Глава 11

За порогом на меня обрушилась лавина света, необычайно яркого после сумрачного нутра корчмы. У крыльца, в ореолах суетливой мошкары, сияла пара массивных кованых фонарей. Начищенные, с прозрачными, на совесть выскобленными стеклами, они безжалостно выставляли напоказ рассохшуюся дверь, обитую неровными полосами позеленевшей меди, обшарпанную вывеску в чешуе облупившейся краски, заблеванную лохань под фонарным столбом… Боюсь, для меня так и останется загадкой, что именно побудило толстяка осиять это убожество. Думаю, ответа на этот вопрос не знал и сам Рюго, однако же, продолжал старательно содержать фонари в исключительной чистоте. Словно за тщание было обещано ему самим святым Кларием полнейшее списание грехов. За границей слепящего света, меж подступавших вплотную к корчме домов висела неподвижная тьма. Сдавленная щербатыми разогретыми за день стенами, замешанная на липкой духоте, щедро приправленная зловонием, она казалась почти материальной. Пока верхний город жирел, расползаясь дворцами вширь, нижний подрастал. Домам, скованным общими стенами, оставалось тянуться к небу уродливыми надстройками. И они тянулись, наваливаясь друг на друга, точно пьяные, нависая над узкими кривыми улицами. Даже днем тут хозяйничал полумрак. 

Я спустился по ступеням крыльца и окунулся в удушливую темень. Тихо. Вымотанный пыльным зноем город смог, наконец, забыться тревожным сном. Лишь мерный надтреснутый звон колокола на старой церковной башне, невидимой за изломом очерченных луною крыш, временами нарушал тишину и плыл, плыл под острыми мерцающими звездами, преследуемый далеким тоскливым собачьим воем. Про звон такой в народе невесело шутили – звонарь повесился. 

Как я и предполагал, остановиться пришлось довольно скоро. Улица сворачивала вправо. Мрак утратил незыблемость: по фасадам домов с наглухо закрытыми ставнями окон сновали отсветы пламени. Я осторожно выглянул из-за угла. Шагах в тридцати, у костра, запускающего в ночное небо невесомые искры, поставив боевые топоры меж коленей, сидели трое. Они молча пялились в огонь, беспрестанно отирая потные физиономии рукавами суконных курток. Дальше по улице лениво вышаркивали сапогами еще двое с полыхающими факелами в руках. Были и другие – в этом я не сомневался: темный провал прилегающей улицы, слева от костра, время от времени светлел. Да и на плоских крышах, которые по указу магистрата в целях обороны города сооружались через одну-две двускатные, несомненно, скучали стрелки, баюкая арбалеты.

Подслушанный в корчме разговор разом оброс плотью. Вот и доблестная затужская стража. При исполнении. Я знал, сколько бы ни петляли речушки разбитых мостовых, существовали хитрые места, в которых они сливались и совсем недолго тянулись единым целым, прежде чем заново распасться и затеряться в теснинах улочек. Заткни такие места, и переход из одной части нижнего города в другую станет невозможным. Вышел я аккурат к одному из таких «узелков». И конечно опоздал, пройти незамеченным здесь не удастся. Не нужно обладать особой прозорливостью, чтобы понять – у других переходов меня ожидало то же самое. Кто-то весьма толково расставил посты. Зажратое офицерье затужской законности проявляло должное рвение и недюжинную смекалку лишь при дележе мзды. Нет, тут чувствовалась бульдожья хватка храма Полуночной зари, бережно натасканного святой церковью на облавы. А если так, то и маг где-то здесь, поблизости. Прикинуться бы упившимся прожигой – разило от меня в самый раз – да поднятые по тревоге стражники, озлобленные вынужденным ночным бдением, едва ли ограничатся парой зуботычин, как обычно. И кошель, что приятно оттягивал пояс, мог сослужить скверную службу: золота слихвой хватало на скупую строчку в рапорте «обнаружен труп неизвестного с перерезанным горлом». А уж если полуночник подвернется пытливый… бросит метку из любопытства, а как она не пристанет, так он тут же всё про меня поймет. Да и чего тут не понять?

Я и не думал добраться до Сонного переулка вот так запросто - хорошо знал расторопность псов его святейшества. Однако тащился сюда отнюдь не из праздного любопытства и уж, само собой, не уповая на удачу: дрянная из нее союзница, ветреная. Причина, вынудившая отклониться от намеченного пути и выйти к переходу, хрипло отдыхивалась, вжавшись в стену дома на противоположной стороне улицы, всего в десятке шагов позади меня.   

Он шел за мной от самой корчмы. По всему – не маг: ни разу не попытался «прощупать» меня, кинуть метку. К тому же, хоть я искренне и верил в хитрых полуночников, в существовании бесстрашных сильно сомневался. С тех самых пор, как жрецы храма обнаружили в себе чудесный и, как оказалось, удобный дар выискивать и выслеживать, они стали, мягко говоря, нежеланными гостями в нижней Затуже. А несколько трупов в черных рясах, найденных в подворотнях с набитыми чесноком вспоротыми животами, бесповоротно отшибли у полуночников всякую охоту к ночным прогулкам, если конечно поблизости не ошивались стражники. Нет, это не маг. Тогда кто же? Чья рука из бездонной шапки судьбы свой скорбный жребий вытянула? Топтун из тайной канцелярии герцога? Непохоже: те свое дело крепко знают, подопечного ведут бесшумно, старательно. Этот же оглушительно сопел, безбожно хрустел каменной крошкой, спотыкался, вслепую, на слух, ковыляя за мной следом. Дерюжные мешки с нерадивыми топтунами уже давненько не вылавливали в Гнызе. Заботами затужского лихачья в лагере соглядатаев задержались лишь матерые, добывшие умение выслеживать собственным потом.

Тот, у стены, мучительно сдерживал рвущийся наружу кашель. Никакой он к чертям не топтун! Я и к переходу-то его волок будто на собственном горбу. Давал время нагнать себя, выбирая улицы, высветленные луной, а там, где мрак был неизбежным, шаркал сапогами, звучно схаркивал и бубнил про «суку темень», одним словом тянул за собой, точно быка за кольцо. И когда крался к углу, уже понимал – не оборвет тишину за спиной пронзительный визг костяного свистка, призывающий стражников, не отзовется обжигающей волной в голове заклятие тревоги, брошенное полуночником. В планы моего таинственного преследователя, сладившего, наконец, с предательским кашлем, встреча с затужскими законниками не входила. Он продолжал сидеть неподвижно, и даже хриплое дыхание его стало едва слышным.       

Время не потрачено впустую, если получены ответы. Сейчас я испытывал двойственное чувство. Ни храм Полуночной зари, ни тайная канцелярия Ла Вилье в затылок мне не дышат – это успокаивало. Тем не менее, ответить на вопрос «кто?» я так и не смог. Гораздо удобнее было бы услышать пронзительный свист или почувствовать эхо брошенного заклятия. По крайней мере, тогда не пришлось бы ломать голову, чей там довесок у меня на «хвосте». И, добежав сюда, получили бы «проворные» стражники коченеющий труп соглядатая, а полуночники мой астральный след, нечеткий, зыбкий и потому совершенно бесполезный. Так я размышлял, пока тащил «хвост» к переходу. Похоже, «особое сильское» справилось-таки с защитным зельем, если подобная мысль всерьез занимала меня до этого времени. Иначе и не объяснить причину, по которой за вопросом «кто?» я не разглядел еще одного, не менее увесистого «как?». Убить легко, вся беда в том, что трупы имеют обыкновение молчать. Большей частью. «Разговорить» их могли разве что скаморские маги, по крайней мере, так я слышал. Ну, а мне ближе простота. Удивительно, какими люди порой становятся словоохотливыми всего лишь в обмен на жизнь… или, вернее, обещание жизни. Неплохая разменная монета на откровенность. Вот потому-то мне и не следовало отклоняться от намеченного пути. Следовало бы хорошенько расспросить доглядчика, да так, чтобы его откровенности не помешала иллюзия близкого спасения в лице затужской стражи.

За спиной послышалась тихая возня – умаялся сердяга, позу переменил. Ничего, потерпи – недолго осталось. Сегодня удача, сколь бы ветреной она ни была, прощала мне мои промахи. Жаль только, благосклонность ее преходяща. И ночь не бесконечна. До Зловищей по лабиринту затопленных тьмой улиц с редкими островками лунного света, да с «довеском» на хвосте, путь неблизкий. А мне еще нужно задать вопросы и по возможности получить на них ответы.