Ты всегда обещаешь

    Зимние деревья лезли в окна кареты скорой помощи. Они не мелькали, нет. Они медленно плыли, слишком медленная езда для  ночной дороги воскресного города.

    Мы не влетаем в коридор больницы. Все слишком размеренно и буднично.

-  Сколько лет ребенку?
-   Когда повысилась температура?.
                Врач не усталый - он просто сед и странно улыбчив.

    На втором этаже темно, и Ирка дрожащим голосом диктует данные в карточку.

     Я стою у окна и смотрю на крыши Пересыпи, на кромку моря и грузовые краны. Очередное сожаление о сигаретном вкусе. Все мысли стремительно сбегают от тревоги,  душевного воя,  и только тихий голос внутри приказывает, как обычно,  молиться и обещать.

    Молитве учила прабабушка,  молчаливая и красивая необычной для востока Украины русской красотой. Прабабушка платила не раз за красоту, я знал это из ее немногочисленных рассказов. Когда человека парализует -  у него много времени,  чтобы страдать и много времени,  чтобы говорить, только его почти никто не слышит. Те, кто рядом, слышат лишь голос усталости: "Когда ты уйдешь, когда освободишь нас?"

    В тюрьме прабабушке отрезали косы.


    - Отче Наш…перехожу к другому окну. 

Напротив старое здание Боткинской больницы. Выгнутое  -  напоминает макет Колизея в миниатюре - только гораздо старше, обтрепанней, жалостливей. Похоже, будто круглые крылья покрыли бежевыми лохмотьями. И одновременно здание выглядит,  как корона короля-скелета.

    Я знаю, что внутри  - пол выгнут, как канавы, покрыт керамической плиткой, стены серые, треснутые по всем швам. Здесь хорошо снимать хорроры нового века.

    Здание строилось на катакомбах. Мне смешно и стыдно, что я смеюсь внутри.

    - Лучшего места для выздоровления не придумаешь.

    Я знаю, кто скажет в Питере- ведь это даже не твой ребенок. Нет, ведь это мелко, это слишком обыкновенно думать так.

    - И прости врагов наших…  - я не помню молитвы.

    Врагов наших… Соседку прабабушки по камере нашли висящей на волосах.

    Обещаю,  обещаю никогда не жаловаться на жизнь,  только пусть Кристи поправиться.


    В коридоре жуткие крики детей,  я не понимаю,  сейчас закричали, или это уже было  раньше. Над низкими крышами разливается розоватый искусственный свет. Я так хочу убежать и вернуться в закатную степь, где есть только свобода и нет не одного крика страдания. Нет ни одного обязательства, нет не одного обещания.

    Ибо мы прощаем…Клянусь всех простить. Большего я не мог придумать, всматриваясь в огромные арки окон  старой больницы напротив.

    Розоватый свет сменился утренним серым. Четкие контуры деревьев -  черные, в кляксах вороньих гнезд - вырисовывались на фоне этого больничного небесного света.

    На небеси…


    В словах пустота. Меня завораживала быстрая смена волшебной розоватой ночи на будничное унылое нечто -  зимнее, депрессивное. Я уже не хотел бежать, я хотел лечь на диван и знать, что все хорошо.

    Ирка с Кристи на руках вышла в коридор.


    –  Нас отпускают. Сказали,  достаточно одной капельницы.

    Выходим из детского отделения, новенького, крашенного в леденцовый цвет. Цвет леденца, что дядя доктор дает после осмотра?

    Напротив отвратительное обшарпанное здание, мимо спешат хмурые интерны, из иномарок выползают еще более хмурые врачи, дворник дышит воскресным перегаром. На душу накатывает сожаление о такой жизни, горечь и уныние.

    Чувствую ощутимый толчок в плечо. Ирка, шедшая впереди, недоуменно смотрит на меня, обернувшись. Мне самому странно... Или показался шепот рядом?

    - Ты всегда обещаешь одно и то же и не выполняешь это обещание…