Маленький

                «Маленький».
   
   «Свердловский» скорый опоздал на восемь часов, и в свой вагон
Крутяев садился уже в сумерках, почти на ходу, так как стоянку
сократили. Это была его первая поездка за тысячу с лишним километров
к старшему брату в город Зеленодольск, что на Волге, под Казанью.
То есть, гостил-то он у брата и раньше, но ездил туда не один,
а с родителями – и всю дорогу  только и слышал: «В окно не высовывайся!
Обойдёмся без ресторанов, своего полно! Ты опять в тамбуре курил,
зараза?..» – тоска!
   А тут в конце мая 1980-го, когда край было необходимо отметить
«последний звонок», по случаю окончания восьмого, подловился он
невдали от школы с пузырём венгерского вермута – внаглую пёр –
инспектриссе из детской комнаты милиции. Но ничего так фифа: предкам,
правда, настучала (был небольшой разбор полётов), но на учёт не
поставила. А чтобы не прохлаждался, записала в ЮДМ – милиции,
так сказать, «юный друг»... – и устроила его по блату к шибаям-армянам
в стройбригаду. Клуб «хозспособом» лепили. Тут же, в райцентре.
   Цеплять повязку и с компанией таких же охламонов гнать мелюзгу из
парка после десяти вечера Крутяев как-то забывал. А вот у армян – дело
дело спорилось, с красивой инспектриссой те дружили. И месяц провалан-
давшись у них на подхвате и побегушках, заработал он себе на джинсы с
толкучки, а заодно – у отца с матерью – дотацию и благословение на эту
дорогу. Да ещё в купейном вагоне.
   Он сам так решил, что поедет непременно в купейном и без всяких
сопровождающих. Не маленький уже! Мать было заартачилась, даже слезу
пустила. И если бы не отец, которому они до чёртиков надоели своим
нытьём, не видать ему Зеленодольска, как своих ушей.
   Никто его не провожал. Заведясь, Крутяев отменил и проводы. Хотя
подозревал, что отец поплёлся таки на вокзал и, покуривая, до самого
отправления прятался где-то за углом. Следил. Наверняка, и 150 попутно
саданул, Штирлиц…
   В коридоре вагона было пусто, гулял сквозняк. Лишь в самом конце из
приоткрытой двери доносились звуки жизни: выкрики, звон посуды. Не-
вольно привлечённый ими, Крутяев сперва почти не обратил внимания на
проводницу, впустившую его в свободное, никем не занятое купе. И толь-
ко, когда она, принеся постель, вдруг задержалась в дверях и вкрадчиво,
словно не хозяйка, а гостья спросила: «Можно, я к тебе приду? Попоз-
же…» – он на мгновение растерялся, но на ходу смекнув, что дело, по
всему видать, живое, тотчас кивнул:
   – Аха!..
   Вообще, сам таких приключений он не искал. Не то, чтобы в свои-то
почти шестнадцать был слюнтяем, или недотрогой, а надоели они все!..
Три года тому назад в пионерлагере Томка, медсестра, практикантка из
медучилища, пристала. Зануда… Было и после пару раз, уже со сверсни-
цами. А чтобы за-постоянно: одну замариновать, другую выгуливать, а
третью держать на прицеле, – не хватало ни времени, ни желания.
   Старый «Иж» донимал его с прошлого лета. Променял, дурак, новую
почти «Верховину» на эту рухлядь! Час езды, семь дней ремонта… А ещё
он мечтал о блестящем, с оранжевым, как апельсин, бензобаком
«Чезете». Вот это машина! С такой нигде не пропадёшь и уж наверняка:
чувиху напрокат всегда себе подцепишь. То-то, на всём газу – по трассе
– завизжит от страха и восторга!..
   Около полуночи он пошёл покурить и, возвращаясь, увидел, как из
купе для проводников выскочил и растаял в тамбуре лысый невысокий
мужичок. «Обдурила!» – враз обиделся Крутяев: «Пообещала, а сама, блин,
– с каким-то лилипутом!.. И он в сердцах двинул дверью.
   Не спалось. Компания, пировавшая в вагоне, чудом не пропив свою
станцию, ловя чемоданы и застёгиваясь на ходу, покатилась по перрону,
когда поезд уже тронулся. Проводница так и не нарисовалась. Он вышел,
захлопнул входную дверь и, всё ещё на что-то надеясь, постучался к ней.
Голый номер!

   – Это ты моих гуляк спровадил?..
   Хмурый, как чёрт, Крутяев высунулся из-под одеяла, и солнце ослепило
его. Пахнуло нагретым утюгом и снегом. В свежей блузке, с крылатым
значком МПС, в купе стояла проводница.
   – А я проспала. Представляешь? – улыбаясь, она с интересом разгляды-
вала его. – Набегалась вчера: одна – без напарницы. Хорошо, хоть
с юга – пассажиров мало… Вставай! Пойдём ко мне чай пить.
   И он пошёл.
   – Как звать-то тебя, маленький?
   Крутяев застопорился в дверях, буркнул недовольно:
   – Я не «маленький», а звать Мишкой.
   – А меня Рая, Раиса… Ну, что же ты? Заходи!
   И за руку, увлекая его с порога, Раиса полезла целоваться.
   «Тоже мне, нашла леденец!» – помня о ночном коварстве, попытался
увернуться он, но передумал, сдался и едва не запрыгал на одной ножке.
Шалая кровь вдарила в башку! Проводница, высокая, ему под стать,
ладная, – так и прильнула. Крутяеву захотелось удрать, или провалиться
сквозь землю. Да где она, земля-то?.. – колёса!
   Сбитый с толку, он присел и минут пять приходил в себя, осоловело
озирая убранство служебного купе: мойку в углу, дверцу шкафа с гвозде-
вой констатацией «Сверлан + Ира» и датой «1977», ряды переключате-
лей и лампочек на приборном щите. Вся эта техника понемногу успокои-
ла, отвлекла его. Проводница, между тем, заварила чай, горкой насыпала
в миску печенье, дорожный сахар и, увлечённо о чём-то рассказывая, при-
нялась выкладывать из сумки огромные розовые помидоры. Крутяев от-
решено поглядел на них, затем спохватился и приволок свои припасы.   
   За окном неотвязной стеной тянулась придорожная лесополоса, на подъ-      
ёмах изредка выплывал краешек степи с далёкими меловыми холмами, а
они сидели и пили чай. Вагон, как и накануне, катил себе полупустой.
Лишь несколько купе занимали командировочные, да едущие из Сочи,
загорелые отпускники. Один из них, в плавках, забывшийся малый, спро-
сонья сунулся было к ним, но сообразив, что удобства не здесь, ретиро-
вался.
   – И как муж тебя в рейс отпускает? – Крутяев прикрыл дверь.
   – А ты бы не отпустил?.. Я, Миш, не замужем.
   Раиса потянулась за сигаретой.
   – Был муж, был… На десять лет старше. В училище познакомились. Я
после школы только поступила, а он там преподаёт. Пред хренов!.. Влю-
билась, дура, замуж выскочила. Год не прожили, стал ревновать, пить, –
пьяный, даже за нож хватался… Да что тебе рассказывать! Дочку родила,
а он – всё хуже. Бросила его, живу с мамой… Дочка у меня – Любочка –
четыре годика ей. С бабушкой сейчас, мама уже на пенсии. А я, как
видишь, катаюсь…

   День был ясный, припекало, и вагон ощутимо грелся. Ещё в Адлере,
взлетев над графиком своего движения, скорый приумножал упущенное,
отдыхая на полустанках, а то и прямо в степи. Поездное радио, тырча и
гундося, как с того света выплёвывало обрывки новостей, мелодий, а Раи-
са, оставив Крутяева на хозяйстве, ушла к себе в купе часик вздремнуть.
   Он совсем перебрался к ней, завладел вторыми ключами и теперь на
каждой остановке выходил в тамбур открывать дверь. В Саловке он вы-
пустил пассажира, посидел, полистал «Здоровье», путёвого ничего там
не нашёл, а после – сходил в ресторан и вернулся оттуда с коробкой кон-
фет и бутылкой шампанского.
   Гулять, так гулять!.. Только сели они за стол, из соседнего вагона
заявилась Светка, белокурая разбитная проводница, с грузином Жорой,
в котором Крутяев сразу узнал вчерашнего конкурента. И Светка, и
«конкурент» глядели на мир уже изрядно просветлёнными глазами и
жаждали добавки и общения. Пришлось потесниться. Мишку задвинули
в угол у окна, а Раису от души к нему прижали. «В натуре?..» –
прикинул он, умостясь: «В натуре!»
   И понеслась!..
   Бутылки шампанского хватило ненадолго. Жору, как самого крайнего
куда-то послали, и он принёс ещё две, с водкой, а также – бутылочку,
грамм в сто, с нерусской, хоть на выставку, наклейкой и жидкостью
цвета прикола. Что это за нектар, он по-партизански не выдавал.
   – Дай сюда! – вскинулась Светка.
   Вмиг, вспорхнув с правой её ладони, пузырёк не поспел за поездом,
а Жорик, попутно чуть-чуть зажатый в левой подмышке, взвизгнув что-то
про коньяк, замолк. Хрюкнул.
   – Там, стёп, и гужуйся! – ласково, как с полировки смахивая пыль,
погладила Светка его по лысине.
   – Бригадир тебя уже проведал? – осведомилась Раиса.
   – Был... хрен ему с домиком! – Светка от плеча показала какой именно.
– Небось уж дрыхнет у своей, в «девятом»… Ты представляешь, Рай, кофе
индийским вчера его угостила, полчаса посидели – ну, поболтали – так
эта ссуля нестерильная, лизать ей раком семафор, тут же приметюрилась
и устроила!.. 
   И далее, она загнула так, что водка в бутылках посинела.
   Мишка сидел и ушам не верил. Не то что женщины, – мужики в его кра-
ях так виртуозно не матились, и Светкина проходная «феня» сразила его
наповал!
   Купе с экипажем явно везло. Жорик, воспряв от зажима, разливал «по
капельке». Светка, как Долгорукий, дланью отмеряла норму. Раиса её по-
правляла. Крутяев поправлял Раису.
   Благославясь, сподобились. Повторили.
   Дым от четырёх сигарет поплыл в окно. В дыму, друг с дружкой напере-
гонки, зарезвились брань, мычание и хохот. Но странный для казённого
помещения, с утра завороживший Крутяева уют, никуда не исчез, а лишь
проникся дыханием простора! Бодро стучали колёса, солнце над степью
ярило с белесого, от жары, неба! Мишкина душа воспарила. «Вот мы б**ди!..»
– умильнулся он, и в животе похолодело. Раиса давно его обняла, но
увлечённая пьяным базаром, кажется, сама про то забыла. И он, покуда не
сомлел после пятого тоста – «За бригадира!», то целовал её руку на своём
плече, то тёрся о неё щекою.
   – Ты меня хочешь? – горячий шёпот обжёг ему ухо.
   – Хочу! – встрепенулся он и полез целоваться.
   – Потом, потом... – утишая, зашептала Раиса.            
   И, как без передыха: повернув голову, она вдруг разразилась такой
гневной тирадой, что Крутяев аж слегка протрезвел и осмысленней взглянул
на происходящее.
   Жорик уже не сидел, а стоял у двери. Покачиваясь в такт движению, он
пытался расстегнуть ширинку. «Молнию», как назло, заело, и это жутко
его нервировало.
   – Честное слово! Говорю ж: двадцать пять сантиметров! – видимо, давно
уже он что-то доказывал.
   – Ой! Да заколебал ты, козёл! – отбивалась Светка. – Иди к чёрту, гад
такой!
   Но Жорик не шёл, а дёргая за язычок, продолжал настаивать. «Молния»
таки поддалась! Из проёма, из кущи вороных кудрей, поросёнком
из кустов, выскочил, выкинул на ходу коленце Некто и заметался –
в раздумье: «А стОит ли?..» Жгучие, как у легавой, очи Жоры
сразу потускнели. Посрамлённый, со словами: «Ну, ничего! Я ещё
вам покажу!» – он рванул дверь и покинул поле боя.
   Вконец ошалевший – Крутяев через всё, здесь пережитое, через четыре
дебелых ноги по-пластунски ринулся было за ним, но на последнем
на рубеже – головой на голой Светкиной коленке – спёкся!

   Очнулся он, спустя несколько часов. Солнце давно перевалило зенит,
в купе было пусто, свежо, пахло дровяным дымом и хвоей. Поезд шёл
через лес. Вагон покачивался, скрипел, звенел ребордами о рельсы
на поворотах.  Лес то близко подступал к нему, тщась изловить
колючими лапами, то отдалясь, перебирал, как струны гигантской арфы,
стволы корабельных сосен.
   «Нагоняет…» – вяло подумал Крутяев.
   С похмелья, трещала башка, куда-то запропастилась рубаха. Зябко
поёживаясь, он встал, нацедил под краном тягучей, невкусной даже на вид
воды и, заметив на столе чайник, рассеянно разбавил её, сырую, горячей
ещё заваркой.
   Щёлкнула задвижка. Вошла Раиса с подносом, полным всякой шелухи,
бумажек, среди нескольких стаканов в мельхиоровых допотопных
подстаканниках.
   – Проснулось, чадо? Похмеляться нечем.
   – Какой тут!.. Ты-то как?
   – Хм… нормально. Я водку-то и не пила почти. Это вы со Светкой
начудили. Ты как уснул, она давай тебя укачивать – тоже, дитятку
нашла – и укачала на свою юбку… Это что же, Мишенька, мы такое
зелёненькое кушали, а? – присев, она обняла его. – Рубашку твою
я постирала – сохнет.
   – А Светка? – тая под тёплым крылышком, лениво спросил Крутяев.
   – А что – Светка?.. Материлась – жуть! Чаю попьём вот, сходим к ней,
проведаем. Жорик там ей всё прохода не даёт. Он, кобелина, мне сперва
мозги пудрил. Помнишь – вчера, в гости набивалась? Это от него хотела
сбежать. А тут Светка за спичками заскочила. Хвостом вильнула, он и
переметнулся.

   Наступил вечер. Совсем не так, как на юге, раскинувшись вполнеба,
тихо редел оранжевый над лесом и густо-алый над горизонтом – в
перелесках, просеках – закат. Станций на этом участке пути не было,
поезд давно шёл без остановок, и только изредка среди деревьев
сиротливо мелькали будки полустанков, разъездов…
   – По расписанию, уже был бы дома. Намаялся ты со мной… –
сказала  Раиса, глядя в окно.
   – Ну, что ты!
   Они прибрались в вагоне, постояли в коридоре, затем сходили к Светке:
поболтали, покурили – и вернулись к себе, когда можно было зажигать свет.
Похмелье прошло, но на душе у Крутяева было муторно. Раиса,
примостясь в уголке, листала журнал и лениво, по ягодке, клевала
недозрелую смородину. Ещё днём, перед Пензой, когда минут двадцать
горел «красный», Мишка едва не отстал, обрывая её на взгорке у
лесополосы. Тогда, казалось, все пассажиры высыпали из вагонов
и бродили вдоль состава, как на пикнике. Смеялись, рвали цветы…
   От этого, пустякового вобщем-то воспоминания, слёзы навернулись
на глаза, и чтобы не выдать себя, Крутяев притворно зевнул.
   – Не выспался, Миш? Пойди, подремай у меня в купе, ещё три часа ехать.
   – Да это я так…
   Он оглянулся по сторонам, раздумывая, чем бы себя занять, и
неожиданно спросил:
   – У тебя есть ручка и кусок бумаги?
   Раиса пожала плечами, потянулась наверх и достала со второй полки
общую тетрадь с олимпийским Мишкой на обложке.
   – Надо же, тёзка! – Крутяев повеселел.
   Он пристроил тетрадь на колене и стал рисовать Волка из «Ну, погоди!».
Было дело – наблатыкался – по трафарету. Волк у него всегда получался
великолепно: в кепке с хвостиком и папиросой в зубах. Вслед за Волком,
возникли Чебурашка, Гена, а там и (пик мастерства!) – невесть как зате-
савшийся в приличную компанию, лупоглазый отрок, с оглядкой писаю-
щий у стены с до боли знакомыми зубцами. На отроке «джентельменский
набор» и кончался.
   – Ты лучше написал бы мне что-нибудь. На память. Хоть стихи, какие
помнишь. Про любовь там…
   – Про любовь?..
   Крутяев встал, выхватил из пачки сигарету и, выходя в коридор, с
вызовом бросил:
   – А вот и напишу!
   Ну, достала его эта баба!.. Мало, раздраконила вчера и сегодня,
весь день, как за поводок: потянет-отпустит, – так ещё стихи ей
подавай! «Я, дескать, помню чудное мгновенье…».
   Раиса наступила на больную мозоль. Был тайный грех. Он сам сочинял
стихи под настроение, но никогда никому не показывал, странным
образом испытывая то стыд, то гордость за эту тайну.
   В школе у них была одна поэтесса. На два года его старше, худая, как
жердь, дылда. На праздничных сборах её часто выталкивали вперёд, и
всякий раз она, как птица в силках, рвалась куда-то и звала за собою!..
Директор и две училки по литературе были от неё без ума, а хлопцы за
глаза дразнили её «Наша типография», поскольку она выпускала
школьную стенгазету и даже – по совместительству – печаталась в «районке».
   Дурость – вещь заразная. Крутяев тихо подозревал, что именно от дыл-
ды он и «подхватил» Музу.
   Он вернулся в купе, взял тетрадь, посопел, почёркал и вскоре как бы не-
брежно положил её, раскрытую, на стол.
               
                «Поезда, вагоны, проводницы…
                Дом-дорога, словно дома нет.
                Станции, мелькающие лица, –
                Катит жизнь, взяв «заячий» билет.

                Катит, ищет по дороге счастье,
                Чтобы в суматохе, как всегда, –
                Встретиться на миг и попрощаться.
                И опять – вагоны, поезда…»

   Раиса читала вслух, запинаясь на каждом слове и, не дочитав пару строк,
вдруг неловко обхватила Крутяева обеими руками и закачалась с ним.
Крылышко значка на голубенькой её блузке кололо ему щёку, но он, то ли
жалея её, то ли боясь вспугнуть, и не пытался пошевелить башкой.

   В полночь проехали Канаш, вокзалом и тоскливой округой так похожий
на Мишкину станцию. С вечера, тщась сократить опоздание, скорый резво
глотал километры, и до Зеленодольска оставалось совсем недалеко.
   Они молчали. Крутяев тихо злился на себя: «Вот влип!..» Всегда, сколь-
ко он себя помнил, будущее не сулило ему больших огорчений. Бывало,
ревел от обиды… И что? Если хотел есть, он ел, пить – пил, клянчил вещь,
её в конце-концов покупали. Но вот уже скоро поезд увезёт Раису, а он
останется. Ну, почему он должен её потерять!
   Загоревав, Мишка притворился спящим и, прислонясь головой к окон-
ной раме, время от времени тайком приоткрывал глаза. Раиса сидела ря-
дом, устало положив руки на колени.
   Что в ней такого?.. Девка, как девка, – получше видали. А вот,
поди ж ты, зацепила, хоть с поезда кради! Впервые это случилось с ним.
Чёрной, как ночь, показалась жизнь. «Проспать, что ли?..» – с горькой
усмешкой  думал он. «Вдруг, да не разбудит…»
   Так и просидели они около часа.
   Поезд уже шёл по долгому мосту через Волгу. Из приоткрытого окна
дохнуло свежестью, запахом речной тины и, казалось, вот-вот, сквозь тон-
нельный гул и уханье мелькающих пролётов, послышится плеск воды.
Тёмная, она текла себе там – то ли просто так, то ли кому-то что-то обе-
щая. А что?.. А кто её знает, эту воду!
   Мишка был в отчаянье. За мостом – Зеленодольск. Вдали над берегом
медленно плыли, переливались огни. «Как же так!» – уже не таясь, огля-
нулся он, долгим взглядом посмотрел на Раису и осторожно, точно слепой,
кончиками пальцев дотронулся до её плеча.
   – Что ты?
   – Тебя захотел. – смог выговорить он едва, и в горле пересохло.
   Она словно проснулась:
   – Мишенька! Да ты!.. Да ладно! – приблизилась лицом к его лицу,
заплакала. – Ну, что ты сердце-то мне рвёшь! Я ж вижу… Как же мне
быть с тобою, маленький!..

   Утром за Волгой поползли с севера стальные, завитые, как каракуль,
тучи. Стало холодно, временами, моросил дождь. В Свердловск скорый
пришёл с двухчасовым опозданием...

   Четыре года спустя, на солнечном афганском перевале Крутяева
подбили «духи». В кабине он был один. За доли секунды, пока с головой
не накрыло пламя, он резко взял влево и, уступая дорогу идущему следом в
хвосте колонны БТР-у, на своём горящем бензовозе сиганул в пропасть.

6.08.1998 г.