События, которые нас выбирают

События, которые нас выбирают.

Если рассуждать о цепочках событий, которые происходят с нами, то получается, что случайностей не бывает.

Одна сколькимиллиардная шанса сработала для того, чтобы на свет появилась именно я - и прожила до юности среди никому не нужных людей,  научась нененавидеть никого и понимать всё? Чтобы потом написать об этом, чтобы повесть увидела свет, и в трудный момент стала моим защитником перед обстоятельствами? Вместе с бумажными картинками, которые я вырезала с детства лишь потому, что играть хотелось, а игрушек не было? Вместе с лёгкостью на подъём, с которой я в любой момент могу подхватить рюкзачок и отправиться куда угодно?

Я мечтаю о том, что не только доработаю роман, который писала больше года до отъезда на Сицилию, и который описывает события, предшествующие «Нелегалке» (возможно, тогда и «Нелегалку» придётся переписать и дополнить), но и о том, что мои произведения будут когда-нибудь опубликованы не только на Прозе.

Ну, а пока:


15 ноября
в 18-00
в редакции журнала «Звезда»
(Моховая ул, д. 20)

Состоялась презентация выставки силуэтов, фотографий Сицилии и публикации в «Звезде» повести Натальи Лазаревой «Нелегалка».

Выставку можно посмотреть в часы работы редкции.
Вход свободный.



Отрывки из глав «Нелегалки»:

Рынок труда.


          Поезд на Сицилию прибывал в 20.11. На табло в зале ожидания высветился номер платформы – 25. Мы подхватили поклажу и спустились в подземный переход.
          В 20.06. объявили, что поезд прибывает на 5-ю платформу. Толпа ожидающих ринулась в переход, вниз, вперед, наверх.

          Мы вбились в 6-местное купе. Маленькое, тесное. Сиденья выдвигались, но так еще теснее. К утру кое-кто из девчонок переместились в соседние пустые купе.
          В 9 вечера в вагоне отключили свет, и неожиданно оказалось, что в Италии уже ночь.
          Горы ночью были не менее прекрасны. Черными, плавными, невероятно эротичными линиями они четко выделялись на фоне неба и от подножий светились огнями домов и автострад. Огни мерцали, переливались, а справа началось море – тысячи огней отражались и раскачивались на воде.
          Итальянцы в соседних купе пели, кричали, кто-то насвистывал красивую мелодию. Что-то знакомое… Я прислушалась: "Как ярко светит после бури солнце"! Экспресс несся быстро, вагоны содрогались и грохотали так, что уши закладывало. Хорошо, что я взяла с собой беруши.
          Потом поезд въехал в трюм огромного парома. Потом туда въехал еще поезд, и еще…

          Проснулись уже на Сицилии. Горы, тоннели, море…
          Так же, как и в Риме, повсюду росли апельсины, или мандарины? Крупные оранжевые плоды украшали деревья так необычно–празднично, что мои вынужденные подруги подумали, что деревья – искусственные. Я похихикала над их домыслами: кому надо расставлять вдоль побережья сотни искусственных деревьев?
В 10 утра вышли в Таормине. Старинный красивый вокзал, на платформе – пальмы и кактусы в кадках, и столетней давности краны для подачи воды в паровозы. Горы. Море.
Через полчаса за нами приехала машина. Мы думали, что в легковушке нас повезут на место в два приема. Пожилой итальянец засунул в автомобиль всех, вместе с багажом. Нам было уже все равно.
Я заняла переднее сиденье и молча восхищалась возникшей перед глазами Этной – широкая заснеженная вершина, окутанная как специально нарисованным облаком. Итальянский транзит продолжался пятый день.
Через 25 минут нас высадили в маленьком городке, на площади, перед 4-х этажным домом, напротив церкви.
В прихожей здешняя хозяйка агентства, Ольга, выстроила всех в ряд и спросила наши имена и профессии. Я ответила первой: "Наталья. Художник".
Мои спутницы блистали: администраторы, менеджеры, руководители чего-то где-то там, и могут то-то и то-то.
Хозяйка дала выговориться всем и объявила: "А теперь – забудьте! Вы здесь – люди третьего сорта. Вы приехали, и таких работников полна Италия. Здесь пашет вся Россия, а также Белоруссия, Украина и бывший соцлагерь: поляки, словаки, болгары, югославы и прочие.
У вас нет разрешения на работу, у вас через несколько дней закончатся визы.
Паспортов с собой не носить!!! Только ксерокопии! Никогда и никому ничего о себе не рассказывать! Если вас остановит полиция, говорите, что вы в гостях.
Определитесь в семьях – надрываться не советую, с лечением возникнут трудности. Заботьтесь о своем здоровье сами. Кто будет совсем помирать, дорога одна – на самолет, и в Россию!
Улететь можете в любой момент, вас тут никто держать не станет. Но! Запомните: лететь исключительно прямыми рейсами, никаких пересадок! И не дай бог по какой-либо причине приземлиться в Германии! Немецкая тюрьма вам будет обеспечена сразу и запомнится надолго.
И теперь – что у вас с языком?"
Я снова ответила первой: "Языка не знаю".
Ольга что-то помечала у себя в блокноте. Напоследок выдала: "Если кто решит поразить итальянцев знаниями по истории… Ну-ка, вспоминаем школьную программу: кто здесь был тираном?" Я ляпнула (куда деваться, девочка-отличница): "Муссолини!" – "Так вот, Муссолини – народный герой! Лучше считайте, что вы о нем никогда не слышали!"
После такого вступления с нас собрали по 5 евро на телефонные карточки, чтобы мы могли позвонить домой и сообщить родным, что все в порядке. Затем нас отправили на третий этаж, принимать душ, обедать и приводить себя в порядок.
На третьем этаже в многофункциональной комнате стояли три кровати – две односпальные и одна широченная, с тремя подушками. Я сразу оккупировала односпальную.
Первой в душ отправилась Саша. Она приехала на заранее обговоренное место, и ее могли забрать в любую минуту. Второй в душ полезла я.
Едва намылась и переоделась, нас вызвали вниз. Все переполошились. Я потопала вперед.
Внизу бесновалась откормленная тетка. Хозяйка перевела, что у тётки двое стариков, бабуля со сломанной ногой, всё плохо. Платит синьора лишь 500 евро (это – плата по уходу за одним человеком), при этом требует отличного знания языка.
Дылда подняла руку: «Я согласна!» Но даже те, кто язык знал сносно, сделали отсутствующие лица.
Хозяйка разругалась с клиенткой, та уехала ни с чем.
Сбившись в кучку у обеденного стола, соискательницы вакансий хватались за сердце: «Какой ужас! Мы – как рабы на рынке! Стоим, нас разглядывают! И почему она сразу нас так опустила: «Вы – третий сорт!»? Это – унизительно!»
Я соорудила шикарный бутерброд с ветчиной и сыром, вытянула из блюда помидорину покраснее и хмыкнула: «Вы все сумасшедшие или притворяетесь? Вам что, обещали, что вы в сказку едете? Было же ещё в Питере сказано: лучший вариант – компаньонка, так себе – сиделка, худший – бебиситер. И многое зависит от хозяев. Чего припёрлись, а теперь митингуете?»
Смолотив бутерброд, закусила местным яблочком, чуть не захлебнувшись соком. Наши яблоки жуёшь как траву. Из этих льётся вкусный сок. Словно не яблоко кусаешь, а ананас или грейпфрут. Супер! Мне здесь нравится!
Мы получили телефонные карточки и по очереди названивали домой.
Ольга сама набирала номера, которые мы диктовали, и внимательно слушала, о чём мы говорим. Я позвонила дочке: «Привет. Тут такие дела… Как бы тебе сказать… Я в Италии. Буду здесь жить и работать. Вернусь примерно через год». Дочка, помолчав, спросила: «Мам, ты от нас сбежала, что ли?» Я не стала выяснять отношения. Наверное, она могла спросить что-то другое. Но не спросила. Может быть, я застала её врасплох, и она ещё не успела переварить информацию. Лёгкого раздражения, однако, я скрыть не смогла, ответила резковато: «А как ты догадалась?» Дочка, не зацикливаясь на моём тоне, спросила деловито: «Бабушке звонила?» - Нет!» - «Ты с ума сошла?!» - «Да!!!» - «Мама, бабушке позвони!» - «Не могу. Боюсь. Она ругаться будет. Ты ей позвони» - «Я?! Я должна буду слушать, как она ругается на тебя?!» - «Да! Послушай, пожалуйста, как она ругается на меня. А я ей позвоню, попозже, когда устроюсь на работу. И она уже напереживается и подуспокоится, сможет говорить со мной нормально» - «Хорошо. Хотя, мне это не нравится».
Я нажала отбой и отдала трубку Ольге. Она смотрела, ожидая объяснений. Я кашлянула: «Я сделала родственникам сюрприз. Никто не знает, где я. То есть, не знал. Теперь семья в курсе».
Нарядившаяся Саша после сеанса телефонной связи поднялась в истерике. Ей велели переодеться: грудь прикрыть, ноги не выставлять. Все кинулись к чемоданам.
Я с самого начала надела длинную юбку, льняную, в коричневую клетку, и красную майку. Краситься не стала.
Кровати забросали брюками и футболками, на смену шортам и топикам.
А я валялась и слушала колокола. Каждые пятнадцать минут они отбивали часы и четверти. Звон не раздражал, от него по коже бегали приятные мурашки, а когда колокола смолкали, в воздухе долго-долго висел разнотональный гул. Я считала: «Один, два, три, четыре, пять… десять!» Гул терялся где-то под крышами городка.
Едва переоделись, всех снова свистнули вниз. Красавицы замерли. Я встала с постели и потопала по ступенькам.
Нас оценивающе осмотрела худенькая девушка, затем произнесла на чистом русском: «Синьор, за 60, ищет хозяйку в дом. Намерения самые серьёзные. Синьор работает, у него свой дом и свой бизнес».
Ольга указала на меня: «Поедешь?» Я на автомате вскинула руки, скрестив их на груди (у итальянцев – знак отказа) и, забыв, что передо мной русские, воскликнула: «No! Mai!» (Нет! Никогда!)
Ольга покачала головой и обратилась к Рае: «Ты?» Рая довольно засмеялась: «Да!»
В агентстве нам говорили, что если кто хочет здесь выйти замуж, то устроят без проблем. Надо лишь предупредить. Эта тема обсуждалась по дороге, трое были не прочь устроить своё счастье в Италии, Рая среди них. Но не я.
Девчонки пристали ко мне: Почему я отказалась? Почему предложили мне и Рае, а больше ни на кого не посмотрели?
Я призвала к логике: «Если мужчина изъявил желание взять в дом женщину, вероятно, он объяснил, какой тип его устроит. Мы с Раей почти одного роста, одной комплекции, одного возраста. У нас только причёски разные. Получается, мы подошли к требованиям потенциального жениха. Другое дело, - если Рая ехала сюда с конкретной целью: найти мужчину, получить гражданство и остаться здесь жить, то я даже в мыслях не заикалась о подобном».
Раю увезли. Мои попутчицы снова переоделись.
Через полчаса – аврал! – очередные смотрины. Я опять направилась вниз первой. Потому что я – дисциплинированная.
Мы выстроились перед семейной парой, лет пятидесяти. Хозяйка о чём-то говорила с ними.
Я бочком отодвинулась к окну и любовалась на церковь. Что я здесь делаю? Куда меня могут взять? Я даже сегодня, когда все бормочут, как перед экзаменами, глаголы и прилагательные, пишу длинное-длинное письмо своему любимому. Я выучила два слова: «Ti amo» (Люблю тебя). Ну, и ещё из песенок помню: «Чао, бамбина», «уно моменто» и «бандито-гангстерито». А, ещё «Мама мия» и «Коза ностра», но, как это переводится, понятия не имею.
Моё отрешённое созерцание прервала Ольга: «Наташа! Ты поедешь?»
Дылда рванулась вперёд: «Я поеду!» Хозяйка цыкнула на неё и снова обратилась ко мне: «Ты – поедешь?»
Я очнулась. Интересно, куда и к кому? Ольга шумно вздохнула и повторила для тех, кто не понял, а именно для меня: «Бабуля, после инсульта, но не лежачая; жить с ней вдвоём в отдельном доме; зарплата по минимуму – 500. Дети приходят с визитом по вечерам, минут на 10-20, приносят продукты» - «Я не знаю языка» - «Их это не смущает».
Я моргнула, повернула голову к работодателям: нормальные, вроде, люди.
Ладно. Я согласна.
Синьоры заулыбались: «Si?» - «Si» - «D’accordo. (Договорились) Ciao!» - «Ciao». Ушли.
Помрачневшие приятельницы потянулись наверх. Меня задержала хозяйка: «Знаешь, почему они только о тебе говорили?» - «?» - «Ты порядочная и спокойная. Пока отдыхай. Там сейчас дорабатывает Алла, в воскресенье она улетает. Тебя заберут в четверг вечером, до воскресенья она тебя всему научит».
В комнате девчонки налетели с вопросами: «Ну?! Что тебе сказали? Почему выбрали тебя?» Я ответила: «Им нужна очень спокойная женщина».
Дылда заорала: «Почему они решили, что ты – спокойная?! Я – так вообще спокойная!!!»
Света перебила её: «А я на Наташу с первого дня удивляюсь. Мы всю дорогу переживаем, обсуждаем что-то, дёргаемся, а она спит, ест, в окно смотрит, улыбается, что-то фотографирует, и – заметьте – всё молча! Так что, если критерием выбора было спокойствие, то никого другого выбрать и не могли!»
Девочки нервничали. После каждых смотрин переодевались, меняли бижутерию, подкрашивались и душились. Кто-то плакал. Я с чистой совестью развалилась на койке: у меня впереди три дня отдыха! Да и сегодня уже не о чем беспокоиться, а день только начался.
Почему меня выбрали и во второй раз – не знаю. Я даже не спросила, как называется город, или это деревня, есть ли рядом море. Что с выходными. Мне, - правда – всё равно.
Дылда Инка психовала: «Почему меня не выбирают???» Я успокаивала: «Не дёргайся! Всех устроят, фирме надо отбивать свои деньги!»
Девочки занялись подсчётами, сколько грошей фирма имеет в год. Я сказала, что меня это не интересует. Люди делают свой бизнес. Само собой, заботятся они, в первую очередь, о себе.
В 5 приехала пожилая пара, за женщиной постарше, для работы по дому, помощи синьоре в освоении Интернета и сопровождении в поездках. Взяли Ларису.
Ольга объяснила, что итальянки очень ревнивы. Лариса была уже пенсионеркой, но глаз у неё горел так, что, подозреваю, без ревности там не обойдётся.
Кстати сказать, итальянцы низкорослы. Мне говорили, что они похожи на грузин. Ничего подобного. Итальянцы сытые, улыбчивые, смуглые и довольно красивые. У них более тонкие черты лица и более безмятежные взгляды, чем у лиц кавказской национальности.
Женщины тоже не отличаются особой статью. Прожаренные на южном солнце, выглядят старше своих лет. При этом, они не озабочены собственной привлекательностью. Им это не надо – все итальянские законы на стороне женщин.
Сразу после Ларисы забрали изнервничавшуюся Сашу. Для неё, самостоятельно нашедшей работу через Интернет и с осени изучавшей язык, всё сложилось замечательно. Её работодательницей оказалась русская, молоденькая топ-модель, с мужем-итальянцем. Модель искала помощницу по хозяйству и собеседницу.
Уходя, Саша закатила глазки и с надрывом произнесла: «У меня в жизни было так много плохого, что я надеюсь, мне, наконец, повезёт!»
Плохого у неё много было, как же. Эта девушка – ещё та штучка. Когда мы ехали, я увидела у неё ноутбук. И до меня дошло, что, если я доберусь до компьютерного клуба, не смогу открыть почту – я перемудрила, сделав паролями русские слова, которые набирала, переключая клавиатуру на английский. Так вот, я попросила у Саши показать клавиатуру ноута, чтобы записать свои пароли. Саша стала ломаться и отнекиваться, но всё же раскрыла крышку, на минуту – я едва успела записать один пароль из трёх, как она зачехлила комп.
В Италии Саша намеревается организовать свой бизнес. У неё получится.
Наступал вечер. В шестом часу вызвали Инку. Она вернулась с сообщением, что её берут к двум старикам, на 600 евро, работа круглосуточная, выходной один, старики тяжёлые. Она согласилась.
Ночевать нам предстояло со Светой. Ольга предупредила: после 21-00 электричеством не пользоваться; после 22-00 не пользоваться водопроводом и канализацией. Чтобы в доме была абсолютная тишина.
На ночь закрыли все двери и окна. Не просто закрыли, а снаружи опустили плотные жалюзи, изнутри – ставни, всё на замках. Стало жарко и душно.
Света чуть не зарыдала: «Я же ночью в туалет захочу! Я всю дорогу сходить не могла, у меня живот болит! Что мне, до утра терпеть придётся?» Я сказала: «Забей! Терпеть нельзя! Знаешь, что такое «китайская голодовка»? Китайцы от еды не отказываются, они отказываются справлять нужду и погибают от интоксикации. Приспичит – иди. Воду не спускай, залей сверху жидким мылом, попрыскай в ванной дезодорантом, унитаз прикрой крышкой» - «А, если тебе отлить понадобится?» - «А биде на что?» Света успокоилась.

Без пяти девять Свету вызвали вниз, нашлась работа и для неё. Утром её отправляли в Мессину, в помощь по дому к пожилой паре. Мессина – это здорово.
Мы выключили лампу, улеглись и разговорились. Света спросила, почему я не поехала к синьору с серьёзными намерениями. Я сказала, что общаться с мужчиной другого менталитета, не зная языка, не готова. И что я ненавижу кашеварить, а мужика надо кормить.
Ночью Свету чистило по страшной силе.
Потом я проснулась от кошмарнейшего сна. Въехав в действительность, поняла, почему Достоевский писал такие ужасные вещи. Учитывая, что в его квартире не имелось канализации, зато под окном была выгребная яма, удивляться нечему. Интоксикация.
Придя в себя от кошмара, плюнула на непонятную осторожность и настежь растворила балкон. Пятый час. Светло. Птицы поют на все лады. Через несколько минут комната наполнилась утренней свежестью, и я уснула.
За завтраком Света поведала мне Сашину историю: избалованная мамой-папой дочка привыкла жить на всём готовом. Она без напряга закончила вуз, ей нашли подходящую работу, но при этом ей казалось, что родители слишком на неё давят. Родители требовали от Саши соответствовать их представлениям о ней, у девушки были свои понятия о собственной жизни. После очередного скандала дочь заявила, что она вполне может обойтись без их денег и контроля. Она нашла работу в другой стране и уехала. Я подумала, что Саша – молодец. В тридцать лет кардинально изменить устоявшийся безбедный быт решится не всякий. Саша решилась. Конечно, у Саши – крепкий тыл, в случае неудачи она всегда может вернуться в родительский дом, но, взбрыкнув, она убежала не к подружке в квартиру напротив, она выбрала другую страну. Деловито так выбрала. Выучила язык, упаковала необходимые вещи, нашла компанию для проезда через границы. Встречаются же умные люди!
Свету увезли к 13-часовому поезду, в Таормину. Я осталась одна.
До вечера четверга жила как в санатории. Кормили три раза в день, на столе не переводились свежие фрукты и клубника. Делать было совершенно нечего.
Днём уходила в город. Разглядывала дома и людей. Потратила все деньги с карточки на телефонные звонки. Звонила домой, звонила любимому. Он обрадовался, спросил: «Ты как там? Всё нормально? Скажи что-нибудь по-итальянски!» Я сказала: «Ti amo!» и стала рассказывать, как тут красиво и описывать дорожные приключения.
Время на карточке заканчивалось. Я пообещала при первой возможности прислать ему длинное-длинное письмо. Он сказал, что очень ждёт, и чтоб я послала письмо поскорее.
Мне нравилось такое времяпровождение. Нравились тёмно-синие ночи с ярко-жёлтым месяцем, бой часов и пение птиц на рассвете.
В агентстве постоянно тусовались русские женщины. Заходили познакомиться, рассказывали, как им тут живётся. Половина работали в Италии не один год.
Женщины вспоминали, где и как трудились на родине. Одна девушка, Люся, работала на почте в Санкт-Петербурге. Почтальонши не заморачивались доставкой корреспонденции. Они наугад вскрывали письма, читали, обсуждали, а потом рвали и выбрасывали. Это игра такая: кто найдёт письмо поприкольнее.
Бывшая почтальонша выглядела растерянной. Я спросила: «Тебе сколько лет?» - «23» - «Замужем?» - «Нет. Но у меня есть ребёнок. Мальчик. Два годика. Я его оставила у сестры» - «Ты оставила у сестры двухлетнего сынишку и притащилась на Сицилию?! Зачем, бога ради?!» Люся разревелась.
Люсина мать пять лет назад прибыла в это же агентство. (Я подсчитала: 23-5=18. Значит, Люсе тогда было 18. Женщины, что вы творите?!) Люсина мать хотела невозможного: и денег заработать, и устроить личное счастье, и стать гражданкой Италии. Гражданкой Италии она стала. Замуж вышла. Насчёт денег… За пять лет она ни разу не приехала в Россию. Недавно позвонила дочери и сказала, что заболела, что умирает, что у неё есть деньги, и Люся должна приехать к ней, попрощаться, а заодно мама даст ей денег и свои вещи, а также украшения. Люся оставила ребёнка сестре, заняла на срочное оформление документов и на дорогу. Но она опоздала. Мать уже похоронили. Люся поехала к вдовцу. Оказалось, что мать жила (или батрачила?) на ферме. Да, она была замужем. Муж сказал, что ни о каких деньгах и украшениях знать не знает, и вещей у неё не было. И предложил Люсе жить с ним. Последние еврики девушка потратила на такси, сбежав от никогда не виденного отчима в агентство. Домой ей ехать не на что. У сестры денег нет. Да ещё надо будет возвращать долги, и расплатиться с сестрой за то, что присматривает за ребёнком. Люся решила остаться поработать. Сквозь рыдания она подсчитывала, на какое время ей придётся задержаться на Сицилии.
Люся появилась и пропала во вторник. С раннего утра поднялась в комнату, несчастная и растерянная, после обеда её увезли. Ольга сказала, что таких молодых берут в рестораны и гостиницы, но Люся испугалась и согласилась только на компаньонку. Люсю отправили в какую-то семью.
В среду с утра прибежала сияющая Лариса. Она сказала, что у неё выходной. «Как, уже выходной?! Ты же только позавчера на работу устроилась?» - «А это не важно, выходной в среду, вот меня и отпустили!» Лариса сказала, что всем довольна. Она в Питере ходила на курсы итальянского, у неё нет проблем с общением, и, кажется, синьоры ею довольны тоже.
Ближе к вечеру в агентство завалилась целая компания. Женщины шутили, гомонили, сплетничали. Одна вдруг сказала: «Идите все на балкон! Вон, полюбуйтесь на Женечку! Замуж собралась! Гляньте, какого козла отыскала! Это же совсем надо гордости не иметь, чтобы за такого выйти! Что говорить, некоторым всё равно, лишь бы здесь зацепиться!»
Мы высыпали на балкон и уставились вниз. Высокая эффектная девица (да ей бы на подиуме выступать!) усаживалась на мотоцикл позади располневшего седовласого дядьки. Она оглянулась, увидела зрителей, заулыбалась, приветливо помахала рукой. Ей заулыбались и замахали в ответ.
Женечка укатила, крепко обняв за широкую спину своего жениха. Все вернулись в комнату. Незаметной внешности и явно пенсионного возраста женщина, державшаяся особнячком от всех (зашла сюда за посылкой из России), словно извиняясь, тихо сказала: «А что, я тоже здесь оказалась потому, что никаким другим образом свои проблемы решить не могла. Муж давно испарился, дети выросли, квартирка маленькая. А тут ещё дочка родила, и тоже без мужа. Денег вечно не хватает. Я приехала, чтобы выйти замуж, пока ещё товарный вид не потеряла. В России кому нужны женщины за пятьдесят? Ни мужикам, ни работодателям. А здесь женщины ценятся, замуж всегда возьмут, было бы желание. Я шесть лет на Сицилии, замужем, и давно не работаю. У нас свой дом, сад, машина, денег хватает. Я за последние пять лет всю Европу объехала. А, если говорить про любовь, так кто от неё счастливее стал? Любовь пройдёт, останется ненависть. Те, кто заключают брак на трезвую голову, ценят друг друга намного больше, чем безумно влюблённые. Особенно, со временем».
В среду хозяйка агентства обратилась ко мне по-итальянски. Я промолчала. Она насторожилась: «Наташа, ты язык учишь?» Я, не смутившись, соврала: «Учу!» - «Что-то у тебя плохо получается!» - «Я учу по своей системе» - «Да?» - «Вы не сомневайтесь, я способная!»
Ольга смерила меня критическим взглядом и ухмыльнулась: «Что ж, способная ты наша, готовься – завтра вечером у тебя начнётся другая жизнь!»
Я улеглась спать. Но одна мысль не давала мне покоя: Ольга говорила, чтобы мы заботились о себе сами и берегли своё здоровье. И чтобы не надрывались и не делали ничего лишнего. Да и гадалка говорила, что мне работать нельзя. Как в поговорочке: что бы ни делать, лишь бы ничего не делать… Ладно. Завтра будет завтра. На месте разберёмся.


Синьора АГАТА.

«Мой дядя, самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог.
Его пример – другим наука,
Но, боже мой, какая скука,
Какое низкое коварство –
Полуживого забавлять,
Ему подушки поправлять,
Печально подносить лекарства,
Вздыхать и думать про себя:
«Когда же чёрт возьмёт тебя?!»
Ну, в-общем, где-то так…

В четверг за мной приехали синьор Джузеппе и синьора Андреа.
Джузеппе раскрыл багажник машины, чтобы уложить мои вещи, непонимающе воззрился на чемоданчик и рюкзачок, которые я легко вынесла одной рукой. Спросил что-то, видимо: «Это – всё?» Я мотнула головой, подтверждая, что других вещей не имеется.
По дороге Андреа пыталась со мной разговаривать. Я злилась: «И, чего пристала? Я же по-русски сказала, что итальянского не знаю!» Андреа, впрочем, быстро оставила свои попытки наладить контакт, отвернулась и переключилась на мужа.
В седьмом часу вечера меня привезли в городок под названием Сант Мариа. В просторный дом: огромная прихожая, три большие комнаты, кухня-столовая, две душевых, подсобные помещения, терраса с садиком и наглухо запертый второй этаж.
В садике цвели красные и жёлтые розы. Стены до крыши увивал виноград.
Нас встретила круглая, как колобок, сиделка, тут же набросившаяся на меня с объятьями и поцелуями. Я стерпела.
Хозяева называли женщину Аллой. Мне она призналась, что её зовут Галя. Но по-итальянски «галина» - курица, и все Галины здесь Алины, Аллы и Лины. Галя сказала, что дома детям ни за что об этом не расскажет, потому что тогда её задразнят. А что – правда, смешно. Например, звонит кто-то и просит: «Potrei parlare con il russo signora Galina!» (Позовите, пожалуйста, русскую синьору Галину!), а итальянцы слышат: «Позовите, пожалуйста, русскую синьору курицу!»
Меня познакомили с престарелой Агатой. Агате 85. У неё было двое детей, но дочь умерла в двадцатилетнем возрасте, не оставив потомства. Зато сын подарил мамочке троих внуков.
В позапрошлом году у Агаты умер муж, после чего она слегла с инсультом. У неё отказали ноги (но стоять, держась за спинку стула или перила она может); нарушилась координация движений рук (ложкой в собственный рот она попадает не с первой попытки); практически пропала речь – её почти беззвучное бормотание не понимают даже родственники. И ещё она часто давится – у неё какие-то проблемы с глотанием.
Агате нанимают сиделок – а чего ж не нанять? – пенсионерам выплачивается пенсия, минимальный размер 500 евро. Причём, если один из супругов умирает, второму начисляется пенсия умершего.
Возиться с тяжелобольными стариками – то ещё удовольствие, поэтому итальянцы берут привыкших к трудностям русских женщин и их сестёр из стран бывшего союза и соцлагеря. При этом, семьи материально ничего не теряют – пенсий хватает и на зарплату, и на пропитание родителей и обслуги.
Мне выделили самую большую комнату, с мебелью не знаю каких годов прошлого века – из тёмного дерева, украшенную резьбой, с огромной двуспальной кроватью из того же гарнитура, двумя комодами и трюмо. Над постелью – распятие. Хорошо. В детстве над моей кроватью висело распятие.
Молодая чета быстренько распрощалась. Галя стала вводить меня в курс дела.
Итак, мои обязанности:
1. Утром поднять Агату, одеть и усадить в инвалидную коляску.
2. Накормить Агату завтраком: кофе с молоком, в нём – размоченное печенье. Вымыть посуду.
3. Дать Агате таблетки.
4. Подмести полы и обтереть мокрой шваброй.
5. Вытереть пыль.
6. Загрузить бельё в стиральную машину, потом развесить.
7. Приготовить обед и ужин.
8. Уложить Агату на тихий час.
9. Накормить Агату обедом, вымыть посуду.
10. Накормить Агату ужином, вымыть посуду.
11. Вечером, вместе с Агатой, закрыть все окна и двери.
12. Уложить Агату спать.
13. Когда Агата попросит, возить её в туалет.
14. Банный день: вторник, пятница.
15. Рядом с Агатой постоянно должна быть питьевая вода.
16. Спать в одной комнате с Агатой.
Не смотря на то, что глажка белья в списке не значилась, я сразу же решила, что он слишком длинный. Надо подсократить, а заодно и подкорректировать.
Последний пункт был исключён сразу же. Я плохо переношу чьё-либо присутствие. Даже, будучи замужем, предпочитала спать отдельно.
Привычка объясняется просто: я росла одна, без отца и почти не видя матери. Школа с толпой детей, а потом и все работы, где приходилось общаться со множеством народа, сильно меня утомляли.
С детства я завидовала Обломову, но мне не повезло родиться барыней. Моё любимое состояние – статичное, положение – горизонтальное, расположение – на диване. Под настроение я люблю и шумные компании, но лучшая компания для меня – отсутствие любой компании. Я – одиночка.
В пятницу Галя предложила мне поучаствовать в купании старушки. Я напрочь отказалась делать что-либо до воскресенья. Объяснила, что буду внимательно смотреть и запоминать. Галя согласилась, что это разумно.
В пятницу я позавтракала и ушла гулять.
В субботу я позавтракала и ушла гулять. Галя, одной ногой уже в России, не протестовала. В воскресенье рано утром её увезли в аэропорт.
Дети Агаты просили, чтобы я спала в той же комнате, что и Агата. Старушка тоже настаивала и всё тыкала пальцем на соседнюю койку. Детям я кивнула, старушке сказала: «Держи карман шире!», и каждый вечер удаляюсь в свои апартаменты.
Чтобы молодые не сомневались в моей искренности, по утрам видоизменяю постель, стоящую напротив Агатиной: мну подушку и комкаю одеяло.
Подозреваю, что ни сын, ни невестка ни за какие коврижки не согласились бы ночевать с мамашей. Во-первых, у неё на тумбочке стоит лампа, и она тысячу раз за ночь щёлкает выключателем. Во-вторых, у неё болят зубы (я так думаю), и Агата во сне часто ноет, громко и долго. Я поначалу пыталась её растолкать и выяснить, в чём дело – бесполезно, она даже не просыпалась. С зубами у неё беда – во рту торчат одни обломки, но вести её к стоматологу бессмысленно – рот раскрывается лишь настолько, что в него еле влезает чайная ложечка. А лечить под общим наркозом в таком состоянии – настоящее убийство.
Когда у Агаты прихватывает зубы, я достаю беруши. А лампу я тупо выдернула из розетки, надоело слушать щёлканье выключателя. Агате сказала: «Всё! Лампа больше не горит! Ты её сломала! Завтра скажу Джузеппе, чтобы починил!» (Никому ничего говорить не стала). На тот случай, если старушка боится темноты, - в длинном коридоре ночью горят настенные светильники.
Я поднимаюсь раньше старушки и завтракаю первой. Молоко и печенье, или булочки, или белый хлеб, очень вкусный. Нам приносят только белый, и это здорово, потому что чёрный я не ем. Затем – обязательное мороженое.
Пару дней я приспосабливалась к Агате и её инвалидной коляске. Галины показы меня не удовлетворили. Она всё делала с натугой, много суетилась. Она покаялась, что два раза роняла старушку на пол. Но Галя ниже меня, упитаннее и неповоротливее. Скоро я изобрела свой способ поднимать-сажать-укладывать Агату.
В понедельник Андреа позвала меня в душевую и объяснила, что мыться надо экономно. Я сказала: «No capito!» (Не понимаю!) Она повторила. Я повторила: «No capito!»
Андреа прикрыла дверь и наглядно продемонстрировала, как берёт одноразовую, уже пропитанную мыльным раствором, мочалку-варежку, макает её в маленький тазик и намыливает тело, а только затем смывается душем.
После этого она, довольная собой, спросила, поняла ли я её. Я сделала глупейшую морду, разулыбалась от уха до уха: «No capito!» Синьора, раздосадовавшись, ушла на кухню.
Да знаю я всё про вашу экономию с горячей водой!
При мне в агентство приходила женщина, еле продержавшаяся на первом месте один месяц – ей вообще запретили пользоваться душем. Для личной гигиены дали кастрюльку, в которой раз в день разрешали нагревать воду.
Но я не вижу смысла экономить на себе, когда старушка переводит воду тоннами. У неё есть развлечение: она брязгается в раковине, самостоятельно включая кран.
Агате придётся поступиться этой маленькой радостью. И вот именно она теперь будет принимать душ по-итальянски.
Галя показывала совсем другое. Агату усаживала на стул и включала душ так сильно, словно хотела утопить старую синьору.
Итак, с душем проблем нет, и это радует. Ещё радует то, что в доме два туалета, то есть – два совмещённых санузла. В один я вожу Агату, другим пользуюсь сама.
Короче, я поделила дом на две части: свою и Агатину. Агата достаточно спокойна и неразговорчива, поэтому я стараюсь пересекаться с ней лишь в случае крайней необходимости.
Так же, в свою пользу, решила вопрос со стиркой. Галя стирала свои вещи вместе с Агатиными. Но она была до такой степени небрезгливой, что даже допивала через соломинку специальные коктейли с какао, которые для больной покупают в местной аптеке целыми упаковками.
Мне, конечно же, было интересно, какой вкус у этих коктейлей. Я открыла одну бутылочку и всю выдула. Ерунда какая-то, нечто густое и сладкое.
Стираю так: сначала в машине крутится бельё Агаты. Потом засыпаю в пустой барабан порошок, наливаю кондиционер, устанавливаю температуру и режим стирки на максимум и нажимаю «пуск». После такой нехитрой санобработки загружаю свои вещи.
Одежду Агаты развешиваю на верёвках под крышей террасы, свою – на складной сушилке, которую нашла в прихожей и отмыла от пыли.
Галя кормила Агату с ложечки. У меня старушка ест сама. Но, на всякий случай, на столе лежит вторая ложка. Если кто-то приходит в такое время, я быстро сажусь к синьоре и командую: «Apri boca!» (Открой рот!), хвалю: «Brava! Bene!» (Молодец! Хорошо!) Потом кладу ложку возле тарелки: «Ora mangio da solo!» (Теперь ешь сама!) и начинаю общаться с гостями.
Я не чудовище, старушка вполне справляется с этими нехитрыми действиями. Единственная обида появляется на её лице, когда ей приходится есть мороженое. Мороженое тает, она расстраивается. Я, конечно, могла бы кормить её хотя бы мороженым, но, не дай бог, у неё случится ангина. Зачем старушке, которая давится даже чаем, больное горло?
А со временем я научила Агату есть руками. Другого выхода не было.
Очень быстро сделав вывод, что нет никакой разницы, кормлю ли я старую синьору, или она ест сама – большая часть еды, всё равно, вываливается через беззубый рот, я задумалась: «Как быть, и что делать?»
Про себя я стала звать синьору «Бабушка дырявый рот», но это был не чёрный, а горький юмор. Старушка вызывала острую жалость: было жалко смотреть, как она жалеет упавшие лакомые кусочки.
Жалость – для меня лично – резко отрицательная эмоция. Я считаю, что, если человек испытывает жалость, значит, что-то не так, и это надо исправить.
Я понаблюдала, как дети нарезают Агате фрукты – большими кусками (для больной старухи – большими), да ещё дают ей вилку, и она ловит вилкой кругляши бананов и роняет их, печально-затравленно перегибаясь с кресла и выискивая взглядом упавшую еду, до которой ей не дотянуться.
Да и уехавшая в Россию Галя кормила подопечную оригинально: сыпля проклятиями, втискивала ей между зубов ложку с едой, а, когда старушка начинала кашлять и махать руками, делала вывод: «Ну, вот мы и пообедали!» На этом трапеза заканчивалась.
Как-то я нарезала моцареллу на мелкие-мелкие, буквально пятимиллиметровые, кубики. Поставила одну тарелочку перед Агатой, вторую – перед собой и сказала: «Агата, ешь руками!»
Агата внимательно-презрительно оглядела меня, затем сложила руки перед собой и чем-то напомнила мне английскую королеву на официальном приёме.
Я пережила её презрение и повторила: «Ешь руками! Это – удобно!» и стала есть сыр, причмокивая от удовольствия. Старушкино лицо не изменилось.
Я взяла грушу. Отрезала кусочек, отправила в рот и закашлялась. Тогда я порубала грушу, словно собиралась добавить её в оливье, и стала есть руками.
Старушка разглядывала меня всё с тем же презрением.
Я разозлилась, убрала в ящик все вилки и ложки и ушла, оставив синьору презирать сыр.
Через несколько минут Агата позвала меня. Я заглянула на кухню: сыр исчез, а синьора показывала мне испачканные руки.
Я обрадовалась: «Умница! Видишь, как быстро всё съела, и ничего не уронила! А руки будешь мыть, как в японском ресторане!» Я намочила полотенце, вытерла ей руки и положила полотенце в зоне её досягаемости.
С того дня Агата ела руками всё, что не проливалось. Я, щадя её самолюбие, всегда клала рядом с тарелкой ложку, и синьора время от времени ею пользовалась, но быстро оставляла это занятие и брала тонкими пальчиками, с длинной формы красивыми ногтями, и фрукты, и мясо, и рыбу, и колбасу, и даже лазанью и салаты.
Но, в присутствии своих детей или гостей, старая синьора ни разу не потянулась к тарелке рукой.
Итак, Агата ест, я, обложившись тетрадями, валяюсь на койке и бубню итальянские слова. И вдруг начинаю хлюпать носом.
Со мной это стало часто повторяться: р-раз! и в слёзы. Нас в агентстве предупреждали, что первые пару месяцев всем хочется сбежать. Зато через полгода всем хочется остаться здесь навсегда. Что ж, надо перетерпеть.
Странное дело, между прочим. Реветь я начинаю именно во время занятий. Когда посуду мою или загораю, когда любуюсь на волшебную ночь или сплю – никаких страданий не наблюдается. Может, я не хочу учиться? А надо! Я же собираюсь поменять работу. Без языка нечего мечтать о чём-то другом.
Ну вот, отдышусь, объясню себе, что к чему, и зубрю дальше.
Avventure – авантюра, приключение, Avventore – покупатель.
Или: Ambulanza – машина скорой помощи, Ambulante – бродячий.
Или: Amare – любить, Amaro – горький.
Но это ещё ничего. Как вам такое: Intelligente – умный, Intelletuale интеллигент.
А вот это: lavoro – работа, lavorare – работать. Как, по-вашему, будет «рабочие»? - maestranze!
Вот, как тут не заплакать?!
Так потихоньку (а куда торопиться?) учу язык, кормлю птичек в саду, шугаю нахальную одноглазую кошку, совершенно бандитского вида и такой расцветки, словно на неё одновременно вылили краску из нескольких банок. На улице лето: птички, мышки, ящерицы – лови и ешь, хищница ты или кто?
Ящериц много, они забегают в дом и деловито скользят по полу, не особо боясь людей. Ящерицы красивые, но сфотографировать их не удаётся. Правда, одну я сфотографировала. Шла ночью на кухню (забыла взять стакан с водой в спальню) и увидела на стене замершую ящерку. Я сбегала за фотоаппаратом и щёлкнула её. Ящерица юркнула в плафон светильника. Я посмотрела на снимок – рептилия оказалась бледнее призрака. Ночная домашняя тварь?
Как-то вечером вышла на кухню, а по ней бежит такой жук, что мысленно я взвизгнула и запрыгнула на стул, а в реальности схватила швабру, чтобы задавить страшилище. Видели кукарачу? Вот такое что-то бежало по полу. Если утром, когда я полезу под душ, ЭТО метнётся мне под ноги или свалится на голову, агентству придётся меня нелегально хоронить.
После завтрака Агата просится в постель. Меня это не устраивает. В 9 – подъём, в 10 – отбой? Я говорю: «No!», она – «Si!» - «No!» - «Si!» - «No! A fuori!» (Нет! На воздух!) – объявляю я. Синьора протестует, но что она может поделать против меня? Побеждает грубая сила.
Когда укладываю Агату на тихий час, она пытается что-то сказать, но я могу разобрать лишь «Adesso!» (Сейчас!) Я злюсь: «Одесса – мама, Ростов – папа, без тебя знаю! Сколько раз повторять: Studio italiano, Ma non parla bene! Parli uno parola! Uno parola, capisci? Che cosa vuole? La cucina? Il bagno? No? Io non capisco!» (Учу итальянский, но не говорю хорошо! Скажи одно слово! Одно слово, понимаешь? Что вы хотите? Кухня? Туалет? Нет? Я не понимаю!)
Старушка шизеет от моего итальянского и затихает. Я велю ей «riposarsi» (отдыхать) и ухожу.
Я подсчитала: вся работа – сюда входят и дела по дому, и возня с бабулей – занимает не больше трёх часов в день. Опять же, дела эти несложные и необременительные. А работа как раз адекватна моим силам и неистребимой лени.
Иногда я напеваю что-нибудь из репертуара Руслановой: «Степь да степь кругом», «Окрасился месяц багрянцем», «Когда б имел златые горы», «По диким степям Забайкалья». Агата слушает внимательно. Я говорю, что это – печальные русские песни, о любви и разлуке, о смерти. Синьора плачет.
Тогда, чтобы развеселить её и себя, я вырезаю из бумаги силуэты и рассказываю сказки. Я делаю большие глаза, жестикулирую, меняю голос, подражаю животным. Агата вряд ли что понимает, кроме того, что я рассказываю ей весёлую русскую сказку. Она беззвучно смеётся. Я тоже смеюсь: очень смешная русская сказка «Курочка Ряба». «Колобок», «Репка» и «Три медведя» ей тоже нравятся.
Несколько раз ловила себя на том, что говорю с Агатой по-немецки. В немецком я - такой же чайник, как и в компьютере. Но, по сравнению со знанием итальянского, чайник несколько продвинутый. Я люблю себе всё объяснять. Я задумалась: почему из памяти лезет deutsch? Кажется, поняла: здесь все говорят не по-русски. Мозг усвоил это сразу. Говорить по-русски с синьорами бесполезно. Надо говорить по-иностранному. А из иностранного кое-как я могу изъясниться лишь на немецком.
Ну, и ещё с Агатой можно говорить как с дитятей. Вот она разлила воду, вот опрокинула тарелку с супом, вот, пытаясь поднять упавший журнал, так наклонилась в коляске, что чуть не упала. Ругать её как-то неудобно, да и за что? Я делаю строгое лицо, грожу пальцем: «Агата! Ай-я-яй!!!» Агата «Ай-я-яй» поняла и запомнила. Как-то я приготовила ей завтрак, а сама ушла на террасу. Разговариваю по телефону, слышу: Агата захныкала. Заглядываю на кухню: на столе лужа из молока, а старушка смотрит виновато и скулит: «Ай-я-яй, Атася! Ай-я-яй!...» (Атася – это я. Наташа – ей не выговорить).
Глядя на Агату, не хочу дожить до старости. Нет, не так: хочу не дойти до такого состояния. За что природа так обходится с женщинами?
Судя по фотографиям, когда-то синьора была статной красавицей, гордой, ухоженной и довольной жизнью.
И, что теперь? Старушка осыпается пылью, превращаясь в прах. Каждое утро я меняю бельё на её постели, а потом подметаю пол, и у кровати набирается горстка пыли, похожей на пепел. Каждое утро меня передёргивает, когда я смахиваю эту пыль в совок и выношу в мусор.
А ещё, то там, то сям, мелкими кусочками отслаивается кожа. Кусочки рыбьей чешуёй остаются на простыни. Даже не рыбьей, а змеиной.
Когда-то мы с Танькой ходили на выставку рептилий. Подруга моя сама не своя до них. Поддавшись её восторгам, два парня вытащили из аквариума огромного питона. Танька обнимала его, мокрого от воды, и даже целовала в морду.
Я задыхалась от ужаса, но ради неё совершила подвиг. Меня усадили на стул, змеюку уложили на мою шею, Танька защёлкала фотоаппаратом. Я скулила, отодвигая настырное чудище подальше от лица, а все смеялись.
Когда я умолила сжалиться и снять с меня тяжеленного гада, оказалось, что он несколько раз обвил мою левую ногу. Его потащили, я поскакала сзади. Парни еле освободили меня. Я уже рыдала. Танька радовалась как дитя.
За всё это нам подарили кусок шкуры, похожий на гольф. Я разрезала его вдоль и поперёк, Танька выбрала себе понравившийся кусок (это – самая правильная делёжка пополам, когда делит один, а выбирает другой).
Свой сувенир я подравняла по краям и вставила в рамочку. Обрезки засунула в коробочку от фотоплёнки и кинула в рюкзак. Я в рюкзаке таскаю много чего, зачем-то. Недавно обнаружила, что коробочка раскрылась, и шкура рассыпалась на чешуйки.
И вот я убираю за Агатой её прах и думаю, что если бы я была врачом, я практиковала бы эвтаназию. Ну, зачем так жить?
Вот Агата – она что, рада каждому дню? У неё интеллект двухлетнего ребёнка, и она продолжает деградировать.
Моя бабушка, когда дошла до такого состояния, не стала дожидаться своей остановки и вышла на ходу.
Когда я начну стареть, я поселюсь на краю света, где меня никто не увидит и умру так, что об этом никто не узнает.
И я вспоминаю случаи, когда старики уходили из жизни так, как хотела бы уйти я. На даче у нас был случай: пожилая женщина с утра по дому управилась, пошла в огород, у калитки присела и умерла. Или у моей знакомой мама пришла с рынка, легла и не встала.
А однажды я видела старуху, умершую на пороге супермаркета. Было раннее утро, лил дождь. Она лежала на ступенях, рядом испуганно жались два подростка – они вызвали скорую.
А я смотрела на старуху и завидовала. Выглядела она приятно даже: седая, в светленьком платье, с очень спокойным лицом, - красивым лицом, я сказала бы. Её рот приоткрылся на последнем вдохе, и теперь в него вливался тёплый летний дождь.
Разве плохо умереть вот так – пойти в магазин и уйти навсегда?



Отрывки из недоработанного романа:

1.8
Любите ли вы пиво так, как люблю его я


          Среди присутствующих был сумасшедший врач. Его натравила на меня какая-то старуха, сказав: «Вот женщина хочет продиагностироваться, только стесняется».
          Диагност вцепился в меня как репей в собачий хвост: «У меня столько-то медалей и орденов за вклад в мировое развитие медицины. У меня написано 19 книг. Я всех вижу, я всё вижу и лечу на расстоянии шизофрению, аутизм, тяжелейшие переломы, гепатит и СПИД.
          Вот у Вас (это он мне) совсем нет ауры. Вы больны. У вас нет ни грамма здоровья. Вы не доживёте даже до пенсии. Вот у Вас нос искривлен, а это значит, что и в голове у вас всё перекошено!»
          Я улыбнулась: «Нос сломан в драке, в далёком детстве», но в ответ услышала: «Не спорьте! Я всё знаю! Я всё вижу! Вы – злая, во всех своих бедах вы вините кого угодно, только не себя. Вас устраивает жизнь как у всех, вы хотите жить в серой массе и не выделяться, в вас нет ни капли творчества! У вас явное нарушение психики! У человека нарушение психики начинается при частоте резонанса от 2 до 13 герц, а у вас резонанс – 8 герц!!! В Америке у 25% населения резонанс выше 12 герц! Там почти всё население больно аутизмом, то есть умственной деградацией!
          У Вас (опять у меня) внутри всё завинчено, Вы тяжело больны, но я Вас вылечу! Для начала Вам надо представить, что с внутренней стороны лба у Вас вбит гвоздь и на нём висит (образ мне понравился, гвоздь внутри черепушки появился сразу же) плакат «Я живу 200 лет!», который загорается красным перед опасностью».
          Загнутый кверху гвоздь внутри сочащегося кровью лба остался пустым. Я бы повесила на него сетку с мандаринами, ящик водки или рождественский носок с подарками. Плакат с пылающими буквами не вдохновлял.
          Я перестала слушать, но целителя это не смутило. Он дёрнул меня за рукав и взвизгнул: «Вы смотрите на меня и не видите! Вы слушаете меня и не слышите! В 2012 году на 20 часов у всего человечества сотрётся память, и выживут только высокодуховные личности! Обратитесь ко мне! Я вылечу Вас!» Я подняла глаза на беснующегося спасителя человечества и сказала: «Дядя, не надо меня лечить ни от шизофрении, ни от низкой духовности. Не буду я к вам обращаться». Мужик осатанел, выскочил в центр зала и завопил: «Я встречал немало людей, которые живут уже 500 лет! При этом они не едят, не пьют и не спят! Они готовы перейти на другой уровень развития цивилизации! Современные люди – разрушители пространства! Человек гормонально развивается с 14 до 182 лет! В 120 лет человек перерождается и становится 30-летним! В 120 лет у человека вырастают новые зубы! Я могу помочь всем! Приходите ко мне! Я… Я… Я…» Хохочущая аудитория еле смогла перейти к следующему вопросу.
          А я вышла из зала и направилась в магазин. В конце концов, это предсказатель-целитель – не худший вариант. Когда-то к нам на работу  пригласили даму, тоже экстрасенса. Она ставила диагнозы по внешности. Я слушала и посмеивалась: наивные люди! Даже не очень хороший врач всегда сумеет определить с первого взгляда, что у человека больны почки или проблемы со зрением.
          Когда все присутствующие узнали о себе всё, что хотели узнать, пришлось и мне присоединиться к развлечению. Я сидела в конце зала. Но, едва стала подходить к «космической» личности, как она вытянула вперёд руки и закричала: «Стойте! Не подходите ко мне! Вы – плохой человек, грешная женщина!»
          Шоу началось. Коллектив обрадовался. Я разозлилась – только концерта двух актёров мне не хватало: «Извините, а что, здесь собрались святые? Я готова швырнуть камень в каждого, кто без греха. Можете не искать булыжников в актовом зале, они ни к чему – Вы сами тоже на монашку не тянете».
          Дама поспешила исправиться: «Я не так выразилась. Вы – прокляты до седьмого колена, и Ваш род будут преследовать несчастья. Надо снять слои Вашей памяти и очистить карму!» Я сказала спасибо и ушла в свой кабинет.
          Однако, ни дама, ни женский коллектив не успокоились. За мной пришли. И стали уговаривать согласиться на сеанс гипноза, в процессе которого мой мозг будет очищен от негатива, грехи сняты, а я стану новой светлой личностью, иначе… Сотрудницы изъявляли готовность присутствовать при моём исцелении, дабы контролировать процесс и быть уверенными, что с их любимой художницей ничего плохого не сделают.
          Я сказала всем: «Я не буду чистить карму. Если кто-то проклял мой род, то варианта здесь два. Первое: было за что, и я буду нести свой крест дальше, чтобы души моих предков получили долгожданный покой, когда всё закончится. Второе: не было за что. Я смиренно продолжаю волочь символ всех солнечных богов на свою Голгофу, дабы мне воздалось за терпение и кротость. Посему – в Ваших услугах не нуждаюсь».
          ……………..
          Ещё взяла бутылочку пива «Kilkenny». Оно соседствовало на полке с «Hanfblute», которое я пробовала в прошлый раз. Теперь его с презрительно-брезгливой миной вертела перед носом своего кавалера девушка очень правильного вида. Я вмешалась в диалог жестов: «Пиво-то неплохое. Вкус приятный, мягкий…» Не договорила. Девушка взвилась: «Оно же с коноплёй!» и пихнула бутылку обратно в ящик.
          Мне она напомнила раздражённую тётку на трамвайной остановке, вопящую: «Безобразие! Посмотрите, что на урне написано!!!» Честно говоря, я видела, что урну испоганили, но в подробности не вдавалась, сидела и читала учебник по информационным технологиям. Пришлось отвлечься. Посмотрела на урну, посмотрела на тётку и сказала: «Ну, ХУ… написано. И что дальше?» Тётка чуть не лопнула от возмущения. А чего орать? Рядом с остановкой ещё куча дерьма лежала. И стекло - свежевыбито. Не нравится – убери. Не убираешь – заткнись. Чего на людей кидаться? Кто из потенциальных пассажиров здесь нагадил и испортил имущество? Никто? Какого хрена? О порядке заботишься – иди в милицию, к депутату, создавай народную дружину, но не дави мне на мозги с утра пораньше.
          Разозлившаяся то ли на меня, то ли на конопляное пиво девушка утащила покорного возлюбленного в другой отдел.
          Я люблю пиво. 60-е годы. Выходной. Родители и я, все в чистом и светлом наряде, пахнущем хозяйственным мылом и чугунным утюгом, идём гулять. Я – за руку с папой.
          На проспекте, перед парком, есть пивной ларёк. Мы встаём в очередь. Небо синее, пыльные зелёные деревья трутся пыльными тенями о шершавый пыльный асфальт. Очередь двигается быстро.
          Папа и мама получают в окошечке по большой кружке, наполненной светло-янтарной жидкостью, с шапкой льющейся через край, колышащейся белой пены. Мне подают «маленькую» кружку. Мне немного обидно, что она – маленькая, но всё равно – настоящая, из толстого стекла, поделенного на холодные квадратики, тяжёлая и удобная. Я обнимаю её ладонями, не сдувая пены, погружаю нос в пузырящуюся влагу, ловя губами горький вкус «Жигулёвского». Очередь одобрительно шумит, а я пью мелкими глоточками и не хочу уходить от высоких круглых столиков, до которых не могу дотянуться, чтобы поставить пустую кружку.
          Долгие годы я не знала, какое именно пиво люблю. Перестройка запомнилась сотней новых сортов в ярких баночках и бутылках. Я перепробовала все. Несколько мне понравились очень. Но самым вкусным показалось тогда пиво «Магнум».
          Когда мой вес перевалил за пять пудов, поняла, что с пивом пора завязывать.
          Похудела так же быстро, как и раздобрела. К пиву стала относиться как к пирожным: вкусно, но калорийно, поэтому – можно, но осторожно. Я покупаю пиво раз или два в месяц, обязательно то, которое ещё не пробовала. Иногда начинаю петь от радости, вливающейся в меня с каждым глотком. Иногда, едва пригубив бутылку, осторожно ставлю её на мостовую и ухожу.
          Теперь я знаю, что люблю немецкое пиво. Тёмное, горькое, крепкое немецкое пиво.
          Наверное, я нелепо смотрюсь на городской улице – взрослая женщина, потягивающая из горла пивко, медленно идущая под дождём и принюхивающаяся к подбрасываемым ветром запахам людей и машин. Хорошо пить пиво, сидя на ступеньках на набережной Невы, белой ночью, и любоваться на нескончаемый караван кораблей, организованно и волшебно-красиво спешащий против течения. Хорошо пить пиво дома перед телевизором, когда на тарелке лежат горячие охотничьи колбаски, хлеб и кетчуп. А хорошо и так вот, в качающемся и подскакивающем трамвае, просто потому, что захотелось.

          Трамвай подошёл быстро, не успела открыть бутылку. Для меня нашлось местечко. Я потягивала оказавшееся вкусным пиво, закусывала сыром и раздумывала о том, что до новогоднего стола доживут не все, кто ждёт праздника. Кто-то, провожая Старый год, свалится под ударом пьяного соседа; кто-то отравится палёным алкоголем; кто-то попадёт в ДТП; кому-то преградят путь грабители. Тысячи закроют глаза на больничных койках, а где-то непременно рухнет самолёт или произойдёт природный катаклизм.
          С наступлением темноты начались фейерверки – нескончаемый грохот и разноцветные огни, а потом повалил снег – и шёл, и шёл, и час, и другой, а я рассылала смски всем подряд, пока на телефоне не кончились деньги. К полуночи вид за окном стал почти сказочным.





http://lazareva.delta-info.net/index.htm