Он шёл домой

Он шёл домой.

На мёртвый город вновь опускался белый снег, но сегодня этот процесс был намного быстрее, чем буквально неделю назад. Под силой ветра снежинки выплясывали свои странные ритуальные танцы, после чего со всей силы осаждали одиноко идущую тень. Ему казалось, что под таким сильным ветром эти безобидные создания небесной канцелярии превращались в обезумевших, готовых пробить окуляры противогаза.  Но защита ещё работала, хоть что-то.
Ступать, по идее, нужно было как можно аккуратнее, ибо  под занесёнными снегом улицами могло быть что угодно, но эта задача на деле представлялась невыполнимой. Раньше говорили, что главное достоинство зимы для России в том, что таких идеальных дорог, какие создавала эта кудесница, человек никогда не строил. Что правда, то правда, наверное. Но раньше его хотя бы убирали, а сейчас некому. Потому и не мудрено, что он сейчас шёл на уровне боковых зеркал запорошенных автомобилей, спрятавшихся под слоем холодного одеяла.
Ноги утопали. Иногда приходилось буквально вытаскивать самого себя за шкирку, как в одном из рассказов про Мюнхаузена. Да только там всё было плодом фантазии, а тут – всё заправду. Хвала людям, которые ещё смазывали стёкла противогаза специальным «карандашом», чтобы те не запотевали, иначе не пройти ему и трёх метров. Впрочем и без того, приходилось частенько останавливаться и отлеплять от них снег. Погода сегодня явно была не в его пользу.

А где-то ведь теплится жизнь и холода почти не ощущают… Ничего, ничего.

Раньше детишки выбегали на улицу и строили снеговиков, а сейчас их и строить не нужно было. Под снегом, старые фонари превращались в жирафов, автобусные остановки  - в выглядывающих китов, а трамвай -  в удава, проглотившего своего кролика. Зоопарк ,ей-богу, кто бы мог подумать. А стены домов как клетки этого заповедника. Он невольно улыбнулся.
Он остановился, чтобы перевести дух. Не слишком уж он молод для таких кувырков и ужимок, пускай и сопровождающихся чудесами и фокусами, которых щедро подкидывала зима. Убрав лишний снег, он оттолкнулся и втиснулся в окно первого этажа шестиэтажки, которую уже давно заприметил.
Внутри было тесно. Не сюрприз, с учётом нынешних-то условий.  Хорошо, что вообще сюда пробился, а то бывали случаи, что лезли и проваливались невесть куда. Да и оставаться здесь надолго не очень хорошая идея. Опять же, были прецеденты, когда, устав с дороги, либо засыпали и замерзали, либо засыпали и теряли момент, когда единственный выход на поверхностью закрывало снежной пробкой, либо потолки не выдерживали новых порций снега – всякое бывало.

Ничего, ничего. Нам с этажом повезло. Золотая середина. Там отдохнём.

Он прошёлся по комнате, притом так осторожно, словно находился в картинной галерее. Он внимательно изучал сохранившиеся полки, осторожно прикасался к старой мебели, перчаткой стирал снег с картин и редких фотографий, лица на которых почти не узнавались из-за долгого пребывания во влажных условиях. Когда-то и первые этажи были обитаемы. Ну надо же…
В соседней комнате, которая была защищена дверью, чудом устоявшей на своём законном месте, снега почти не было. Впрочем и поживиться тут особо было нечем. Вокруг был раскидан какой-то хлам, полки были пустыми, словно кто-то невидимой рукой сгрёб всё себе подмышку и унёс, оставив после себя лишь иллюзию былого пребывания. Он провёл фонарём и на кровати увидел хранителя этих мест. Скелет. Одинокий, как и тот живой, что взирал на него с порога.
Гость подошёл чуть ближе и положив фонарь на край тумбочки, которая стояла около кровати, ещё раз внимательно посмотрел на мертвеца. Мёртв, притом уже давно. Мёртв, как и многие тысячи другие, мёртв, но ещё присутствующий телесной частью в этом грешном мире. Говорят, что жизнь поменялась – мёртвые ушли, остались живые. Ничего подобного. Вот она – ваша жизнь.
Под внезапно проникнувшим сюда сквозняком, дверь которую странник любезно прикрыл, вновь открылась, как будто намекая на то, чтобы он уходил отсюда. Понимая, что ему здесь не рады, он кивнул скелету владельца этой квартиры и поспешил удалиться. Ещё один мертвец в его копилке. Скольких он уже видел? Десятки, сотни? Он вспомнил спуск на мост и «автомобили смерти», в которых мёртвые сидели рядами, навеки прикованные к своим местам. Говорили, что каждый человек разный – да только мёртвые все они одинаковые. Одинокие, с печальными глазницами, смотрящими вникуда…
Снег на улице не утих. Скорее наоборот, метель только начинала свою бешенную игру. С новой силой, она толкнула странника в грудь, заставив ухватиться за что-то выпирающее из снега, чтобы не покатиться кубарем вниз. «Проказница, чёрт тебя дери», - выругался он, но над этими словами она лишь посмеялась, унося хоровод снежинок в новое место, для продолжения бала . Прикрыв лицо руками, он продолжил идти вперёд.
Вокруг, изваяними с редкими глазницами окон, на него безучастно смотрели дома. Сколько тайн и секретов они хранили? Впрочем, какие секреты. Всё было и так понятно. Даже по последней шестиэтажке можно было догадаться, что хранили они не секреты, а мёртвых. Каждая квартира стала саркофагом, каждый дом – гробницей. Всё просто и без всякой мистики.

Но его дом не будет таким. В его доме ещё есть люлька жизни, которую просто нужно раскачать.

Глядя на снежное царство, он вспомнил, как кто-то говорил, что они вернутся. Вернутся, притом чуть ли не победоносно, как Кутузов в сожжённую Москву. И не будет никаких преград – абсолютно никаких. Города встретят их с распростёртыми объятиями, мир, который подставил левую щёку, забудет обиды и всё вернётся в свою колею. Люди станут мудрее, на собственных ошибках они построят новое общество, а из руин городов соберут новые храмы надежды и мира. Он опять улыбнулся. Какой там! Так думают только глупцы. Он не был против надежды, он был против вранья. Зачем врать? Ничего не изменится. Оказавшись в нижней части песочных часов ты не выберешься, а будешь погребён под песком. Всё это лишь вопрос времени.
Они говорили… Глупцы. Всех тех, кому посчастливилось выжить, он никогда не считал «своими». Они не были ни друзьями, ни приятелями, ни знакомыми. Именно потому он и спешил убраться от них, вернуться в то место, которое оставалось «своим», где так и пребывали «свои», где теплилась «его жизнь», где родилась и оставалась «его истина», которую никто не навязывал, которую он сам для себя определил. Вот и всё.
Когда всё произошло он не был другим, как любили говорить многие из «счастливчиков». Они разделяли свою жизнь на «до» и «после», строили планы на будущее, всячески подрывая фундамент этого будущего, да и был ли он вообще? Они лелеяли своё прошлое, но всячески забывали о былых ошибках, погружаясь в бессмысленные конфликты. Они верили в лучшее, но не делали ровным счётом ничего, чтобы приблизить эту веру к тому слову, которому ошибочно придавали значение –  к «воплощению». Они считали, что неуязвимы, но сами сгнивали в собственных же спасительных капсулах. Они считали, что живут, но на деле все давно были мертвы. И при всём при этом они продолжали разделять себя прошлых и настоящих? Они оставались неизменными – он никогда их не понимал. А они никогда не понимали и никогда не поймут его. Судьба у него такая – у добровольного изгнанника.
Он никогда не делил собственную жизнь ещё и, потому что она у него была одна. И она продолжалась. Он не оставил в прошлом свою любимую девушку, он не оставил в прошлом своих родителей, друзей, подруг, да что уж там – даже своих соседей. Они все его ждали там – в его доме.

Оставалось не так уж и долго. Царство тьмы раступалось.

Каждый шаг уже давался легче. Метель от досады предательски пыталась ударить его в спину, но он уже не чувствовал холода, ровно как и не чувствовал пронизывающего ветра, голода и усталости. Дом был близко, он чувствовал это всем своим телом и от одной только этой мысли, кровь ускорялась по своему метрополитену сосудов, придавая такое нужное и долгожданное тепло. «Ничего, ничего, скоро станет ещё теплее…» - говорил он вслух, продолжая при этом улыбаться как школьник, который нёс в портфеле дневник с пятёрками.
А они не верили. Когда он уходил, его даже не пытались задержать – хоть на том спасибо, но он спиной чувствовал их взгляды. Будь он моложе, он бы обязательно почувствовал бы желание ввязаться в свою последнюю драку, но возраст уже был далеко не тот, чтобы вступать в открытые противоборства. Он вёл тихую конфронтацию, никогда никому не говорил ничего, потому и людям до него не было никакого дела. Не было, пока однажды он не решился и не начал этот поход. Тогда, ступая по ступеням эскалатора, у него в ушах звучали их перешёптывания – псих, кретин, старый дурак… Много понимают.
Он подошёл к своему дому. Протерев глазницы противогаза, он осмотрел его. Родной, не такой как все остальные. Красный узнаваемый кирпич, едва выглядывающий из-за снежного плена. Белая крыша с поломанными антеннами и окна, окна, окна. Он подошёл ближе и пальцем указал на свой этаж. Окно. Забыли свет включить. Исправим. Подойдя вплотную, он свободной рукой очистил кирпичик от снега. «Ничего, ничего. Согреем. И мне снег порядком поднадоел уже».
Пролёты лестницы были преодолены за считанные секунды, благо жили они не на последнем этаже, а в аккурат посерёдке. Ещё помнится, когда только брали эту квартиру – радовались как дети – вроде как «золотая середина». И не высоко, и не низко. Идеальное место для семьи. Для их семьи.
Он положил рюкзак и порылся в поисках ключей. Он сохранил их, не продал, не пустил на сувениры, как делали многие другие. Он хранил этот ключ, каждую ночь представляя, как однажды он откроет им дверь в свою квартиру и всё будет как обычно. Он прятал его от любопытных взглядов и каждый раз доставал, оставаясь наедине. Ключ был его талисманом, он заменял ему фотографии и картинки. Глядя на него, у него в голове по крупицам создавался образ его родного места, складывались лица тех, которые никогда не исчезнут из его памяти, обретя бессмертие. Он мог смотреть на него часами, а сегодня он использовал его по прямому назначению.
Дверь поддалась с первой попытки, только на третьем повороте, пришлось приложить усилия, впрочем, как всегда – такова уж была особенность замка. Он потянул дверную ручку на себя и снял маску противогаза – он был дома. Тут пролегала граница. Зашитная маска ему здесь не нужна. До чего же глупый вид, надо думать, а она не поймёт, пускай и с чувством юмора у неё всегда всё было хорошо. Да и ЗК стоит повесить на вешалку. «Мой дом – моя крепость, - сказал он и сделал свой первой глоток воздуха на поверхности. – Насть, я дома! Я, наконец, добрался!».
Он шёл домой. Банально? Чувствовался какой-то штамп. Помнится, так домой уходили многие и до него, но все они не доходили, либо возвращались, а он не вернётся. Он не такой, как они. Впрочем, что «они» ему теперь? Кто они и были ли они? Да было ли вообще всё это, когда он стоит в коридоре собственного дома, когда вокруг всё до боли привычное и такое же, каким и было всегда? Разве ему нужно что-то больше? Наверное, нет. Ведь он дома. Он шёл сюда и добрался. Он смеялся, притом так громко, как не смеялся, пожалуй, никогда.
Смех проходил всё дальше в пустую квартиру с разбитыми окнами, где на редких остатках стекла, мороз вырисовывал иероглифы. Смех отражался от стен и пролазил под столами и опрокинутыми шкафами, где пыль смешалась с грязью и мёртвой растительностью. Смех пробивался в комнаты, где на обоях ещё узнавались звери, где повсюду были разбросаны игрушки, потерявшие свой первоначальный облик, где пустела небольшая колыбель.
Смех проходил сквозь стены, пока не достиг нужного места. Во второй небольшой комнате, на кровати лежали два скелета. Один большой, и маленький, едва различимый, практически слитый воедино с первым. На стене виднелись какие-то записи, но это было не важно. Рядом со скелетами лежал открытый альбом с фотографиями, на котором помадой было написано «прости», а рядом в файлике фотография. С неё смотрели молодая девушка с красивым лицом и изящной фигурой, нежно сжимающая спящего малыша, а рядом с ними стоял он. Кудрявый изгнанник, ещё молодой и не знающий ничего, что будет ждать его буквально через несколько месяцев после рождения дочери.
Смех попытался пройти дальше, но стены этой комнаты впитали его себя как губку.

Последний смех.

Он шёл домой…