Я буду жить гл3 Пустыня-тишина

           Эта тетрадь с «мемуаром» потом долго была со мной, как-то один из наших мужчин-пациентов с удаленной гортанью зашел ко мне в палату. Врач просил его передать, чтоб меня позвал. Сосед-пациент пожестикулировал, помахал руками, я не поняла, находясь мыслями еще частично где-то в прошлом, в своем детстве, сосед сипел трубкой в гортани, но я смотрела отсутствующе. Тогда он извлек из кармана ручку, и между строк моих Мемуаров написал: « Ань, тебя в смотровую». Послание поместилось наискосок где-то в районе  вот этих строчек «одноклассники поджидали меня у всех выходов из школы несколько часов подряд, изловили и стали бить ногами».
Интересно, жив ли сейчас человек, оставивший тогда сей автограф на моем «Мемуаре»? Интуиция на этот раз молчит.

Я помню, после операций по удалению голосовых связок  у наших ребят становились такие глаза, особенные. Они будто немного стекленели, и в них застывал немой вопрос…или немой ответ. В них было настоящее одиночество, больше обычного, простого одиночества. Одинокий человек может разговориться со случайным попутчиком. А они не станут строчить случайным попутчикам записки. Как-то это, ну, маловероятно.
А что делать немому, если  лифт застрял между этажами?
А что если необходимо позвать на помощь? Бить руками и ногами в рельсу? 
Да не в этом суть! А просто …Тишина.

        Такая тишина постигла и Надю, ее норовили назвать «баба Надя», ей было не много лет – примерно 65. Я буду звать ее Надежда, никакая она не «баба Надя».
          Перед операцией, когда еще могла говорить, она меня жутко смешила: « у меня мужик – глухой как пень. Вот. А я буду, значит, немая. Позовет он: «Надь»! А у меня будут  такие таблички на спине и на груди. На груди напишу «Чего тебе», а на спине:»пошел  ты на  …». Я закатываюсь. В смысле, ухохатываюсь. Мой хохот слышен, наверное, на соседних этажах.
Когда Наде сделали операцию, и прошло уже недели две, конечно, больше она анекдотов не рассказывала, но у нее была кассета Шуры Каретного, а у меня – магнитофон. Вертинского извини-подвинули и хохотали. Надя – теперь уже беззвучно, ну и я старалась не ржать.
          Шура Каретный из магнитофона шепелявил:»в рот тя чих-пых» ( в рот тя тих-пых), есть у меня знакомая проститутка, и вот она себе лицо подтянула, и сиськи подтянула, а я ей и говорю. В рот тя тих-пых, а ….зду что же ты не подтянула, она же у тебя старенькая»! Мы с Надеждой от хохота чуть не валимся с коек. Каретный продолжает: «состоялся, значить, съезд Белорусского народа, ну и затянули они «вы слыхали, как поют дрозды?» а им в ответ: «а вы слыхали, как дают   …..зды»?
В общем, палата у нас была веселая. Я могла бы долго рассказывать о том, как после операции таких  ( стомированных ) больных кормят через большой такой шприц, но не буду.
         Однажды Надя, точнее, ее дочь, меня, можно сказать, одела.
Я тогда делала ремонт в своей квартире. Точнее, делали его рабочие, а я удирала из Онкоцентра после завтрака и перед лучевой, чтобы их проверить.
Помню, что ушла на выходные домой, в воскресенье вечером забыла взять свитер,  в понедельник похолодало, и я вернулась со строительного рынка на лучевую вся синяя, в понедельник уже. Похолодало.
         Жила я у мужа, там теплые вещи и забыла, как водится. Потом зверски простыла. Надина дочь, видя мое бедственное положение, принесла мне сразу пять свитеров, и несколько лет я потом ходила в Надиных вещах.
Но это все потом, позже. Все по порядку.

                Вспомнить все.


                Альберт запомнился  многими афоризмами, например, когда я спросила:» почему ты так относишься ко мне? Я что, барахло?»
Он ответил:» а ты подумай»! Это одно из множества  тех воспоминаний, при которых я сжимаю кулаки так, что режу ногтями ладонь.
Мне было восемнадцать, а ему – шестьдесят. Как он говорил, мол, всегда мечтал переспать с ребенком. А у меня было, как когда-то в школе, непонимание, что так нельзя ни со мной, ни с кем вообще. Я сразу поверила, что я – барахло. Меня ведь убеждали в этом с самого раннего детства. Но так и не доказали мне мою ничтожность, раз я, вместо того, чтоб презирать себя, ненавижу других.
              Это был веселый период, за год до того, как у меня появилось свое жилье. Почти десять лет я прожила с бабушкой и дедушкой, но однажды дедушка мне сказал:» тебе уже восемнадцать с половиной, уезжай к матери стеречь прописку, а то выпишет тебя из своей квартиры, будешь бомжом».
Я от расстройства на время забыла про опухоль, которую уже полтора года вымеряла пальцами. Поехала к матери, была встречена руганью и проклятиями, что неудивительно, ведь она думала, что я в девяностом году освободила ее квартиру навсегда. Ключ полетел в меня и приземлился за креслом.
   Я вернулась к бабушке, собрала вещи, и под строжайшим секретом бабушка сказала, чтоб я обязательно, если что, заходила, когда дед спит. То есть вечерком, он ложился спать нечеловечески рано и так же рано вставал, а проснувшись, в ноябре шел, как спартанец, купаться на Борисовские пруды.
     Матери дома не было, я разложила вещи и попыталась дозвониться  бабушке. Телефонный аппарат был все тот же, из детства, с диском и кривой, ненавистный, жуткий как все в ее доме. Я все время не туда попадала и испуганно кричала:» алло, бабушка, алло»! Мне сказали:»ты ошибся, внучек, я не твоя бабушка». Я положила трубку и тупо уставилась перед собой, чувствуя себя будто сосланной в Сибирь. Почти десять лет я могла большую часть недели не видеть свою мать, и оказалась с ней один на один как в девяностом. Ни адвоката, ни зрителей. Полярник и белый медведь. Ледяная пустыня и кто кого. Против медведя – Анна Новожилова, СССР!
Бабушке я дозвонилась, стало немного легче. Вечером пришла мать, бросала на меня в кухне испепеляющие взгляды. Ошпарив себе ногу из чайника, я решила закончить трапезу и скрыться в своей комнате.
    Потянулись темные дни. Я пыталась что-то узнать про размен. Перспективы были неутешительны. В этой квартире кроме нас с матерью была прописана еще моя сестра-инвалид. Она, как водится, осталась с бабушкой и дедушкой. Потом она их и загонит на тот свет и останется одна в их квартире, наполовину моей. И даже очень неохотно впустит меня, когда я буду грозить ей, что в лагерную пыль сотру. Но это будет потом, а сейчас я лежу в палате и вспоминаю свои восемнадцать.
  Каждый раз, когда я приходила с работы, следовал ехидный комментарий:» ты чего на пять минут позже и радостная такая, еблась, что ли»?
- «Мне пяти минут не хватит»! Отвечала я и скрывалась в своей комнате с покупным пирожком и стаканом воды.
Мать засобиралась в турпоездку. Когда у меня не было даже носков, она увешалась золотом. А в этот раз намылилась в Данию, или в Финляндию…В общем, в какую-то швецию. Улетела и закрыла внутреннюю дверь. От наружной металлической она мне ключ дала, а про вторую и разговора не было.  Возвращаюсь с работы, и не могу попасть домой. Что делать? Иду в милицию. Мне говорят:» ждите майора такого-то».
- «А долго ждать»?
- «Не знаю, девочка, он на выезде». Было очень холодно. Стылый ноябрь, я сидела на корточках во дворе отделения примерно два часа, стоять у меня не было сил, за что меня ругали на работе:»ну прямо ноги под ней подгибаются, смотреть противно»! Сначала у меня отмерзли и стали «громко» болеть от холода пальцы на ногах, потом джинсы примерзли к заднице, а кожанка вросла в спину. Майора Хрен Его Знает все не было. Внутрь, хоть в подъезд почему-то было нельзя. Когда холод начал сковывать мозг, я поднялась и поехала к бабушке. Там я прожила несколько дней в качестве незваного гостя, а потом моя мать откаталась по швециям, вернулась и сказала, что ключ, мол, торчал в замке, а что я ни фига не увидела, так это уже мои проблемы.
       По выходным я встречалась с Альбертом, рассказывала ему о своих делах, он  по пьянке рвался «хочешь, я с ней поговорю».
Это было глупо. Она его или оплюет, или настроит против меня. Вскоре так произошло.
  Каждый день по дороге с работы я мысленно уговаривала себя:» ну, вот, еще один день ненавистной жизни с плеч долой, у меня есть крыша над головой, мама, работа с зарплатой ( платят ведь, благодетели, не кидают, хоть пирожок могу купить себе возле метро), у меня есть любимый ( о, это особенно сомнительно, я не любила, а «берегла то, что есть, чтобы не стало еще хуже».)ну условно говоря,  мужчина для нечастых и обоюдно приятных встреч на его территории. В общем, у меня есть все, и я абсолютно счастливый человек.
    Почему-то после этих самовнушений становилось особенно тошно. Тогда я покупала бутылку пива «Балтика-портер», десять лет назад это был вполне приличный продукт, и залпом выпивала в подъезде, после чего шла домой как боец в атаку после фронтовых ста грамм. И даже злобные глазки-буравчики моей матери, у нее они желтого цвета, но когда она рвет и мечет, то есть постоянно, у нее расширяется зрачок, становились мне по фиг, равно как и вопрос:
«Пила»?
- «Топор»! Отвечала я и закрывалась у себя в комнате до утра.


продолжение следует