Ловец мух. Отр. 8

…Мы с Ленкой возобновили мою старую практику: с субботы на воскресенье ночевать на Эльмаше. Потом с утра я уезжал в храм, и все семейство отправлялось меня провожать до трамвая. Оказалось, что Маша – тоже «жаворонок». Проснется с утра пораньше, и сразу «дай, дай». Разумеется, это не единственное слово, которое она разучила, и болтает уже вовсю, хоть и не всегда внятно, но ведь вслух!

Золотые они, мои тесть с тещей, даже и неведомо, как их отблагодарить: сами вместо нас дочку воспитывают, нам же, студиозусам безбашенным, полную свободу действий предоставили. Вот мы и «насвободились»: весной Ленка мне сказала, что она опять беременна. Не было печали. Сами посудите: в моем возрасте – и уже двое детей! Прокормить-то я их прокормлю, но все равно это слишком рано. Мне еще учиться и учиться, а тут опять новое чудо орущее. Лена предложила сделать аборт, пока не поздно. Я  долго сомневался, но потом решился:

-Сначала с отцом Михаилом посоветуюсь, хорошо? Воскресенье ведь уже послезавтра, подождем?

Блин, дождался! Мало того, что прямо в храме отругали, как нашкодившего школьника, что мы с Ленкой до сих пор не венчаны, так досталось еще и за то, что Маша не крещеная.
-А если аборт сделаете, и вовсе на порог храма не пущу! – совсем разгневался, разошелся священник. - На пустыре своему Молоху поклоняться будешь! Уйди! – и отвернулся. - Нет, постой. Чай будешь? Ладно, вижу, что будешь, пошли.

И как он может видеть, когда он ко мне – спиной? Я ожидал долгий и тяжелый разговор, но тот лишь достал мне учебник по акушерству и гинекологии, и раскрыл отдел, в котором  было описано, как нужно делать аборты, и что от этого бывает. Причем – с картинками. Я в ужасе отшатнулся:

-Кха – кхм. Кха – кхм. Пух. Нет, простите меня, не буду, - и я еще раз взглянул на иллюстрации. - Это точно не буду. Пусть рожает.
-Спасибо тебе, сын мой, - обнял меня священник.
-За что? – вернул я ему мерзопакостнейшую из книг.
-За то, что еще одну душу Господу нашему подарил. Да, - и закашлялся. - Ты работать сегодня будешь? Мне тут из Ростова икону привезли, посмотреть хочешь?

Работать, так работать, и нечего тут сопли разводить. Икона и на самом деле оказалась презанятная: я больше двух часов вокруг нее ходил, но к списку  так и не притронулся. Вроде бы все и просто, но настолько сложно, что я совершенно засомневался в собственных силах.
-Не смогу я, наверное, - вернулся я в комнату настоятеля, - никак не выходит.
-Краски не те? – оторвался он от фолианта.
-Да нет, я даже доску еще не загрунтовал. Слаб я, видимо, для этого образа. Сильнее он меня. Гораздо сильнее.
….
Опять я плетусь домой как пришибленный. Вы, к примеру, любите простоквашу? Так вот, сейчас я ей, родной, думаю, и оттого ничего не понимаю. Даже неясно: полное ли это отсутствие мыслей, или же, напротив, их переизбыток? Мутотень сплошная. Дома, как ни странно, никого не было. Куда же эта Ленка подевалась? Федор Иванович заперся у себя в комнате, и только страницами шуршит. Читает, наверное, любит он это дело. Но где же, в конце-то концов, жена? Я набрал тестя:

-Это я опять. Не слишком поздно?
-Да нет, совсем даже нет. Сидим тут с женой, думаем, чай пьем, - и из трубки закряхтело.
-А Лена где? У вас? – начал я уже сердиться на жену, что записки не оставила, будучи уверен, что она опять у родителей.

-В больнице. Аборт она решила сделать. Засранец ты. 
-Что?! Когда?! Почему мне не сказали? – вскочил я со стула, - Тебя, Валерий Дмитриевич, из твоего же «Парабеллума» застрелю, если что случится, - впервые на «ты» обратился я к тестю, - В какой она больнице? Валера!! Не позволю! Никогда не позволю!

Молчание. Потом что-то поскрежетало, и тесть ответил:
-В двадцать третьей, где же еще. Я буду на месте через десять минут, а ты через сколько?
-Деньги есть, такси поймаю. Все, я лечу!

«Лишь бы успеть, только бы успеть!» - уже вслух шептал я в машине.
-Что Вы там говорите? – недоуменно посмотрел на меня шофер.
-Ничего, это так. А я что-то сказал? – и вперил взгляд в дорогу.
-Успеть чего-то. Если хотите, я могу и газку поддать.
-Так жарь тогда на всю гашетку, ешкин кот! Жми, блин! – заорал во весь голос я, нецензурно выругавшись.

Тот, похоже, обиделся. Но мчал, как сумасшедший, я только глаза от страха жмурил. Позорно, разумеется, но что делать, когда страшно? А тому нипочем: курит себе в окошко, да поплевывает, и абсолютно неважно ему, что на спидометре сто двадцать. Псих.
-Возле какого выхода остановиться? – тормознулся водитель возле больницы.
-А хрен его знает. Спасибо, дальше сам добегу, - и я дал ему пятерку, - хорошо довез.
-Кто там у тебя? Отец? Мать? – принял тот купюру.
-Жена.
-Мать твою, - покачал он головой, - Удачи тебе.

И куда теперь бежать? Валерия Дмитриевича не видно, двери на замке. Спит уже сторож, наверное, гадюка подколодная. И я тоже хорош: иконы да разговоры ему подавай. А, вот наконец-то и тесть прибежал:
-Я это, - схватился тот за бок, - машина сломалась, бегом. Фух. Дай передохнуть.
-Не дам! Идти куда?

Тот, скривившись на мой манер, пошаркал вглубь двора. Затем свернул направо, потом – налево, и опять направо и налево. Елки! Понастроили тут.
-Сюда, - подергал он ручку, - Черт, закрыто.
-Сейчас откроем, - замолотил я кулаком о дверь что есть силы.
-Чего вам? Чего хулиганите? – донесся изнутри испуганный женский голос. - Я сейчас милицию вызову!
-Откройте, пожалуйста, - подвинул меня тесть, - нам Павлову нужно срочно увидеть. Очень надо, пустите.
-Павлову? – открылась щелка, - У нее назавтра операция, не пущу.
-Не будет у нее никакой операции! – оттолкнул я в свою очередь тестя. - Я ее муж, и я запрещаю! Быстро веди ее сюда! – и распахнул дверь настежь.

И откуда только сила взялась? Глазам своим не верю: дверная цепочка целая была вроде, а сейчас беспомощными соплями висит, побрякивает. Старушенция в халате просто оторопела:
-Милиция… Милиция, - но все отчего-то шепотом.
-Идите Вы со своей милицией! – выругался я, - Павлова где?
……
Неудачный вышел день: всего-то девять рублей настрелял. Я тут для них стараюсь, а они для моей семьи денег жалеют, неблагодарные. Зато следующий день получился куда как повеселее: во-первых, я сдал экзамен на «отлично», хотя рассчитывал в лучшем случае на «хорошо», и, радостно подхватив этюдник, прямо из института побежал на аллейку. Полдня скучал, пытаясь всучить портреты своим соседям – антикварам в надежде хотя бы что-нибудь на них выменять, но, похоже, в обмене никто заинтересован не был:
-Да у меня этих портретов твоих – уже тьма! Иди, ищи себе кого другого.

Но тут, похоже, мне улыбнулась удача:
-Вы тут что, рисуете? – дыхнул на меня свежим перегаром пижонистого вида типчик, слегка покачиваясь.
-Разумеется. Вам что желательно?
-Пошел в жопу, вот что. Портрет свой хочу маслом. Смогешь?

Я немного обиделся. Но ведь на дураков и пьяных не обижаются? Хотя, впрочем, особой разницы между ними не вижу:
-Смогу. Присаживайтесь на скамеечку, пожалуйста, - показал я на место возле мольберта, и тиснул у своего собрата – художника холст с подрамником.
Мы всегда так делаем: один день холст приносит он, другой – я. На масло заказы, прямо скажем, редки, но запас иметь надо: вдруг кому блажь в голову взбредет, как этому чудику странному. Сидит, курит, картины мои демонстрационные руками лапает. Но – халтура есть халтура, здесь хоть в лепешку расшибись, но сделай так, чтобы клиенту понравилось.

-Меня зовут Владимир, - установил я холст на место.
-А меня – Гавриил, ха – ха! Шутники у меня родители, да? Ты это, просто Гошей меня зови. Слышь, а пиво у вас в городе где продается?
-Вон он, гастроном, напротив, – кивнул я.
-Эт – то хорошо, - поднялся тот на ноги. - Я сейчас схожу, потом вернусь, а ты это, пока грунтуй – мунтуй. Тебе пивка взять?
-Нет, спасибо, у меня термос.
-Трезвенник, значит, - и, рыгнув, тот поплелся по синусоиде в сторону магазина.
-Что, дружище, обломался? – слегка злорадно улыбнулся мой сосед, и подмигнул, хмыкнув.
-Даже не поймешь. Сказал, что за пивом. Оно хоть в гастрономе-то продается?
-Тут есть два варианта, но обычно бывает. Слушай, заряди ему побольше. Выговор у него, по-моему, московский, - кивнул тот подбородком в сторону магазина. - Дери с него три шкуры, никуда он не денется.
…….
-Ты чего это тут один без меня тут бузгаешь? – вернулся совершенно счастливый комсомолец, - Давай хоть за знакомство выпьем, бродяга. Хотя бродяга – это, скорей, я, ха – ха! Представляешь: родился в Москве, потом – Владик, после него – Калининград, опять Москва, и вот теперь сюда. Давай, брякнем в колокола, - протянул он мне свое пиво, - За тебя, труд ты освобожденный. 
-За тебя, бродяга, - чокнулся я с ним бутылкой. - А чего это ты меня так назвал?

-А ты членов группы «Освобождение труда» помнишь? Нет? Вот, даже таких простых вещей не знаешь, - одним махом ополовинил он бутылку. - Очень даже просто запоминается: Плеханов, Игнатов, Засулич, Дейч и Аксельрод. Вот по первым буквам фамилий нас их запоминать и учили. Смешно, да? Только ты того, не обижайся.
Вот еще, буду я на него обижаться. Мне, конечно, наплевать и на эту самую группу революционеров, но неужто они сами не дотумкали, да шестого не взяли? Фух, что-то я, похоже не о том думаю. Странно: машин вроде почти нет, а в голове шумит. Собрав свои пожитки, я  начал прощаться:
-Пока. Портрет свой не забудь.

-Куда это ты собрался? Ты что, сдурел?! У нас же пива вон еще сколько осталось! – возмутился москвич.
-Кхе, - замешкался слегка я. - Видишь ли, у меня жена беременная.
-Ааа. Тогда понятно, - с горечью посмотрел тот на авоську. - Тогда до завтра.

Завтра я не пришел: по возвращении домой целую ночь читал Библию, затем прилег поспать, проснулся, и снова читал в тишине мерно посапывающего во сне дома. Никак тот образ из храма у меня из головы не выходил, а на бумагу не ложился. Может, еще разок на него посмотреть? И на следующее утро я поехал в церковь, не захватив с собой ни красок, ни кистей, ни тем более, мольберта. Отец Михаил встретил меня слегка удивленно:
-Здравствуй, сын мой. Сегодня же вроде не твой день. Или случилось что, упаси Господи?
-Да нет, слава Богу, все хорошо. Я на ту икону еще раз хочу взглянуть, а то весь измучился, а толку – ноль. Позволите?

И я опять ходил вокруг нее, как кот вокруг горячей каши. С одной стороны, я ее вижу, с другой же – той глубины, что в ней есть, не чувствую. Нет, чувствую, но выразить эту полноту никак не могу. Потом долго сидел и смотрел, пока меня не разбудил священник:
-Володя, с тобой все в порядке?
-А? Ой, простите меня, я, кажется, заснул, - и я поднялся со стула, - Мне отчего-то Достоевский снился. Только у него борода была подлиннее, и вот здесь, - показал я на себе, - резкая вертикальная морщина на лбу. Пожалуй, в воскресенье я еще раз попробую.
-А что же не сейчас? – слегка склонился он ко мне, заглядывая в глаза. - Есть же все, ты только попробуй. А краски с кистями я тебе сейчас принесу.

С территории храма я не выходил дня четыре: схожу в туалет, в трапезную, и обратно. Хорошо хоть, Вере Дмитриевне догадался позвонить, чтобы совсем уж не теряли. Да, еще на службы ходил, а спал прямо там, где и работал, на старом обшарпанном диванчике. Отец Михаил, похоже, от моего усердия был просто в шоке, и даже причащал зачем-то каждый день, хотя, насколько я знаю, это не положено. Но, может, и ошибаюсь, не мое это дело – причащать. Зато меня никто не беспокоил: я тихо сидел напротив образа, дышал им, порой в отчаянье тряс головой, но вновь смотрел, пытаясь писать. Иконописцам в старые, дореволюционные, времена, и то, наверное, было проще: наметили себе точки по трафарету, и давай исходить от необходимых канонических размеров. Хотя нет, вру: чтобы такое создать, наверное, очень уж честным человеком надо быть, а я – лжец.

Мне было совершенно опустошенно, когда я дописал образ. Я бухнулся спать, и, похоже, даже ни одного сна не видел. Проснулся только ввечеру, спасибо за это мочевому пузырю и голоду. Перехватившись на кухне ватрушкой, я вернулся к иконе. В комнате уже сидел отец Михаил:
-Ты как?
-Чая не было. Ватрушку съел, теперь она комом стоит, - поморщившись, погладил  себя по желудку, - Вот здесь где-то, посередине.
Тот засмеялся:
-Значит, здоров. Ты уж это, не серчай на меня, грешного. Сам знаю. На, запей, - и налил чуть ли не полный стакан «Кагора». Потом вернулся на «мое» кресло, с которого я обозревал лик. - Ты пей, пей, потом поговорим.
…..
Домой я топал, чуть-чуть побрякивая: отдарок отца Михаила слегка звенел от соударения о крестик. Крестик ему тихонько отвечал. И мое смятенное сердце звенело  вместе с ними. Что же мне сейчас скажет Ленка? Господи, да она же меня просто съест! Муж столько ночей дома не ночевал, что же она подумает? Тихонечко отворив дверь, я заглянул в комнату: лежит, книжку читает. Дурилка я, хоть бы цветов где по дороге купил. Жена резко обернулась, кинула книгу на пол, и уткнулась лицом в подушку. И что теперь делать? Объяснять ей, что я не виноват? Но ведь виноват я, виноват! Пока икону писал – не понимал, а теперь так больно, что хоть сам плачь.

Мы с ней не разговаривали целых два дня до того момента, пока не приехал Валерий Дмитриевич. Посмотрев на нас, он грубо схватил обоих за шкирки, и потащил в сторону окна:
-Видите?
Чего видите? Стекло? Муху эту? Цветочки эти, Ленкой любимые? Куда смотреть-то?

-Так, объявляю, - отпустил  он нас наконец. - Будете ссориться, не обессудьте. Собирайтесь живо, у нас завтра с утра самолет. А с тобой, Вова, я отдельно поговорю. Заступника себе в рясе нашел, видишь ли. Хорошо хоть икона получилась-то?
-Прошу прощения, - после некоторой паузы, очухавшись, ответил я. - Об этом не мне судить. Я просто старался, как только мог, и все. Только одного не понял: что за самолет?
-«Ту», по-моему, - задумался тесть. -  Сразу до Адлера полетим, ну ее, эту язву, годик потерплю. Машина будет без десяти семь, так что быстро собирайтесь, Машу мы сами привезем. Все, я поехал.

Нет, это уж точно нечто запредельное: я никуда не собирался, а тут – моря! Ничего не скажешь: веселый у меня тесть, с выдумкой. Я даже и этюдник  еще не укомплектовал, деньги в Сберкассе не снял, а он – лететь! И отчего у него все вечно так по-военному, спонтанно и без предупреждения?
…….
Как обычно, проснувшись самым первым, к тому же абсолютно невыспавшимся и злым, я пошел в душ. Так здесь называется это причудливое строение, а на самом деле - просто стоит себе во дворе подобие кабинки, на ней – бочка с водой, открываешь краник – и мойся. Днем-то вода, наверное, теплая, но сейчас я чуть дуба не дал, ругая себя за то, что голову сдуру намылил. Холодная, зараза! А еще юг называется. На скорую руку обтеревшись, я напялил на себя одежду, и, клацая зубами, пошел поискать, в плане чего перекусить.

Это хорошо, что целая тарелка пирожков. Схрумкав парочку, я подумал, и завернул еще четыре штуки в газетку. Главное теперь – не думать о вчерашнем, надо отвлечься. А если уж отвлекаться – то лучше с пользой. Захватив мольберт, я покидал пирожки с кистями и красками в сумку, и отправился на разведку. Интересно, где у них тут тусуются желающие себя увековечить? Наверное, надо выбрать местечко поближе к пляжу, и, желательно, чтобы место было людное, привлекательное. Я бродил минут двадцать, пока не приглядел удобную позицию возле бочки с вином, которую как раз открывал, снимая замок, джигит.

-Здравствуйте, уважаемый. Торговля хорошо идет? – подошел я к нему.
-Ээ, когда как, - вяло махнул тот рукой. - А ты что белый такой?
-Я только вчера приехал. Вы не против, если я рядом с Вами присяду, порисую?
-Да садись, конечно! Вместе веселей. Гиви меня зовут, - протянул он ладонь.
-Володя, - ответил я рукопожатием.
-Володя, ты вина хочешь? Хорошее, сам такое пью.
-Гиви, ты извини, дорогой, - покачал я головой, - но мне работать надо. Если вечером по стаканчику – не откажусь.

Горец лишь хмыкнул и потерял ко мне всякий интерес. А мне только того и надо: живая натура, естественная, бери и рисуй. Реклама, как говорят проклятые империалисты – двигатель торговли. Сейчас я этого виночерпия нарисую, и пусть потом народ сравнивает, похож – не похож. А куда он  денется! Конечно же, будет похож. Люди посмотрят, и тоже захотят, чтобы их нарисовали. И уже через пару часов у меня появилась первая жертва: молодой парень, ненамного старше меня, глаз острый, телосложение спортивное. Либо тоже студент, либо… А что гадать, если можно спросить?

-Меня Владимиром зовут, - как бы невзначай представился я, нацеливаясь на бумагу.
-Леонид, - поднес тот стакан с вином ко рту. - Хм. Неплохое вино, у нас такое не продают. «Солнцедар» сплошной, разве что пиво иногда свежее бывает.
…….
-Здесь ты прав. Слушай, не смотри ты так на девушек! – одернул я его. - Работать же мешаешь, или хочешь, чтобы дребедень получилась? Тебя рисовать как: со стаканом или без? Если хочешь, вместо этих тополей горы могу позади тебя нарисовать.
-Не, гор не надо, - и курсант сделал глоток аж на полстакана. - Эй, хозяин! – подозвал он Гиви. - Дай еще стакашек. Так, Вов, а пляж там, море с девчонками, можешь? Солнце с чайками, ну и все такое прочее.
-Море так море.

Мне-то какая разница? Хоть джунгли нарисую, а этого Леонида на слона посажу в костюме махараджи, лишь бы денег заплатил. Тот уже допивал третий стакан, когда кто-то тронул меня за плечо:
-А море-то с девушками Вы где здесь видите?
Опа! За моей спиной уже целая группа зевак образовалась. Вот вы, мои миленькие, а ну-ка пошарьте в своих кармашках.
-Желание клиента для меня – закон, - кивнул я на курсанта. - Он так захотел, значит, получит.
…….
Ого. Вот только этого мне еще не хватало. Может, лет двадцать назад она была и красавицей, но сейчас напротив меня сидела здоровенная грудастая бабища. Народ за спиной слегка запересмеивался, потом зашикали, видимо, в предвкушении, что у меня получится.
-Красавица, Вас на каком фоне изобразить? В этом платье или в купальном костюме? – закрепил я лист на этюднике.
-Можно и в купальном, - начала та стягивать платье через голову.

Мужики, те, что сгрудились сзади, давясь от смеха, перекочевали из моей очереди в очередь к Гиви. Наполнив емкости, один за другим потянулись обратно. Ладно, пусть смотрят, как я буду из этой толстушки пухленькую красотку делать. Мешают, правда, малость: через каждую пару минут «шир - шир» своими сандалиями до бочки и обратно. Я обернулся, чтобы попросить комментировать потише, но осекся: уже не меньше человек пятнадцати стоит. Нет, надо срочно с этой неудобной клиенткой заканчивать, и браться за следующего: лови удачу, пока она сама к тебе в руки плывет.

И – пошло-поехало. Порой я немного халтурил, иногда привирал, но ведь это – судьба любого художника. Или скажете, что его призвание – изображать правду жизни? Да посмотрите на того же фон Брюллова, про которого написано: «И был последний день Помпеи для русской кисти первым днем». Вроде бы и ужас, но до чего же все накрашенные, причесанные, да нарядные, что ни с каким правдоподобием явно не сочетается. Что еще? «Иван Грозный и его сын Иван»? Чушь, не так все это было. «Утро стрелецкой казни»? Извиняйте, но там с перспективой и вовсе нелады, не говоря уж о том, что Петр тогда пешком был, а не на коне. О современных колхозниках да рабочих я и вовсе молчу. Да на какую картину ни посмотри – это лишь преломление действительности через призму души художника, а никакая не правда. «Хочу, дескать, чтобы было так, как вижу, и все тут». А я кушать хочу. …