Настоящих буйных мало...

Если вдруг вам придется характеризовать меня в какой-либо инстанции, можете смело писать: миролюбив и не конфликтен. Это правда.

Возможен, разве что, краткий всплеск агрессивности за рулем, когда наглая, произведенная с особым цинизмом, подрезка вызывает мгновенное острое желание - догнать и убить.
В остальное время я спокоен...спокоен...спокоен...

Но раз, примерно, в семь лет, когда особым образом располагаются звезды...

26 сентября 1984 года я надел на голову кассирше продуктового магазина металлическую корзинку.
Разумеется, я не способен ударить женщину.
И все знаю про то, что даже цветком... Что вообще за фантазия изощренно-садистская, если представить, что это будет роза с шипами?!
А по поводу корзинки никаких рекомендаций мне не попадалось...
Да и не бил я ее вовсе. Кажется...

По дороге с работы заскочил в магазин.
Моя законопослушность взыграла было при виде плакатика "Товар, не отобранный в корзинку, к оплате не принимается". А кроме того, чего сопротивляться - удобно же! Но то был час пик, и свободных корзинок на месте не оказалось.
Да и нужна мне была только бутылка молока, в обнимку с которой я и отстоял очередь в кассу.

В кармане лежал билет на футбол, времени было в обрез - только забежать домой и наскоро перекусить.
      
       - Где ваша корзинка? - услышал  малоприветливый голос.
      
       - Не время сейчас, родная...Вишь, только молоко у меня.
      
       - Пойдите возьмите корзинку, - злобно откликнулась кассирша. - Следующий!
      
       - Так, быстренько взяла деньги и дала чек, - пока все еще было под контролем.

И тут она что-то крикнула... Резко и громко. Вот этого не надо было бы... В таких случаях я забываю, где мой дом, и кто я есть (с).

Затемнение в кадре. Видимо, все-таки пошел за корзинкой, иначе трудно объяснить следующий крупный план - затравленный испуганный взгляд девушки сквозь прутья корзинки.

Тут и звук прорезался.
Кричали разное... Запомнился высокий женский голос слева, дважды выкрикнувший: "Товарищ не знал! Товарищ приезжий!

Почувствовал благодарность. Правда, несколько смутило предположение о моем, якобы, приезде из прекрасного далёка, где, по красивой традиции, перед выходом из магазина на голову кассирше надевается корзинка...

Запомнилась и повышенная концентрация людей в белом вокруг. Не санитаров, как можно было бы предположить, а работников прилавка. Милицию, видимо, не вызвали, очнулся на улице, с молоком в руках...

Прошло семь лет...
Уже полгода, как я жил в Израиле. На иврите что-то вякал, но не искрометно - после ночных смен на заводе, в ульпан по утрам попадал не всегда.
А говорить хотелось с изысками... К тому времени я знал, что "малуах" означает "соленый". Услышав где-то слово "мелухлах", тут же твердо для себя решил, что оно переводится как "солоноватый".
И не было на Земле силы, которая могла бы меня в этом разуверить. 
Ну, логично же... Вы чо, совсем языка не чувствуете? - Вслушайтесь: малуах - соленый, мелухлах - ....грязный, как вскоре выяснилось эмпирическим путем на рынке, у молочного прилавка.

       - А что, хабиби, - светски вступил я, - не мелухлах ли у тебя сыр?

Разговора не получилось. Хабуб неожиданно и, без каких-либо на то оснований, обиделся и понес совершенно не относящуюся к делу околесицу - сыр, дескать, мелухлах быть не может, а человек, мол, запросто.

"Нужно повторить", - понял я, - "Меня не услышали..."

Второй ответ отличался от первого только степенью агрессивности, а третий объединил в себе предыдущие, максимально их упростив:
      
       - Руси масриах! - заорал он (вонючий русский!)

О, это я уже знал. А главное, сразу понял, что происходит и что делать дальше. Схватил несостоявшегося собеседника за грудки и успел наполовину вытащить его из-за прилавка.
Набежали, разняли и все разъяснили. Какое-то время (очень непродолжительное) мне было стыдно. Мы пожали друг другу руки, и следующие пару лет я покупал сыры только у него.

Концовка следующей семилетки ознаменовалась моей командировкой в Америку.
Надо сказать, что я совершенно не умею перемещаться в пространстве. Разве что, за рулем - могу ездить на любые расстояния и абсолютно при этом не устаю.
Но поезда и самолеты... Это вычеркнутое из жизни время. Не могу ни спать, ни читать, только тупо ждать. И если в поезде хотя бы можно выйти в тамбур покурить, то самолет...

Обратный полет выдался очень тяжелым. Перелет из Атланты в Нью-Йорк  - это уже часов шесть некурения, а аэропорт Ньюарк - огромный город, где хоть три года скачи (с), ни до какой улицы не добежишь. Ну и восемь часов до Тель-Авива...

Это был огромный "Боинг" с тремя рядами - 3, 4 и 3 - кресел.
Мое место было в среднем ряду у левого прохода. Соседушками оказались две американские старушки - сухонькие, с ротиками, как куриные гузочки.
Они мне сразу не понравились... Я им  - тоже, но не сразу, а как только достал и выпил две 50-грамовые бутылочки "Мартеля", захваченные из дьюти-фри с целью скорейшего отключения.

Старушки повели себя безобразно - они горестно вздыхали, заламывали руки и закатывали глаза...

Я хорошо отношусь к Америке. Я ее люблю. Но эти две представительницы великой державы всколыхнули в памяти все советские штампы.
      
       - Янки, - сказал я им на чистом английском, - гоу хом.

Попутчицы вздрогнули и вжались в кресла, озабоченные, по-видимому, перспективой осуществления напутствия непосредственно с борта самолета.

Мерно гудели двигатели. Сон не шел...
Я попросил стюарда принести дринк. Коньяком не поили, принес виски.
Одуванчики возобновили свою гнусную деятельность по дискредитации меня в глазах друг друга.

       - Здоровье доктора Хайдера ухудшилось, - сообщил я соседке, вспомнив городского сумашедшего в вязаной шапочке, с которого каждый день начиналась программа "Время".

Соседка мгновенно, прикрыв рот ладошкой и указывая на меня локтем, поделилась информацией со спутницей. Воодушевленный успехом, рассказал им о карандашах фабрики им. Сакко и Ванцетти, напомнил об издевательствах над свободолюбивой Анджелой Дэвис (хотел бы я знать, на что эта кудлатая сука потратила 10 копеек, которые я сдавал на нее в школе).

       - А Лумумба-то! Лумумба! - воскликнул я, вызвав ужас в глазах грымз.
Подозвал стюарда, попросил два дринка... Грымзы синхронно всплеснули руками и недвусмысленно засопели в мою сторону.

       - Слышишь чеканный шаг?! Это идут барбудос! - предупредил я их, перейдя на русский, потому что стихи.

Они подозвали стюарда. Дринков не заказывали. Наябедничали...
Стюард прижимал руку к груди и выражал сожаление. Мне он больше ничего не приносил, несмотря на уверения, что еще один - и все, я усну, и будет тихо-тихо.

Была ночь... В салоне погасили свет, все спали. Я неприкаянно бродил по проходу... Мука мученическая...
Перед посадкой взбодрился и отстучал по подлокотникам:

       - Эль Пуэбло! Унидо! Хама сера венсидо!
Подружки обреченно смотрели вдаль...

Прошло много лет. Я спокоен.

Но через месяц лечу в Америку...