книги в моей жизни

Книги… В моей жизни они присутствовали всегда. Детские воспоминания пропитаны ими – вот мама сидит на диване, держа в руках какую-то книгу, потрепанную, старую, но держит её так, будто это самая большая драгоценность мира. А вот – она читает мне «Волшебник изумрудного города». Я еще не умею читать, только по слогам, но как уже хочется читать самой, вглядываясь в мир, спрятанный за буквами. Но пока получается не очень хорошо, и я только и делаю, что свожу вместе странные слоги, которые кажутся мне нелепыми и оторванными от реальности. Пока же слушаю – и не могу встать с дивана, не отпускаю маму, пока она не прочитает мне всё. А вот мне уже 4, 5 года – и  могу читать сама,  горда этим, как … как Нобелевской премией! И читаю, читаю, меня нет в обычном мире, я где-то там, в книге, среди стремительно разворачивающихся событий. Но уже поздно, и мама выключает свет. И меня захлестывает обида! Как это – из волшебства книги, из той настоящей и полной жизни – вернуться? Да еще и – спать?! Тут же подкатывают слезы, не могу с ними справиться, чувствуя себя вытолканной на улицу из дома собакой. Само собой, мама спрашивает, в чем дело, и я отвечаю по наитию, выдаю коронную фразу, которую буду вспоминать всю последующую жизнь со смехом и удивлением: «Не мешай мне получать удовольствие!».
Включается свет, и мама беспрекословно отдает мое сокровище – книгу. И я возвращаюсь в «жизнь».
Книги не оставляют меня и сейчас. Часто, придя домой после очередного безумного дня, иду к книжной полке в поисках своеобразного «глотка воды». И действительно, что, как не они, может бескорыстно дать совет, принять и успокоить, не требуя ничего взамен? Не будь в жизни книг, я потеряла бы что-то ценное, незаменимое. Но, разумеется, не каждая книга может дать необходимое. Говорят, что «плохие книги, как плохие товарищи», я согласна с этим высказыванием, ведь в книгах выражаются идеи и мысли, а им свойственно, так или иначе, влиять на людей. То же и с товарищами.
Конечно, у каждого человека есть свои желания, свои предпочтения, свой выбор… Так и книги каждый выбирает разные: кто-то – комиксы и детективы, кто-то – любовные романы и фантастику, а кто-то классику. Также кто-то предпочитает стихи, кто-то прозу, или пьесы. Я стараюсь не относиться категорично ни к чему. И мои вкусы различны. Я с одинаковым интересом читаю фантастику и классику, исторические романы и литературу периодов модернизма и постмодернизма. Но некоторые книги выделяю особенно.
    В первую очередь, это произведения Марины Цветаевой. Разумеется, многие фразы – оспоримы, многие идеи кажутся безумными… Но это всё – не суть, как не суть ошибки любимого для любящего. Чтобы принять и полюбить Марину Цветаеву, достаточно, мне кажется, понять идею её жизни: начинать жить – ради финала, как гибель – ради гибели, и – полнота страдания вместо пустоты счастья. Может и вправду, когда все синицы и журавли собраны, переписаны и учтены, остается с горечью ребенка, отпустившего воздушный шарик в небо, открыть их клетку, выпустить, и – смотреть. Или лечь на рельсы.
Жертвенность. Всё – из себя, дабы оставить только первозданную тьму и пустоту, дабы воссоединиться с началом. За это можно простить всё.
Чтобы понять её, считаю, нужно однажды, и не важно, когда, почему, зачем – да просто так! – взять и отпустить всё. До конца. Смыслы, знания, идеи, права и обязанности, людей… И остаться в звенящей пустоте, которая не – молчит, и не – болит (болеть-то не чему, да и молчать – тоже! А звенит – по инерции, поскольку, прежде чем – оттолкнуть – прижать к себе, в последний раз, и – оттолкнуть). А затем – выйти под ветер, дождь, снег, метель, ураган, смерч, тайфун – не важно – и посмотреть наверх.  Землетрясение отпадает сразу, ведь земля пришла после неба, а вторичность – эта столь любимая жизнью копия, к Началу и Финалу никакого отношения не имеет. Она вообще ни к чему отношения не имеет.
     Максим Горький. Очень люблю и ценю за тягу к правде, к наблюдениям за миром, да скажем просто – за тягу к жизни. Его «Детство. Юность. Мои университеты» - великая вещь, которую нужно обязательно прочитать, и не в 20-30 лет, а именно в подростковом возрасте. Потому что Максим Горький дает веру в то, что жизнь – можно изменить. Его произведения часто задевают, слова могут быть и грубыми, и жесткими,  на происходящее нельзя смотреть без странной смеси боли и отвращения, но – все равно сквозь все произведения красной линией идет вера в жизнь, и в то, что всё обязательно сбудется. Отдельно хочу говорить о пьесе «Мещане». Казалось бы, там разговор идет о прошедшем времени, и многие видят в его пьесах только то, что «автор подвергает критике социальные основы буржуазного строя», и т.д. Да, это так, но если говорить о критике, то Максим Горький подвергает ей ужасные, грубые реалии жизни, невыносимые своей обыденностью. Но характеры – настолько современны, настолько правдивы и понятны они в своих бедах и радостях! До какой степени они живы! Так жив – не каждый человек. Вечные темы – хотя бы та же проблема «Отцов и детей». Будто действие – в твоем доме, и не герои, а ты, раз за разом проживаешь один и тот же конфликт, доводящийся до крайности, до невозможности, до предела. До того, что так любила Цветаева – до максимума, до полноты всего. Чтобы потом – взорваться, и стать ничем – опять.
Отдельно скажу о двух моих любимых персонажах – Татьяне и Ниле.
Татьяна… Её тоска по настоящей жизни еще в начале пьесы доведена до апогея, просто до поры до времени она держится в ней, и только малыми фразами выдает свое отчаяние. Чего она ищет? Жизни, вечно меняющейся, не болота, а горной реки.…Но  Татьяна не может уехать, так как что-то держит её в этом доме, где будто собраны вся старость, все пережитки мира, и она отчаянно цепляется за Нила… Но нет, соломинка обрывается и Татьяна уже бросается в «болото» сама, сначала -  выпив нашатырный спирт, а затем, в финальной сцене – оставшись в доме, фактически оставляя себя в прошлом, обрекая на отсутствие будущего.
Нил. Человек совершенно не этого дома, хоть и взращенный Бессеменовым, но по душевному плану – чужой, вестник жизни, катализатор кончины старого мира. Его выдают манеры, действия и, кажется, Бессеменов, уходящий век, инстинктивно это понимает, и сопротивляется, не доверяя, придираясь к Нилу, прогоняя его. Но когда тот уходит, Бессеменов остается в непонимании. Инстинкты  победили рефлексы, незаметно, легко и быстро. Бессеменов – стар, а как мы знаем из курса биологии, раньше инстинкты преобладали над рефлексами (если те, конечно, вообще образовались) повсеместно. Нил – из себя, в других, дабы спасти, вытянуть, но революционер, каковым Нил в сущности, и является, бывает слеп по отношению к людям. Нил выбрал не Татьяну, он оставил её там, в этом странном доме, где каждый предмет – символ, где всё – пережиток, он оставил её. И этого простить не могу.
И. А. Бродский.
Читая его произведения, проникаешься чем-то неуловимым. Утренний туман; Санкт-Петербург; Нева; Брусчатка; - таковы мои ассоциации. Больше всего люблю раннего Бродского – за романтизм, за особую атмосферность, которая, впрочем, потом не пропала, а просто преобразилась. «Отсутствие» квинтэссенции готова опровергать  до срыва голоса.  У Бродского главное – всё, и великое, и малое -  «поэзия вещей». «Всесильный Бог деталей, всесильный Бог любви» (Б. Л. Пастернак). Для меня эти строчки – всегда эпиграфы к Бродскому.
Позднего Бродского также люблю. За сформированность мысли, за раскрытие тем, начатых в молодости,  за превращение общих фраз в лично свое.
«Помни, что люди съезжают с квартиры, только когда возник
 повод: квартплата подпрыгнула, попали под сокращение;
Просто будущему требуется помещение
без них».
Задело?! Меня тоже. Фатальность. Безумная обреченность смены времен, неотвратимая смена…
Хочу отдельно поговорить об эссе «Меньше единицы». Само название уже толкает на обреченность, и порой я задумываюсь, а может быть, он действительно прав в этом неминуемом видении финала? «Ради чего мы встаем по утрам? Самообман, самообман…»
«Ты не тождествен ни одному из этих персонажей, ни одной из социальных единиц; может быть, ты меньше единицы».
Меня книга всегда заставляла думать. Ты видишь, анализируешь, пытаешься понять. Ощущения при этом всегда различны. Так вот, читать, и тем более, анализировать,  «Меньше единицы» больно. Его слова задевают безумной обыденностью, постоянностью, и от этого – опустошенностью. Вспоминается Максим Горький, в его произведениях обыденность была столь же жестокой, но он пытался её переломить. Бродский же просто дает картину происходящего. Так на бездушный серый город сходит давящая плотностью ночь.
Всё действие построено вне каких-либо рамок: вне рамок жизни, времени, памяти… Только метроном отсчитывает бесконечный абсурд нашей жизни. Так сходят с ума: от бессилия что-то изменить.
Пишу это и понимаю, что, в сущности, у Цветаевой, Горького, Бродского безумное сходство тем, вопросов, которые они ставили перед собой. Они по-разному искали ответы на них. Но…
Время – борьба с ним, лейтмотив Цветаевой, всю жизнь старающейся быть вне него, обойти, исторгнуть как чуждое. Но время взяло свое, забрав в Лету.
Горький, его Бессеменовы – прошлое, и Нил – будущее, их противостояние. И их расхождение, неполное, пустое, оставившее тех, кого нельзя было оставлять! Все равно – победа Времени – хотя бы над кем-то, хотя бы кого-то оставить, удержать рядом.
Бродский – обреченность на будущее, где ему нет места. Бесконечное презрение к настоящему. И оттолкнувшее его прошлое.
Фатальность! Обреченность! В груди словно бьет маятник! Вот она, реальная власть Времени, страшная и беспощадная! Вот и все: возможность выбора, свой путь, - но только всё сводится к одному.
До таких рассуждений меня ежедневно, еженощно, ежечасно и ежеминутно доводят книги. Ощущение, что ты открыл дверь, и обнаружил космос вместо коридора.
Но игра стоит свеч – ведь перед тобой открыты все двери. Однажды поняв это, уже невозможно отказаться. Ни от знаний, ни от книг, ни от идей.