Батюшка Дон кн. 1 гл. 9

Долгое ожидание неминуемой трагедии порою оказывается сильнее самого горя. На улице Светлого пути случился чёрный день, одновременно хоронили троих ранее полных жизненных сил мужчин.
- За что нам такое наказание! - рыдали уставшие женщины.
Ровно половина жителей посёлка разобрала венки и построилась за обитым красной тканью гробом Ефима Точилина. Вторая часть людей хоронила Кирилловых. Как обычно похороны сопровождались лёгкой неразберихой. Со всех сторон слышались приглушенные команды:
- Возьми табуретки! С крестом проходите вперёд…
- Женщины, разбирайте венки, - шипел дед, - вон ещё сколько осталось! У кого нет нарукавного платка, подходите по очереди…
Жуткий горячий ветер без разбора хлестал длинной плетью вытянутую колонну. Провожающие в последний путь жались к стенам домов, словно прятались от всевидящего ока смерти.   
- Ефимушка, родной! - запричитала Зинаида Степановна. - Зачем ушёл?
- Не надо, мама! - остановила Антонина рыдающую мать.
У всех родных Точилина были абсолютно белые, бескровные лица.
- Бабушка, ты хоть за калитку выйди, проводи его, - попросила она.
Старая женщина еле вышла за калитку на больных ногах и перекрестила покойника вслед уходящей процессии:
- Я его мальцом на руках держала, а уходит первым…
Сами похороны прошли буднично и тихо. У родственников погибших горняков за многодневные бдения на скорбном шахтном дворе истлели последние душевные силы. Поэтому они скомкано попрощались со своими близкими, словно обидевшись за преждевременный уход.
- Вы отмучились, а нам лямку тащить в одиночку! - укоряли ушедших.
Погибших похоронили всех вместе, на кладбище по соседству с кровожадной шахтой. Григорий Шелехов подумал, что не только жизнь этих людей, но и смерть была неразрывно связана с шахтой.
- Даже после смерти она покойных далеко от себя не отпустила, - словно прочитав его мысли, сказал Павел Лисинчук.
- Собрала свою кровавую жатву… - печально согласился Григорий.
Их положили ровными армейскими рядами с восточного края погоста. Пустую до этого дня площадку в одночасье засеяли неопрятные чёрные холмики с деревянными наскоро сбитыми крестами.
- Целая полусотня полегла! - на военный манер определил Шелехов.
- Я мог здесь лежать… - сказал Лисинчук и отвернулся, пряча слезу.
На многолюдных поминках тестя Григорий сел за длинным столом рядом с ним. Обычно на любой вопрос, он отвечал уверенно, без всякого смущения. Теперь же Павел долго не откликался на слова товарища:
- Как ты?
- Держусь из последних сил… - после паузы признался он.
Шелехов встал, прочистил горло и громко предложил:
- Всех приглашаем помянуть покойного!
На правах старшего мужчины в семье он поднял стакан и сказал:
- Пусть Земля Ефиму Тимофеевичу будем пухом!
- Царствие Небесное! - поддержали сердобольные бабы.
- Настоящим мужиком был Точилин! - откликнулись мужчины.
Все выпили и закусили. Пашка выпил целый стакан магазинной водки за упокой души, не закусывая, его организм не принимал еду и спросил:
- Знаешь, Григорий Пантелеевич, каким человеком был твой тесть?
- Знаю…
- Не всё ты знаешь… - Лисинчук почти плакал. - Если бы не он, не сидеть мне зараз с вами…
Тоня разносила тарелки с наваристым борщом и осторожно поставила перед ними две, а потом посоветовала:
- Ты бы Паша поел!
- Не хочу.
- Исхудал весь, в чём только душа теплится…
- Не могу я есть Антонина Ефимовна! - пожаловался он и отодвинул тарелку. - Слёзы душат, давайте я вам лучше расскажу, как всё обстояло.
- Расскажи, Пашенька, расскажи… Полегчает.
За шумным поминальным столом замолчали, люди даже есть перестали. Всех жителей интересовало, как смогли люди вырваться из настоящего ада шахтного пожара. Лисинчук обвёл взглядом затихших гостей, нервно отодвинул нетронутую тарелку и рассказал о том, что случилось с ними:
- Казалось, прошла вечность, прежде чем мы услышали свист ушедших за стену разведчиков. Следующая тройка отправилась с целью добыть и принести воду. Я лежал и временами терял сознание. Мой язык раздулся и затвердел, будто деревянный. Я с полным безразличием ждал смерти. 
Чем ближе его печальная история подходила к концу, тем чаще сердобольные женщины утирали траурными фартуками жалостливые слёзы. Они понимали, что на их месте мог оказаться любой из мужей и сыновья.
- В очередной раз я вернулся в сознание и увидел множество людей, - неторопливо закончил Павел - Мне дали небольшой глоток воды и подняли на ноги. У ствола даже самые крепкие из нас падали в обморок, такова была реакция на свежий воздух. Самый старый из нас, Ефим Тимофеевич умер на руках у спасателей прежде, чем его подняли на поверхность.
- Я так кумекаю - угарный газ проникал через сложенную наспех стену, - предположил сидящий рядом с Шелеховым угрюмый горняк, - вы просто постепенно принюхались к нему, травились понемногу.
- Наверно, - согласился Лисинчук. - Нас одного за другим, завёрнутых в одеяла, как младенцев подняли на поверхность и доставили в поселковую больницу. Я слышал крики огромной толпы, собравшейся у шахты, когда по посёлку пронеслась весть, что найдены живые люди. 
- Ваше спасение после стольких дней заточения в горящей шахте чудо. - Григорий мотнул головой с обильной сединой. - Никто уж не надеялся, што в шахте могут быть выжившие, раньше такого не случалось…
 
***
После окончания шокирующего повествования многие горняки вышли на свежий воздух покурить. Чувство неловкости и вины, возникающее у живых перед мёртвыми, понемногу рассеялось. Жизнь настойчиво брала своё. Балагур Семён Глухов снова хохмил: 
- Бывший директор нашей шахты, покидая свой пост и передавая дела молодому коллеге, сказал: «Вот три письма. Когда будет трудно, вскрывай по одному, там советы». Настало тяжёлое время, вспомнил преемник о письмах. Распечатал первое из них. В нем было написано: «Вали всё на меня!» Так и поступил новый директор. Но дела и дальше не улучшались, и пришлось вскрыть второе письмо. Прочёл второй совет: «Признавай ошибки и обещай исправиться!» И этот совет пригодился. Через некоторое время снова тучи над головой директора сгустились, и пришлось вскрыть третье письмо.
- И шо там было? - зашумели слушатели.
- В нём он прочёл: «Готовь три письма!»
Григорий стоял один, чуть поодаль, дымно смоля папиросу, разговаривать не хотелось. Внезапно он услышал утомлённый голос жены:
- Вот ты где Гриша!
- Вот вышел покурить.
- Мать сильно переживает, - она подошла, - почернела вся, осунулась.
- Сдала Зинаида Степановна, энто точно... - согласился он с Тоней и крепко обнял. - Недавно ходила молодухой, а ушёл Ефим и сразу старуха.
- Ох, Гришенька! - запричитала жена и беззащитно прижалась к его гудящей груди. - Что же нам теперь делать, как жить дальше?
- Как жили, - буркнул Григорий. - Они умерли, а нам детей растить…
- Как ты можешь так легко говорить о смерти?
- Я столько смертей повидал, што не боюсь её костлявую. Придёт моё время, спокойно в землю лягу.
- Зачем такое говоришь, зачем беду кличешь?
- Кличь её не клич, она сама в любом случае нагрянет… Пожили мы с тобой спокойно пару годков, а она уже рядом, своё с лихвой берёт. - Шелехов зло отшвырнул догоревший окурок. - И кто знает, какие беды впереди…
- Да разве что может сравниться со смертью родителей? - вскинулась Тоня. - Для меня это самое страшное… Как жить опосля?
- Привыкнешь!
- Привыкну? - возмутилась она, и в голубых глазах вспыхнул искорки. - Ты так говоришь, потому что он тебе не родной отец… Я всё забыть не могу, как ты в тот день пьяным заявился. Не прощу никогда!
- Как знаешь… только я Ефима уважал и жалею о нём. Вины моей в его смерти нет и потому не совести меня, не надо…
Григорий отодвинул обиженную жену и направился в сторону засыпающей степи. Он шёл, уверенно ставя на пыльную почву могучие ноги, а Тоня осталась стоять, с прижатыми к высокой груди, трясущимися руками.
- Как он может обижать меня? - она смотрела в след уходящему мужу.
***
Любая керамическая посуда обладает одним определяющим свойством - непредвиденной внезапной хрупкостью. Не вредит ей вода и огонь, холод и жар, но от самого слабого удара может она вдруг рассыпаться на мелкие черепки. А если внутри, под слоем блестящего лака, уже есть извилистая трещина, тогда и подавно. Так и иная семья, на вид крепкая да весёлая, но всегда готова рассыпаться на части. Особенно, если в умах супругов уже растёт, ширится обида, способная легко разорвать хрупкий материал человеческих взаимоотношений.
- Обидел меня крепко Григорий! - с нажимом сказала Антонина матери, когда та пришла в гости, примерно через год после похорон Ефима Тимофеевича.
- Господь с тобой! - всплеснула руками Зинаида Степановна.
- Бог здесь не причём… - отрезала дочь, природная гордость не позволяла ей простить мужа.
Со дня памятных похорон тестя между Григорием и Антониной исчезла та самая тонкая душевная близость, скрепляющая семью, словно цепкий клей. На первый, сторонний взгляд всё оставалось по-прежнему. Росли и хорошели дети, муж также уходил на опасную работу, исправно приносил домой достойную получку. Жена рьяно вела хозяйство, украшала и холила семейный дом.
- Не богохульствуй! - строго сказала часто посещавшая церковь мать.
- Красивые женщины редко бывают одни, - задумчиво произнесла Тоня, - но часто бывают одиноки.
- Дитя бы тебе родить… - заметила внимательная мать.
Шелехов на передовой шахте зарабатывал хорошо, денег хватало, но по молчаливому согласию о других детях речь не заводили:
- Хватит уже, нарожалась! - гневно вскинулась Антонина. - Грудь опала, бёдра раздались шире некуда…
- А как ты хотела?
- Где ты моя девичья красота, куда подевалась?
- Эка вспомнила! - удивлялась Зинаида Степановна. - Муж тебя любит, а что другие не засматриваются - не велика беда.
- Ничего Вы, маменька, не понимаете… - легкомысленно отмахнулась Тоня. - Я с мальства привыкла к мужскому вниманию, может, мне без него нельзя…
- Ох, смотри, как бы Григорий не охолонул.
- Куда он денется?
- Не доводи мужа до кипения, а то он может испариться! - посоветовала мать. - А где он кстати?
- С Лисинчуком и Глуховым куда-то завеялся, - рассеянно ответила Антонина. - Ненавижу его друзей - я бы их всех гадов переженила!
В кухню, где стряпали близкие женщины, вбежали двое детей. Дети - концентрированное отражение сущности человека. Они даются людям, чтобы мы могли взглянуть на себя со стороны.
- Мама, а бабушка меня балует, - затараторила беленькая девочка лет семи на вид. - Ты говорила, чтобы она не баловала, а она опять начинает - книжку мне купила.
- Зачем мама приучаете девочку к глупостям? - строго спросила Антонина.
- Да мне не трудно! - начала оправдываться бабка, у которой внучка ходила в любимицах.
- А ещё она конфет ей тайком дала! - сдал бабушку внук Петя, темноволосый мальчик двенадцати лет.
- Мама?!
Антонина осуждающе покачала красивой змеиной головой, как бы жалея сына-любимчика.
- Мама, я красавица? - неожиданно спросила Сашенька.
- Ну, так, ничего себе…
- Нет, я красавица. Баба красавица, папа красавец, а ты, мама, так себе.
Женщины невольно рассмеялись, снимая возникшее напряжение от неприятного разговора о Григории.
- Мама, тебе везёт, у тебя такой лёгкий характер. - Сашка лукаво сощурилась. - А у меня сложный.
- Это видно…
- Ты выиграла!
- Идите, играйтесь на улицу! - с нарочитой строгостью сказала Антонина.
- Не можем… - с невинным выражением ответила девочка.
- Почему?
- Петя кушать хочет, - наигранно засмеялась Саша. - Он та-ак на меня смотрит!
Петька погнался за наглой сестрёнкой вокруг стола и не избежать бы той очередной трёпки, но бабка Зинаида ловко подхватила лёгонькую внучку на руки и загородила её своим телом:
- Тише, пострел…
- Мама, давай поговорим конструктивно, - почувствовав себя в безопасности, предложила девочка.
- Давай.
- Мне не нравится, когда ты меня ругаешь! - сказала она, с опаской глядя на притаившегося рядом брата. - А тебе?
- А мне, когда ты капризничаешь, - улыбнулась Антонина.
Дочка в ответ заявила:
- А мне, когда ты целуешь Петьку!
- А мне…
- Всё, мама, достаточно! - остановила Саша и прижалась к бабушкиной груди. - Это мы обсудим позже.
Такие встречи проходили всё реже. Зинаида Степановна после смерти мужа начала часто болеть и вскоре тихо умерла.

 
 
Продолжение http://proza.ru/2011/10/08/4