И опять же да здравствует Пушкин!

Странное ощущение. Грянули два долгожданных выходных дня; празднично обозначенные историческим событием 200-летия А. Пушкина, и… И в результате у многих возникло чувство еще одного, но на этот раз не очень предполагаемого, хотя, как обычно, нисколько не заслуженного разочарования. Получилось, что к юбилею куда интереснее было готовиться, ждать его деятельно. Ведь, начиная с 1994 года, не только дни рождения нашего великого поэта отмечались уже с особенной значительностью, но и все «пушкинские даты». Воздавалось и лицейским дням, и первому балу Наташи Гончаровой, где, как считается, ее и увидел Пушкин. Ежегодно в свой черед вспоминали и дуэль на Черной речке.
Литературно-музыкальные и иные вечера, посвященные жизни и творчеству Пушкина, множились, можно сказать, как грибы, принимая тематически углубленный, даже исследовательский характер. И всюду залы и зальчики заполнялись людьми. Будь это дом работников искусств, институт мировой литературы, университет, библиотеки, клубы или вообще любая аудитория, любезно предоставленная кем-то устроителям и активистам гуманитарных собеседований и встреч. Готовились и выходили в свет книги с новыми материалами о Пушкине и его эпохе. Печатались газеты или просто предъюбилейные листки. Порою все это так или иначе финансировалось (весьма скромно) властью, однако инициатива, идеи, материалы и деньги шли снизу, от граждан, от лиц частных. Или организаций сугубо общественных.
Одно общественное движение «Союз реалистов» за последние пять лет подготовило и провело более ста самых разных пушкинских акций.
Особенного диссонанса не внесли в творческую предпраздничную настроенность и подготовительные заботы российских людей о будущем юбилее даже выборные кампании, где разные партии пытались оседлать и этого сказочного Конька-Горбунка. Таков уж предмет. Пушкинский юбилей не мог состояться без естественной искренней заинтересованности почитателей великого поэта. И пусть на самых крайних полюсах аудитории почти грозно скандировали «Наш Пушкин!» (т.е. не ваш, если речь идет о политическом неприятеле), великий поэт на самом деле примирял противоборствующие стороны. Хотя бы об этом они и не догадывались. Или лучше сказать, не желали догадываться. А догадавшись, даже отмахнулись бы: шли бы, мол они, противники то есть…
Пушкин так или иначе примирял противоборствующие стороны – как явление этого мира, органикой таланта и личности, талантом свободы. И чувством справедливости, свойственным ему, как дыхание. То есть тут и объяснять ничего не надо.
Другое дело, что у нас с такими простыми понятиями, как справедливость, масса сложностей. Особенно когда мы пытаемся их объяснять. Или объясняться в связи с ними. Для многих сущность справедливости весьма абстрактна. И эмоциональна  одновременно.  Этакое  противоестественное  явление – эмоциональная абстрактность. Или абстрактная эмоциональность. Что хуже, и не решишь…
Короче, как бы там ни было, 200-летия Пушкина повсеместно ждали. И, подчеркну еще раз, деятельно ждали его, инициативно, что для нас уже предмет некоторой гуманитарной роскоши. Многие трудились, не покладая рук, ради того, чтобы он прошел хорошо, жизнерадостно. И вот добрались до главного, до самих юбилейных дней, и все сразу как бы замерло. Куда-то провалилось.
И все оттого, что вперед выступило Государство. Как же Государству не пребывать на самых значительных торжествах отечественной культуры. Оно, постоянно обремененное всяческими государственными заботами, не просто присоединилось к проведению праздника. Государство взяло его в свои руки. Утром 5 июня Правительство поднялось на свежевозделанную трибуну на Пушкинской площади Москвы и… И все испортило.
Ничего не имею конкретно против недавнего и недолгого правительства Сергея Степашина, ни против него самого. По российским меркам, он мне даже симпатичен. Не в последнюю очередь своей интеллигентностью. И ожидания, какие я с ним связывал (куда же деться россиянину без ожидания лучшего), сближало меня с этим человеком. Как с государственным деятелем.
Это, конечно, субъективный момент. Объективно же между мной (нами) и правительством (точнее сказать, правительствами) не существует какого-либо человеческого контакта. И ни малейшего чувства связи. Они, правительства, столько раз менялись, что мы не успеваем даже привыкнуть к ним.
Может быть, в обвале разочарования, связанном с бездарным в общем государственным финалом пушкинских торжеств, проскочила бы и нотка сочувствия этой правительственной неудаче в сфере гуманитарного. Однако слишком далеки мы сегодня друг от друга. Правительство как бы с нами, а мы – без него.
Еще хорошо, что президент страны не обратился к народу в связи с 200-летием великого поэта. Ощущение несостоятельности здесь было бы куда более резким.
И опять же, дело не в конкретном президенте.
И не только в откровенно казенных режиссурах праздника на площадях столицы и в сам;м Большом театре. (Одна моя знакомая дама, побывавшая вечером в Большом так и сказала: «Пустота!», имея в виду чрезвычайнейшую формализованность «мероприятия», которое не смогло спасти участие в нем прекрасных исполнителей). И не в том даже, что центр Москвы (чуть ли не более половины территории, расположенной внутри Садового кольца) почти на полдня был закрыт многочисленной милицией не только для транспорта, но и для пешеходов. Особо плотно на всех подступах к Пушкинской площади. Мы, мол, попразднуем, а вы потом приходите.
Очень этично!
Последнее я опять не адресую, собственно, к тому же Степашину. Государственный деятель, особенно высокого ранга, сам попадает у нас внутрь чиновничьей структуры, словно в ловушку.
Суть в другом. Многолетнее участие многих людей в продвижении к пушкинскому празднику оказалось куда более живым, чем то, что способны в области духовного воспринять, переварить, усвоить наши государственные структуры, наш недоразвитый гуманитарно класс чиновников.
От финала юбилейных торжеств не ждали столь откровенного бюрократизма. Ждали, хотели услышать хотя бы то, что день рождения А. Пушкина объявляется отныне Днем отечественной культуры.
Просто и незатейливо.
В сущности, перед нами опять явственный и далеко не частный случай несовпадения  государственной   практики   с   глубинными  духовными общественными подвижками. Хочет кто это замечать или нет, мы вошли в иное новое время с иными смыслами и параметрами. Мы сами его готовили – и плодясь и размножаясь, весь земной шар заполняя собой, и с разным успехом создавая техногенные структуры обитания, и опутывая себя технологиями, и, что особенно важно, создав гигантскую гуманитарную сокровищницу, наработанную культурой, распоряжаться которыми еще только учимся.
…Интегративная идеология, этическая идеология, обогащенная этика, новая этика и, наконец, политика – прикладная этика. Все эти и многие другие определения нового времени (новейшего!) принадлежат самым разным нынешним авторам. Каждое из них можно было бы закавычить. Но суть здесь не в том, что авторов – уже хор, а в жгучей актуальности «репертуара» этого хора. И в жгучем, справедливом желании их быть услышанными.
Спрашивается, а что нового в новой этике? Разве недостаточно Нагорной проповеди? «Необходимое уже сказано», – отмечает академик Никита Моисеев. Разве недостаточно библейских заповедей и откровений Евангелия? Разве недостаточно основных нравственных установок иных верований. Нет неправильных религий, с детской точностью обмолвилась как-то с экрана телевизора одна школьница.
И все-таки в обстоятельствах современного мира с глобальными проблемами,   вплотную   подступившими  к   зазевавшемуся   несколько человечеству, с увеличившейся сложностью задач, стоящих перед людьми, этика не может держаться и развиваться только заповедями и наставлениями. Заповеди и наставления обращались к отдельному человеку, к избранному народу (что в данном случае едино). И спускались они, что называется, сверху вниз. И носили заповедный, то есть заказанный, повелевающий, приказной, вплоть до заклятий характер: ты ведешь себя хорошо, а иначе – не сносить тебе головы. Особенно репрессивен в этом смысле Коран.
Новая этика, или этическая идеология, движется снизу вверх. От граждан к государству в первую голову, правительству, парламенту, общественным и иным организациям, к коллективным структурам, ко всему, что можно назвать юридическими лицами или без юридического лица. Снизу вверх – не совсем точно. Лучше бы здесь подошли слова – недра народные, фундамент. Поскольку называть низом современные интеллектуальные и духовные силы и накопившиеся, но пока неприкаянные духовные потребности…
Идучи не по предписанию, не по приказу снизу вверх, новая этика (этическая идеология) поэтому-то и должна быть и более активной, и более масштабной, и более технологичной в своей созидательности, чем заповеди…
Но чтобы этическая идеология действительно обрела работоспособность в обществе, необходимо начать с создания этической программы.
Мне приходилось писать о том, что за последние пять-шесть лет такая программа фрагментарно, в трудах разных авторов так или иначе уже создается. Надо ее достроить. Для этого есть и люди, и потребность в сотрудничестве, и, как говорилось, общественная настоятельная необходимость.
Потому-то газета «Автограф», журнал «Вопросы философии» намерены провести ряд рабочих встреч, где философы, политологи, историки, писатели, экономисты, юристы и иные авторитетные специалисты, связавшие себя с проблемами современной этики, что называется, договорили бы эту программу.
Естественно было бы, если бы результатом таких рабочих встреч стала не только программа. Но и, надеюсь, образуется своеобразный Центр, способный активизировать и общественное мнение. По крайней мере, такой Центр мог бы проводить и по крупным масштабным и по малым деяниям гуманитарные экспертизы, определять их этические составляющие и резонанс. Уверен, их мало кто пропустит мимо ушей.
В последние несколько лет на страницах печати предлагалось создать нечто вроде Совета старейшин как высокоавторитетной этической инстанции. Об этом мне тоже приходилось уже писать. Добавлю сюда еще и Совет России, внегосударственную и даже надгосударственную структуру, предлагаемую Владимиром Скрипником в брошюре «Российская национальная идея целостного гармонического общества». А о скольких высказываниях подобного рода мне неведомо.
Так почему бы названному Центру не стать прообразом общественной структуры, способной и к квалифицированному системно-духовному арбитражу, и даже к созданию культурно-этического движения, необходимость которого, по-моему, стучится не только во все двери, но и в окна. На каких бы этажах они не находились, включая и правительственные.
Конечно, понятны и сомнения, а скорее, пожалуй, скорбь, высказываемая нередко по поводу перспектив нашего нравственного возрождения. Даже академик Никита Моисеев, чья кандидатура вместе с Солженициным включается Николаем Розовым  в предлагаемый им Всероссийский совет попечителей, признается:
Вот почему я с большой долей сомнения говорю о программах культуры и нравственности. Тем более, что одних нравственных начал, т.е. системы нравов, образцов поведения людей будет еще недостаточно. Мне кажется, что необходима более глубокая моральная перестройка самого духа и смысла человеческой культуры. Возможно ли это? И в ограниченное количество времени.
С другой стороны Николай Месхешвили замечает:
Моральная власть не может ни инициировать, ни проводить в жизнь социальных решений, она эффективна лишь тогда, когда обладает единственным правом – накладывать свое вето.
И добавляет:
Важно только, чтобы оно было услышано.
Ирина Василенко, в свою очередь рассчитывает на страх, который может разбудить и беспечного человека, и зазевавшееся человечество. Вот ее строки:
Парадоксальным образом ситуация разрядилась благодаря взрыву глобальных проблем. Казалось, уже ничто не сможет вернуть человечество к прежнему пиетету перед ценностями, так глубоко релятивизм подорвал устои культуры. Неожиданным образом это сделал страх, осознание угрозы всеобщей экологической катастрофы. Страх стал тем невидимым дирижером, который сумел преодолеть смятение в мире оценок и расставить акценты в партитуре ценностей.
Но дело не только в громе экологическом или антропологическом. Суть еще в том, что в принципе задачи устройства и всего человеческого мира, и его частей, много усложняясь, требуют системности в подходах и решениях. А если речь заходит о системности, то всегда вторгаешься в живое. По живому прокатываемся. Поэтому именно в принципе придется перестраиваться. Иначе говоря, наша нравственность должна обрести исследовательскую пытливость. Нравственность сращивается с системными же техногенными проблемами. Тоже утрачивающими свою технически первородную чистоту. Орудия действия (труда) теперь – не только и не столько продолжение рук человеческих. Это продолжение общечеловеческого сознания. А значит – явление в основном духовного порядка.
Тут никуда не спрячешься. То, что в начале века В. Вернадским названо ноосферой – исключает дальнейшие конгломератные наши отношения с природой. Порог терпения среды нашего обитания – эта новость практически людьми почти не осознана. Не только россияне, но и все человечество всегда опаздывает к началу нового.
Коэволюция – сознательное устроительство среды обитания человека. (Ноосфера, коэволюция – двадцать лет назад в отечественных словарях, а словари издаются не на один год, таких понятий попросту не существовало). При всей важности технико-технологического развития, без которого никуда не двинешься, среда обитания человека должна быть гуманитарной. Природно-гуманитарной. Природное, кстати, гуманитарно по своему существу. А, значит, в этом смысле первичнее антропологического. По крайней мере, не уступает ему в первородстве. И механическое вносит в природное еще недоучившийся, недоразвившийся человек. Чему, как выяснилось, существует предел. И в этой опасной зоне путеводителем становится прежде всего этическое.
Иначе нам не усидеть ни в городе, ни в деревне. Земной ли, космический ли - непременно обвал нас догонит.
И потому мы должны жить не с эпизодическими оглядками на культуру, что нам пока свойственно, а – по культуре.
По совести надо жить, поправит меня кто-нибудь. И – попадет в тупик. Как попадал в него гениальный Лев Толстой, мучившийся (см. его дневники) от безысходности попыток найти опору в личном бескорыстии. И происходило это на грани двух эпох, когда уже становилось ощутимым, что просто так, как движется и складывается жизнь сама по себе, жить нельзя, и все нравственно негативное, что тянут, волокут за собой общество, государство, человечество, словно хвост, возрастающий в размерах, так или иначе извернется и начнет это общество, государство или человечество бить по голове. Уже тогда многие догадывались – этическое, обогащенное накоплениями культуры, перерастает действовавшие нормы, усложняется, формируется в систему, адекватную новому состоянию жизни людей в природе.
Интереснейший западный политолог Ханна Арендт (не имеет ли она хоть какого-нибудь отношения к врачу-однофамильцу, чье имя связано с Пушкиным?), о взглядах которой писала в журнале «Вопросы философии» Елена Трубина, отличает «современную эпоху», берущую начало в XVII веке и закончившуюся на старте XX столетия, и «современный мир». Мир (надо полагать – последующий этап человеческой истории), политически для себя определившийся, по ее мнению, с первыми ядерными взрывами.
Так или иначе разделяя суждение Ханны Арендт о наступлении новой эпохи, российский человек может опереться и на другие сигналы осмысления ее прихода. И политические тоже. Скажем, призыв жить по правде взорвался октябрьскими событиями 1917 года. Через семьдесят лет после взрыва опять выяснилось, что поиски благого (социалистического блага) без этического – путь в тупик.
Но это мы сейчас оставим.
Лучше вспомним о Пушкине.
Если в Западной Европе переход к новой действительности задолго, в иных временах, готовился такими духовными силачами как Данте, Шекспир, Сервантес, великими философами и мыслителями, самим Ренессансом, наконец, то мы в своем гуманитарном развитии во многом обязаны Пушкину. Явлению исторически сравнительно недавнему. Но скоростью и уровнем развития настолько великому, что у нас, его потомков, даже возникла некоторая историко-культурная аберрация. Психологически, субъективно (неведомо, правда, насколько справедливо) для нас тот же Карамзин – допушкинский. То есть, как бы пребывающий в ином историческом пространстве. О Державине и говорить нечего. Явление Пушкина можно сравнить со своеобразным шоком, прервавшим застойное пребывание наше в сонно-позевывающей культуре. Одновременно Канта, например, мы ощущаем как фигуру исторически близкую. Чуть ли не как современную. А ведь десяти- или двенадцатилетним мальчиком в Кенигсберге Карамзину довелось сиживать на коленях великого немецкого старика-философа.
Разумеется, следуя принципу определения эпох Ханной Арендт, можно вспомнить, что и у нас в XVII веке (по крайней мере, с 1 января 1700 года мы ввели даже новое летоисчисление)   принялся преобразовывать Россию Петр I. И царство Екатерины Великой, по зрелому размышлению, язык не поворачивается назвать сонным. К тому же, на одной круглой Земле живем, бок о бок с Западной Европой. По крайней мере, с Вольтером переписываться можно.
И, тем не менее, масштабное пробуждение мы связываем с Пушкиным, он для нас духовно энциклопедичен. Может быть, еще и поэтому, из-за своей универсальной целостности, а не только из-за поэтических языковых трудностей, Пушкин еще недостаточно известен в остальном мире. Многое выражено, найдено и Данте, и Шекспиром, и Сервантесом, и Вольтером…, но надо же было это и другое многое плюс ко всему сказать и по-русски.
Могут возразить, что с Пушкиным в целом понятно, и что важность этического в нынешнем, современном, не стреноженном, как прежде, религией, мире, никто не собирается отрицать. Однако следует ли бежать впереди паровоза? Оптимистически устроенные люди (к ним автор настоящих строк относит и себя) не сомневаются, что будущий мир духовно станет более полнокровен. Такой видится и историческая тенденция (при всех перепадах, кризисах, духовных сбоях, и при том, как они болезненно переживаются). Залог тому – духовные основания нашей жизни и все, наработанное культурой. Знание закрывается в книгу, а книгу всегда можно открыть. И не сейчас, так потом ее откроют. Со временем, глядишь, человечество выйдет к активному этическому регулированию себя, всей жизни своей. А теперь, что ж, может, и верно, поспешишь – людей насмешишь.
И могут добавить: разуй глаза, погляди вокруг, что делается-то… Какая такая этика… и вспомнить смешно.
…Наверное, и без нашего участия люди станут жить в будущем по культуре, устраивая свой мир на конструктивных этических началах. Я думаю, даже институт собственности начнет выдыхаться, исчерпает себя; не в смысле принадлежности кому-то чего-то, а в нынешнем понимании капитала: иначе, похоже, не потянуть глобальных проблем будущего.
Однако, во-первых, не подступив к главному для людей, мы только осложняем жизнь тех, кто будет после нас. Им, внукам и правнукам нашим, придется разгребать то, что наворотилось из-за нашей недалекости, неготовности, духовной лени…
Да и почему мы должны топтаться на месте? Даже если действительно скатились в кризис, а вокруг – что только ни творится. Опять же вспомним Пушкина:
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю…
Так поет один из его персонажей. Эти две строки столь звучны, столь известны, столь на слуху и так обиходно оторвались от остального текста, что многие и не вспомнят, откуда они. А они из маленькой трагедии «Пир во время чумы».
Разумеется, с эпидемией чумы сравнивать наше время – было бы все-таки экзальтацией. Но если люди растерянны, мечутся, как чумные, утратили контроль над собой и совершают не те поступки, то это во многом еще – и симптом духовного голода. А голод духовный – всегда будет обострять поиски выхода из него.
Во-вторых, человечество только оттого и продвигается, что впереди действуют обогнавшие его одиночки. В конце концов люди и сворачивают на тот путь, куда направляются эти их вольные или невольные посланцы. Порой чудаковатые и ничего, якобы, не понимающие в реалиях текущей жизни, если глядеть только на их спины. Но без них – катастрофа.
Есть, конечно, и этот вариант: сначала катастрофа, а потом – всеобщее братство выбравшихся из-под развалин. Выбравшиеся из-под развалин цивилизаций наконец-то и станут создавать новое человечество на принципах любви и понимания друг друга.
В третьих, и в спины-то глядеть не надо. Ситуация такая, что самые чуткие из нас никуда вперед не убегают. Не до того. Они здесь. Они пытаются достучаться до тех, кто их услышит.
Вникнем в слова академика Никиты Моисеева:
...очевидный вывод – духовный мир, мир человеческого интеллекта становится по мере роста могущества цивилизации фактором, все более определяющим судьбу человечества. Человек во все меньшей степени имеет право рассматриваться в качестве постороннего наблюдателя, и понятие «общественных законов» приобретает новый смысл и новую объективность.
Следующее заявление Никиты Моисеева:
...Я думаю, что сама идея спасения - спасения всех - важнейшая из идей христианства. Именно она вполне современна и необходима в наше трудное время. Более того, 2000 лет назад она была высказана слишком рано! И по-настоящему не была осознана. Объединенная с новыми знаниями, с современным представлением о мире она может оказать важное влияние на судьбы человечества сегодня в самый сложный период переустройства человеческой жизни на планете.
Лично я готов подписаться и под следующим тезисом академика:
Формирование нравственного императива как совокупности моральных основ жизни планетарного общества XXI в. постепенно вырастает в основную проблему современности. Века пара, электричества, электронной техники и атома уступают место веку гуманитарных знаний, веку формирования новой нравственности, соответствующей качественно новым условиям жизни в эпоху, которая нас ожидает.
Ясно в наивысшей степени. Как же не подступаться к определению жизнеобеспечивающих «общественных законов», коль скоро они востребованы новой объективностью?
К одному моему приятелю, военному ученому, перед возможным выходом на пенсию в калужской деревне, где он купил дом, заглянули местные механизаторы для свободного разговора. Недостаточно трезвые. В какой-то момент они ему и говорят:
– Шел бы к нам директором совхоза.
Он им отвечает:
– Вы чего, я человек военный, я вас так дисциплиной скручу.
– Ты что, дорогой, – весело откликнулись и они, – с нами же так и надо.
Может быть не совсем тот пример. Однако почему же не тот? И тот тоже. Но если, что называется – брать быка за рога, надо хорошо понять, что современная этическая норма, норма новой этической идеологии, как системообразующая, обретает организационный потенциал. Этому сопутствует не только активизация гуманитарной элиты, прибегнем к замечанию доктора философских наук Александра Панарина из статьи «Политология на рубеже культур», но и «перемены в структуре самого гуманитарного знания, проникновение сюда методов количественного анализа и экспериментальной проверки гипотез».
Повторюсь, в данных условиях основ религиозной морали  и той же Нагорной проповеди не то, чтобы недостаточно, просто само бытие нравственного разворачивается иначе. Разумеется, будь все люди или подавляющее их большинство   безупречны, живи они по христианским заповедям, рай расположился бы на земных просторах. Но сейчас речь идет не об отдельном человеке (тут разговор должен быть особый), а о современной этической идеологии и ее нормах, соотносимых с механизмами общего жизнеустройства, с духовностью или бездуховностью форм общего нашего существования. С институтами нашей действительности. Именно ведь на этом барьере этическая норма, сталкиваясь с действительностью, становится проблемной. Какая же проблемность в Нагорной проповеди. Там все ясно. Современная этическая норма как бы спускается с небес идеального добра и, на свой лад, материализуется, перекликаясь с земным. Значит, она доступна анализу. Анализ ей просто необходим. Практически это – своеобразное и непрерывное исследование и коррекция происходящего.
Добавим к тому же, что демократическое общество – общество свободных людей. Оно этой свободы добилось, выстрадало ее, можно сказать. Свободное общество чтит принятые им законы, однако в остальном предоставляет человека самому себе. Уже это означает, что в демократическом государстве, как нигде в другом, возрастает роль осознанной практики этического регулирования. Именно такой практике следует искать опору в контексте живой культуры и в атмосфере, насыщенной кислородом производительной духовности.
И тут произнесенное однажды в запале «что не запрещено – то разрешено» превращается в этакое ухарское восклицание, понятное и простительное лишь за веселым дружеским столом.
…Конечно, новая этика не покушается подменять собою право. Она как раз заинтересована в правовой достаточности. Тем более у нас, где законодательная обеспеченность государства оставляет желать много лучшего. И современные законы, на ее «взгляд», должны быть тоже системообразующими, то есть, на поверку, в конечном счете должны быть оснащены и этически.
Обоснование этих норм-исследований не юридическое, а философское. За ними, как и за этической идеологией, должна стоять действенная философская поддержка. Здесь особенно важно отойти от стереотипного схематизма формулирования проблем.
Сошлюсь на позицию кандидата философских наук Александра Ахиезера:
Чем сложнее динамическая ситуация, чем масштабней поток инноваций, тем меньше человек может надеяться формулировать эффективные решения, смыслы, опираясь на проблемы, сформированные в старых менее сложных условиях. Важность  активного формулирования проблем на новой культурной основе составляет все более существенный элемент человеческой деятельности, воспроизводства стабильности.
Так что давнее «хватит философствовать — надо дело делать» еще менее убедительно теперь, чем прежде. Не очень-то наделаешь. Никакие навыки не спасут.
Так что философствовать следует постоянно. Необходим и выход на более высокий уровень философствования. Еще – слово Александру Ахиезеру:
Формирование, то есть формулирование проблем становится все более важным элементом процесса их разрешения. Суть проблемности раскрывается прежде всего в способности человека так организовать знание, культуру вообще, чтобы движение мысли привело к результату, к новому знанию, смыслу, как некоторому конструктивному элементу культуры. Эта организация сложившихся знаний, нацеленных на получение нового результата, выступает как проблема. Динамика ее схематизма превращается в предмет философствования, в элемент изменившегося представления о субстанции.
Кстати, статья Александра Ахиезера, откуда взяты эти цитаты, и называется – «Об особенностях современного философствования».
Так что само применение норм новой этики есть аргументация в пользу опор жизни. Философская. Аргументация, то есть средство доказательства. Но публичное. С трибуны новой этики, с позиций ее программы ответственности перед людьми.
Этическое нынче – это то, что постоянно следует прояснять. Прояснение – пароль. Окружающее нас и останется лабиринтом, если этическое  будет неясным. И в этих темных переходах только и останется – и остается -  кричать «Ау!». Взывая к тому, что выше. Что над нами.
К тому же, они, те, кто у власти или еще только рвется к власти, напомню, и сами– в этом же лабиринте.
Для того, чтобы новая этика вошла в жизнь, необходим двигатель. И здесь недостаточно Совета попечителей будущих поколений (Н. Розов) или Попечительского совета мудрецов (Ф. Искандер), политической партии деятелей науки (И. Цапенко, А. Юревич). Нужен интегративный Центр, прежде всего собравший бы тех, кто много лет занимается проблемами современной этики, кто уже сейчас готов участвовать в обсуждении ее программы и идеологии: видные наши философы, известные писатели, гуманитарно мыслящие экономисты, юристы, политологи… И деятельность его должна быть гласной.

16 августа 1999 г.