Монолог старухи осуды

Вот и солнце взошло. Выйди я чуть раньше, оно бы не застигло меня в пути. Впрочем, для моих костей, высохших, как щепа для рас¬топки, тепло только на пользу. Для костей старухи Майсы оно тоже полезно, да только она не пошла со мной. Бедняжка, она уже не в силах двигаться. Ну и время же нашла помирать эта старуха Жола, в самый разгар лета, да еще на летовке. Кого сейчас разыщешь: один на покосе, другой спустился в долину выращивать табак, третий ушел на заработки, четвертый повез картошку на рынок... Удивительное на¬стало время: умрешь не вовремя — и бросят тебя на произвол судьбы. Хоть проси отсрочки у смерти: потерпи, мол, не спеши, приходи зимой, ибо сейчас племя человеческое разбрелось кто куда... Коль уж умирать, то умереть бы весной! Или с первым зимним снегом! Как умер' мой старик. Ай, в такой день умер, что все завидовали. Снег ковром лег до самого кладбища. С утра снега не было, а после заупо¬койной молитвы как начал сыпать... И шел-то он только на пути от по¬рога нашего дома до самого кладбища; выше кладбища снега тоже не было. Душа у старика был светлая, вот и покрыло белым черную доро¬гу. У деда Шодмона тоже вроде светлая была душа, но в день его смерти грянул град, да какой —каждая градина с тыкву! Ай, лгать тоже надо в меру... Просто градины были крупнее обычного, вот и показалось нам, что они величиной с тыкву. Кстати, в прошлом году дед Яздон посадил тыкву, и так как он человек добросердечный, то тыквы уроди¬лось видимо-невидимо, всюду была тыква. Если бы ту же тыкву поса¬дил Фармон Мурод, семя бы не проросло, а если и проросло, то всходы побило бы червями. О Махмуде*, приносившем несчастье, древние гово-рили: если даже к реке Махмуд придет, от воды тотчас дым пойдет. Говорят, средний сын деда Яздона тоже пишет стихи. Теперь люди стихи пишут, а поэты прошлого их творили. Строка вмещала тяжесть го¬ры Шанобурз, поет почитался пророком. Покойный старик говорил: сте¬бель моего стана переломился! Так он, бедняга, отзывался о болях в пояснице. От таких жалоб у меня ныли все кости... Состарились мы с вами, косточки мои, а то бы вы не разнылись так, когда еще и половина пути наверх не пройдена. Теперь я вынуждена отдохнуть. Ай, что ска¬жут люди, если увидят меня здесь! Мол, старуха Осуда застряла на полпути к вершине. Желаю вам прожить столько, сколько прожила старуха' Осуда, и не застрять в самом начале подъема. Люди в нынеш¬нее время ну прямо скелеты, прости меня Господи! Прежде мужики были — каждый, как гора. Да взять хотя бы покойного Шапура — взва¬лил как-то на спину себе двухсоткилограммовую кадку с маслом и нес от магазина до самого Сари Хавза. А теперешние скелеты и вдесяте¬ром не поднимут ту кадку с маслом. Или тот же брат моего покойного мужа, Хол, какой был богатырь! Никогда не забуду, как он во время состязания борцов, когда в пятку ему вонзилась колючка, одной рукой поднял противника, а другой рукой вытащил колючку и потом продол¬жал бойтсак ни в чем не бывало. Нашла же время помирать эта стару¬ха Жола! Она еще в середине зимы лишилась речи, и мы подумали: вое, она готова отправиться в последний путь, между нами говоря, добрые люди даже могилу ей вырыли на.всякий случай загодя, учиты¬вая, что земля крепко-накрепко промерзла. А она оказалась живуча, снова заговорила. Да еще как заговорила! Раньше всех на летовку пе¬рекочевала! И вот, пожалуйста, надо же было в самый разгар лета помереть! Кого сейчас найдешь: один на покосе, другой спустился на равнину выращивать табак... Правду говоря, до чего же противное рас-тение— этот самый табак! Я просто задыхаюсь, когда иду мимо поля. Дай Бот здоровья тем мужикам да бабам, что работают на полях. С того дня, как это растение появилось в нашей деревне, здесь больше не показывается ни один соловей. Да что говорить, прежде, бывало, по вечерам и рано поутру сидишь на кровле дома и слушаешь соловьиные трели — и на душе становится легко, так и кажется, что песня соловья жизнь тебе продлевает. Нынче же и ворон не пролетит над табачными полями. И откуда же взяться богатырям после этого? Когда, бывало,, мой покойный муж — да будет его место в раю! — еще только прибли¬жался к деревне, звуки его шагов были слышны аж в самом доме. Хн-хи-хи... говорят, виноград, глядя на другой виноград, наливается, а-сосед у соседа учится. Но чему, спрашивается, могла я научиться у моего соседа Холдора-Сороколгуна? Не хватало еще божиться, как он: стать мне камнем, коли вру, стать мне прахом,:коли вру! Ха-ха-ха! Про¬сти Господи, иду оплакать покойницу, а смеюсь, как девчонка. Что ска¬жут люди, если заметят? Конечно, скажут, что у старухи Осуды мозги, мол, скисли. Вы как будто отдохнули, косточки мои? С вашего разре¬шения, можно встать? Ох! Стебель моего стана переломился! Пропади пропадом этот радикулит, я старею, а он нет. Забавные же названия-фидумали люди для этих болезней: радикулит! грипп! менингит!., ай,.
• Махмуд Газневи  (970—1030)—правитель государства Газневидов с 998 года,, сын pi"";  СЕсук-Тегина, захватившего трон Саманидов.

забыла, что там еще. В наше время и недугов было поменьше, и назва-ний тоже. Ночами собирались мы на кровле дома и читали стихи да рассказывали истории и скажи. А жатва — чего стоила ночная жатва! Становились в ряд и косили под песни. Ай, дед Махробон   так тянул, когда пел «В цветущем саду заиграл я на нае —разом цветы запылали вокруг...», что наши сердца полыхали в груди. Никогда не забуду я лиц жнецов в ту пору! Такие они были просветленные и добрые, что каза¬лось: люди готовы броситься в объятия друг другу, пожертвовать собой ради других. Когда кто-то праздновал у нас свадьбу,    веселилась   вся деревня, когда к кому-то приходила беда, скорбела вся деревня. А те¬перешних людей не поймешь. Брат дуется на брата: зачем, мол,    его корова объела траву на моем лугу; сын упрекает отца за то, что тот не купил ему желанную вещь, невестка учит свекровь, учитель просит про¬щения у ученика... Или же и прежде так было, да я не обращала вни¬мания? Ну что, однако, поделаешь, старость ведь, иначе бы не была я так болтлива, а вы, мои косточки, не раэнылись бы так. Потерпите еще немного, подъем скоро кончится, за ним на ровном месте — кладбище, заглянем туда ненадолго, проведаем моего старика,  а то он, бедняга, заскучал уж, наверное, в той тесной келье. Ну да ничего, сегодня ста¬руха Жола переселится к нему.  Правда, старуху эту он всегда недо¬любливал. Ну да ладно, теперь —при общей-то судьбе —они помирят¬ся, забудут прошлое. Старуху Жолу я и сама не жаловала: уж очень была ненасытна покойница, словно собиралась    жить    вечно!    И что, спрашивается, потеряла ты на той летовке в твоем-то возрасте! Сидела бы смирненько в деревне да благодарила Бога! Ай, да что же это   со мной? — злословлю о покойнице. И это тоже, видно, примета старости, косточки моя. Или, может, еще чуть-чуть отдохнем, а? Не-ет, не при¬выкайте к лени. Еще и четверть пути не пройдена. Вон старуха Маиса избаловала свои кости — и у нее отнялись нога, то же самое и с дедом ШерО'М. Сейчас старуха Маиса сидит на кровле своего дома и видит, небось, меня на этом подъеме, я ей кажусь маленькой черной точкой, видит — да радуется, что со мной не пришлось ей идти. Хотя нет, куда там ей видеть меня с ее подслеповатыми-то глазами! Вот нового пред¬седателя в колхоз опять прислали, одноглазого на этот раз. Не знаю уж, чего он ходит с повязанным глазом. У прежнего председателя были целы оба глаза — каждый с добрую пиалу! — и то не смог он поднять хозяйство. А что же собирается делать этот, с одним-то глазом? Сами они виноваты, что начинают за здравие, а кончают за упокой. Если уж посадили тебя на коня власти, так ты не пришпоривай, не мчись во весь опор, не то можешь свалиться в пропасть. Учиться нужно не у Яздона, что выращивает тыкву, а у Фармона, что имеет голову, подобную тыкве. Полюбуйтесь на этого пройдоху: почешет себе живот — живот напол¬нится, почешет спину — халат появится. Ай,  я,  кажется,  перешла    к нравоучениям. Это тоже примета старости, косточки мои. Поглядите вон на деда Шера — с утра до ночи читает мораль жене, когда она, бед¬няжка, могилой уже озабочена. Что ей за дело до его    нравоучений? А старичок, видно, от нечего делать, все мелет и мелет   языком.   Мой старик вырезал ложки и миски из дерева и все подряд дарил жителям селения, всем дарил, кроме старухи Жолы. Та исходила злобой, сплет¬ничала да оговаривала моего старика, что, дескать, он, будучи лесни¬ком, вытворял то-то и то-то. На самом же деле старушка цеплялась   к моему сыну Навбахту, подозревала, будто   бы он убил ее сына.    Как только язык у нее повернулся такое сказать! Ее Дамдор отроду был •бесчестен, непорядочность и убила его. Ладно, забудем прошлое, я   не держу на нее зла, вот и на панихиду к ней иду, будь мой старик жив, он бы тоже пошел. И Навбахт услышит —приедет... Уф, вот и добра¬лись до кладбища, только вы, мои    косточки,   не в меру    разнылисъ! Прямо как дед Шер. Не радуйтесь, сейчас передохнем около старика и отправимся дальше. Где же его могила? На всем свете не сыщешь ни¬чего более однообразного, чем наши могилы, — все одинаковые. Вот она, эта самая. Здравствуй, Муллагиё, лежишь себе, вытянувшись, и тебе уже дела нет до живых, больше уж не переломится стебель твоего стана, больше тебя не беспокоят — как это называлось... радикулит, да грипп, да менингит, больше уж никто не оговорит тебя да не посплетни¬чает о тебе... Ай, знаешь ли ты, что Жола теперь тоже покойница? Че¬рез часок принесут ее к тебе. Таков, видно, мир: ни добрый не остает¬ся на земле, ни злой. Нет, ошибаюсь, тебя люди все время вспоминают, а Дамдора никто, кроме Жолы, не вспоминал, эх, что там ни говори, а мать... Да, между прочим, Навбахт наш женился, не нашла я времени, чтоб прийти к тебе сказать. Такую жену привел, что — тьфу-тьфу, не сглазить бы! — чистый ангел! Ты ее знаешь, это Бобуна, внучка стару¬хи Нохид. Благослови ее Бог, мою невестушку, глину в руки возьмет — и та в золото превращается. Жаль, что ты их не увидишь! Эх, многого ты не видал... обо всем не скажешь! Будь побольше времени, я бы тебе порассказала. Лучше о себе скажу, по ночам не засыпаю, подремлю час-другой — и все. Может, это примета старости? Или... Ты, между прочим, любил поспать. Уф, не скучай, приду к тебе рано или поздно, да и куда я денусь, все здесь будем, сегодня вот Жола... Ай, буду бол¬тать— когда попаду к ней на отпевание? Ладно уж, по возвращении побуду с тобой, сколько захочешь... Ой, в могилу этот радикулит, я старею, но не он. Теперь, Муллагиё, стебель моего стана тоже перело¬мился. Ты не обижайся на меня, возьму-ка я этот посох с твоей могилы да отправлюсь потихоньку...