Кровавая Мэри

Уже не помню, кому принадлежала эта идея - отпраздновать Новый год вместе: мне, моей жене, Славику или его новой подруге.
 
- Давай внесём разнообразие, - вещала мне Катя, - Каждый Новый год - мы вдвоём. Конечно, это не плохо, но как-то... однообразно-предсказуемо. Не знаю, что там у Славика за девица, с которой он сожительствует, но сам он - очень приятный человек. Возможно, самый приятный из всех твоих монстрообразных друзей.
 
- Да мне всё равно, Кать. Со Славиком - значит, со Славиком. С Фаусто Папетти - значит, ещё и Джеймса Ласта пригласим, - всем своим видом я пытался изобразить радушие и позитивизм, достигший своей крайней, экстатической точки.
 
- Никогда не привыкну к твоему юмору, - через полминуты резюмировала свои размышления моя жена.
 
- Хорошо ещё, что хоть как-то смирилась с моим сексом, а на овации после моих злобных выпадов, которые все принимают за шутки, я даже и не рассчитываю.
 
- Смирилась?! - Катя, наконец, улыбнулась. - На комплимент нарываешься?
 
- Нет, хочу чтобы послала куда-нибудь подальше.
 
- Дальше "Ашана" я тебя никуда не пошлю, - её глаза продолжали светиться улыбкой. - И, кстати, по поводу "Ашана" - вполне серьёзно. Сходи, пожалуйста, ладно?
 

Катя уже заканчивала свою сакральную возню на кухне, когда я, ничего не подозревая, пошел открывать дверь.
 
В прихожую, с улыбкой и пакетами, ввалился Славик и пока я его откапывал из-под горы целлофана, из-за его спины, подобно пантере, мягко выступило нечто сверхъестественно женственное и протянуло мне узкую ладонь с длинными тонкими пальцами: 
 
- Здравствуйте!
 
Я так опешил, что слова приветствия застряли на полпути между моим мозгом и глоткой.
 
- Да, Серёга, познакомься! Это Мария! Без пяти минут моя жена, - отрапортовал Вячеслав, щёки которого помидорно раскраснелись от щипков уличного мороза.
 
- Очень приятно, - хрипло выдавил я из тюбика своей гортани, - Сергей. 
 
Я помог гостям освободиться от одежд и провёл их в гостиную, оглушенно наблюдая за каждым движением Марии, золотистые волосы которой лишь усиливали эффект степного пожара, производимый её фигурой в обтягивающем каждый изгиб красном платье. 
 
Пока проходила изнурительная церемония знакомства между дамами, мы со Славиком каким-то образом оказались на кухне, где послушно принялись выполнять приказ шеф-повара Екатерины Ивановны, строго-настрого наказавшей вскрыть все выставленные в ряд банки.
 
- Ну, как тебе Мэри? - спросил, пытливо просверливая дрелью взгляда дыры в гипсокартоне моей маски, мой друг.
 
- Мэри? - с присущей мне тупостью, часто приподносимую как задумчивость, переспросил я, но  тут же, сделав страшное лицо, прибавил: - Кровава!
 
- Кровавая Мэри? - улыбка разрезала его лицо от уха до уха. - Ты в своём репертуаре! Но я - серьезно! Что ты скажешь по поводу неё?
 
- Она, без сомнения, самая красивая женщина, которая когда-либо у тебя была, - патологически искренне ответил я.
 
- Да? Спасибо, старик. 
 
 

 
За столом все церемонно поедали различные деликатесы, обмениваясь остроумными репликами и эпизодически скашивая взоры в сторону телевизора, работающего с приглушенным звуком, а потому почти безобидного, как беззубая собака или финансовый кризис в Сьерра-Леоне.
 
Безусловно, я мог ошибаться, но всё-таки с первых секунд её появления, между нами установилась странная, мистическая связь.
 
В тот самый миг, когда её неправдоподобно синие глаза остановились на мне, вспыхнув двумя сапфирами и когда её "здравствуйте" вонзилось мне в мозжечок, я почувствовал, как земля заколебалась у меня под ногами, а все мои чакры, будто сушёные вёшенки, раз за разом повисали на нитях её периодически прошивающих меня насквозь взглядов.
 
При этом, она безошибочно верно выбирала момент для этих нечеловечески точных рентгенообразных излучений - и Слава, и Катя в такие секунды либо наклонялись над тарелкой, либо обращались друг к другу с каким-то вопросом, либо их внимание было поглощено чем-то иным.

Точно так же, рассматривал её и я.

Как вор, я исподволь сканировал пространство вокруг себя и, когда понимал, что все сосредоточены на какой-то необычайно важной ерунде, я быстро, словно измученный долгой беготнёй по саванне гепард, мчал на водопой к восхитительному озеру её лица.
 
Хотя, почему "восхитительному"?
 
Я вполне допускаю, что подобный тип красоты запросто мог оказаться не в чьем-то там вкусе.
 
Сужающиийся к подбородку овал не порадовал бы взоры любителей широкоскулых лиц, но кошачьи-миндалевидный разрез тёмно-голубых глаз и невероятная, завораживающая форма рта, не оставили бы равнодушным абсолютно никого.
 
Верхняя губа, пленительно изогнутая, но с уголками, чуть опущенными книзу, придавала её лицу едва ли не скорбное выражение, но нижняя, полная и выпуклая в своей страстной черешневости, не только уравновешивала скепсис верхней, но и сулила нечто совершенно запредельное.
 
Я чётко осознал необходимость в кратчайшие сроки решить для себя внезапно возникшую дилемму: не пить, дабы сохранить хотя бы призрачную надежду на ясность рассудка и попытаться бороться с последствиями неожиданной черепно-мозговой травмы, или же, напротив - напиться быстро и до бесчувствия, чтобы выключиться из действа как можно скорее, подобно спортсмену получившему травму в первые же секунды матча.
   
Запятнать свою честь предательством друга и изменой всё ещё любимой жене, сделалось вдруг на удивление легко.
 
Более того, симптоматика деперсонализации, после двух бокалов вина, усилилась, а мои внутренние черти, разделившись, словно болельщики футбольных команд "Спартак" и "Динамо", на два непримиримых лагеря, повели громкий и инфернальный диспут.
 
- У тебя совесть есть, сволочь? - начал, облачённый в бело-голубые цвета, демон. - Что ты вытворяешь прямо на виду у своей жены?!
 
- Мне, может быть, глаза свои выколоть? - оправдывался "спартаковский" представитель. - Что же я "вытворяю" такого? Я лишь созерцаю. И только!
 
- "Созерцает" он! Да ты уже битый час мысленно совокупляешься с женой друга! Вот, что ты вытворяешь!
 
- Что за клевета?! Я об этом еще и не успел подумать. Но даже, если бы это было и так, то "никто не несёт наказания за мысли" - положение из Римского права, между прочим. 
 
- Горазд ты оправдывать свои мелкие грешки! - не унимался "динамовец".
 
- Меня таким Природа-Мама создала, мать её так раз эдак! И почему, кстати, "мелкие"? Крупнее калибра и не сыскать! Если и "грешить", то именно вот так...по-крупному. Я приравниваю это к ограблению банка: удалось - ты, что называется, "в дамках"!; провалилась попытка - ты хотя бы дерзнул предпринять то, о чём многие лишь мечтали, - красно-белый дьяволёнок, всё более и более распалялся, становясь огненным.
 
- О'кэй, май фрэнд! А как же твои "незыблимые" принципы?! Кто, не так давно, громогласно провозглашал о том, что никогда не спал с жёнами друзей, и впредь сделать этого не посмеет, поскольку "дружба - понятие святое"?
 
- Всё верно. Так и есть. А разве сейчас я с кем-то успел переспать? Нет? То-то же!
 
- Моё дело - предостеречь тебя. Ты - в шаге от предательства. 
 
- Благодарю за это предупреждение! Оно так же своеременно, как велосипед, подаренный ампутанту на день рождения.
 
- Заткнитесь вы оба! - неожиданно громко прошептал я, как раз в тот момент, когда в застольной беседе, проходившей без моего участия, наметилась короткая пауза.
 
Все головы вопросительно-удивлённо повернулись в мою сторону.
 
- Чему вы так удивляетесь? - без тени смущения, проговорил я. - Обычное дело: психиатр общается со своими "голосами".
 
В ответ все дружно расхохотались, а я подумал, что нет, пожалуй, более удачного средства рассмешить окружающих, чем найти мужество поделиться правдой о себе.
 
Спустя несколько минут произошло страшное: моя жена и Славик отправились курить на балкон, а в комнате остались двое "некурящих".
 
Я и она.

Значительная часть хмеля тут же из меня выветрилась и я почувствовал сердечные сокращения где-то в районе подмышек, а затем - в гортани.
 
Более красноречивого молчания мне ещё не доводилось переживать.
 
Наши взгляды медленно и плавно скользили в пространстве, по кошачьи крадучись подбирались всё ближе друг к другу, нечаянно сплетались, словно удавы, но тут же, пугливо отстранялись.
 
Нечто, мягкими волнами от неё исходящее, тянулось ко мне, - как тянется к рукам ищущая ласки полусонная кошка, - одновременно опасаясь, как опасаются крупного животного, намерения которого не до конца прозрачны.
 
Я улавливал эти импульсы, принимая безропотно и микропощёчины, которые на бегу, из страха быть захваченной, раздавала её душа.
 
Тающим, - от смешанного с ужасом восторга в пустоте моего черепа, - гипоталамусом, я ощущал, что она испытывает столь же чудовищное напряжение, как и я.
 
В мои намерения не входили её пленение и захват, так как я сам ощущал себя потерпевшим и испытывал такое чувство, какое должен, вероятно, переживать угодивший в сети леопард, от которого шарахаются в стороны поймавшие его охотники.
 
Я не хотел ничего иного, как только спятившим патрульным расхаживать кругами возле неё, прислушиваясь к смутным электрическим колебаниям внутри её личности.

Инстинктивно угадывая, что за великолепной вывеской, как ни странно, содержится по-настоящему интересная начинка, я сгорал от любопытства весьма тонкого свойства: обёртка, как бы талантливо не постарались над ней родители, безусловно, заслуживала всяческих почестей, но не с ней хотел играть мой рассвирепевший от длительного поста дух - его интересовал химический состав и макромир её загадочного "Я", втиснутый в эту роскошную плоть так же, как её тело было заключено сейчас в тесный футляр провокационного платья.
 
Решившись на более или менее прямой взгляд в её глаза, я внутренне замер, весь содрагаясь от собственной дерзости и отваги, тщившейся казаться в моих же глазах бесконечной, а на деле, истекающей потом от нечеловеческих усилий.
 
Её глаза, вначале принялись искать спасения в созерцании предметов интерьера, но затем, вдруг прекратили прятки и спокойно ответили мне, приняв вызов. 

Губы её, - вокруг которых, обкуренной дымом пасечника пчелой, кружила моя невменяемая душа, - тронула такая нежная улыбка, что моментально уловив суть стоящего за этим великим мне подарком, я подскользнулся разумом и неожиданно для себя произнес: 
 
- Ещё немного и я выплюну собственное сердце.
 
- Не говори ему "фу!", - медленно произнесла она, видимо, обдумывая каждую фразу, - а ограничься командой "место!"
 
- Может, скомандовать "лежать!"?
 
- Я прислушаюсь к своему и дам тебе ответ позднее, ладно?
 
Я кивнул почти одновременно с шумным возвращением Кати и Славы, которые нечаянно пронесли с собой через таможню балкона контрабанду дезодорированной морозным воздухом зимы и кислый чад сигаретного дыма. 
 
Спиртное вообще перестало на меня действовать и я, вскарабкавшись на холм собственной эйфории, принялся вклеивать кирпичи острот в цементный раствор протекавшего за столом дружеского общения.
 
Мария сдержанно посмеивалась над моими шутками, украдкой простреливая мне лицо своим взором, заставлявшим холодеть кожу на моем черепе.
 
В какой-то момент, я сделал занимательное открытие: моя жена и Славик чрезвычайно активно и воодушевлённо болтая между собой, так сосредоточились и увлеклись этим занятием, что почти перестали обращать какое бы то ни было внимание на нас с Мэри.
 
Безусловно, спиртное несколько суживало перспективу и лишало периферического зрения, зато увеличивало главное и генеральное: моей жене было гораздо комфортнее и интереснее общаться с более светлым и простым, чем я, Славиком, "без пяти минут жена" которого, Мария, явно скучала в его обществе, одаривая меня, уже совершенно открыто, гранатовым сиянием своей неповторимой улыбки.
 
Скорее всего, чёртово божественное провидение промахнулось, и, для полной гармонии, - которой так не доставало этому Мир, - Катя и Слава, должны были составить счастливую и безупречно сбалансированную пару.
 
Эти двое, во многом, были схожи друг с другом.
 
Лучезарно-улыбчивые и деловито-сухие одновременно, размеренно совершающие свои круги по циферблату бытия с предсказуемостью и безупречностью часовых стрелок, они, в то же время, ухитрялись взирать на жизнь с доверчивостью ребёнка, уверенного в том, что мама их не подведёт. 
 
И она их никогда не подводила!
 
Славику - фатально-радужно везло в продвижении и расширении отцовского бизнеса, а Катя -  делала потрясающие успехи, с неумолимостью бульдозера продвигаясь вверх по карьерной лестнице.
 
Может быть, именно в этом была причина некоторой инфантильности их духа, каковой, не обтесавшись в каменоломне несчастий и горестей, имел недостаточно развитое зрение и слух? 

Я иногда недоумевал, как можно получать удовольствие от просмотра беспросветно тупых телевизионных передач и расползаться по швам, поддаваясь припадкам безудержной весёлости, прослушивая никчемнейшую и бездарнейшую музыку с наипошлейшими текстами?
 
А Вячеслав и Екатерина розовощёко поглощали эту стряпню, и даже в Бога верили так простодушно и искренне, как дети - верят в Деда Мороза.
 
Рассматривая их в увеличительную лупу опьянения, я с удивлением отмечал про себя, что помимо странного внешнего сходства в чертах, у них даже мимика была одинаковой.
 
Ревновал ли я?
 
Когда из моей глубины выплыло абсолютно искреннее и правдивое "нет", я вдруг осознал, что даже тогда, когда, - четыре года тому назад, - сказал Кате сакраментальное "выходи за меня", я не любил её, а лишь озвучил то, что от меня терпеливо ожидала она и вся наша родня.
 
- Любопытно, - услышал я внутри себя голос одного из своих демонов, - что же произошло с тобой в течении столь незначительного временного отрезка, если несколькими часами ранее ты был уверен в том, что любишь свою жену, а теперь - вдруг выяснил, что она тобою нелюбима? Что послужило причиной столь реактивной переоценки ценностей? Влитое в себя спиртное или женщина, сидящая напротив?
 
Я ничего не ответил, параллельным курсом ухитрившись даже сострить, с самой беззаботной миной поддерживая безнадёжно пустой разговор, хотя, в эти самые минуты, продолжал спуск в шахту собственного "Я", разгребая неожиданные завалы.
 
От намечавшегося внутреннего аутодафе меня спас очередной совместный перекур Славы и Кати.
 
Я уловил какое-то смутное, но явное беспокойство, исходившее от Мэри.
 
Её взор прятался от моего, бегал, словно охваченный паникой заяц, преследуемый по пятам гончими.
 
Мне стало так скверно и пусто на душе, что я, избегая всяческих пауз и даже двоеточий, опрокинул в себя два бокала вина, закусив лишь собственной губой, да отражавшейся в настенном зеркале оголённой спиной, принадлежавшей существу, втолкнувшего меня в новый, пугающий и, одновременно, восхитительный мир.
 
- Что же это за мысли, в которые ты зябко кутаешься, будто в пуховое одеяло? - проговорил я, осмелев от зуботычин отчаяния.
 
Она метнула в меня дротик, обильно смоченного в яде недоверия, взгляда:
 
- Пообещай мне одну вещь!
 
Я быстро кивнул, готовый пообещать всё, что угодно, а заодно и нырнуть вниз головой с балкона сию же секунду, бесцеремонно растолкав наших возлюбленных, столь горячо обсуждавших последнюю голливудскую комедию с Камерон Диас в главной роли, что почти все их восторги долетали до моего слуха.
 
Глубоко вдохнув дублёный смесью табачного дыма, едко-сладкого парфюма и запечёного леща воздух, Мария тут же, на выдохе, быстро выговорила в лицо кому-то невидимому, в сторону от себя:
 
- Обещай мне никогда не подталкивать к тому, к чему я внутренне не буду готова. Я не выношу давления. Я сейчас говорю не о нюансах, если ты понимаешь, а имею в виду более значительные вещи. Нас тянет друг к другу, но станем ли мы любовниками, предоставь право решать мне. Иначе у нас не получится никакой....дружбы.
 
- Дружбы? - эхом отозвался я, чуть скривив рот в ироничной улыбке.
 
- Тебе не нравится это слово?
 
- Нет, почему же? Слово здесь вовсе не причём. Я застрял на полдороге между лёгким опьянением и невозможностью самому себе завязать шнурки, поэтому, с высоты этой полунирваны, могу высказать тебе одну скорбную, но банальную истину.
 
- Господи! Как ты витиеват, когда пьян! - она улыбнулась своим манящим ртом так, что я потерял нить своей и без того скользкой, словно лягушка, мысли.
 
- Какую же истину ты собрался передо мною распахнуть? - напомнила мне Мария, пригубив бордо, венозно-кроваво плескавшееся в её бокале.
 
- Дружить могут мальчики и девочки, геи и лесбиянки, предметы домашнего обихода в сказках Чуковского, даже инспекторы ДПС, но - не мы.
 
- Почему? - она едва сдержала смех и по тому, с каким трудом ей это удалось, я понял, что Мэри тоже настигло алкогольное опьянение.
 
- Потому, что мы с тобой давно уже не мальчик и девочка. Кроме того, героев произведений Корнея Ивановича мы так же мало напоминаем. И что уж совсем представляется мне непоправимым: мы никогда не станем сотрудниками ГИБДД.
 
- Ты забыл о геях и лесбиянках. Думаешь, нам не грозит переметнуться в их лагерь? - теперь Мария поддерживала заданный мною тон, проговаривая с серьёзным видом, не вполне серьёзные вещи.
 
- Очень сомневаюсь на этот счёт. Мы слишком гетеросексуальны. Между подобными особями - дружба подобна гриппу. 
 
- То есть?
 
- Так и норовит перейти в какое-нибудь опасное осложнение.
 
- Ну, как вы тут? - ослепительно улыбясь, Славик вернулся в комнату, помогая занять своё место, раскрасневшейся от забалконной стужи, Кате.
 
Я ожидал, что Мария ответит ему, но она почему-то опустила глаза. 
 
Тут же сориентировавшись, я решил, подобно осьминогу, затемнить видимость, выпустив немного ядовитых чернил: 
 
- Мы наслаждались, как вашим обсуждением превосходной художественной картины, так и дымом сигарет, просачивающимся сквозь неплотно прикрытую дверь. Таким образом, мы и пассивно покурили, и окунулись в непередаваемую атмосферу идиотского фильма. Спасибо! - моя улыбка и тон, в значительной степени скрашивали сарказм произнесённых фраз.
 
Благосклонно переварив сказанное, Катя и Слава, как ни в чём ни бывало, набросились на еду, а Мария, швырнув мне в лицо голубой снежок взгляда, поднялась с места и направилась в прихожую: 
 
- Ты куда? - отреагировал Славик.
 
- Шубу накину. Тоже пойду воздухом подышу.
 
Когда за ней закрылась ведущая на балкон дверь, я выждал небольшую паузу, которая показалась мне настолько огромной, что скопившиеся в ней секунды, разжирели до габаритов минут и, перекрыв доступ воздуха к лёгким, начали меня душить.
 
- Ты с ума сошёл? Надень хотя бы какую-нибудь куртку, - тихо, и чуть в сторону, проговорила Мэри.
 
- Я уже обожаю эту твою манеру.
 
- Какую? - спокойно удивилась она, слегка приподняв правую бровь.
 
- Обращаться к кому-то третьему, кто всегда, похоже, находится рядом с нами.
 
- Хм...Видимо, я не отдаю себе в этом отчёт. Тебя это смущает или оскорбляет?
 
- Нет. Просто я не понимаю, почему ты в этот момент избегаешь смотреть мне в лицо?
 
- Но я же не всегда так поступаю, правда?
 
- Правда, - улыбнулся я, - Ты собираешься с силами, а потом - смотришь мне в глаза.
 
- Это не означает, что я тебя боюсь, - сказала она, зябко поведя плечами, и, вслед за небольшой паузой, чуть слышно, прибавила: - Я себя боюсь. 
 
Я не чувствовал никакого холода, хотя мороз и ветер ледяными ладонями шарили у меня под рубашкой в тщетной надежде согреться.   
 
У меня закружилась голова от мучительной близости её щеки.
 
- Тебе нравится туалетная вода Кати? 

- Нет. Но, к счастью, у меня искривлена носовая перегородка. Тебя совсем истомила её сладость?
 
- Да. И количество. Это удушающее соединение ванили и барбариса никак не может выветриться из комнаты. Извини. Я пьяна. Мне не следовало это говорить.
 
- Нам не стоит высказываться о ком-то из них в подобном ключе, - внезапно молвил я.
 
- Я никогда никому не изменяла. И я не хочу изменять ему. Понимаешь?
 
Я молчал, теряясь слухом, мыслью, обонянием и зрением между сказанным и ароматом её волос, надеясь, что смысл услышанного дойдёт до моего сознания.
 
Но я ничего не понимал.
 
Только запутывался в ней всё больше.
 
- Он ведь тебе друг. Ты же видишь, какой он добрый?! Какой он открытый и такой...солнечный, что ли....Как я могу....
 
- Я бы с удовольствием взял все последствия этого греха на себя, но я и сам не знаю, что делать: я знаю его с пятнадцати лет. Мы дрались, - или даже вернее, сражались, - бок о бок в столкновениях между подростковыми бандами. И эти разборки между городскими "районами" были по-настоящему опасны. Подобные вещи - сближают. Слава из тех, на кого всегда можно положиться. Да и Катя...
 
- Вот поэтому я и произнесла так покоробившее тебя слово "дружба", Сергей! 
 
 
 
 
 
 
Спустя две недели, на мой телефон пришло сообщение в виде смайла.
 
В виду того, что номер был мне не знаком, я никак не отреагировал на это происшествие. 
 
Через полчаса прибыло повторное sms: "Это я - Мария. Хочу тебя увидеть." 
 
Я зачем-то нырнул в магазин и дрожащими пальцами спрятал телефон в тесный карман куртки.

В голове начали на полной скорости сталкиваться между собой электрички мыслей.
 
В районе солнечного сплетения завёлся спрут, который, захватив щупальцами мои внутренние органы, принялся их сосать так, словно это были леденцы.
 
Они медленно таяли под его присосками, а он - не спеша размельчал их клювом своего рта.
 
Маленькой мышкой, прошмыгнувшей между ногами сидящих на перроне, мелькнуло недосожаление: "Я ведь почти справился с собой....почти забыл тебя, Мария, оттеснив на задворки сознания..."
 
Возвратившись на улицу, я, проклиная себя, набрал её номер...
 
 
 
По прошествии часа, мы сидели в небольшом и уютном кафе недалеко от набережной Москвы-реки.
 
Уродливая официантка была так предупредительна и улыбчива, что мне безотчётно захотелось купить тут же и за любые деньги автомат Калашникова и быстренько перестрелять всех находящихся в этом помещении.
 
- Ты чем-то раздражён? - спросила Мэри, с оттенком материнской заботы проскользив тщательно заточенным коньком взора по моей сетчатке.
 
- Откуда ты раздобыла мой номер? 
 
- У Славы в телефоне.
 
Я опустил голову, ощущая как в ней бродит, вспениваясь, словно шампанское в бокале, мой  мозг.
 
- Ты чем-то расстроен. Я вижу.
 
- Мне слишком хорошо, когда ты рядом. Настолько, что это меня расстраивает, - я вымученно улыбнулся.

- Мне не хотелось бы таких резких чувств. Тебе не знакома умеренность?
 
- Если ты искала тушканчика, то, пожалуй, несколько ошиблась во мне. Но я надену смирительную рубашку. Хотя бы ради Славы. Что из всего этого выйдет - понятия не имею. Но мне любопытно: зачем играешь с огнём ты? Скучно? 
 
- Я никого не искала, - она так льдисто и отважно взглянула на меня, что я непроизвольно задержал дыхание, но не из ложного страха уязвить её, - я чувствовал, что она далека от обиды, - а потому, что в этот момент её душа наотмашь выплеснула моей в лицо не столько возмущение, сколько колотый лёд своей чистоты в холодной влаге взгляда.
 
Я молча перебирал взором льдинки, плавающие и медленно тающие в кюрасао её зрачков.
 
- Я набрала твой номер не из скуки и не из жажды приключений, - на это раз её глаза и не думали прятаться, они прямо-таки впивались в мои, - Ты...ты притягиваешь меня. Это самое малое и самое скромное из того, что я могу сказать. Но, с другой стороны - чувство вины...У нас скоро свадьба. А я...
 
- А ты? - я зачем-то комкал в руках салфетку, превращая её в нечто непотребное, а все мои рецепторы и анализаторы были направлены на колебания её "Я", однако, не взирая на это, моя мысль работала тяжко, увязая в сказанном ею, словно ребёнок в сугробах зимнего парка.

Учуяв в её словах шеридановско-бэйлизовскую сладость, мой мозг облизнувшись, бросился вылизывать ликёрные лужи "ты притягиваешь меня" и "это самое скромное из того, что я могу сказать".
 
Отупевший, высунувший язык и захмелевший пёс, доверчиво завилял во мне хвостом, - как же! его не только напоили, а еще и погладили такой красивою рукою!, - но я огрел его плетью скепсиса, устыдившись его ликования, будто какой-то низости, шепнув: "ложь и игра!", а вслух лишь повторил вопрос:
 
- А ты, Мария? 
 
- А я - думаю о тебе.
 
Меня закоротило и я замер в подобии кататонического ступора, упиваясь всей жутью этого момента.
 
Опасаясь, что меня сейчас прорвёт, как старую водопроводную трубу, я ещё отыскал в себе силы посмотреть в окно, но, уперевшись взглядом в каменноликую серость проплывающих мимо прохожих, почему-то не сдержал напора, обречённо закрыв при этом глаза:
 
- Я так прилежно пытался забыть о тебе, что загнал в себя настолько глубоко, что даже в каждом моём выдохе, есть часть тебя. И в каждом недуманьи, сто процентов безмыслия - о тебе. За каждым моим молчанием - я теперь легко слышу шёлк твоего шёпота. За каждым моим жестом - кроется бессовестная по тебе тоска. Я уверовал в ложь, стоя на коленях клявшуюся в том, что тебя во мне уже нет. А ты воскресила во мне самое страшное - мою на тебя надежду.
 
Она затравленно на меня посмотрела и неожиданно произнесла:
 
- Что за день сегодня такой несносный? Погода - кошмарная, у всех посетителей вместо голов - репы, на скатерти - пятно, а у официантки - перебит нос.
 
- Да всё в порядке! В Москве всегда так. По четвергам.
 
Она внезапно и очень солнечно рассмеялась.
 
Я вяло осклабился в ответ:
 
- Я люблю этот город, как космонавт любит планету, с которой есть шанс улететь обратно.
 
- Она летом хороша, - Мэри бордово-велюрово улыбнулась какому-то быстрому воспоминанию, кометою промчавшемуся по небесам её сознания.
 
- И весной, - проговорил я, углубляясь в ил воспоминаний, а потом, как камбала, излежавшись на мутном дне памяти и став под воздействием собственной мимикрии таким же туманным, сухо прибавил: - Поздней весной.
 
- Он собирается пригласить тебя на свадьбу в качестве шафера, - северо-ледовито промолвила Мария.
 
- Я заболею, - мрачно предрёк я.

- Он очень расстроится.
 
- Пустяки. Это ничто - в сравнении с моим расстройством. К тому же, людям свойственно болеть. Я воспользуюсь этим правом.
 
 

 
За день до торжественного события я действительно сказался больным и слёг в постель, имитируя некий таинственный недуг, лечение которого, разумеется, было под силу только мне одному.
 
Я многозначительно прищёлкивал языком, вытаскивая из подмышки совершенно холодный градусник, тут же его, на всякий случай, встряхивая и кисло улыбаясь наблюдавшей за этим спектаклем жене.
 
Изображать всем своим видом вселенскую скорбь мне было не сложно: изнутри меня и так драли когтистыми лапами безумные коты отчаяния.
 
Славик явился проведать меня лично, но убедившись в моей нетранспортабельности, принялся уговаривать Катю:
 
- Катенька! Ну, хоть ты будешь на моей свадьбе?! Прошу тебя!
 
Я ухватился за эту идею и горячо поддержал Славу в его увещеваниях, великодушно, - наибольшие чудеса своего беспримерного самопожертвования я проявляю тогда, когда заинтересован в нём лично и напрямую, - заметив, что вполне способен позаботиться о себе сам, а Катя давно никуда не выходила и, следовательно, имеет полное право как следует повеселиться на свадьбе у нашего друга.
 
На деле, я, конечно же, просто мечтал оказаться один в четырёх стенах и погрузиться в то, отчего скулят и всячески открещиваются все нормальные люди - в одиночество.
 
Мне не хватало прохлады именно его уксусного компресса на своём лбу.
 
А до этого благословенного мига мне пришлось ещё "послужить" и выстоять на задних лапках, сдерживая тошноту от своих же ужимок, но продолжая разыгрывать наигнуснейший фарс "жестокого недомогания", подобно той-терьеру, изображающего всем своим видом предагональное состояние вслед за тем, как кто-то нечаянно наступил на тень от его хвоста.
 
Едва за Катей захлопнулась дверь, я стремглав вскочил с постели и подошел к окну.
 
На улице излишне робкая весна всё никак не могла добить зиму, да так и стояла у её смертного одра, согнув ощипанные мёрзлой рукой умирающей стволы деревьев и роняла неискренние слёзы дождя на серую кожу асфальта.
 
Вся моя мышечная энергия, накопившаяся за время моего вынужденного "заболевания", вдруг выплеснулась из меня и я заметался по квартире, словно разлучённое со своей естественной средой обитания и измученное неволей дикое животное.
 
Я вышагивал по кухне, забредал зачем-то в ванную, возвращался в комнату, тупо рассматривая примитивный рисунок обоев в нелепой надежде спрятаться от собственного горя, которое вдруг перестало в меня вмещаться и стало быстро затоплять собою всё вокруг.
 
Утопая в нём и задыхаясь, я сполз по стене на пол.
 
Потом, метнулся на кухню, и, быстро схватив нож, вонзил его в самую мясистую часть ладони.
 
Не знаю зачем, но я ударил вдоль неё, по касательной, в направлении большого пальца.
 
Поскольку лезвие было широким, то, когда я вынул остриё, часть мышцы нелепо вылезла из-под кожи.
 
Я деловито и с серьёзным видом попытался было затолкать это сочно истекающее кровью мясо обратно.
 
Не получилось.
 
Вымыл нож от крови и подняв кверху кисть, сжал своё запястье. 
 
Относительная гармония воцарилась во мне: боль внутренняя почти утихла, стушевавшись перед пульсирующей болью в ладони, да машинальной заботой о соблюдении мер антисептики, которой был теперь занят мой полуспятивший разум.
 
Я поливал поврежденную руку перекисью водорода, торжествующе шипевшей на ней, будто маринад на горячем шашлыке.
 
Со счастливой улыбкой психопата дул на неё, словно девочка играющая с пупсом, а затем, отыскав кусок стерильной марли, ловко перебинтовал её.
 
Эти занятия настолько отвлекли и даже развлекли меня, что я на некоторое время совершенно позабыл о причине побудившей меня к членовредительству. 
 
Я гордился расчётливостью своего безумия: ведь надо же было быть настолько удачливым придурком, что и отпустив вожжи, нанести себе минимальный урон, при этом, почти заговорив зубы палачу отчаяния, настоятельно требовавшего моей головы.
 
Мои игрища были прерваны звонком в дверь.
 
В своем обычном состоянии духа, я бы и ухом не повёл, но в эти минуты моя личность достигла такого просветления, что несколько вязанок буддистких монахов и пара автобусов под завязку забитых достигшими нирваны йогами, не могли не только соперничать со мной в проявлениях неадекватного мировосприятия, но даже более того - только лишь глядя мне в глаза, они все, как один, залились бы краской от невыносимых мук стыда.
 
Даже не удосужившись посмотреть в "глазок", я открыл дверь.
 
Мне на грудь бросилось, едва не сбив меня с ног, нечто с головы до ног белое, неописуемо благоуханное и теплое.
 
В первую долю секунды я подумал, что так, возможно, должна выглядеть Смерть в понимании философско настроенного японца, но уже во вторую долю той же самой секунды, я обмер душой и руки мои похолодели.
 
Господи Боже!
 
Это была она!
 
Сминая пальцами рубаху на моей спине, комкая её и сжимая в своих кулачках, она обнимала меня с такой неженской силой, что я, как и подобает настоящему идиоту, подумал: "Ну, рвись уже, рвись чертов лён!"   
 
Замерев в каком-то исступлении, всё ещё не веря в реальность происходящего, я прислушивался к тому, как колотил крыльями голубь её сердца, настойчиво требующий допуска в клетку моей груди.
 
По её щекам текли слёзы, но она улыбалась, а я не мог сфокусировать внимание на её прелестном лице, потому что душа у меня разъезжалась, как копыта, вздумавшей было перейти замёрзшую и скованную льдом реку, молодой кобылицы.
 
Перед глазами всё плыло и таяло: и лазурь её пьянящего взгляда в миндальном разрезе небесных глаз, и снежная белизна её фаты, и сверкающая россыпь её золотых волос...

Я почувствовал, как по моим щекам разбежались, словно крупные капли летнего дождя, её торопливые поцелуи. 
 
В каком-то изнеможении души, истекая изнутри смешанным со страданием жгучим счастьем, обречённо закрыл глаза.
 
Падали градом болезненно-сладкие, тягучие и бесконечные в своей неутолимости поцелуи.
 
Угодивший под сходящую с гор лавину незадачливый лыжник, я не мог и позднее припомнить почти ничего, кроме разве что её живота, вздрагивающего под моими ласками, да ослепительной мешанины картин, бегло набросанных от руки находящимся в делирии художником памяти.
 
Беспощадно далёкие губы её, теперь клеймили мою плоть, опечатывая кожу своими магическими пентаклями, а я, жадно перехватывал их своими и, цепенея, вбирал в себя их ягодную влажность. 
 
Сквозь вату оглушения, я слышал её горячечный шёпот:
 
- Я не могла не приехать...не могла!... Меня машина ждёт у подъезда...О, Господи, уже полтора часа!...Не отпускай меня!... Что с рукой у тебя?... Повязка пропиталась кровью...Гони же меня!....Безумный, ты совсем безумный! ....Тебе это известно?...Сумасшедший...мой сумасшедший...мой!
 
А потом она исчезла.
 
Исчезла, напоследок впившись в мой рот своими колдовскими губами, и оставив после себя лишь леденящий душу микс своих волшебных ароматов.
 
 
 
После этого происшествия, мне стало вдруг очень тяжело жить.
 
Со вздувшимися на лбу венами продолжать катить в гору навозный шарик существования.
 
Я не мог разрешить себе позвонить из опасения её смутить или потревожить, а нанести визит "молодожёнам" мне было страшно.
 
Не из угрызений совести, - каковых не было, ибо я был слишком несчастен для их возникновения, - а из ужаса, который обрушился бы на меня в том случае, если бы она сделала вид, что её поступок был продиктован слабостью и являлся ошибкой.
 
Чувство вины перед другом и женой, как ни странно, у меня отсутствовало, но не потому, что я был циничным чудовищем или, попросту, мерзавцем, - допускаю, что, на самом деле, я ещё хуже, - а лишь по той причине, что моя болезнь была плохо осведомлена о морали, однако, даже если бы она и узнала о ней, то это врядли бы её взволновало, подобно тому, как взошедшему на эшафот преступнику, уже нет дела до того, почищены ли у него зубы.
 
Я жил в ожидании звонка.

А она не звонила.

И меня это разрушало. 
 
Я физически ощущал, как от стен моей личности, отваливаются куски штукатурки и воздух заполняется удушливой алебастровой взвесью.
 
Пытаясь восстановить в воспоминаниях раздробленные картины того, что произошло между её внезапным появлением и столь же неожиданным уходом, я с удивлением, и щедро подмешанной к нему горечью, начинал понимать: мозаику подобного рода собрать невероятно сложно именно тогда, когда имевшая место близость между двумя - обладала всеми признаками подлинного совершенства. 
 
Мало того, приходилось уговаривать себя уверовать в её реальность, в виду того, что память почти не давала никаких показаний и отказывалась выступать в роли свидетеля.
 
Петляя по лабиринтам размышлений о своей жизни, я неожиданно пришёл к выводу, что мне не стоит вводить в заблуждение окружающих, прикидываясь добропорядочным домашним животным.
 
Совсем не потому, что где-то на степных просторах произошла судьбоносная встреча с лелеемой в воображении самкой и теперь луга и поля манили меня возможностью вволю вываляться в пыльце разнотравий.
 
А потому, что приторное тепло отношений, - отношений, туго затянутых бандажом взаимных обязательств, скрепленных скотчем привычки, с существом, по сути, мне не нужным, - душило меня и самые редкие бактерии и микроорганизмы моего духа, составлявшие собою сияние моей индивидуальности, медленно погибали в теплице созданной для размножения всего улыбчиво-серого и светлооко-посредственного. 
 
Мне нужен был холод.

Не важно, будет в моей жизни Мария или нет, но я должен жить при иной температуре.
 
И роняя из этой своей беломедвежей пингвинистости робкий взор на сферу интимного, я вспоминал нечаянно обронённую, будто приготовленное к стирке полотенце, фразу своей жены:
 
- Ты вытащил на свет из меня такое, о существовании которого в себе я даже не подозревала. И я не скажу, что это хорошо. 
 
Очевидно, что для Кати, я являлся представителем иррационального начала в её бытии. 
 
Я уверен: не стало бы меня однажды и моё место в её жизни занял бы некто иной, она тотчас же и с облегчением забыла бы о многих вещах из нашего постельного арсенала, так как на глубинном уровне ей это было не нужно, - хотя и доставляло какое-то сложное удовольствие с оттенком нечистой совести, - подобно тому, как музыканту-дилетанту для наслаждения своей игрой и собой, хватает простой и никчемной мелодии в два-три такта.
 
Только спустя двадцать три дня я обнаружил в своём телефоне заветное "пустое" sms-сообщение от Мэри.
 
Паркинсонически дрожащими пальцами я набрал её номер.
 
 
 
Сидя в каком-то полуресторане в Смоленском пассаже и обменявшись банальными фантами приветствий, мы молчали, осторожно глядя друг в друга.
 
- Я продумала насквозь весь мозг за эти дни. И ни на что не решилась. Поняла только, что мне плохо без тебя.
 
- Не стоило пытать меня этими неделями молчания. 
 
- Зато рука твоя зажила, - улыбнулась Мария.
 
- Я предпочёл бы, чтобы она никогда не заживала, но ты, хотя бы изредка, была бы со мной.
 
- Знаешь, я ведь ехала сюда с намерением сказать тебе о том, что...Но увидела твои глаза и поняла, что не смогу с тобой порвать, - вполголоса произнесла она.
 
- Я не могу спокойно лицезреть даже цвет ветки метро, на которой находится твоя станция. У меня начинает всё ныть внутри.
 
- Это ведь не любовь, правда? - лукаво-тюльпанно чуть распустился бутон её рта и глаза заговорщицки блеснули.
 
- Нет, конечно. Катя и Слава, уверен, знают о любви гораздо больше нас. Пусть любят другие. Пусть сочиняют об этом песенки. Пусть вертятся с этим перед зеркалами. Оставим им это изъезженное шестибуквие.
 
 
 
С этого момента началась странная, двойственная, но какая-то обнажённо-острая жизнь, которую мы проживали бок о бок с нашими близкими, являвшимися для нас довольно-таки дальними.
 
А подлинна близка мне была женщина, которую я видел раз в неделю, которой переставало вдруг хватать воздуха в моих объятиях, но которая всегда и неизменно возвращалась к своему "очагу", чтобы вдали от меня прожить следующие шесть дней своего существования, не знаю, лживого ли, но менее настоящего - уж точно!
 
Я смотрел в эти совершенно нездешние глаза, переполнявшиеся алчной синевой и делавшимися вдруг бездонными до такой степени, что в них исчезала искра всяческой разумности.
 
Открывшаяся пропасть в её существе, завораживала меня, и я рад был насыщать её собой, раз за разом выбрасываясь в совместном скай-дайвинге в эту головокружительную бездну.
 
От одного свидания до следующего, мы жили ожиданием того мига, когда у нас вновь будет один пульс на двоих.
 
Не осознававшие своей вины преступники, по-детски взявшись за руки, мы убегали от всех, прячась от возможных судей в тонкой вязи взаимного обожания.
 
 
 
 
Время шло, а наша страсть, перейдя в хроническую форму, не только не ослабевала, но и становилась всё более подозрительной и жадной.
 
- Эй, любовник! - Мэри кроваво улыбалась мне, в алом пламени улыбки сжигая аквамариновую горечь своего взора: - Мне не хватает тебя! Мне мало одного-единственного дня в неделю. И двух будет мало. И трёх. Я "подсела" на тебя, как поп-звезда на кокаин.
 
- Я могу развестись хоть завтра. Я хотел этого ещё два года назад, когда всё у нас с тобой только начиналось.
 
- Это предложение руки и сердца?
 
- А ты разве намерена за меня выйти?
 
- У нас не беседа, а разговор двух одесситов, состоящий из одних вопросов. Понимаешь, мне нужен ты. Рядом. Всегда.
 
- Прекрасно. Ты не боишься, что совместная жизнь убьёт нас?
 
- Нет, - блеснули сапфиры её миндалевидных глаз, - Разве что я убью тебя, если попытаешься бежать.
   
- Тогда надо идти до конца в своём нонконформизме и попытаться испытать нас самым страшным.
 
- Чем? - скорее автоматически, нежели осознанно, спросила она, так как продолжение фразы ей было известно заранее.
 
- Чёртовым браком.
 
- Я согласна. Хочу быть твоей женой. Я вполне достаточно тебя для этого ненавижу, - вишнёво-бархатно улыбнулась она. 
 
 
 
 
Я часто вспоминаю этот наш разговор семилетней давности, но и теперь, могу смело констатировать тот факт, что я и Мэри, продолжаем всё также кроваво-артериально ненавидеть один другого, как и в тот новогодний день, когда, девять лет тому назад, впервые увидели друг друга.
 
 
 
 
 
                24.12.2011г.
 
http://www.youtube.com/watch?v=IlmWuX_m-sE&feature=related
http://www.youtube.com/watch?v=xsoPsxKVhP4&feature=related