Ловец мух. Отр. 7

…Забавная любовь – морковь получилась: денег за работу не получил, зато впечатлений на год хватит. Да и кинжал знатный, старинный. Это хорошо, что он у меня: значит, Георгий эту дрянь точно не зарежет, ну разве что задушит. А что? Интересно было бы такую картину нарисовать: «Георгий и его любовница Тамара». И – чтобы глаза у него были безумные, как у царя Ивана. Ладно, Бог им судья: завтра же в церковь, к отцу Михаилу, схожу, расскажу ему, что у меня и как. Может, поставит мои мозги на место.

Священник от моего рассказа был в недоумении:
-Что, и вправду так сказала?
-Я же Вам говорил: вранье для меня – хуже греха. Мне кажется, что ты, когда врешь, не только других обманываешь, но и себя самого. Возможно, даже и Бога, но я все равно в него пока что не верю. Вы – умный человек, вот и объясните мне, почему все так неправильно.

Тот подошел к иконам, вздохнул, перекрестился, а затем зачем-то перекрестил и меня:
-Владимир. Знаете, хуже Вас у меня прихожанина еще, наверное, и не было. И лучше – тоже. Может, вас к алтарю провести? Господь мне простит, если Вы с утра что-то ели. Ели?
-Пил, - искоса взглянул я на него. - Кофе пил. Я по утрам всегда чай или кофе пью. С пряником сегодня. А что?
-Креститься будешь? Бог, он ведь силы придает, и разум укрепляет. Готов?

Я посмотрел сперва ему в глаза, потом перевел взгляд на икону:
-Не знаю. Сейчас вот смотрю на Христа, и мне кажется, что он меня осуждает, как будто я совсем чужой для него.
-Пока, может, и чужой, - подошел священник к Библии, почитал минутку в молчании, и схватил невидимую змеюку за шею, до белизны сжимая кулак. - Пока чужой. Прими его жертву, и делай, что хочешь. Только учти: сам… А, - отбросил он «змею». - Сам потом ответишь за все. Сам.
Мы стояли перед иконами, как два истукана: он крестился, что-то нашептывая, молился, наверное, я же просто ждал ответа. Но – лик Христа молчал, и только лишь Богородица мне немного улыбнулась. До чего же страшно-то! Креститься – это тебе не колбасу купить: душу-то, ее ведь не купишь, ее, как говорят, только продать можно, но я на это дело не согласен. Зато я умею чувствовать, где правда, а где зло, и поэтому, раскинув руки, выдохнул:
-Я крещусь, - и тут же сам себя испугался.
……
И зачем я это все сделал? Зачем сказал «Да»? Зачем Символ веры повторял? Нет у меня теперь дороги назад: либо жизнь вечная, либо геенна огненная, иного не дано. Топ – топ, Владимир Германович. Теперь, по прошествии сорока лет, я понимаю, что сделал правильно, но тогда мне было очень неуютно: слово дал, душу свою тоже препоручил, и за что? За то, что обещал не красть и не прелюбодействовать? Да я и так практически ничего не краду, а что касается прелюбодеяния – так это вообще не по адресу.

Одно плохо: позаимствовать чужое могу, выдать свою картину за чужую, соврать, что это работа известного мастера, к примеру, девятнадцатого века. На худой конец – начала двадцатого. Признаться, даже подписи чужие подделывать научился, но ведь как мне сейчас без денег? Ленка – на сносях, а у меня средств не хватает, чтобы семью прокормить. Вот и продаю «Коровина» с «Петровым – Водкиным», пущай люди советские себе моим псевдотворчеством любуются. Лишь бы денежку платили, а я им за это их безграмотность охотно прощу. Вульгарно, конечно, зато прагматично: пока моя собственная подпись ничего не стоит, можно и чужой попользоваться.
…….
Постыдно, но я даже Репина писал, не говоря уж об остальных. Особенно удачно у меня ушел «Федотов»: неделя работы, и триста рублей в кармане. Толя, мой сосед по аллее, только глаза пучил:
-Допрыгаешься ты, Вова. Если стиль уловил, то это еще не значит, что ты из передвижников, пойми!
-Я понимаю, - убирал я очередной четвертак. - Так я же не сильно вру. Говорю, что, по мнению экспертов, картина подлинная. А я что, для тебя уже и не авторитет? У меня семья, как и у тебя, и она кушать хочет. На день рождения сына придешь? Может, пока жена в роддоме, заглянешь, а то ты у меня дома даже ни разу и не был. Я тебе свои картины покажу. Те, которые продавать не хочу.
…..
Не дождался я его в гости: звоночек один прямо с утра прозвенел. Странно, но у меня родилась дочь. Вот уж чего не ожидал! Я для сына и имя уже выбрал, а тут на тебе! Комочек с черненькими волосиками мне в окошко показывают. Ничего себе: дочка. Может, напутали чего? Нет, не готов я к такому повороту событий: настолько был уверен, что будет сын, а тут такая дребедень. И как же мне ее сейчас воспитывать?
…..
 А над чем тут думать, когда все уже свершилось? Ну, хотел я сына, получил дочку, хотел Михаила – получилась Маша, что ж тут такого? Может, это и правильно, - сжал я в кулаке крестик, - может, так оно и надо? Может, это даже хорошо, что у нас все невзначай происходит? Не знаю, послезавтра посмотрим, когда их из роддома забирать буду. И мы с тестем так же молча разошлись по домам, думая каждый о своем. Не исключено, что это «Свое» - оно общее, но тем не менее переживаем мы его каждый по-своему.
Наверное, это ощущение и называется «околесицей».
…..
Машка родилась двадцать восьмого октября, но выдали нам ее только второго. Ноября, естественно: что-то там у них в больничке с гигиеной не заладилось, вот и не выпускали, анализы всякие там делали. А что там с таким комочком делать? Крохотулечка ведь совсем,  зачем ей эти анализы?
……
Маша спала, а мы толком и не знали, что с ней делать. Зря я, наверное, Веру Дмитриевну обидел, она бы точно подсказала, что тут и к чему. А так – лежит у меня на руках зверушка красненькая, и только ротиком делает:
-Ппу. Ппу. Фю. Ппу.

Конечно, звучало это не совсем так, может, даже и более осмысленно, хотя в общем и целом похоже. Это просто замечательно, что у малышки хороший сон. Но – рано я радовался: с сегодняшнего дня у меня началась настоящая семейная жизнь. Самая что ни на есть настоящая. Мелкая то и дело орет, Ленка ее, естественно, не слышит, так что мне пришлось переложить эту крохотулю поближе к себе, чтобы, когда та есть захочет, сразу же к мамкиной груди приложить.

 А Ленка, зараза этакая, даже и не просыпается. Тут из нее молоко высасывают, а ей хоть бы хны. А мне еще до кучи пеленки меняй, очуметь можно. А Ленке – хорошо: дрыхнет себе, да губами пошлепывает. Лучше бы я сам мамой был. Естественно, половину моего «состояния» за зиму мы потратили, я даже семестр с трояками закончил, но ведь я – не железный. Спишь в сутки часа по три – четыре, и это, не считая периодической проверки: «Здесь ли Машка? Не упала ли она?». Этот инстинкт у меня остался еще на несколько лет: минимум каждые полчаса я просыпаюсь и пытаюсь найти под боком дочку. Глупо, разумеется, но уж что есть, то есть. Скажу вам откровенно, но даже сейчас, когда мне слегка за шестьдесят, и то порой просыпаюсь: «Где там Машенька?».

Несмотря на то, что я так ждал мальчика, но только как взял ее в руки, возникло ощущение, что она – часть тебя. Нет, даже не часть, а просто почти что ты, только маленькое совсем. И это второе «я» невозможно не лелеять и не любить. Полагаю, второе даже важнее. Вот так оно все и было: утром – пеленки, днем – институт, а вечером – два рубля по-быстрому, и домой. Спасибо Федору Ивановичу, что вместо меня на молочную кухню ходит.

 А мои соседи по цеху только и делают, что укоризненно качают головами: «Гикнешься ты так, Вова». Да что они понимают?! Ничего они не понимают в жизни, оттого и картины у них такие корявые выходят. Может, это и плохо, но я с юношеским максимализмом твердил себе: «Все или ничего», от этого и работы коллег оценивал крайне строго. Вслух, разумеется, ничего не говорил, но те, похоже, все прекрасно понимали и без слов, и обижались. А на что? На то, что я свои работы рву? Что кисти со злости на землю бросаю, да водку с ними не пью? Неужели, если холодно, обязательно нужно спиртом греться? Термоса, конечно, на весь вечер не хватает, но ведь я до сих пор не замерз, и даже не заболел: некогда. Злыдни они все, эти художники. Злые – злые, и не спорьте со мной, всяких повидал: и талантливых, и бесталанных, и вспыльчивых, как я, и тихонь.
…..
Странная весна выдалась в этом году, болезненная. Не в том смысле, что все подряд с температурой валяются, а просто слишком уж уральская. То дождь как из ведра, то вдруг опять снег. Терпеть не могу эту слякоть, вечно ботинки насквозь мокрые от кончиков ногтей и почти до колена. На коленях ботинок, естественно, уже нет, но все равно до омерзения мокро все и приставуче. А тут еще и эта сессия некстати, чтоб ее. Но – не бросать же институт ради пары часов сна. Тем более, что выспаться все равно не дадут. И, как говорится, что и требовалось доказать: опять в зачетке почти сплошные «уды». Нет, есть, разумеется, и «отлично», но это только по тем предметам, где думать не надо. Сиди себе, рисуй, да лепи, это и дурак сможет. Наверное, я такой и есть: хоть в зубы кисточку дай, все равно что-нибудь, да нарисую, лишь бы мыслям воли не давать.
……
Да, кстати, о семье: уже после моей летней «жатвы для жратвы», как я ее называю, у меня случилось сильнейшее потрясение: Маша сказала первое слово: «мама». Причем – пальчиками! Пальчиками, понимаете?! Я-то с ней, как последний идиот, все «Гу – гу», да «Уси – пуси», а по-человечьи даже ни разу и не поговорил. И какой я после этого отец? Сидит себе, деньги, видишь ли, зарабатывает, как последний буржуин, а о родной дочери и не думает даже, гадина. Иконы ему все, видишь ли, подавай, да истории из жизни святых рассказывай. Какой я все-таки эгоист! А что прикажете делать? Бросить свое место в скверике? А жить тогда на что? На одну  стипендию? Наголодался уже, хватит, не хочу, чтобы Маша тоже голодала. Все, решено: прямо с утра позвоню Валерию Дмитриевичу.

Тот поднял трубку не сразу:
-Алло, - ответил заспанный голос. - Слушаю Вас.
-Это я, здравствуйте. Если разбудил, то простите.
-Да ничего, ничего, - и тесть довольно заохал но том конце провода, видимо, потягиваясь. - Что же ты так рано-то? Ладно, говори. Случилось что?
-Именно так. Встретиться бы неплохо было, посоветоваться.
……
Два десять – нет, два двадцать – нет. Я уже истоптал все вокруг, а тестя все нет и нет! И чего я так нервничаю? Хотя неправ: есть от чего. Ну вот, наконец-то появился и он. На бежевой «Волге» приехал, даже с водителем, похоже. Не такси же это: шашечек-то нет. Тесть подошел, поздоровался, испытующе заглядывая мне в глаза:
-Ну?
Я замялся. Вроде бы и речь уже заготовил, а тут все оказалось совершенно некстати. Махнув рукой, просто сказал:
-Хреново.
-Что, деньги нужны? – и уже, видимо, полез за бумажником.

-Да ну их, эти деньги, - отмахнулся я, - Маша говорить начала.
-Поздравляю, зятек! – схватил он меня за руку, - Поздравляю! Молодчина! И что сказала?
-Мама. Только – вот так, - показал я на пальцах. - А вслух говорить не хочет. Что посоветуете?
-Японский городовой! Мать твою! – хлопнул тот себя ладонью по лбу. - Так что, по-русски ничего не говорит? – и начал нервно обшаривать свои карманы.
Ах, вон оно зачем: покурить ему срочно приспичило. Выудив наконец пачку папирос, он прикурил, отвернулся, а потом стал ходить вокруг меня, как будто я памятник какой. Потом, недокурив, бросил окурок прямо на асфальт:
-Переезжайте к нам. Срочно переезжайте.

Правильно он говорит, ой как правильно. И – стыдно мне, ой как стыдно. Но – жизнь такова, какова она есть, и никуда от нее мне, страдальцу, не деться. Поэтому – коли уж не могу справиться с проблемой сам, надо просить о помощи: на то мы и люди, на то и человеки. 
-Валерий Дмитриевич, я об этом уже думал, и сам все решил. Только Вы не сердитесь. Не могу я, плохой я: мне и учиться надо, и работать надо, а два часа дороги в день  туда – обратно я просто не выдержу. Глупый я и суетный. Не могу я столько времени из своей жизни задаром выкидывать, понимаете? Нет, не понимаете. Скажите еще, что и в трамвае тоже можно книжки почитать. Не хочу я их, мне работать надо. Простите.

-Зря Вера тогда тебя к Дмитрию Ивановичу отвела, - покачал он удрученно головой. - Ой как зря. Ты что, семью ради своих картинок бросить хочешь?
-Да Боже вас упаси! – в смятении перекрестил я его, - И в мыслях такого не было, да и не будет никогда.
-Не понял, - наклонился он ко мне, - Ты это что, в Бога начал верить?
Вот ведь пропасть. Сейчас этот фронтовик точно мне задаст.

-Да.
-Хы! Знаешь, зятек, - неожиданно обнял он меня за плечо. - У меня лейтеха один был, тоже верующий. Перед каждым боем молился, даже дружков себе таких же подыскал. Я не препятствовал, и политруку встревать запретил: леший с ними, пусть молятся, главное то, что сражались они храбро. Да… - и вновь закурил, - Так этот лейтеха, значит, из них из всех только один до Вены и дотопал, полегли все остальные. Я его и к ордену представлял, а политрук – ни в какую. Мнда. Не знаю, зачем уж я тебе это рассказал, но может, ты сам поймешь.

-Я, кажется, понял: жить буду, но о звездах с неба – забудь. Так?
-Вроде того, - грустно улыбнулся тесть.
…….