говоришь, Баянова?...
        Долго с этим мужиком я рассиживать не стал. Окончательно захмелевший, он хотел продолжить рассказ, звал пойти вместе с ним и этим Сеней в какой-то «голубой дунай»; говорил «будешь «башашкин». Уходя, я расплатился с банщиком, оставил на столе недопитую бутылку, а потом снобом себя чувствовал... Даже морщился, жалел, что не поговорил с мужиком этим подольше, поглубже…
      
        На Луодисе я, действительно, спел «а-капелла» соседям-москвичам эту песню, спелось, почему-то хорошо, как никогда ранее. Они звали меня заезжать к ним в Москву, ещё спеть… Однажды по случаю удалось купить в музыкальном магазине набор из двух пластинок песен Баяновой - на обеих «Волги» не было!...
       А в ноябре восемьдесят восьмого наткнулся я на афишу концерта Аллы Баяновой в Оперной студии Консерватории, и на ней - крупно – портрет не по-русски яркой красивой женщины. Билетов в кассах я не нашёл, однако сосед по даче Генка, бывший солист балета Малого Оперного (мы его между собой «балеруном» звали), где-то достал для меня парочку.
       С большим букетом цветов, невзирая на протесты цербера, охранявшего вход за кулисы, прорвались мы с женой в гримуборную. В кресле сидела очень пожилая, усталая и сильно седая, но красивая женщина – почти не старушка. С большой неохотой подняла она глаза на незваных гостей. Извинившись за вторжение, я сказал:
        - Алла Николаевна! Прошу Вас исполнить песню, которая когда-то поразила меня, запомнилась на всю жизнь! Называлась «Волга»...
        И тут произошло преображение! Почти старушка распрямила спину, глаза её  раскрылись шире; седина не исчезла, но перед нами сидела красивая - ярче, чем на афише - почти молодая женщина.
        - «Волгу»!?... Какую?... Позвольте, но судя по возрасту... Вы не могли её слышать, не могли даже знать л ней! Ведь это же… Ведь Вам лет, судя по всему…
        И я рассказал ей про то, как вошла в меня эта песня. О «толстых» пластинках рассказал и о блокаде, о фабрике пластинок и многолетних поисках, о «содружестве», о раздавленной пластинке и об одноногом бывшем матросе… Пару раз за спиной кто-то заходил звать певицу на сцену – оба раза она прогоняла кого-то нетерпеливым жестом…
        Я повторил просьбу - она подняла голову, взглянула по-царски:
        - Хорошо! Хотя мои оркестранты и не готовы к этой песне, я спою. Но, при одном условии! Вы подниметесь из зала на сцену и расскажете всё, что я сейчас услыхала от Вас. Цветы, - она улыбнулась, - пока заберите: отдадите мне в руки на сцене, на людях.

       После четвёртой песни - как и условились - я поднялся на сцену; зал взирал с интересом. Весь в сиянии софитов и прожекторов и сокращая, по возможности, рассказ, я поведал в притихший зал о «толстых» пластинках и о «Волге», о школьном «содружестве» и «ленинградском деле», об озере Луодис и бывшем матросе… Понимал, что информации многовато, и когда почувствовал лёгкий шумок, изложил свою просьбу. Вручил букет, поцеловал руку…
        На следующее утро меня вдруг посетила идефикс! Решил попытаться найти ту «толстую» пластинку, «Волгу», срочно переписать её на кассету и вручить Алле Баяновой (буде снова попаду на её концерт!). Веер звонков ни к чему не привёл. В пиратской «базе данных» по старому номеру нашёл телефон Машеньки, знакомый голос обрадовался мне. Но оказалось, та пластинка давно куда-то запропастилась (неплохо бы, конечно, найти), а договориться о встрече… Почему-то, об этом мы так и не догадались, и осталось непонятным, в ком первом из нас не возникло желание увидеться…

         А ещё через день с новым букетом я снова прорвался через другого уже цербера и опять стоял перед артисткой. Всё такая же усталая, узнала меня она не сразу. Я сунул на подпись, на автограф две свои пластинки и тут же увидел, что - узнан. И сказал:
        - Алла Николаевна. Не люблю высоких слов и банальностей, но кажется мне, что Вы, сами того не подозревая, помогли защитникам блокадного Ленинграда отстоять город.
        На её губах промелькнула лукавая улыбка:
        - И я «не люблю банальностей», но, судя по тому, как вы чувствуете песню, как помните её, на воспитание подростков в самые трудные для них времена - по крайней мере на Ваше воспитание! - я  повлияла. И очень благодарна Вам за память. Я вспомнила: запись эта была сделана, где-то, году в тридцать восьмом. Но, как попала она в Советский Союз… Даже представить не могу! А во время войны мне в Румынии не разрешали петь русские песни, вообще, по-русски; на время даже в лагерь поместили! И песня эта ушла постепенно из репертуара. Но нельзя, ведь, чтобы русское искусство, русская песня были забыты! И когда б не Вы, она, наверняка, забылась бы... Наклонитесь немного ко мне - очень  хочется Вас хоть чем-нибудь, отблагодарить...
        И тут, как говорится в старых романах, на моих устах был запечатлён поцелуй…

        В кривой погоне за талонной водкой дохромали, отпугачили «под фанеру», отротарили перестроечные восьмидесятые. Настали вороватые девяностые; за ними явилось лукавое новое тысячелетие. Ушлых, трижды надутых и мытых, нас снова вовлекали, звали, тащили уже не в какую-то, там, партию - во фронт! Голосовать тащили за фронтовое командование - будто не наелись ещё, не навидались мы радетелей да деятелей разного сорта и пошиба…
        Был конец августа. Мы с женой готовились отметить свой «золотой» юбилей. Утром стало известно, что на девяносто восьмом году жизни умерла Алла Баянова.
        Нет, я не испытал такого, уж, горького сожаления: да, хорошая, очень хорошая артистка ушла. Жалко было, но... Все уйдут! И ещё жалко было, что так и не удалось - и больше уже не удастся! - услышать давно любимую песню…
        Восьмого сентября вечером не спалось: всё-таки завтра у нас с женой не рядовая дата - «золотой» юбилей. Да и сегодня, как-никак, семьдесят лет исполнилось со дня начала блокады... Я бродил по Интернету. Набрал в яндексе «Алла Баянова» и в первом же попавшемся сайте спустился вниз. По репертуару...
        На букву «В» среди разных её песен «Волги» не было. Ну, что ж, нет, так… Несколько ниже взгляд выхватил: «О Волге грежу я», и холодок, зародившись в районе диафрагмы, скользнул, пополз вниз. Рванув, дёрнув курсором вниз, я туда - вслед за холодком! - кликнул «мышку»…
        Вот он! Вот он, тот! Тот же самый голос:
                http://kkre-20.narod.ru/bayanova/ovg.mp3 ! 
       Слова звучали те же, та же манера исполнения… Даже паузы, даже дыхание её входили в меня, звали «вернуться в свой родимый старый дом»… Всё, всё было тем самым, что испытывал я в том далёком сорок девятом! О Волге грезил я!
       Неужели, она нашла старую пластинку? Прослушал ещё раз...   
       Увы - нет... Ни следа патефонного хрипа, пощёлкивания... Значит, запись - новая?... Но, может быть, может быть, ей, всё-таки, удалось найти ТУ запись? И. возможно, удалось ей вычистить ту, первую запись, чтобы... Ведь - ни шёлканья нет, ни хрипов: я же слышу!!... 
        Это было, как любовное послание!
        Через через шестьдесят два года после первого знакомства я снова - как и те блокадные матросы на «рамбовском пятаке» - получил чудесную песню в подарок от ушедшей уже чудесной певицы…