Ловец мух. Отр. 2

Признаюсь, непростая это для меня задача: запихать в десяток взаимосвязанных отрывочков повествование объемом более 2 мб, но попробую. Прошу лишь совета: быть может, лучше выкладывать странички по три-четыре, или по две – это оптимально? Присоветуйте, пожалуйста. А пока – второй отрывок.

……
За столом, кроме директора и Веры Дмитриевны, сидела неуемная девчушка примерно моих лет, резво размахивающая пальцами. Хозяйка ей махала в ответ. Что это за ерундовина еще такая?
-Она глухонемая, - одним махом выпил рюмку водки директор. - Кхм, хороша. Ленкой ее зовут. Вот такие вот, Вова, дела. Вер, ты что супчика-то не наливаешь? Видишь же: наш гость проголодался.

Хозяйка плеснула от души: у нас столько даже на двоих не достается. И – мясо! Настоящее мясо в тарелке плавает! Много мяса, прямо кусками! И хлеба бери, сколько хочешь. Я лопал так, что за ушами трещало. Но – тут наступила очередь второго: жареная лапша тоже с чем-то мясным.
-Это макароны по-флотски, - подвинул мне тарелку хозяин. - Кушай, а то ты вон какой худой.

На чай у меня сил уже не хватило: я тупо сидел, выпучив глаза на рыбный пирог, но складывать его уже просто физически было некуда, даже слюни уже не текли. Эх, и живут же люди! Зато мне, наверное, теперь можно целую неделю не есть.

Прошу прощения за физиологизм, но мне очень хотелось рыгнуть, однако я опасался, что меня заодним может и стошнить, а столько добра из себя выбрасывать – вовсе уж непозволительная роскошь, потом спать не буду, муками жадности терзаться. Да и перед хозяевами неудобно, к тому же девчонка эта тут конопатая. Пусть она глухая, но не слепая же! Поблагодарив за ужин, я с трудом привстал, едва сдерживая рвущийся на волю рык из желудка:

-Мне по расписанию в комнате быть надо, иначе староста накажет.
-Ерунда, - отмахнулся директор. - Скажешь, что я разрешил. Идите лучше вон с Ленкой на свежем воздухе погуляйте, хватит уже дома сидеть. В снежки там поиграйте, или еще что. Лен, марш одеваться!

Я, скрюченной рукой придерживаясь за переполненный живот, в замешательстве спросил:
-А как же мы с ней будем играть, если она не слышит?
-Да разберетесь, - махнул тот на меня. - Она по губам читать умеет, не заметил разве? Ленка уже оделась, поди, а ты чего до сих пор здесь стоишь?
-По губам? – поднес я руку ко рту. - Ладно, тогда пошел.

Наверное, потому и назначили бывшего офицера к нам в интернат, что у него дочка такая же убогонькая. И место хлебное, и девчонка тоже при деле. Ленка оказалась на удивление смешливой девчонкой, разве что хохотала слишком громко.

А еще говорят, что немая: я даже понял, что «усы» - значит «бросай», запомнил несколько жестов, а она меня и вовсе без труда понимала, если, конечно, я стоял к ней лицом, а не уворачивался от снежков. Затем, все в снегу, мы завалились в прихожую. И опять – «усы». Чего бросать? Я на всякий случай отряхнул ее шубку, помог снять ботиночки, и снова: «усы». Куси? Трусы? Ничего не понимаю.

-Это она говорит, что ты хороший, - вышла в коридор Вера Дмитриевна. - Заходи, постель я тебе уже постелила.
……
К первому уроку меня отчего–то не разбудили. Да и я сам, признаться, тоже хорош: слышал же, что часы семь раз пробили, так ведь нет, решил еще минут пять вздремнуть. Сегодня точно накажут, и буду я всю ночь гнилую картошку на кухне чистить: Петька прогул явно не простит, как ни вертись. А ведь сейчас у меня математика! И дневник с тетрадями остался в комнате, а та уже, как положено, на замке.

Неужели до обеда ждать, или же уж совсем больным сказаться? В совершенном унынии я побрел по коридору. И вдруг: «Ви – ви». Ленка из кухни выглядывает, тарелку показывает. Так, надо вспомнить, как по-ихнему «здравствуй». Она же меня вчера учила! Я попробовал повторить. Та засмеялась (как всегда, громко), и протянула ручку и бумагу:
-Шиши.
-Пиши?
-Шиши! – радостно закивала эта егоза.

Я нарисовал улыбающуюся рожицу с косичкой и подписал: «Лена». Та посмотрела, и, вновь рассмеявшись, убежала. Через минутку вернулась и протянула мне пачку цветных карандашей и бумагу:
-Шиши! –  встала она в картинную позу возле дверей.

Прижав левым локтем листок к столу, я попробовал впервые в жизни рисовать в цвете. Мелками, красными и белыми, на асфальте пробовал, но чтобы сразу столько цветов и на бумаге – это никогда. Вот ведь напасть! Только хотел докрасить ее волосики, как грифель сломался. Половина волос – как у Ленки (оказывается, когда желтым карандашом трешь по оставленным грифелем линиям, цвет очень гармонично меняется, превращаясь в русый), другая же половина – бесцветная.

И что мне сейчас с этим карандашом делать, чтобы свою картинку закончить? Кусать его, что ли? Или в зубах подержать и одной рукой попробовать подточить? Глупо, но я все же попытаюсь. Ленка стояла столбом, ошалев от моей выходки, но тут на кухню, подвинув дочь, вошел Валерий Дмитриевич и тоже остолбенел:
-Ты чего это делаешь?

-Карандаш точу, - отложил я нож, - меня вот это… Я просто Ленку тут рисую, а он взял и сломался.
-Что ты там мямлишь? Дай сюда карандаш, - чуть ли не силой вырвал он у меня его изо рта, - и что с вами делать? Что нарисовал-то?
-Вот, - подвинул я ему рисунок.

-А что, похоже, - усмехнулся тот. - Ладно, учтем. Теперь быстро в школу, Ленка тебя проводит. Я сказал: быстро! Карандаши я тебе наточу, в воскресенье  приходи. Нет, в субботу вечером. Все, идите, - и отвернулся, показывая, что разговор окончен.
……
Лена показала мне пальчиками и бровками: «Идем?».

-Да, и вот еще что, - вышел в прихожую директор, - Скажи там, что плакат у меня к Новому году рисовал. Ты ведь сможешь нарисовать?
-Наверное, да, - обрадовался я тому, что во-первых, меня вновь пригласят покушать, и, во-вторых, что смогу хоть чем-то отблагодарить директора, - Я все понял, в субботу буду. До свидания.
…..
Странная она, эта Ленка: то вовсю разговаривает своими ручонками, то молчит, и лишь искоса на меня посматривает. Я сперва отказывался было от ее помощи, протестовал, хотел дойти самостоятельно, благо под горку, но та вцепилась в меня и, как оказалось, не зря: пару раз я чуть не навернулся, невзирая на ее поддержку.

Возле здания интерната она погладила меня по скрюченной руке и, сказав «Фафа», убежала. Что она имела в виду? «Вова»? «Пока»? не знаю. Надо будет все-таки обучиться ее языку, а то нехорошо получается, когда тебе, возможно, хотят сказать что–то самое важное, а ты не понимаешь.
…..
К лету я с Ленкой уже вовсю болтал: выяснилось, что их язык совсем даже несложный, здесь главное – не отвлекаться, на руки смотреть. Я, признаться, ей даже одно стихотворение жестами продекламировал. Оказывается, это тоже красиво, когда без звука: вроде бы простое движение рук, а прекрасное – оно  чувствуется. Хотя говорят, что и наш с вами голос, даже музыка  – это тоже пустое сотрясение воздуха. Мне кажется, что врут: не может воздух так красиво сотрясаться, души в нем нет.
…..
Ну и рожа же у учителя рисования! Именно «рожа»: большая, бородатая, и волосы седые почти что до плеч. Я в страхе чуть в угол не забился.
-Значит, тебя Володей зовут? – насупил тот брови.

-Да. Фамилия – Павлов, - по инерции ответил я пальцами.
-Не понял. Ты что, еще и глухонемой?
-Ой, извините, - спохватился я, начав разговаривать вслух. - Я – обычный инвалид,  но говорить и слышать могу, - прошамкал я.

Крякнув, он присел возле меня на стул. В глаза зачем-то смотрит, как будто раньше детей никогда не видел. Ладно, поиграем в гляделки: в отряде я всех переглядываю, не впервой. Тот усмехнулся:
-Рисовать, значит, хочешь?
-Хочу, - уже без опаски кивнул я.

-Тебе лет-то сколько? – почесал он свою пегую бороду.
-Восемь.
-Восемь так восемь. Меня Дмитрием Ивановичем зовут. Присаживайся вот за этот стол, будем сегодня начинать с графики, пока никого нет. Посмотрим, что ты за фрукт такой, - и достал из шкафа бумагу с карандашом.

При чем здесь фрукт? Фрукты – это то, из чего у нас в интернате сейчас компот делают: яблоки там всякие, груши да сливы. И почему тогда я – и вдруг фрукт? По-моему, совсем даже не похож. Учитель поставил на стол кувшин, протянул мне карандаш, бумагу, и перевернул песочные часы:
-Рисуй. У тебя ровно десять минут. Вернусь, посмотрю, что ты можешь, - и вышел из дверей.

И что тут рисовать? Хоть бы объяснил! Один кувшин или еще что-то? Я начал лихорадочно рисовать стол, кувшин на нем, песочные часы, стоящие рядом со стопкой бумаг. Даже окно, и то почти полностью на бумагу вошло вместе с трепещущей ветвями на ветру березкой за стеклом.

Больше я ничего не успел: подкашливая, вернулся Дмитрий Иванович. Как же противно от него табаком разит! И кто только этот табак выдумал? Когда вырасту, ни за что курить не буду. Тот, продолжая кашлять и пахнуть, зашел ко мне за спину:
-Я же просил тебя один кувшин нарисовать.

-Простите, просто я не понял, - начал оправдываться я, - Переверните часы еще раз, я на обратной стороне Ваш кувшин нарисую.
-Да не надо. Так, будем работать над ошибками, – присел он, кряхтя, рядом со мной за парту.

И как такие здоровяки в столь маленькую щелочку влазят?  Тот же, навалясь своим огромным животом на стол, принялся объяснять мне принципы построения перспективы, показывал, как играет светотень, и прочие художественные премудрости. Через час разбора моей работы он встал из–за парты, и, подав мне новый лист, опять перевернул часы:
-Работай, - и ушел.

А теперь мне что рисовать? Один кувшин или опять все? Нарисую все: что успею, то успею. Часы незаметно опустели. Крадучись  я подошел к столу и перевернул их еще раз: сейчас-то точно успею. Прикусив язык от усердия, я даже и не заметил, как рядом со мной встал учитель:
-Жулик ты, Вова. Зачем часы перевернул?

-Сыпаться же должно, - опустил я голову, - А как мне его рисовать, если оно не сыпется?
-Точно – жулик, - покачал тот головой, - Ладно, давай посмотрим, что ты там натворыжил. Подвинься, я на твое место сяду, сравнивать буду.

Что-то он там долго сравнивает. Кривится порой, головищей своей лохматой качает, бросая взгляды то на предметы, то на мой рисунок. Наконец разродился:
-Для первого раза неплохо. Когда в следующий раз придешь?

-Хотелось бы через неделю. Можно? – с надеждой посмотрел я на него, уже позабыв про физические муки, что я испытал в пути.
-Нужно, - задумчиво закивал он головой, - Мне Вера Дмитриевна сказала, что ты у них обычно ночуешь с субботы на воскресенье?
……
Обернувшись возле дверей, чтобы попрощаться, я заметил, что он зачем-то трет платком глаза. Странный человек этот Дмитрий Иванович, одним словом: художник. В холле уже сидела Ленка, разговаривая вслух сама с собой. Была бы говорящей, ни за что не понял бы, а тут все по пальцам прочитать и со ста метров можно. Блин, неудобно-то как: про меня думает. Схожу–ка я лучше пока в туалет, чтобы не смущать. Вернулся в кабинет рисования:
-Извините, а туалет у вас тут где?

-Что? – обернулся бородач. - А, туалет. Пойдем, покажу. Извини, что сам об этом не подумал: до дома-то  тебе еще топать и топать. Знаешь, я тоже, пожалуй, с тобой прогуляюсь, а то скоро уже и остальные набегут. Пошли за мной.

Ну вот, теперь можно сделать вторую попытку: надеюсь, Лена там уже наговорилась. Попрощавшись с учителем, я выглянул в холл. Точно: сидит, молчит, тряпочку рассматривает.
-Как дела? – подмигнул я ей.

-Я, - покраснела та смущенно. - Я вот тебе, на, подарок вот здесь вышила. Не понравится – выбросишь, - и подала мне ту самую тряпочку, которую теребила в руках, - Для тебя специально, вот.
А что, мне нравится. Края обметаны, посередине – цветочек, а по нему то ли жук, то ли таракан ползет.
-Лен, а этот твой жук цветочек не съест?

-Да ты что, глупый! – возмутилась она. - Это же божья коровка, неужели крапинки у нее на спинке не видишь? Она полезная и только тлю ест. Она, наоборот, наш цветок защищает.
-Вот как, - киваю я, -  Тогда хорошо.  Спасибо тебе, мне понравилось. Знаешь, обязательно попрошу у Дмитрия Ивановича, это художник который, чтобы портреты меня научил рисовать, а то сегодня все только столы да кувшины. Как научусь, я тебя нарисую, согласна?

-Ты же уже рисовал.
-Плохо получилось. Я в кружке на картины посмотрел – просто загляденье, - с завистью припомнил я работы больших ребят, - Нет, обязательно научусь, ты подождешь?

-Я подожду, - пожала мне девочка руку.
С тех пор моя жизнь превратилась в лоскутное одеяло: интернат – Валерий Дмитриевич – Ленка – кружок. И все это, хоть и по графику, но все же вперемешку.