Военные годы в Шанхае

Я уже говорила, что Шанхай тогда был последним местом для бегства евреев из Европы. Большинство государств закрыли свои границы. Уругвай, например, отправил большой корабль с переселенцами обратно в Германию. Америка и Австрия принимали лишь избранных.
Шанхай, благодаря британско-китайскому договору столетней давности, был открытым портовым городом и не требовал визы для въезда. Между 1938 и 1941 годом в нём смогли укрыться 20 000 евреев.
Мои родители встречали меня на набережной. Камень, нет десять огромных кусков скал свалились с моего сердца, когда я их увидела.
С моими пожитками и подарками дядюшки из Лондона мы взяли две рикши. Было очень холодно, по улицам Шанхая дул ледяной ветер монгольских степей. Не смотря на это рикши, которые нас везли, вспотели так, что от них шёл пар. Мне не удалось привыкнуть к тому, что люди возили людей. Я узнала, что кулис живут не долго, работа быстро сводила их в могилу. Но это был Шанхай, и  ничего нельзя было с этим поделать, по крайней мере моими силами.
Мы ехали во французскую часть Шанхая. Шанхай был интернациональным портом с французским, британским, американским и китайским кварталами. Ужасный город, как мне показалось в тот день. Исключением была широкая набережная, на которой расположились английские банки и магазины.
Наши рикши остановились перед очень симпатичным домом. Мы с родителями поднялись по лестнице, папа открыл дверь и мы вошли в квартиру с нашей берлинской мебелью. Каким-то образом моим родителям удалось перевезти кораблём пару кресел, картин и персидские ковры. Это было что-то фантастическое: знакомые вещи на чужбине.
Мой папа с тремя другими эмигрантами из Берлина открыл магазин женской готовой одежды. Это был элегантный магазин рядом с Палас-отелем, и он имел успех. Шанхайские дамы были в восторге, потому что подобного там ещё не было. Меня тоже там одели, потому что к тому времени я выросла из своих платьев и кофточек.
У меня не было атестата зрелости, вообще ничего, никаких документов. Папа послал меня в торговую школу. "Если ты будешь уметь печатать на машинке, ты в жизни не пропадёшь" - сказал он. И это позже оправдалось. Потому что кроме прочего я там научилась ещё стенографии и бухгалтерскому учёту.
После обеда и школы я ходила на корт, играть в тенис. Так пару месяцев я смогла ещё побыть молодой и беззаботной.
В декабре 1941 года в Тихом океане разразилась война.  Японцы захватили и Шанхай. В феврале 1943 года они издали указ, приказывающий переселение всех европейских евреев в район Хонгкев. Это было гетто хотя и без стены, но с колючей проволокой, под контролем японского военного министерства. Это произошло по просьбе немцев. Японцы были союзниками немцев, а для нацистов Шанхай был недостаточно далёк, чтобы евреев и там не преследовать.
Для нас это означало: сдача квартиры и магазина. Так мой папа во-второй раз всё потерял. Я думаю, это на него сильно подействовало, ведь он тогда уже был немолод.
Мы сняли две комнаты в Хонгкеве, перевезли туда нашу мебель и ковры. У нас ещё было немного хрусталя. Продавая эти вещи, позже мы большей частью на это и жили.
В нашем гетто насчитывало около 18 000 жителей из Германии, Чехословакии, Польши, Австрии и других стран, которые Гитлер завоевал. Возникла еврейская община и со временем была открыта больница, работала школа,  театр, венское кафэ с сахарным тортом и яблочным штруделем.
У нас издавалась газета, даже была организована соц. помощь детям и старикам.
Каждое утро я покидала гетто и вечером возвращалась. Я работала в экспортной фирме. Всё, что зарабатывала, отдавала папе. Мы жили очень скудно. Ходили в столовую, где подавали всё время одно и то же: суп из гречихи с плавающими в нём редкими овощами. Кроме того давали хлеб, который пожилые люди не могли есть, потому что он был как камень. По праздникам мы покупали за сумасшедшие деньги 20 гр. печёночной колбасы или немного кофе.
У папы на стене была карта, на которой он маленькими иголочками отмечал продвижение союзных войск. Было запрещено иметь радио, но молодёжь смастерила приёмники, которые они прятали под матрасами, так что время от времени можно было получать известия о делах на фронте. Поэтому мы могли следить за продвижением американцев, с нетерпением ожидая конца этого кошмара.
Однажды на наше гетто стали падать бомбы. Я вышла на улицу, прошла пару шагов. Рядом со мной оказался мой знакомый и вдруг он исчез. Взрыв, огромная воронка и человек исчез. Тут со мной случилась (единственный раз в моей жизни) истерика. Я кричала и не могла остановиться до тех пор, пока не получила от папы подсщёчину. "Тут ничего нельзя изменить, замолчи!" - прокричал он.
И я замолчала. Никогда больше я не выходила из себя, это мне и не свойственно. Но то событие было выше моих сил: я стою рядом с человеком, и его на моих глазах разрывает на микроскопические кусочки. Он был музыкантом в кафэ, и я его знала и охотно слушала.
Много бомб упало в тот день, много людей было убито. На улице перед нашим домом кровь текла, как вода во время дождя. Это американские самолёты хотели разбомбить японскую радиостанцию, но промахнулись.
В августе 1945 года, перед тем как атомные бомбы упали на Хиросиму и Нагасаки и в результате ужасных последствий война закончилась, мой папа заболел. Врач диагностицировал у него камни в почках. Врач считал, что их нужно удалить, поэтому папа лёг в больницу. Конечно,внешние условия были неоптимальны, но мы все были уверены, что всё обойдётся.
В день операции у папы поднялась температура. Операцию перенесли. На следущий день, когда я к нему пришла, врач отвёл меня в сторону и сказал:"Ваш отец не выживет." Он заразился от смертельно больного японца энцефалитом. Против него тогда не было средств.
Я пошла к папе в комнату. Он был очень слаб и понимал, что умирает. Каждый умирающий это чувствует. Я сказала ему:"Папочка, я скоро вернусь, я только маму позовую." Потом сломя голову понеслась домой, слёзы текли по мои щекам.
Обратно в больницу, я попыталась с ложечки покормить папочку супом. Но он не мог глотать. Он был совсем спокоен. Папа сказал мне, что я ведь знаю, как сильно он меня любил и что он мне желает всего самого доброго. Потом он ещё сказал, что он и дальше будет за мнгй следить.
Я не могла это вынести. Я не могла поверить, что он умирает, ведь ещё пару дней тому назад папа был здоров. Это была для меня первая сознательная смерть. Другая смерть во- время бомбёжки тоже была шоком, но тогда папа стоял рядом, он ещё сказал, чтобы я перестала кричать.
Папа был моей опорой в жизни. Я стояла в коридоре, когда мама с ним прощалась. Пришла ещё пара его друзей. И всё, он умер! Я не могла плакать. Прошло много времени, пока я смогла плакать.
Через пять дней война кончилась, что меня особенно огорчало, потому что мой папа так мечтал и ждал этого момента. И вот он его не дождался.
Мама была как парализована, ни на что не способна. Мне пришлось обо всё заботиться, и о похоронах, и о нашей дальнейшей жизни.