Ловец мух. Отр. 6

……В тот же день я, ничуть не сомневаясь, сразу же согласился на вариант, от которого меня тем не менее предостерегал Дениска:
-Учти, Вов, он почти глухой, и нудный, как собачья шерсть, так что уже через месяц все жильцы от него сбегают. Но – нету у меня сейчас других вариантов.

-У меня тоже, - вспомнил я вчерашнюю сцену на кухне. - Берет-то дорого?
-Да кой там. Ладно, сам поговоришь, там и увидишь. На тебе адрес, - протянул он мне листок, - это недалеко, найдешь. Если приживешься, флаг тебе в руки, и счастья полные штаны.
-Ну, да. И – петлю на шею впридачу. Спасибо, дружище, я пойду, попробую договориться.
-Топай, бедолага.
…….
Федор Иванович произвел на меня пусть и не самое лучшее, но вполне приемлемое впечатление. А то, что когда он разговаривает, нет, почти что кричит, так это ничего, потерпим: язык жестов он немного понимает, хотя и стесняется порой своей глухоты. Накормив меня макаронами с луком, он поведал, что был сильно контужен на войне где-то в Африке, только не уточнил, где, и с тех пор лишился своего главного удовольствия: слушать музыку. Дождавшись, пока я доем, он повел меня показывать комнату:

-Кровать есть. Шкаф – вот, просторный. Стол. Что еще? Да, патефон с пластинками на подоконнике, пользуйся, мне он уже больше не нужен. Слушайте, если музыку любите, - и оглянулся по сторонам, - Больше ничего нет. Продукты можете в холодильник складывать, пойдемте, я Вам Вашу полку покажу. А, извиняюсь за любопытство, Вы откуда язык жестов знаете?
-У меня жена – глухонемая.

-Вот как? – остановился он посреди коридора, - Очень жаль. У меня телефон, - и показал на черный аппарат, - а поговорить по нему некому. Может, хоть Вы, Владимир, разговаривать будете? Обидно, поймите: я за него плачу, а он просто так, без дела, стоит.
-Я постараюсь. Только звонить мне некому, разве что тестю да теще.
-Это же хорошо! – потер он руки, - Я сейчас Вам чай заварю, а Вы пока в мою комнату загляните, на мои работы посмотрите, - и пошел на кухню, по ходу распахнув еще одну дверь.
Я заглянул. Елки! Как же я раньше не догадался, чем это знакомым здесь так пахнет. Хозяин, оказывается, тоже художеством увлекается. Разве что уровень… Да уж. Наверняка он нигде не учился.
…..
Странно, ничего не понял. Мольберт – в его комнате, картина – его, почему же именно я показывать должен? Ладно, поковыляем вместе. Тот долго стоял перед картиной, и вдруг, как обычно, громко сказал:
-Три рубля!
-Чего три рубля? – не понял я.
 -За комнату, электричество и телефон. Ключи я Вам сейчас отдам. Согласны?
-Я думал – десять, - опешил я.
-Сказал – три, значит три. Холодильник – общий. С Вас – рыба и колбаса, с меня – мясо и овощи. Готовить будем вместе. Или Вы, милостивый государь, на такие условия не согласны?

Как же он меня замучил впоследствии со своими «милостивыми»! Каждое утро мы у себя под дверью находили записку, а порой даже целое послание, непременно начинающееся так: «Милостивый государь Владимир и милостивая государыня Елена!». И дальше все примерно в том же духе. А суть письма в том, что, либо в коридоре пора пол помыть, либо советы насчет того, насколько полезна яичная скорлупа. Дескать, она кости укрепляет. Короче говоря, кроме рисования, его крайне увлекал  эпистолярный жанр. Мы с Ленкой порой хихикали над его посланиями, но хозяина никогда не обижали, и даже отвары по его собственному рецепту пили. Леший его знает, может, они и на самом деле целебные?
…..
К весне у Ленки начал расти живот, отчего я был в панике. Всего-то навсего второй курс, а она уже беременна. Вера Дмитриевна, видя мое смятенное состояние, как могла, утешала и подбадривала, даже денег предлагала, но я наотрез отказался, и все свободное от учебы проводил на «пятаке», рисуя хоть за два рубля, и даже за один любого желающего запечатлеть себя на бумаге.

Холодно, конечно, но кушать-то надо. С меня участковый даже перестал дань брать, и только интересовался, как здоровье супруги, и на каком она месяце. И что он об этом чуть ли не каждый день спрашивает? Память у него совсем отшибло, что ли? Вроде для маразма еще рановато, гораздо моложе моего тестя мужик. Утешает, если можно так сказать, вот еще что: краски с собой таскать не надо, все равно застынут на улице. А пастель с карандашами не замерзают, и носить их проще. Но: народа почти совсем никого. Рубля три за вечер заработаешь – хорошо, пять – практически удача.
….
К лету у меня образовалась очень приличная сумма на сберкнижке, зачетка почти без троек, и, извините, жена с пузом. Но, если и дальше так пойдет, то за теплое время года я смогу и тысячу рублей заработать. Одно плохо: домой поздно прихожу. Оказалось, что люди не только свои портреты охотно покупают, но и всякую там природу красивую с облаками, да дома старинные с балкончиками ажурными. Ты только ракурс поинтереснее выбери, да дамочку в кринолине и с зонтиком добавь для колорита, и дело в шляпе. В итоге максимум дня через два твоя мазня влет уходит. Отчего-то нравится людям понастальгировать: так и норовят что-нибудь под старину приобрести.

Но в тот вечер у меня был вообще праздник: возле меня остановился кавказец, и ткнул пальцем на единственную картину, которая у меня осталась:
-Это кито рисовал?
-Подпись видите? – отпил я из термоса.
-И чито тут написано, уважаемый? - оторвал он взгляд от холста.
-Буквы. На буквы смотрите. Левитан это, художник знаменитый.

И пускай моя подпись, мягко говоря, совершенно не похожа на левитановскую, но пошутить же можно? Но тот, к моему удивлению, воспринял мою шутку всерьез:
-Дарагой, я знаю Левитана. От еще сводки Информбюро читал. Так он еще и рисовал?
-Как видите, - постучал я карандашом по холсту, - Не хотите – не берите.

-Нет, я хочу, - загорелся в его глазах азарт. -  Сколько денег?
-Меньше, чем за двести, не отдам, - было мне наплевать на странного покупателя, настолько погода хороша была, вот я и разомлел.
-Уважаемый! – воскликнул тот, - Давай за сто! За сто сразу возьму!

Я чуть не поперхнулся чаем. Он что, серьезно? Да ну его в баню с его Информбюро:
-Повторяю: не хочешь – не бери. У меня покупатель через час подъедет, он тоже приобрести хотел.
-Беру! – тряхнув головой, выкрикнул горец, отсчитывая деньги из толстенной пачки. - Я сам из Тбилиси, мы там очень даже Левитана уважаем. У него голос хороший, спеть бы с ним. Но он никак не хочет, в Москве живет. Возьми деньги, дорогой, хорошая картина. А у тебя еще Левитан есть?

И хочется, и колется. Но бумажки настолько вкусно похрустывали в кармане, что я не удержался:
-Он же у нас, в Свердловске, всю войну прожил, так что есть, конечно.
-Странно, - опешил тот, - Он же говорил: «Говорит Москва». Врешь ты.
-Не вру, - махнул я на него карандашом. - Правда это. К нам сюда в эвакуацию и Эрмитаж перевозили, а Левитан вон оттуда на весь Союз вещал, - показал я направление.

-Это откуда? – проследил он взглядом за моим пальцем.
-Угол Восьмого марта – Радищева. Особняк там старинный, если хотите, завтра его картину могу принести, - пошел я ва-банк: очень уж денег хотелось.
-Чего его? – нахмурился грузин.

-Дома того, где он работал.
-Дома того? А он правда там работал? – вновь заблистал глазами горец.
-Я же сказал, что правда. Пойдемте, своими глазами его и увидите, - решил я на всякий случай показать ему оригинал: вдруг все же клюнет, - Идете смотреть?

-Не могу: меня женщина ждет, - поцокал тот зубом, - Спасибо, друг. Приноси завтра тот дом. Цена -  та же?
-Та же. Тогда до завтра. Как там тебя зовут хоть? Меня – Володей, - протянул я странному покупателю ладонь.
-Георгий, зови просто Георгий. Пока, дорогой, завтра вечером я подойду, - пожал он мне руку, - Я послезавтра улетаю, не опаздывай, пожалуйста, да? Я тебе завтра вина принесу. Вкусное – ах! Будешь, да?
-Хорошо, - поднялся я со стульчика: надо же еще успеть нарисовать, что сдуру пообещал, - Только помоги мне собрать пожитки, а то мне еще за Левитаном ехать надо.

Тот охотно сложил в мою объемную суму, которую я носил на спине наподобие рюкзака, этюдник, краски, стульчик, и, подхватив под мышку «Левитана», душевно распрощался. Лишь бы его до завтра не засмеяли с этой картиной. Я же, пока не стемнело, как можно оперативнее добрался до дендрария, и, заняв удобное место, принялся за дом. Торопился, нервничал, чувствуя, что не успеваю, но тут включили фонари.

Спасибо тебе, Советская власть, хоть в чем-то помогаешь. Дорисовав тучи и пару типов в телогрейках, я почувствовал, что чего-то все равно не хватает. Точно: военных не хватает – тогда же война была. Добавил до кучи инвалида в гимнастерке и на костылях. Теперь вроде лучше. Поставив в углу привычную закорючку, я привстал, ожидая, пока картина подсохнет, заодним и спину размять пора, а то совсем затекла уже. Эх, лишь бы эта подруга Георгия ничего в живописи не понимала. Хотя: кто знает, как тот Левитан, который диктор, расписывался? Двести рублей за один день! Нет, это просто безумие, а ведь все началось с одной глупой шутки. Я достал из кармана деньги, еще раз пересчитал, и все равно ничего не понял. Получается, если этот грузин у меня еще и эту картину купит – получится целых четыреста?

И стало – четыреста. Горцу очень понравился дом, но особенно – инвалид. Он сказал, что тот на его дядю похож: дескать, тот тоже с войны без ноги вернулся, и усы такие же. И опять про Левитана спрашивает. Одно озадачивает: откуда у грузин такие деньги? Сейчас же месяца четыре можно спокойно жить и ничего не делать. Может, ему еще одного «Левитана» втюхать? Это же целое состояние получится! Но - нет, лучше не рисковать: жирным куском можно и подавиться. Горцы, они ведь народ мстительный, зарежут, и «Гомарджоба» не скажут. Лучше уж так:

-Извини, Георгий, но это был последний Левитан. Нету больше. Павлова несколько полотен осталось, но я не уверен, что его сын мне их продаст.
-Павлова я не знаю, - озадаченно пожевал губами тот. - А кто это такой? Тоже природу с домами рисовал, да?
-Нет, у него – в основном портреты. Изредка – еще женщины обнаженные, но это – из раннего. Если желаешь – могу поговорить.

-Павлов – это не знаю, - задумался горец. - Женщина голый – это  хорошо. Знаешь, давай так: я здесь через месяц буду, дела, понимаешь. Тогда к тебе и зайду. Возьми с собой женщин, хорошо? А вина я тебе принес, пей на здоровье, - подал он мне бутыль непонятной вместимости.
Литра на два, наверное, нестандартная какая-то тара.
- Понравится, мамой клянусь. Попробуй, пожалуйста, насчет женщин, да?
-Обязательно, - и я опять попросил его помочь мне собраться.

Я, разумеется, и сам могу, но ведь когда тебе помогают, это приятно? А женщин я ему нарисую за месяц сколько угодно: у нас чуть ли не пол-института натурщиками и натурщицами подрабатывают. Зато хоть своим именем подпишусь, и неважно, что я это не у мифического сына Павлова покупал. Однако: на краски и холсты тратился кто? Работал кто? Кушать хочет кто? То-то и оно. Тем более, что нас скоро станет уже трое.

 Хорошо хоть, в армию меня не забрали: лишь скучающе, с оттенком грусти в глазах, как у бывалого охотника после неудачной охоты,  посмотрели на медкомиссии: дескать, еще один ушел, и выдали «белый билет». А что в нем такого белого? Обычный, красный, как у всех. Даже написали: «Годен к нестроевой службе в военное время». Ну, годен, так годен: буду звезды на танках рисовать, или что там им еще нужно, не знаю.
…….
Да, еще перед отцом Михаилом неудобно: обещал ему иконостас подновить, а сам выбираюсь к нему всего раз в неделю, по воскресеньям. Медленно идет работа, но зато она на самом деле мне нравится, хоть и ни копейки не приносит. Накормят разве что обильно, вот и вся прибыль. Зато про иконы узнал много чего интересного, даже сам писать пробовал, но священник меня на это не благословил: мол, некрещеному писать сакральное невместно. Странно: реставрировать – можно, и даже нужно, а писать самому – нельзя. Я сперва обиделся, даже одно воскресенье пропустил, но все же принял все как есть: видимо, давно смирился, что я – физический инвалид. Наверное, для отца Михаила я еще и инвалид духовный. Ну, и леший с ним, буду девок голых рисовать вместо ликов святых: оно прибыльнее.

Грузин не соврал: появился примерно через месяц, а в руках – огромная плетеная бутыль:
-Здравствуй, дорогой Вова!
-Здравствуй, уважаемый Георгий! Как твое здоровье? – неуклюже попытался я выразить свое горноуральское гостеприимство.
-Вах! Какое здоровье?! О чем ты говоришь? - воскликнул тот, - Жена, и то одна. У тебя же тоже одна?
-Одна. Одна есть, и будет одна, - отложил я пастельный карандаш, которым рисовал нечто абстрактное.
-Это плохо, - покачал он головой, - На вот, держи, это – тебе. Тебе то вино понравилось? Так вот, это еще лучше. Пей на здоровье, в обед и ужин, друзей угощай.
-Спасибо, Георгий, - принял я у него емкость. - Мне вообще-то и то очень хорошим показалось.
……
-А это тогда тебе в подарок, алаверды, так сказать, - достал я из папки свою вчерашнюю акварельку.
Признаюсь, неважно вышло, да и девчонка непонятливая попалась: то закурит прямо на кровати, то почешется. Чего ты чешешься, дура, когда тебя рисуют? Короче говоря, намаялся я с ней, никогда больше в натурщицы приглашать не буду. Фигура, конечно, красивая, но мне легче десять раз Ленку нарисовать, чем один – эту выдру безмозглую. Но Георгий был в восторге:
-Какой женщина! Какой художник! Сколько такой стоит?

-Я же сказал: подарок.
-Мине? – выпучил тот глаза.
-Не мне же, - усмехнулся я. - Давай сверну, а то помнешь.
Упаковав в газетку, я протянул изображение этой бестолочи новому владельцу:
-Что, понравилась девушка?

-Очень! – аж заприплясывал на месте он. - А у  твоего этого, как его… Ну, ты понял, есть еще такие?
-Те – только за деньги, - воодушевило меня настроение покупателя. - Эту я так, выменял, остальное покупать придется.
-И сколько еще таких женщин есть? – и тот зачем-то заглянул в раструб рулона, пытаясь, видимо, рассмотреть там, в темноте,  хоть ножку, хоть ладошку.
-Точно не знаю, - пожал я плечами, - не считал. Но работ пять как минимум есть. Разговаривать надо, так не помню.

Как же, пять! Их леший знает сколько. Ленка категорически запретила их у нас в комнате развешивать, так что теперь на них Федор Иванович любуется. Как говорится, один, тихо сам с собою. Если обратно у него с пяток заберу, явно не обидится: я ему только за две предыдущие недели их с десяток притащил. Причем – всяких: и сисястых, и тощих, и прочих – прочих.

Порой, честно говоря, я сам себя боюсь: смотрю на женщину не как на женщину, а как на бездушный механизм, на объект, который нужно лишь запечатлеть, заплатить рублишку за сессию, и все. Наверное, это ненормально: когда я в студии, все мужское во мне просто-напросто засыпает. Нет, неправ: оно, наверное, затаивается. Ведь после завершения работы я порой с восхищением провожаю глазами ту, которую только что так бесстрастно рисовал. Болван, одним словом.

-А те стоят сколько? – бережно прижал к себе рулон бумаги грузин.
-Дешевле, чем Левитан. Всего по сто рублей.
-Это хорошо, что дешевле, брат, - погладил он мою мазню. - Генацвале, а шесть таких картин будет?
-Не знаю, - не веря удаче, пожал я плечами. - Может быть, я спрошу.
-Узнай, пожалуйста, я в долгу не останусь, - прижал тот руку к сердцу. - Только я послезавтра опять уезжаю вечером, договорились уже, да?
-Я постараюсь.

И я постарался. Рядом с одной для разнообразия изобразил березку, другую же вместо диванчика положил на сеновал, ну и так далее. С шестой я уже даже и не знал, что делать: несколько раз свои почеркушки пересмотрел, но так ни на чем и не остановился. Выручил Федор Иванович:
-Можно я прилягу? Мне уже баиньки охота, а Вы все в моей комнате.

Баиньки? Может, баньку? Была же тут у меня где-то одна девчонка на стуле, расслабленная вся такая. Маринка, кажется, ее зовут. Вот и дадим ей в руки веник, подрисуем бревна с тазиками всякими, румянца подбавим – и все дела. Еще сто рублей. Не лишние, чай.

Георгий от работ был в бешеном восторге. Особенно ему пришлась по нраву банщица:
-Какой красивый девушка! Она моется, да?
-Именно так, - кивнул я, внутренне хихикая, - В бане она, веник в руке видишь? Сейчас отмоется дочиста и к любимому пойдет.

-Красиво, мамой клянусь, - впился глазами в «банщицу» тот. - А у твоего Павлова женщин больше нет?
-Нету. Я и это-то у своего брата едва выпросил. Я же тоже Павлов. Семейное это у нас – картины рисовать, с прадеда началось, вот с него, - показал я на картины, - И звали его так же, как и меня, Владимиром.

А что? Почти что не соврал: всяко у моего прадеда фамилия была тоже Павлов, а то, что, рисовал он, или нет – вторично. Грузин с сожалением оторвался от созерцания, и начал было скручивать листы в рулон, но я его остановил:
-На, Георгий, - и протянул ему свою папку, - Это чтобы не измялось: антиквариат все-таки, начало века.
Тот послушно сложил листы внутрь, застегнул, и присел рядом на паребрик:

-А ты сам такое тоже можешь?
-Могу. Точно могу, мне бы только натурщицу подходящую найти.
Тот думал, курил, окутывая меня вонючим дымом, что-то там молча жевал губами, и наконец разродился:
-Будет тебе одна. Грузинка. У нас этого нельзя, но я с ней поговорю. Любовница моя, понимаешь? Только лапать ее не смей: убью!
………….