Детство военное

     Мое поколение в этой жизни претерпело очень много социальных изменений, пере¬строек, потрясений. Оно было втянуто в непосильное построение социализма и даже с замахом на построение коммунизма. Не имея ни опыта, ни подходящей теории, ни хорошей технической базы, с низким уровнем нравственности, допуская существенные искривления и перегибы, мы пытались построить новую общественную формацию. Особенно много потрясений происходило в сельской местности, в сельском хозяйстве.

                Семья

     Родился я в деревне Рязанской области и на себе испытал все изъяны такого строитель¬ства.  Несмотря на детский возраст, помню, что жизнь перед войной стала лучше. Удивительно, что запомнился такой эпизод. Было мне тогда 4-5 лет. С родителями нахожусь у родственников и примеряю новую одежду. Даже смотрюсь в зеркало, довольный и счастливый. Как во сне. Зеркала и деревне вешались на почетное место с таким  наклоном, что можно было видеть свое отражение во весь рост. Вероятно,  дядя по просьбе родителей купил где-то одежду для меня. Значит, такое событие было не ординарным, что отпечаталось в моей памяти. Что еще запомнилось с той поры? Встреча отца, возвращающегося с работы. Я был самым младшим, и отец баловал меня: часто приносил какие-то скромные подарки. Один из подарков я запомнил. Это была палочка с узорными вырезами по коре. А еще запомнились проводы отца на войну. Дорога была мокрая, и отец нес меня на плечах.

     С плеч отца я видел на дороге отпечатки следов от машин. Это было редкостью для тех лет в деревне увидеть машину. Машины были только грузовые. Провожал отца осенью, а в начале следующего 1942 года пришла повестка, что отец пропал без вести. Такая формулировка оставляла очень маленькую надежду, что отец не погиб, а именно пропал без вести. Маму такая надежда не покидала примерно лет двадцать.
Еще мне запомнилось, что в деревне перед войной было как-то людно, а особенно много было молодых парней. Они часто играли в разные игры. Мне очень нравилась игра с деревянной чуркой. Кажется, она называлась игрою в бабки. Сначала похоже на  игру в городки, бросали палку, чтобы сбить бабку, а потом наперегонки бежали по всей улице шумно и весело. Играли в лапту, в кости. Мой старший брат принимал участие в этих играх, а еще он любил читать. Читал не только для себя. По вечерам к нам приходили его друзья, и он читал им при слабом свете керосиновой лампы. Слушали его друзья, слушала мама, прислушивался и я. Помню, что читал он «Белый клык» Джека Лондона. Учился брат хорошо. По словам матери, он был самым умным в нашей семье. У него была светлая голова и умелые руки. В свои 16 лет он сделал самые настоящие лыжи, на которых я катался с больших гор в течение нескольких лет. Они сломались, так я их укоротил и еще на коротышках продолжал кататься.               
 А катались ребятишки на горках через речку в двух километрах от дома. Более отчаян¬ные мальчишки выбирали горку покруче, подлиннее, с трамплинами.

     Накатаешься, нападаешься, налазаешься так, что одежда внутри мокрая, а снаружи в ледяных  шариках. Не одежда, а кольчуга. Шарики  так просто не отрываются, надо оттаивать. Конечно, одолевала жажда. Возвращаясь домой, подкатываешься к проруби, палкой разбиваешь ледок, снимаешь шапку, а от головы столб пара, ложишься. Гук, гук, гук. Пьешь воду со льдом. Но ведь не простужались, даже не кашляли.

     Старший брат Петр (мама называла его большаком) был в числе первых выпускников нашей школы, которая из семилетней превратилась в среднюю школу. Сразу после окончания 10-го класса всех ребят призвали в армию. Если отца провожали по дороге через мост, то брата перевозили на лодке через реку. Шел дождь. Не сразу поставили его под винтовку. Он окончил школу младших командиров. По словам сослуживцев, брат погиб вскоре, когда пытался поднять из окопа в атаку свое подразделение. Как плакала мама, я описать не  могу. Во время войны почти во все дома приходили извещения: погиб, пропал без вести. Улицы, полные когда-то ребят, опустели, притихли. Плач, рыдания, слезы. Осталась моя мама одна с тремя сыновьями. Следующий старший брат был призван на Черноморский флот, когда еще шла война, был 1945 год, но принять участие в войне он не успел, война закончилась.

     Как же мы жили в эти трудные годы? Не жили, а выживали. Тяжело было в военные годы, а еще хуже было в 1947-48 годах из-за сильнейшей засухи по всей России. Съедали все, что можно было съесть, а иногда и то, что было опасно есть. Некоторые люди весной подбирали остатки перемерзшего картофеля урожая прошлого года. Сильно отравилась этим картофелем  двоюродная сестра. Едва выжила. Вылавливали ракушек в реке; варили, ели. Из лебеды и липовых листьев пекли лепешки. Из этой сомнительной еды я ничего не ел, только пробовал. Моя мать, хотя и неграмотная, но очень предприимчивая, принимала все меры, чтобы дети не голодали. Она пешком ходила на ближайшую железнодорожную станцию в 40 километрах от села и меняла какие-то товары на продукты. Носила при себе до 15 кг груза туда и обратно. На этой станции добывали барду. Это остатки от картофеля при изготовлении патоки. Зимой барду выдалбливали в углублениях вроде пещер. До смерти задавила обвалившаяся глыба сестру моего друга – молодую девушку.

     Мама всю свою жизнь вязала носки и варежки. Как она говорила , вязать начала с трехлетнего возраста. Могла вязать на ходу, могла и вязать, и дремать одновременно. Благодаря предприимчивости матери мы со средним братом получили высшее образова¬ние. Правда, брат на два года отвлекался от учебы в школе – пас коров. Было ему тогда 14-15 лет. В таком возрасте хочется принять участие в молодежных тусовках. Пастух приступает к работе затемно, то есть в 3-4 часа утра. Конечно, брат не высыпался и утром засыпал на ходу. Ранним утром мама провожала его на работу, а он идет-идет да и прислонится  к какому либо дому, амбару, колодцу и дремлет. Тогда мама кричит: «Леня, Леня, иди!»  А Леня идет-идет и снова прислонится к любому строению. Мама опять кричит. И так до тех пор, пока ему не встретятся его подопечные коровы. Проработав пастухом два года, брат захотел продолжить учебу в школе, ему оставалось учиться два года. Постепенно он втянулся в учебный процесс, окончил школу и поступил в высшее военно-морское училище. Мне казалось, что Алексей даже гордился тем, что был пастухом. После окончания училища он служил морским офицером.

     Старшим братом теперь стал Иван. Он не хотел учиться и даже не закончил  семь классов. С малых лет работал в колхозе извозчиком на лошадях. Шла война, всех мужчин забрали на фронт. Сена запасать на зиму для лошадей  было некому. К весне сено заканчивалось, лошади голодали, грызли жерди, которыми ограждалось их стойло. Слабых лошадей в конюшне подвешивали за туловище веревками, потому что  если голодная лошадь упадет, то живой ее уже не поднять. Какая невыразимая грусть была в глазах таких лошадей! Это трудно забыть. От голода пала пегая лошадь по кличке Майорка, с которой работал брат. Вскоре и его взяли в армию. Уже после войны Ивану захотелось учиться в военно-медицинском училище. Понадобилась справка об окончании  7-ми классов. Матери это обошлось двумя ведрами картошки.

                Игры

     Война оставила свой отпечаток и на детских играх. Игрушек просто напросто не было. Приспосабливали все более или менее подходящее. Однако все мальчишки были вооружены «до зубов». Вот, что имелось у нас: деревянные винтовки или автоматы, сделанные из доски самими или старшими братьями, луки со стрелами, конечно, рогатки, водяные насосы, изготовленные из стеблей какого-то растения. У соседей напротив нашего дома был живой забор из сирени и акации. Вот там и разворачивались наши «битвы». Делились на две команды: немцы и красноармейцы. В команду немцев добровольно не шли, вопрос разрешал жребий. Но однажды мы стали свидетелями  настоящего воздушного боя. К нашему большому сожалению, был подбит и загорелся наш самолет со звездами на крыльях. Он медленно начал снижаться, оставляя за собой след дыма. Что стало с летчиком, я не знаю.

     Много времени я проводил на речке. Она располагалась сразу за огородом, менее 300 метров. В те времена судоходства на реке не было, вода чистая и пригодна для питья. Чай готовился только на речной воде. Мы, ребятишки, купались и плавали до посинения, до дрожи.

     У каждого знакомого мне мальчишки была коллекция стекляшек. Это небольшие осколки от фарфоровой, художественно раскрашенной посуды. Ценились те осколки, на которых более целостно смотрелся рисунок, узор. Этими стекляшками мы обменивались, играли в орлянку. Это была наша валюта. Самой ценной стекляшкой был «Кот в сапогах». Рисунок на ней не был нарушен. Принадлежала она Сереже по прозвищу «Сурик». Он иногда показывал эту реликвию, но ни на что не менял. У меня тоже была коллекция стекляшек. Хранил я их в небольшой корзиночке. Было там еще несколько старинных медных монет, которые попадались при копке наших огородов.

     Однажды эта корзиночка исчезла. Подозрение сразу пало на моего друга Николая по прозвищу «Жучок». Только он знал, как через забор залезть в наш двор, а оттуда – в дом. Наверное, вмешались старшие, и корзиночка была возвращена мне. С Колей мы и дружили, и ссорились, но, несмотря ни на что, он был моим другом детства.

     Коля любил хоть что-нибудь отщипнуть от чужой собственности. Несколько раз он втягивал меня в такие дела. Первый раз мы с ним забрались за огурцами к его соседям. Хотя и у него, и у меня росли огурцы, но чужие кажутся более вкусными. Во время этой операции я дрожал всем своим организмом. К счастью, соседей дома не было. Акция закончилась удачно.

     В следующий раз мы хотели залезть за яблоками. Сад был расположен через широкий переулок от огорода Николая. Он знал, где и как можно было забраться в этот сад. Для него такая акция – не первая. Коля пролез первым и тут же был схвачен и потрепан за оба уха хозяином. Я успел сбежать. Хозяин сада по прозвищу «Коматник» (до чего же привязчивы эти прозвища, имени его, конечно, не помню) был пожилым человеком с длинной седой бородой.

     В третий раз Коля уговорил меня вынуть рыбку из  чужой сети. Живший неподалеку от него,  относительно молодой еще мужчина, имел необычную болезнь: ни с того ни с сего останавливался, глаза делались неподвижными, он медленно поднимал голову и глядел в небо. Соседи говорили – заглядывался. Прозвище у него было «Сыпуха» (в переводе с деревенского диалекта – сажа). Мы с Колей уже подошли к месту, где была поставлена сеть. На нашем лугу было озеро, и из этого озера вода по небольшой канавке вытекала в речку. В канавке и водилась небольшая рыбка. Только хотели вытащить сеть, как обнаружили, что к нам бежит хозяин сетей. Началось преследование по кочкам. Наверное, мы имели побольше опыта бега по кочкам и были легче по весу, поэтому удачно избежали наказания.  Однако, потом уже ни в какие приключения подобного типа я с Колей не ходил. У него для этих дел был другой друг по прозвищу «Зугол» (незаконно рожденный).

     С Колей мы иногда ходили в лес по ягоды, на наш луг «Шустиха», но больше всего  проводили времени на речке. Даже мелкую рыбешку ловили большой корзиной с двумя ручками. Корзину вели по траве. Помимо рыбок попадались раки. Раки отваривали и съедали, а рыбы хватало только для кошки. Но один раз нам удалось выловить большого линя – 600-700 грамм. Для нас  это было удачей, но когда стали делить, наткнулись на затруднение. В одну кучку сложили мелкий улов, а во вторую – линя. Линь явно перевеши¬вал. Но делать нечего. Бросили жребий. Линь достался мне. Коля обиделся. Я уже был готов отдать ему линя. Мы поссорились, а, может быть, подрались.

     В нашей речке водилась разная рыба: от мелкоты до огромных щук и сомов. Наших мальчишеских способностей хватало только для улова мелкой рыбы. Самый простой способ: поднимаешь камушек, а под ним – оголец, «вертенячка»  или рак. Названия рыб указаны на местном диалекте, а «вертенячка»  -   вертлявая рыбка с острыми выступами на жабрах, можно порезать пальцы. Ловили и обычными удочками. Лески свивали из волос конского хвоста, а на удилища срезали в лесу орешник. Вот  очень интересный, полный романтики вид ночной рыбалки. Впереди лодки на некотором расстоянии, чтобы не загорелась лодка, закрепляется сетка из толстой проволоки, на нее складываются большие куски соснового пня и поджигаются. Для такой рыбалки пригодна поздняя осень, уплывает тина и трава в реке. Выбираются для охоты за рыбой неглубокие места. Лодка плывет по течению, а рыба лежит неподвижно. Спит, дремлет, не знаю. Когда лодка подплывает к рыбе, ее накалывают большой острогой, как у Нептуна, прижимают ко дну, а потом вынимают. Если попадется большая рыба, то вытащить ее не так легко. Я участвовал в такой рыбалке несколько раз в качестве наблюдателя. Захватывающее зрелище!
 
     Второй способ – добыча рыбы по тонкому льду (глушение). К толстому чурбаку прикре¬пляется палка длиной почти полтора метра. Лед должен быть прозрачным, а главное, чтобы мог выдержать человека. Идешь по такому льду, осторожно перемещаешь ступни, лед потрескивает, двумя руками удерживаешь приспособление  для глушения рыбы на плече, внимательно рассматриваешь, что же плавает подо льдом. О, вот она, рыбка! Поднимаешь чурбак и изо всех сил бац по льду, где рыба. Если удар точен, рыба оглушается и переворачивается брюхом вверх. Достаешь топор и прорубаешь лунку чуть дальше по течению, чтобы вынуть оглушенную рыбу. Для добычи рыбы этим способом времени отводится мало, так как  быстро увеличивается толщина льда до такой степени, что нельзя ни оглушить рыбу, ни вырубить ее изо льда. А еще может выпасть снег и закрыть обзор.

     В школу мы с Колей пошли одновременно, но в разные школы. Хотя село наше было небольшое, но было три здания школы. Коля учился неважно. Его мама как-то попросила меня позаниматься с Колей по чтению. Я занимался. Не знаю, насколько помог, но его мать выдала мне за труды два стакана семечек. Это был мой первый заработок.
 
                Сбор колосков

     Не знаю, как сейчас, а раньше после уборки урожая на колхозных полях оставалось небольшое количество колосьев. Мы, ребятишки от  7 до 12 лет,  подбирали эти колоски. Выживать-то надо было. И вот таких сборщиков гоняли объездчики, и личное участие в таких гонениях принимали председатель колхоза и председатель сельсовета. Мы понимали, что эти колоски никому не нужны и пропадут, а вот руководители села думали иначе. Для сбора колосьев собиралась группа из 3-4 мальчишек. В основном поля были расположены на другом берегу реки, а там помимо полей – пригорки, овраги. Это там мы катались зимой на лыжах. От преследователей на тарантасах мы легко убегали, скрывались в оврагах. Неподалеку через реку был брод. В этом месте однажды мы и попались. Тогда в нашей группе мальчишек был и мой брат Алексей. Мне было 7-8 лет, а он на четыре года старше. Набрали мы в свои сумочки пшеничные колоски, спустились с пригорка, подошли к броду, сняли штаны и побрели. Трусов в те времена в деревне не носили, а брюки вручную шила мама с одной пуговицей по талии и одним помочным ремнем через плечо. Наш отец погиб на фронте, и нам, как сиротам, иногда оказывалась помощь какими либо товарами. В магазинах товаров никаких не было. Однажды выдали ткань защитного цвета. Мать с большим трудом, поломав не одну иголку, сшила мне штаны. При ходьбе штаны гремели на всю улицу. Дома их можно было не вешать, а просто ставить в уголок, они не сминались и не падали. Слава богу, я из них быстро вырос.

     Продолжаю  рассказывать о нашем возвращении с колосками. Так вот, когда мы перебрели речку и стали надевать штаны, на тарантасе подкатила председатель сельсовета и с ней верхом на лошади объездчик. Председателем  сельсовета очень долгое время была женщина. Она сказала объездчику: «Вон тому большому врежь кнутом по голой заднице». Она имела в виду моего брата. Бить не били, но разузнали, чьи  мы, и наказали, чтобы наши мамы посетили председателя сельсовета.

     Председательшу эту ненавидела вся деревня, потому что основной ее функцией было принуждение. Полуграмотная, грубая, напористая она отвечала требованием к руководителю того времени. В моей памяти нет авторитетного местного лидера, которого бы уважали в деревне. Да и за что уважать надсмотрщика, а именно к такой роли сводилась функция руководителя того периода. Но ведь была выборность; социалистическая демократия. В бытность моей работы уже в шестидесятые годы на промышленном предприятии я принимал участие в  участковой избирательной комиссии в качестве и секретаря, и председателя. Система была построена так, что и выбора-то не было, а было утверждение кандидата. В бюллетене была кандидатура только одного человека. Было большое количество агитаторов, которые не давали покоя избирателям, а особенно в день голосования. Агитаторы приводили избирателей к месту голосования, приносили  урны на дом. Проголосовавших было много, но не 99,8%, как это объявлялось через СМИ. Когда я в первый раз после подсчета голосов прибыл в Райиспол¬ком с 95 процентами проголосовавших, у меня документы не приняли. Вернулся в свой избирательный участок и сделал как надо.

                Блины

     Несмотря на запреты, гонения и преследования, колоски мы собирали. Большим стимулом для сбора было предвкушение блинов. За один выход мы собирали не более двух килограммов колосьев. Обмолотить колосья и получить чистое зерно не составляло труда. Но надо было еще, и перемолоть зерно в муку. На окраине села громоздились две большие и даже можно сказать огромные мельницы. Эти мельницы и очень красивая, большая церковь украшали и придавали свой статус и неповторимость деревне. О церкви я уже написал в статье «Лесноконобеевская церковь». В 50-х годах появились электрические мельницы, необходимость в ветряках исчезла. Наши исторические великаны пришли в негодность и были разобраны. Жаль! Хороший бы получился музей. Жили тогда плохо и думали о дне сегодняшнем, не забивая голову мыслями о будущем. В военные и послевоенные засушливые годы зерна не было в колхозе и у колхозников. Мельницы не крутились. Уже после войны мы с мамой возили пшеницу для помола. Мельник благосклонно относился к моей матери, поэтому он показал мне всю внутреннюю и наружную конструкцию мельницы. Внутри, как в церкви, - узкая винтовая лестница. Высота мельницы примерно в 3-4 этажа. Для деревни того времени – это высоко. Внутри мельницы все в мучной пыли, в том числе и мельник. Я тоже оказался в муке. Другая мельница вращалась и с помощью ветра и, если не было ветра, вращалась лошадью, которая ходила по большому кругу и таскала большой рычаг на колесе. Эта мельница была разрушена первой и она мне не очень запомнилась. Кажется, она была крупорушкой. За помол мельник брал какую-то долю муки, называлось это «батман». Слово мне запомни¬лось. В словарях его нет. Почему оно внедрилось в деревне, непонятно. А вообще в деревне было довольно много своих слов, отличающихся  от общепринятых.

     То небольшое количество зерна, которое добывалось из собранных колосьев, да, пожалуй, и то, которое выдавали за трудодни в колхозе, на большую мельницу не понесешь. Не тот масштаб. Это зерно мололи на своей мельнице. Изготовил ее тоже старший брат Петр. Состояла она из двух жерновов, отпиленных от бревна в диаметре около полуметра. Обе рабочие поверхности плотно набивались небольшими осколками от старых чугунов. Молола такая мельница хорошо. Из некоторых круп: пшено, гречка, чечевица муку получали сбиванием и перетиранием в большой ступе. Для блинов лучше всего смешивали разную муку. Ах, до чего же вкусные были блины! Объеденье! Конечно, сказывалось и то, что годы были голодные. Не так часто пекли блины. Вкуснее всего, если к блинам подавались сливки. Сливки, конечно, - роскошь, поэтому чаще всего ели блины с кислым молоком. Для приготовления нужна специальная закваска. Готовят ли такое молоко в деревне в настоящее время, не знаю, давно не был там. Пытался готовить кислое молоко сам, используя для закваски сметану. На пятый, шестой раз получалось что-то похожее. Будучи в длительной командировке (два года) в Югославии (теперь такой страны нет), в некоторых деревнях в закусочных продавали кислое молоко в небольших горшочках. Приятная еда,  да и полезная для желудка.

                Тетя Нотя
    
     Нотя – необычное имя и оно  произошло от имени Наташа. В нашей деревне было много таких имен, сразу и не поймешь, от какого первоначального имени они были придуманы. Запомнились вот такие: Оня от Анны, Мотя от Матрёны, Санёка от Александры, Душка и Дуся от Евдокии, а попробуйте догадаться, от какого имени произошло имя Ванчуля. Не догадаетесь, - от Ивана. Почти каждый человек в деревне кроме имени имел прозвище, часто остроумное и очень метко характеризующее человека. От прозвищ создавалась вторая фамилия семьи – уличная. Мой дед имел прозвище Комок, а семья получила уличную фамилию Комовы. Вот по этой уличной фамилии тебя быстро признают, чей ты.
 
     Очень колоритной, характерной женщиной для послевоенных лет в деревне была тетя Нотя (Наталья Ивановна). Общительная, вспыльчивая, трудолюбивая. Ее муж вернулся живым с фронта Отечественной войны. Было это исключением, так как, люди призванные на ту войну, в основном погибали. Живой-то, живой, но очень боль¬ной и примерно через два года умер от туберкулеза. Было у них четверо детей и все девочки. Семьи в деревне  тогда были большими. Самое малое – 4-5 детей. Как шу¬тили в народе, не хватало керосина, поэтому спать ложились очень рано. Моя мама родила семерых, выжило четверо. Почти третья часть детей уми¬рала в возрасте до двух лет.

     Как же жила семья тети Ноти? Как и почти все семьи – плохо, очень плохо. Война, продол-жавшаяся пять лет, сильнейшая засуха в 1947 году привели к голодовке. На селе было несколько смертельных случаев в основном среди пожилых людей. Умирали от голода и отравлений. Работа в колхозе была бесплатной. Оценивалась она в трудоднях. Проработал один день – вот тебе и трудодень. Оплачивались эти трудодни один раз в году осенью. Как осталось в моей памяти, за один трудодень платили сто грамм зерна. Зимой в колхозе для большинства колхозников работы не было, вот и накапливалось примерно 150 трудодней за год.  Весь заработок можно было на своих плечах унести. За счет чего же жили люди?

     Кормили людей корова и огород  30-35 соток. Разрешалось содержать только одну корову. Можно было иметь ограниченное количество овец, коз, свиней. Лошадей заводить запрещалось. Вся живность облагалась налогом. Надо было бесплатно сдавать определенное количество молока, шерсти, яиц, мяса. Налог из года в год увеличивался и стал настолько обременитель¬ным, что терялся смысл содержания скота. И вот перестала тетя Нотя  платить налоги – сдавать молоко. Стали вызывать ее во все тогдашние сельские властные структуры и учинять строгий спрос. Хотя она была женщиной эмоциональной и довольно крикливой, все равно довели ее до истерики. Жаловалась она потом соседям: «В правлении я будь, в сельпо я будь, в сельсовете я будь! Везде я будь!» Слова эти стали крылатыми и надолго запомнились во всей деревне. Забрали у тети Ноти корову. Как же она плакала! Плакали все ее дочки! Переживали все соседи, видевшие как уводили корову. Такое не забывается! Потерять кормильца – это как во время войны потерять близкого человека.

     Извращений подобного типа в селе было много. Чтобы содержать корову, надо было много сена, травы. Овощи, а выращивали в основном картофель, съедали сами. Люди пытались косить траву в лесу и в неудобных местах: на болотистых участках с кочками. Думаете, разрешалась такая вольность? Конечно, нет. Даже должность появилась «объезд¬чик», который верхом на лошади объезжал поля, луга, опушки леса, чтобы изгонять и наказывать штрафом нарушителей. Ведь пропадала же трава в таких местах, но все равно – «Не замай!»

     Не думаю, что все отмеченные извращения, перегибы происходили только в нашем селе, но у нас Иосифа Виссарионовича не очень уважали, и это только мягко сказано. Когда он умер, я учился в девятом классе, к нам во время урока со слезами на глазах вбежал завуч и с дрожью в голосе поведал эту весть. В подавляющем большинстве мои однокласс¬ники приняли это известие спокойно.

     Вспоминая указанные извращения, пытаюсь понять и объяснить. Зачем? Почему? Кому это надо было? Я прихожу к выводу, что в те трудные годы народ надо было держать  в «ежовых рукавицах». Ведь не так просто заставить людей бесплатно работать в колхозах.  Чтобы колхозники не разъехались по городам, им не выдавали паспорта. Пытались и у цыган организовать колхозы. Не получилось. Евреи в колхозах тоже не работали.

                Шустиха 
   
     Небольшим подспорьем в выживании был заливной луг по смешному названию «Шус¬тиха». В половодье луг заливался, и наша небольшая речка Цна ( по-мордовски красивая ) шириной сто метров разливалась на километры, не видно было берегов. Незабываемое впечатление оставлял ледоход. Все, кто мог, выходили ближе к берегу, чтобы посмотреть ледоход. Льдины с большим треском налезали друг на друга, поднимались на дыбы, ломались, вылезали на берег, чего только не несли льдины. А несли они все, что было на реке, все, что росло на лугах. Даже зверюшки плыли на льдинах, они бегали по льдине, пытаясь найти выход на берег, и вызывали наибольший интерес у наблюдателей. Отчаянные мальчишки пытались использовать бесплатный ледяной аттракцион. Перепрыгивали с одной льдины на другую. Иногда это заканчивалось купанием в ледяной воде. До трагедий, правда, не доходило
 В этот период Шустиха была  под водой. Здесь было несколько озер и невысоких холми¬ков, которые в половодье тоже заливались  водой. Около озер были кочки, и по ним приходилось прыгать. Промахнешься – окажешься по колено в воде. На лугу хорошо росла трава, был хороший сенокос. Здесь до зимы всегда стояли стога колхозного сена. На кочках около озер росла «корода». Я не слышал нигде такого названия дикого лука. Рос там и щавель. От щавеля вездесущие ребятишки срывали не листья, а толстые и сочные стебли, по вкусу напоминающие яблоки. Это было хорошее витаминное подспорье в начале мая, а особенно в голодные годы. Позднее появлялись луговые опята. В озерах водились караси. Так что ребятишки частенько наведывались сюда. Мне каждая кочка была знакомой.

     Уже, будучи студентом Московского  института,  во время летних каникул я заменял мать на колхозных работах и неоднократно участвовал в сенокосе. Женщины тоже принимали участие в сенокосе. Они переворачивали скошенную траву для просушивания, собирали ее в копна, а некоторые из женщин и косили, и метали стога, то есть подавали сено, подвезенное на лошадях, для укладки стога. Мужчин было очень мало. Если они и вернулись  живыми с войны, то кто без ноги, кто без руки. В общем – инвалиды. Я и косил, и подвозил на лошади копна, и подавал на стог и укладывал стог. Солнце припекает, насекомые донимают, пот струится по всему телу. Зато, какое удовольствие  после обеда подремать в стогу на  сене в течение часа! Какой аромат! Вот он запах родины!

     Товарищ Сталин поставил перед народом задачу: нельзя ждать милостей от природы, а обуздать ее – наша задача. Начали сажать лесозащитные полосы, проводить ирригацию и мелиорацию. Мы и слова эти не знали раньше. Лес сажать – это всегда и везде хорошо, а вот с осушением и обводнением получился большой ляпсус. Из болот получились пустыни, обмелели речки, не стало дичи. Не минула эта беда и нашей Шустихи. Из милого и красивого луга она превратилась в пустыню. Прощай, милая Шустиха! Я пользовался твоими милостями, и у меня о тебе очень приятные воспоминания.

                Лапти

     С продуктами в селе плохо было только в засушливые годы, в остальное время как-то выкручивались. В огородах сажали только самые необходимые овощи и никаких плодовых кустов и деревьев. На все большое село было только три сада. Конечно же, сады эти в первую очередь подвергались налетам мальчишек. Однако неподалеку была деревня, где в каждом доме был сад. Вишня и яблоки были главными фруктами  в этих садах. Жили люди в этой деревне за счет продажи фруктов, и жили не хуже других.

     А  вот с промышленными товарами было плохо. Их просто напросто в деревне не было. Да и денег то у народа не было. Дорогие вещи покупали очень редко. Мать в разговоре о дорогих покупках вместо глагола «купить» употребляла глагол «огорить» (от слова горе). Одежду перелицовывали, перешивали с большого размера на маленький, латали заплатами. Хуже было с  обувью. То ли она слишком дорогая была, то ли ее просто не было. Для детей обувь покупалась на вырост – на 2-3 размера больше. От этого она изнашивалась еще быстрее, и до выроста дело не доходило. В основном обувь нужна была для школы, а летом – босоногое детство. Я даже в лес ходил босиком. Ступни на ногах становились такими жесткими, что трещали ветки и шишки под босыми ногами. А еще выручали лапти. Когда-то был такой слух, что из-за частушки про лапти в тюрьму попала Л.Русланова.

                Эх, лапти мои, куда вы шагаете?
                В райком  за пайком. Разве Вы не знаете?
   
     Лапти – универсальная обувь, пригодная для всех сезонов. Зимой ноги дополнительно обматываются онучами. Для распутья придумали подвязывать к лаптям колодки. Это прямоугольная деревяшка с выступами в пятке и носке П-образной формы. Соседнему пареньку старший брат сделал очень высокие колодки, и вот Сережа довольный и счастливый по пути в школу бегает по всем лужам и хоть бы что. Перед самой школой была самая глубокая  и большая лужа. Сережа побежал по  ней, но на дне оказался лед, он поскользнулся и упал. Отвязал  свои высокие колодки и побежал домой.

     Я в лаптях ходил в первый и второй классы. Потом использовал их только для работы. Ребята принимали посильное участие в сельских работах. Огороды были большие, не менее 30 соток. Вручную копать, сажать, полоть, рыхлить; собирать урожай. В лес за 3-4 километра ездили за дровами. Летом двухколесная тележка, зимой санки. Да какие там дрова? Сухой валежник в сосновом лесу, в деревне его называли мелочью. Иглы, шишки, лапник, небольшие сучки. Подбиралось все это граблями. Вывозить что-то похожее на дрова, и даже сухостой запрещалось. Ох, сколько же много  было тогда запретов всяких мастей?! Ни в сказке сказать, ни пером описать. Для проверки  около дороги при выезде стоял домик лесника. Иногда приходилось лазить с топором по деревьям, чтобы срубить сухие сучья. Загружались до предела. Дорога дальняя – много не наездишься. Особенно тяжело было тянуть воз на подъем. Ездили с братом. Для форсирования подъема старались сделать разгон. После такой работы любая еда становилась вкусной. Часто мать варила суп из пшена и картошки. Если суп готовился густым, то можно есть и на первое, и на второе. Брат Алексей любил эту немудреную еду, и, даже спустя немалые годы, иногда готовил эту еду,  кажется, она называлась пшенкой.

     Брат научился плести лапти и уже  позднее делал лапти и дарил их как сувениры. Я по¬чему-то не освоил эту технологию, а жаль. Надо было правильно выбрать липу, срезать кору, замочить на несколько дней в воде, нарезать ремни определенной ширины, а затем уже плести.

     Мать тоже носила обувь по особому принципу. Конечно, ходила и босиком, и в лаптях. Самым торжественным случаем в деревенской жизни был поход в церковь. Церковь в своей деревне закрыли и превратили в колхозное хранилище. Действующая церковь в другой деревне находилась в  десяти километрах. Была у мамы для этого случая специальная обувь – ботинки с очень высокими берцами, которые она носила не менее 15 лет. А как она так долго могла их носить? Да в прямом смысле мама носила их на плечах, когда шла в церковь, а на ноги одевала при входе в храм. А был у нее еще сундук в амбаре с красивыми вещами: платья, кофты, шали, косынки, белье. Ручная вышивка и отделка. Музейная редкость. Надевала ли их мама или нет, я не знаю. В жаркие  летние дни она бережно перебирала эти вещи и сушила. Этот процесс очень нравился и мне. И вдруг однажды все эти вещи исчезли. Забыли закрыть амбар на железную дверь, закрыли только дверью из деревянных рамок, которые можно было сломать без особых усилий, что и было сделано вором.

     Подозрение пало на полусумаседшую соседку. Соседи были очень ленивые и безалаберные. Например, дрова они рубили на длинные поленья, а жгли их сначала с одной стороны, а потом – с другой. Все дети прошли лечение в психиатрических больницах. В те годы даже те, кто много работали, жили плохо, а наши ленивые соседи жили еще хуже. Неприятностей от них было много, но самое неприят¬ное – исчезновение тех раритетных вещей. И амбар не выручил.

                Русская печь

     Амбары были у каждого дома. Недалеко от деревни были залежи известняка. Из него и строили амбары. Замечательная кладовка для разных вещей. Летом в амбаре прохладно, а зимой несколько теплее, чем на улице. Самое главное – амбары были несгораемыми, если крыша была жестяной. Пожары на селе случались часто, в том числе и от молнии. Сгорал один дом, о т него загорался соседний. Были случаи, когда в сухое ветренее время, выгорала целая улица. Ведь крыши у многих домов были деревянными или соломенными. В детские годы я очень боялся пожара.  Амбары сохраняли добро и становились временным пристанищем. Одни из соседей, не имея средств на постройку нового дома, прожили в амбаре не менее десяти лет. Разумеется, там соорудили печь.
 
     Русская печь, до чего же ты приятна! Обогрев дома, вкусная еда, сушилка для одежды и обуви, а главное - теплая лежанка для 4-5 человек. Особенно нравилось лежать там старикам и детям. Самое хорошее место для рассказывания сказок. А как завывало в трубах, если на улице сильный ветер. В этих звуках и страх, и успокоение, и печаль, и радость. Очень вкусные получались булочки и хлеб домашней выпечки да еще на листе подсолнуха. Про запах такого хлеба можно сказать, что это опять запах родины. Мне очень нравилась запеченная тыква. Нарезанные куски складывались в чугун, который закрывался сковородкой, а на сковородку помещалась половинка очищенной от мякоти тыквы. Вот эта половинка и была божественно вкусной. Больше я такой еды нигде не едал.

                Школа    
      
     Первые два моих школьных года совпали с войной. Чего только не хватало тогда, но как-то выходили из трудностей. Учебники были старые и выдавались на 3-4 близко живущих друг от друга учеников. Учебники затертые, без некоторых страниц. Помню, что в «Родной речи» были сильно зачеркнуты портреты Блюхера, Тухачевского, Ежова. Тетради использовались дважды. Второй раз писали между первых строчек. Иногда писали на пробелах в старых газетах. Учебные принадлежности ребята носили в холщевых сумках на одном ремешке через плечо. Сумки белые и все в чернильных пятнах. Чернила сначала носили в пузырьках с пробкой-затычкой, потом появились непроливайки – небольшой стеклянный стаканчик с воронкооб¬разным верхом. При спокойном переносе чернила не проливались, но разве мальчишка может идти спокойно, особенно, если он не один. Чернильные пятна были не только на сумках, но и на тетрадях, на книгах, на одежде, на пальцах и даже на лице. Чернил вроде бы хватало. Если не хватало, разводили стержни химических карандашей.  Эти карандаши применялись во многих случаях. Многие документы вроде накладных и требований заполнялись этим карандашом через копирку. Стереть эту надпись невозможно, сразу можно было написать до шести экземпляров документов. Химический карандаш прослужил очень долго, примерно до 80-ых годов. Сейчас таких карандашей уже нет в продаже.
 
     Недостатком чернил было то, что сохли они очень долго. В те времена к тетрадкам при¬кладывалась промокательная бумага – промокашка. Запомнился один казус с промокашкой. В начальных классах школы был урок чистописания. После войны выпускались специальные тетради для чистописания в косую линейку и пятью горизон¬тальными  линиями для каждой строчки. Угол наклона и размер букв определялся по этим линиям. Используя чернила и ручки с перьями, можно было регулировать нажим и красиво писать. Конечно, для этого надо с помощью длительной тренировки выработать «мягкость» кисти, как у художника. Такой мягкости  я добился, когда на пятом курсе института писал титульные листы к дипломному проекту для себя и своих друзей. Конечно, в начальной школе до такой мягкости не дойти. Тем не менее, у меня чистописание получалось неплохо. Помню, что однажды я постарался красиво написать. То ли появилась новая тетрадь, то ли – новое перо.

     Написать надо было несколько раз слово «Конь» с большой буквы. Наверное, когда писал, и язык высунул. У детей так бывает. Получилось хорошо. На написанное я  положил промокашку и повел рукой, чтобы лучше впитались чернила, а промокашка  почему-то сдвинулась по тетрадному листу. Когда я поднял промокашку, то увидел, что чернила на буквах размазались. С гривами оказались буквы. За все время учебы в школе  за то чистописание я в первый и последний раз получил единицу, как мы ее называли «кол»…