Глава 6. Проснись в Раю

На французской стороне, на чужой планете
Предстоит учиться мне в университете…
 
        Ехали мы долго, наверное, часа три. Если бы мне в это время показали карту страны, то я немало бы удивилась тому, какое глобальное по масштабу путешествие мы оказывается, проделали. Из столицы махнули в Нижнюю Нормандию.
        Малыша звали непривычным двойным именем Эркюль-Пьер. Всю дорогу мальчик энергично лопотал, на что папа сдержано ему что-то объяснял густым баритоном. Их диалог поначалу показался мне музыкой. «Надо же такой маленький, а уже так здорово по-французски разговаривает!» - ловила я себя на восторженно-абсурдной мысли.
- Эркюль-Пьер – дважды царское имя, ведь Пётр Первый самый великий из ваших царей, а Эркюль на русский переводится как Геракл – правитель, герой античной мифологии. Мой сын – дважды царь! – с достоинством граничащим с заносчивостью познакомил меня Месье с сынишкой. Лолка переводила с неохотой и некой долей необъяснимого сарказма.

        В Кан заехали поздно ночью. Я была в ошалело-дебильном состоянии, ведь не спала больше суток, и мне было уже безразлично, когда и как меня съедят. Но высадив Лолку у гостиницы, где ожидал её новый любовник, я встрепенулась – не ожидала, что она вот так быстро оставит меня. Единственным гарантом стал малютка Эркюль. Ведь не станет же этот холёный каннибал набрасываться на меня при собственном ребёнке.
        Выехали из города, напоминающего в загадочном ночном полумраке скорее Стамбул, нежели европейский Сити. Дома низкие с плоскими крышами два-три, максимум четыре этажа. Асфальт и каменные здания одного светло-серого цвета. И что сразу бросилось в глаза - очень мало растительности. Не город, а каменный мешок. Сколько едем - ни одного дерева! Не то, что шикарные аллеи родного Барнаула!
        ОЙ! Что это со мной?! Неужто взыграли скрытые славянофильские струны? Что-то раньше я в себе такого не замечала? Всегда думалось наоборот: всё наше – это г…., а вот там, где-то далеко-далеко, в Европах, вот там она – настоящая жизнь, а у нас так – не жизнь, а недоразумение…
        …Недоразумение, а расставаться с ним во цвете лет? Пусть даже это такое непролазно никчёмное существование. Но вот так за здорово живёшь, всё равно не хочется. Подобные гнусные мыслишки полезли в связи с тем что ехали мы уже не по ровной трассе, а свернув на узкую лесную тропу, и продирались сквозь смоляную мглу джунглей.
        Деревья над нами сомкнулись, закрыв мохнатыми шапками последние проблески ночного неба. Там, в страшной чёрной глубине зловеще ухали совы. С деревьев то и дело срывались жуткие и никогда мной раньше не виданные летучие мыши. Спаситель – Эркюль-Пьер спал на заднем сидении беспробудным младенческим сном, освободившись из пут пыточного кресла. А мы всё ехали и ехали… От напряжения и страха я превращалась в зомби – без чувств, только слегка подташнивало от голода.
         Наконец, «летающая тарелка» свернула с лесной тропы и въехав в необозримый двор ещё с пяток минут подъезжала к дому, который из светлой полоски на горизонте превратился в настоящий дворец с огромными клумбами, фонариками перед входом и массивной каменной лестницей. Рассмотреть все  достопримечательности двора сил у меня не оставалось.
        Вместе с парой рослых «долматинцев» нас встретили мужчина и женщина, их голоса ласково журчали, а глаза изливали потоки тепла. Мужчина подхватил на руки спящего «Инфанта» и унёс в тёплое дворцовое чрево. А самая милая из всех женщин, коих я когда-либо встречала, в лёгком реверансе скромно представилась: «Моник», тихо взяла меня за руку и повела по лестнице на второй этаж, видимо в мою комнату. Боже! Это что ж у меня теперь собственная служанка?! Быть не может!
         Мы уже поднялись по лестнице, как снизу приятным бархатным баритоном меня окликнул хозяин:
- Элина! Гуд найт, май диа! Свит слип, - он теперь вновь потерял всякое сходство с экранным маньяком, а выглядел престарелым принцем в своём шикарном заколдованном замке.
- Гуд найт, месье.

        Моя комнатка была самой уютной из всех, что я видела в жизни. Тёмно-бордовые с золотом обои повторяли рисунок на тяжёлых ночных шторах. Такая же обивка на огромных мягких креслах по размеру больше напоминающие средненькие диваны. Да-а… два таких креслица до отказа заполнили бы мою «хрущёбу». Кровать под настоящим балдахином (!) была широка до неприличия. Все вещи и их назначение понятны и знакомы, но вместе с тем всё другое вокруг. Вот даже подушки на этой огромной кровати иностранные, не наши прямоугольные, а цилиндрические!
        С комнатой соседствовал «свой» туалет и душевая кабинка – не надо шариться по чужому дому, сгорая от стыда в поисках отхожего места. На прикроватной тумбочке был включен совершенно необыкновенный ночной светильник: разноцветный земной шар из стекла неспешно вращался вокруг своей оси, а где-то посреди Азии было приклеено розовое сердечко с надписью «Barnaoul» (франц. - «Барнаул»). Всё вокруг мерцало роскошью, шиком и невиданным богатством. Вот такой вот вам фэн-шуй!
        От умилённого любования меня отвлёк тихий стук в дверь. На пороге стояли слуги. Мужчина занёс в комнату мой тощий чемоданишко и вышел, а милейшая Моник поставила на маленький стол поднос на ножках, на котором в изобилии располагались вкусности: блюдо с фруктами, горячие пирожки из слоёного теста и целый кофейник горячего шоколада.
- Экскюзэ муа, мадам. Круассан. Кяфэ, - Моник  лёгкими шагами обошла комнату, открывая и показывая мне шкаф, встроенный в стену бар и сейф с цифровым кодом, напоминающий ячейку в камере хранения на нашем вокзале (Зачем он мне? Что мне там хранить-то?) Затем подала несколько пультов: от телевизора, вентилятора, обогревателя, кондиционера и верхнего освещения. Я испытала лёгкое смущение и муки совести зажравшегося колонизатора, когда она попыталась помочь мне раздеться.
- Ноу, Моник.
- Гуд слип, мадам.
        Смиренная «Золушка» сделала наисмиреннейший книксен и беззвучно удалилась. Ошарашенная я постояла ещё несколько минут посреди моих шикарных апартаментов и всё же на всякий случая заперла дверь.
        Но первое что я увидела, едва отрыв глаза, была Моник по-хозяйски орудующая в моей спальне – она протирала мебель розовой губкой распространяя запах чего-то химического. Теперь она не казалась столь безгранично милой. Как же я раньше не догадалась, ведь у домашней прислуги есть ключи от всех комнат. Я уже было хотела возмутиться столь бесцеремонным вторжением в мою частную жизнь, но в эту секунду Моник повернулась ко мне, улыбаясь самой сладчайшей из всех улыбок:
- Бонжур, мадам Элина. Брекфэст ин ливинрум, - она стала жестами показывать, что на первом этаже, в гостиной меня ждут на завтрак. Уходя, она без моего согласия открыла настежь огромное окно…
        И в комнату ворвался Рай! Я даже не подозревала, что за тяжёлыми шторами скрыта столь великолепная панорама. Окно располагалось непосредственно над входом в здание. От лестницы почти до горизонта тянулась дорога брусничного оттенка. По двум сторонам от дороги сияли на солнце совершенно изумрудные поляны, обрамлённые цветущими деревьями. И о чудо! Деревья казались разноцветными: одно розовое, другое сиреневое, ослепительно белое, лиловое… Кроны столь плотно были усыпаны цветами, что совершенно скрывали листву. По нереально яркой траве гуляли самые красивые на свете кони – тонкие, словно точёные. Вдали резвились жеребята.  Картина больше похожая на сон, чем на явь.
        Поляны от двора отделялись зелёной изгородью розовых кустов с огромными махровыми цветами-чашками. Ближе к дому были разбиты пёстрые клумбы. Комната заполнилась головокружительными ароматами мечты и счастья. Вдруг во дворе взвилась ввысь первая самая высокая струя фонтана. Полилось, зажурчало. И одновременно откуда-то снизу поплыла нежная мелодия. Нет! Так не может быть! Уж как-то всё слишком идеально...
        Вдруг в окно влетела огромная зелёная откормленная муха и без зазрения совести села мне на руку:
- Странно, а ведь это не простодырая муха из какого-нибудь Старо-Пердуново, а муха европейская, можно сказать коренная француженка, - пришла мне в голову совершенно глупая мысль.

         Месье и завтрак ждали меня на открытой белой веранде утопающей в зелени. Я, смущаясь, села напротив. Как я буду с ним говорить, о чём? У нас ведь ничего общего! Месье мне ободряюще улыбался, предлагая выбор между кофе, белым и красным вином. Мягко, почти шёпотом спросил:
- Кофи? Уайт вайн о ред?
         Я выбрала белое вино, чтобы хоть немного расслабиться. Месье кивнул Себастьяну исполняющему в доме всю мужскую работу и тот налил мне половину бокала. Но увидев, что я потянулась за окорочком, остановил мою руку и на стол подали белую рыбу в фольге.
        Так я получила первые познания аристократических закидонов Месье: рыбу к белому вину, а мясо к красному, и ни-ни по-другому. Вторым уроком было то, что охлаждать можно только белое вино и Шампанское. Когда я однажды засунула в холодильник какие-то две элитные бутылки с «красненьким», Месье так орал, что думала, лопнет от злости.
        Да, это потом мне стало ясно, как сильно Месье пытался пустить мне пыль в глаза в это первое французское утро. Фонтан вообще включали лишь по великим праздникам, потому что воду экономили будто это не Франция, а деревня посреди Сахары. И окно было открыто в то утро, вопреки моему желанию, с видом на идиллический пейзаж, главным образом затем, чтобы продемонстрировать бьющий фонтан. Именно для того чтобы я могла по достоинству оценить безграничную щедрость и доброту Месье. Но как только желаемый эффект был достигнут – и я, задыхаясь от восхищения отправилась на веранду завтракать, фонтан был немедленно отключен. В основном он служил местом купания для гостивших детей и собак.
        Но вернёмся к эпохальному по значению завтраку. Почему он так важен, спросите вы? Ну, во-первых, он разительно отличался от всех остальных французских завтраков тем, что в честь важного гостя (меня) подавали и рыбу и мясо и всё что хочешь… а все остальные завтраки не отличались таким разносолом.
        Везде, где бы ни было в семье аристократов с приставкой «де» к фамилии или в дальней провинции в самом захудалом фермерстве, на столе: кофе, тосты (сухари, подсушенные в тостере) или круассаны, к ним магазинный джем или шоколад. Причём шоколад кладётся сверху на хлеб и даже на булку, как бутерброд. Любишь - не любишь, хочешь - не хочешь, а вот тебе булка, которую зачем-то непременно принято размачивать, засовывая в кружку, отчего горький напиток становится ещё противнее из-за обилия в нём плавающих крошек. Жуй шоколад ломтями и намазывай сверху приторной патокой, но при этом изволь оставаться стройной, как велосипед потому, что по французским меркам это очень-очень красиво.
         Ну, а самое главное, почему мне так важно, обратить ваше драгоценное внимание, на этот чёртов завтрак, это то, что мы с Месье стали общаться! Как и на каком языке спросите вы? Боюсь я не смогу ответить. Сначала на соединении «тарабарского» и жестов, потому что его так называемый «английский» звучал с таким жутким местным акцентом, что даже я – не ахти какой лингвист это понимала.
        Поначалу мы рисовали друг другу на салфетках некие символы – иероглифы. Началось с того что Месье нацарапал на салфетке сердце пронзённое стрелой – знак понятный всем в мире, на что я сдержанно ответила ему кривовато улыбающимся солнышком.
         Вскоре я адаптировалась к его интерпретации английского с нижне-нормандским. И мы бегло заговорили на какой-то жуткой гремучей смеси из неправильного «инглиша», обрывочного «френча», а также языков рук, глаз, интуиции и смекалки. Кроме нас самих, понять о чём мы так смешно и эмоционально беседуем не мог никто. А ведь, вы не поверите, мы целыми днями обсуждали совершенно разные темы: религия, политика, искусство, воспитании детей, и др., спорили, доказывали… 
        Но, так или иначе, далее я не буду подробно описывать, как именно происходило наше общение, потому что для меня самой это до сих пор остаётся большой загадкой, а в диалогах постараюсь передать суть понятого с минимумом транскрипций.