Что скрыл Щёголев - Екатерина Ивановна Мосина

Что скрыл Щёголев
Екатерина Ивановна Мосина
http://www.proza.ru/2011/12/19/2066


Как-то, занимаясь разбором примечаний к труду П.Е. Щёголева «Дуэль и смерть Пушкина», я нашла ссылку на редкое у нас немецкое издание 1888 года. Автор упоминал книгу в связи с тем, что некий немецкий студент Фридрих Боденштедт находился при рассказах Данзаса о дуэли Пушкина с Дантесом. Сноска обширная, в ней приводятся подробности выпуска Аммосовым воспоминаний о дуэли.

Павел Елисеевич не стал тратить своё время на подробный перевод указанного в сноске отрывка. Он невысоко оценил эти воспоминания в изложении известного переводчика русских писателей на немецкий язык Фридриха Боденштедта, назвав их «не вошедшими в научный оборот фактическими данными».
 
Однако я считаю, что полагаться на мнение другого человека, хотя он авторитетный и очень известный исследователь, не совсем правильно, когда речь идёт о Пушкине, особенно о дуэли. И записав сложнейшую для себя сноску на немецком языке, задумалась, как мне найти этот, изданный в 1888 году в Берлине, труд. Задача для меня абсолютно не решаемая, поскольку ни знанием немецкого языка, ни возможностью приобрести столь редкую книгу я похвастать не могу.
 
Нет, в отчаянье я не впала, а тихо и постыдно отступила. Ну что же делать, коли это недоступно? Я жила в негромком провинциальном городе Воронеже, Интернет тогда ещё был большой роскошью, да и работать во всемирной паутине я вообще не умела и не представляла, как это сделать. Скорости были такие, что как-то придя к своей знакомой заведующей Интернет-кабинетом в университете, я попросила найти для меня какую-то не слишком пространную информацию, вынуждена была дожидаться соединения чуть ли не полчаса. И это в кабинете ВГУ, оборудованном на грант, полученный от Сороса!
 
Пришлось укротить своё любопытство, довериться авторитету Щёголева и довольствоваться тем, что нашла в его книге.

Разрабатывая свою версию эпизода встречи поэта с женой на Дворцовой набережной (см. рассказ «Последний шанс»), вновь и вновь я возвращалась и к экзотическому для меня имени Боденштедта.

Какими только путями я ни шла, с кем только ни общалась, но никто помочь мне не мог.

Узнала, например, что давний мой знакомый ещё по Алма-Ате, поэт Александр Шмидт обосновался в Берлине, я ему отправила реквизиты нужного издания и просьбу перевести этот небольшой отрывочек, и тем самым оставить своё имя в рядах первооткрывателей воспоминаний Боденштедта о дуэли Пушкина, что несомненно бы прославило его среди пушкиноведов. Но слава сия не показалась поэту Шмидту привлекательной, он вообще никак не отреагировал на моё предложение.

Больше нужных знакомых в Германии у меня не было. Правда, там где-то живёт семья моего кузена Сергея, но ни он сам, ни его милая жена Лиля, ни их дети к истории русской литературы отношения никакого не имеют, а Пушкина знают только по материалам средней школы. То же и с «продвинутой» дочерью моей приятельницы. Леночка живёт прекрасно среди достатка и изобилия, к слову сказать, достигнутом самостоятельно – за что я её безмерно уважаю, но ни о Пушкине, ни о Боденштедте она даже и не вспоминает, они в её жизни – посторонние люди.

Готовя к изданию в качестве ответственного редактора очередной том серии «Воронежские писатели: 21 век», я вышла на писателя Николая Кизименко, переводчика с немецкого. Я обрадовалась удачному для меня стечению его возможностей и изложила суть проблемы. Пыталась и его увлечь идеей перевода и завлечь славой первооткрывателя имени Боденштедта в дуэльной пушкиниане.

Но и тут я потерпела фиаско.

Писатель и переводчик готов был мне помочь и перевести нужный мне отрывок, но самого отрывка не было, и достать его не представлялось возможным ни мне, ни моему добровольному помощнику. Правда, Николай Николаевич дал мне телефон Аллы Борисовны Ботниковой, известной германистки, автора множества трудов по немецкой литературе 18-19 веков.

Вся сложность состояла в том, что П.Е.Щёголев дал ссылку на несколько страниц старинного, а потому очень редкого издания. И хотя профессор Ботникова прекрасно ориентируется в немецкой литературе, найти указанный текст ей тоже не представилось возможным. Кстати сказать, что Алла Борисовна разыскала интересный для города Воронежа факт о том, что Фридрих Боденштедт был здесь проездом в Тифлис, что и позволило благодарным и памятливым потомкам внести его имя в Воронежскую историко-культурную энциклопедию.

Время шло. Моё исследование обрастало всё новыми и новыми подробностями, но те несколько страниц, которые мимоходом указал Павел Щёголев, по-прежнему не давали мне покоя. Сколько раз я мысленно упрекала этого известнейшего и авторитетного пушкиниста в том, что он поленился дать перевод указанных им страниц. Хотя и отдавала себе отчёт, что перевод – это такое дело, если постараться, то всегда можно перевести и подать факты так, чтобы они были в русле общей концепции исследования.  Если сказал Щёголев, что нет ничего важного в свидетельствах Боденштедта о том, что рассказывал секундант поэта Данзас о дуэли Пушкина с Дантесом, значит, нет.

Но я, наверное, не отношусь к слишком доверчивым читателям. И во многих вопросах готова спорить с Павлом Елисеевичем. Поэтому не очень поверила ему, что у Боденштедта не будет ничего существенного для моих исследований дуэльного дня.

Как только у меня появилась возможность просиживать в Интернете часами, я взялась за поиски нужного материала. При том что в немецком языке я профан, могу только продекламировать выученный когда-то в детстве на языке оригинала отрывок поэмы о Лорелее Гейне.

Тот, кто ищет – найдёт! Мои поиски получили реальную возможность закончиться моей победой! Да здравствуют однокашники, выпускники МГУ. На интернет-форуме группы нашего университета я создала тему и попросила помочь.

Теперь уже не помню, сколько человек откликнулось. По указанной Щёголевым ссылке в Интернете просто так ничего не висело. Кто-то предложил свои варианты поиска, и учёный географ Дарья Онищук, проживающая в Германии, смогла пойти в библиотеку и заказать нужный материал! За что ей большое спасибо.

Это была значительная продвижка в столь бесперспективном для меня деле. К сожалению, издание оказалось напечатанным готическим шрифтом со старинными особенностями немецкой грамматики, копия, как мне представляется, тоже получилась не совсем чистой. Переводить начали несколько человек, но из-за этих очевидных сложностей не все смогли это сделать.

И только один человек – я с огромной благодарностью называю это имя – Ирина Бугорская, смогла прислать мне по электронной почте свой перевод.
 
Вот её письмо:

«Катя, добрый вечер.

Высылаю перевод стр 161 - 170 - это все, что было в ссылке, кроме писем на французском языке на стр 171-178.

Красным отмечены места, где я не уверена или не разобрала текст, синим - мои примечания.

(See attached file: Боденштедт.doc)

С уважением,
Ирина Бугорская».

Я стремилась получить независимый перевод. Судя по некоторым неточностям в данном отрывке, я это и получила. Ирина не специалист в пушкинистике, зато специалист в языке. Разобрать готику со старинной грамматикой – это не каждому под силу.

Вот, чем теперь можно пополнить мою пушкиниану, я с большой радость и чувством удовлетворения даю этот перевод.  Оставляю первоначальный вариант Ирины, все её сомнения беру в угловые скобки.

***

Ф. Боденштедт «Воспоминания из моей жизни», 1888 г.

Для информации:

• стр 46 - в начале 1841 г Боденштедт приезжает в дом князя Михаила Голицына, учителем к двум его детям, Дмитрию и Михаилу
• стр 103 - в Москве у Голицына Боденштедт прожил три года
• стр 149 - в начале лета <(ИБ: лета 1841 г)> семья Голицыных поехала в Никольское, имение князя Голицына, расположенное среди лиственных и хвойных лесов в нескольких часах езды от Москвы
• стр 199 - пребывание в Никольском обычно заканчивалось в первой половине сентября + стр 218 - когда с наступлением тепла мы снова вернулись в уютное Никольское. <(ИБ: получается, что они туда ездили каждое лето).>
• стр 228 - вскоре после возвращения из-за города я принял приглашение московских друзей поехать на Кавказ <(ИБ: т.е. во второй половине сентября 1843 г, получается)> + стр 230 - начал путешествие на Кавказ в середине октября по нашему календарю <(ИБ: осенью 1843 г уехал, стало быть, из Москвы)>*.

Итого получается, что если с Данзасом в Никольском Боденштедт встречался во время второго своего туда визита (стр 161), приехал он в нач. 1841 г и уехал в сентябре-октябре 1843 г, а в Никольское они ездили каждое лето, то <разговор состоялся летом 1842 г.>

Стр. 161 - 170


Больше о том, как развивалась эта семейная трагедия, я узнал только во время своего второго пребывания летом в Никольском, куда на пару дней в гости приезжал полковник Данзас, который был секундантом поэта на дуэли. Он был близким другом Пушкина еще с того времени, когда они вместе учились в лицее в Петербурге. Здесь я сообщаю основные факты из его простого рассказа, который произвел на меня сильное впечатление.

Барон Дантес, молодой француз, отец которого получил баронский титул при Наполеоне, приехал в первой половине 30х годов в Петербург, где он пытался поступить на российскую службу, якобы, потому что его легитимистским убеждениям претила служба королю Луи Филиппу. Он имел при себе рекомендательные письма к двум влиятельным лицам: к графине Фикельмонт, <придворной даме> императрицы, и к художнику Ладурньеру, который по приказу императора, расположением которого он пользовался, устроил свою мастерскую в Эрмитаже в Зимнем Дворце.

Благодаря крепкому телосложению и легкому характеру <(ИБ: буквально – хорошей способности развлекать)>, Дантес скоро заслужил расположение графини Фикельмонт и ее соотечественника Ладурньера, так что оба они использовали любую возможность, чтобы помочь ему добиться расположения двора. Император часто в обеденное время приезжал в мастерскую художника, недалеко от которой в то же самое время часто находился Дантес, что позволяло без труда устроить их встречу. Дантес при виде императора имел вид человека, настолько сильно преисполненного благоговением перед величественной особой, что император спросил, кто этот красивый молодой человек, на что Ладурньер ответил: «Это мой соотечественник, легитимист, как и я, месье Дантес».
- Ах! Дантес, я о нем слышал. Императрица мне уже о нем говорила…

Должно быть, Дантес произвел на императора большое впечатление, т.к. он не только обещал ему офицерское звание, но и наряду с этим выделил неимущему легитимисту внушительную сумму материального обеспечения. Он поступил в <арьегардный> полк императрицы, перескочив через <начальные чины>, что было следствием такого покровительства. Расположение императора устранило все трудности, и легитимист с правильными политическими взглядами, который не знал ничего, кроме французского языка, скоро с блеском занял свое место в большом свете, где особенно сильно его оценили задающие тон дамы. Одновременно он завоевывает расположение богатого голландского посланника, барона Гекерена, настолько, что тот его усыновляет и делает своим наследником, причем он берет фамилию приемного отца. Теперь он стоял на вершине своего счастья и наслаждался им в полной мере. Будучи здоровым весельчаком, элегантным танцором и <XXX,> считался совершенным кавалером, который доставлял радость самому императору, для него были открыты все двери, и Пушкин также не мог запереть для него свой дом, хотя он испытывал к нему глубокую неприязнь и довольно ясно замечал, что Дантес не препятствовал тому, чтобы красавица-жена Пушкина, Наталья Николаевна, в угоду двору по своей простоте часто принимала его, когда Пушкина не было дома.

Хотя Пушкин по молодости не имел ни малейших сомнений и был слишком гордым, чтобы не дать повода заметить, что он боится соперничества со стороны Дантеса, тем не менее он уже скоро довольно ясно осознал достоверность того факта, что в обществе много обсуждают интимные отношения его жены и неотразимого француза. Он получил несколько анонимных писем, которые только усилили его ярость.  Против него использовался хорошо продуманный план, направленный на то, чтобы основательно отравить ему жизнь и с помощью коварных нападок, от которых он не мог защититься, держать его в постоянном беспокойстве.

Пушкин вышел на след главного виновника несчастья, это был барон Гекерен, пустой, морально невменяемый фат, который будучи послом, не попадал под огонь критики, и которому его богатство позволяло иметь в высшем свете столько ревностных сторонников, сколько ему было нужно. Среди его товарищей, авторов анонимных писем Пушкину, были обнаружены носителей знатных фамилий, таких как князь Гагарин, который позже будучи раскаявшимся грешником, вступил в иезуитский орден, и князь Долгорукий, известный в Петербурге под прозвищем «Кривоногий».

Барон Гекерен и его дружки имели огромное преимущество перед Пушкиным в том, что они могли тайно атаковать его, благодаря своему положению в обществе, и при этом ничего не теряли, тогда как у Пушкина на карту было поставлено все и одновременно с этим отсутствовали какие-либо действенные средства защиты. Чем больше пылкий, легко возбудимый поэт горячился, тем большим был триумф изворотливого, ветреного, коварного дипломата, которому было абсолютно безразлично, считают его зачинщиком анонимных писем или нет, т.к. он в любой момент мог доказать, что они написаны не его рукой. По всей видимости, он даже не чувствовал себя оскорбленным, когда Пушкин в оскорбительных выражениях отказал ему от дома; чем чаще они встречались в обществе, тем чаще у графа Строганова, а также у Карамзина и Шуховского повторялся случай, когда дипломат подходил к поэту с дружелюбными намерениями так, как будто ничего не происходило, и благодаря своему положению, он чувствовал себя таким неуязвимым, что ему было все равно, когда Пушкин молчаливо отвергал его приближение.

Близкие обеих сторон чувствовали, что это ежедневно растущее напряжение, рано или поздно должно прийти к какому-то насильственному концу. Красавица Наталья Николаевна страдала не меньше, чем ее супруг, которого она постоянно просила на время вернуться с ней за город, т.к. в столице мирного конца всех волнений не предвиделось. Однако, его не получалось увезти, хотя он не мог препятствовать тому, что Дантес, как и прежде, преследовал его жену своим преклонением. Та же причина, которая удерживала его в Петербурге, вынуждала его также отважно поддерживать отношения с той частью общества, которая его понимала и уважала, как поэт Жуковский, историк Карамзин, граф Строганов и князь Вяземский. Его не беспокоило, что там он также может столкнуться с Дантесом и Гекереном, которые бывали всюду. Он развлекался тем, что не замечал их, что еще больше побуждало их с еще большим напором преследовать его жену, пока однажды он не был вынужден вызвать Дантеса на дуэль на пистолетах. Вызов был принят, но с условием, что день развязки будет отложен на пару недель.

Как в течение первой недели же этого срока неотразимому Дантесу удалось обручиться с Катериной Николаевной Гончаровой, младшей сестрой жены Пушкина, остается загадкой, особенно учитывая то, что молодая обрученная жила в семье Пушкина, в которую был запрещен доступ отцу и его приемному сыну Гекерену. Остается только предположить, что Наталья Николаевна сыграла в этом роль и помогла обручению своей сестры с Дантесом, как мы его дальше будем называть, чтобы предотвратить вмешательство отца Гекерена, вероятно, веря в то, что эта связь помирит ее мужа с Дантесом и заставит замолчать все языки высшего света в Петербурге. Точно можно сказать, что до нее дошел слух о предстоящем поединке, о котором отец Гекерен не преминул раструбить по всему городу, чтобы сохранить жизнь своему любимому приемному сыну путем своевременного вмешательства властей.

Пушкин, напротив, ничего не рассказывал даже своим верным друзьям, они могли думать, что хотели, он хотел один сохранить свою честь и отомстить за нее. То, что только Дантес подчеркивал свое желание решить все быстро и сохранить все в тайне, позволило ему выставить молодого человека в пренебрежительном свете, хотя Дантес был всего лишь инструментом в руках своего отца. Но и теперь он ничего не рассказывал своим друзьям, которые старались в его интересах предотвратить дуэль, так же как Гекерен в интересах своего любимого Дантеса, который между тем прилагал усилия к тому, чтобы его помолвка с Катериной Гончаровой поскорее закончилась свадьбой. Пушкин же, напротив, вел себя так сдержанно, как будто бы вообще ничего не происходило. Полковник Данзас вспомнил только одно проявление, которое сделал Пушкин, когда он однажды вечером перед выходом из театра в сопровождении своей жены и невестки встретился со своим другом, который воспользовался случаем и пожелал молодым обрученным счастья, то Пушкин шутливо заметил: «Моя невестка теперь не знает, какая у нее будет национальность, русская, француженка или датчанка!?».

По просьбе своего отца Гекерена Дантес после бракосочетания написал Пушкину два письма, первое содержало просьбу забыть все, что было в прошлом и жить в мирных отношениях, на что Пушкин сразу же ответил, что с господином Дантесом он вообще не желал бы иметь больше никаких отношений. Тем не менее Дантес не преминул нанести Пушкину свадебный визит, который тот не принял. Тогда Дантес написал Пушкину второе письмо, которое тот положил <в карман>, не распечатывая, чтобы вернуть его Дантесу через свою родственницу, мадам Гончарову, в доме которой бывал Дантес. Случай столкнул его там с бароном Гекереном, которому он вернул письмо его приемного сына, с которым он не хотел больше иметь никаких дел и не хотел больше слышать его имя. Когда Гекерен упорно не хотел брать письмо обратно, Пушкин швырнул его чванливому дипломату в лицо со словами: «Ты его возьмешь, негодяй!»

Теперь никакое примирение не было возможно, тем более что Пушкин вслед за своими оскорбительными словами написал еще более грубое письмо, составленное в намеренно жестких выражениях, чтобы форсировать быстрое решение, которое вскоре и последовало, Дантес в ярости от того, что мог выглядеть перед Пушкиным трусом, немедленно прислал ему с вызовом своего секунданта, виконта Д’Аршьяка из французской миссии, затем последовал день дуэли, которая состоялась 27 января (8 февраля по нашему календарю) 1837 года в снежный зимний день. Дантес стрелял первым и смертельно ранил Пушкина, который с выкриком: «<Кажется, у меня раздроблено бедро!>» упал вперед на землю. Секунданты заспешили к нему, и Дантес также приблизился к нему, но увидев его, Пушкин закричал: «Подождите! У меня еще есть силы, чтобы сделать свой выстрел.»

Дантес отступил назад к барьеру, обозначенному пальто на снегу, и Пушкин, чей пистолет при падении упал на землю, занял другой барьер. Он с трудом взял пистолет в левую руку, чтобы смочь повернуть голову, и сделал свой выстрел, который также попал в цель, и Дантес упал на землю, на вопрос Пушкина, куда он ранен, он ответил: «<Кажется>, пуля попала мне в грудь.»

«Браво!», - закричал Пушкин и отбросил свой пистолет в сторону. Рана его противника, однако, оказалась не так опасна, как он предполагал: Дантес, стоя боком, открыл противнику далеко не всю свою грудь, а прикрыл ее правой рукой, так что пуля попала в руку и лишь чуть задела грудь.

Пушкин прожил еще несколько мучительных дней и ночей, прежде чем его глаза закрылись навсегда. До последнего вздоха он оставался в сознании. Полковник Данзас был рядом с ним дни и ночи до его последнего вздоха. Другие его друзья, Даль, Жуковский, князь Вяземский и <Нещерский> также находились поблизости, когда он находил в себе силы заговорить. Сочувствие населения было так велико, что пришлось вызвать военных, чтобы сохранять возможность свободного движения по Мойке и прилегающим улицам.

Пушкин умер 10 февраля по нашему календарю. Его тело еще два дня лежало в его квартире для торжественного прощания, и каждый мог свободно его видеть, что при неснижающемся потоке посетителей приводило к самым трогательным и необычным сценам. Весь Петербург был на ногах. Всеобщее горе было так велико, что так не скорбели еще ни об одном умершем. Глас народа выразился в уже упоминавшемся ранее адресованном царю стихотворении Лермонтова, из которого я приведу здесь отдельный отрывок, наиболее ясно описывающий утрату:

Погиб поэт!- невольник чести -
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один, как прежде... и убит!
Убит!.. К чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор
И жалкий лепет оправданья?
Судьбы свершился приговор!
Не вы ль сперва так злобно гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?
Что ж? веселитесь... Он мучений
Последних вынести не мог:
Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок.

Его убийца хладнокровно
Навел удар... спасенья нет:
Пустое сердце бьется ровно,
В руке не дрогнул пистолет.
И что за диво?... издалека,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока;
Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей славы;
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что он руку поднимал!..

И он убит - и взят могилой,
Как тот певец, неведомый, но милый,
Добыча ревности глухой,
Воспетый им с такою чудной силой,
Сраженный, как и он, безжалостной рукой.

Дантес не мог более оставаться в Петербурге, однако в последующие годы он ненадолго приезжал туда в качестве посланника Луи Наполеона, чьим доверенным лицом он стал. Во время правления нового короля он, судя по газетным статьям, стал сенатором и держал в Париже большой дом, который посещали лично даже коронованные особы.

Со старым бароном Гекереном случай свел меня в середине 60-х гг в Вене, куда я приехал на несколько недель из Мюнхена на похороны императора Максимилиана. Я встретил его у баварского посланника, графа <Вра> во время своего визита к нему, наша встреча была очень недолгой; один только звук <моего (не пропечаталось)> имени при представлении заставил старого грешника исчезнуть, что как сказал мне потом граф <Вра>, не осталось незамеченным, поскольку я упомянул его во введении к своим переводам произведений Пушкина. Однако, мне было интересно увидеть его однажды вживую. Он отличался уверенным поведением, которое дополнялось чувством большого богатства и высокого положения, и двигал своим длинным, худым, сухопарым телом с большой гибкостью. Он был одет в темный, элегантный, застегнутый до самой тощей шеи пиджак, который, если смотреть сзади, придавал ему вид старого квакера, тогда как, глядя ему в лицо, которое в обрамлении редких белоснежных волос выглядело еще довольно свежим, можно было сразу же увидеть пронырливого прожигателя жизни с <поджатыми губами> и бегающими глазами на неприятно лице. Весь облик только с виду тщательно застегнутого на все пуговицы дипломата, который своими интригами натворил столько бед, производил при его каучуковой подвижности, впечатление абсолютно лишенного достоинства человека. Его духовная ничтожность наиболее сильно выразилась в письме, которое он незадолго до дуэли между своим приемным сыном и Пушкиным отправил последнему, а также в других имеющих к этой трагической истории отношение письмам…<дальше два предложения не пропечатались и идут письма на французском языке.>

***

На этом перевод заканчивается, но здесь уместно теперь дать текст самого Павла Елисеевича Щёголева и сравнить его перевод с этим.

«Случай свёл меня со старым бароном Геккереном в середине шестидесятых годов, в Вене, куда я прибыл на несколько недель из Мюнхена, вскоре после смерти короля Максимилиана; я встретил его у баварского посланника графа Брея, которому я нанёс визит, но наша встреча была крайне непродолжительной: сам звук моего имени, произнесённого при представлении, казалось отпугивал старого грешника, которому, как это я узнал позже от графа Брея, не осталось неизвестным моё упоминание о  нём в предисловии к моему переводу Пушкина. Мне, однако, было очень любопытно посмотреть на него. Он держал себя с той непринуждённостью, которая обыкновенно вызывается богатством и высоким положением, и его высокой, худой и узкоплечей фигуре нельзя было отказать в известной ловкости. Он носил тёмный сюртук, застегнутый до самой его худой шеи. Сзади он мог показаться седым квакером, но достаточно было заглянуть ему в лицо, ещё довольно свежее, несмотря на седину редких волос, чтобы убедиться в том, что перед вами прожженный жуир. Он не представлял собой приятного зрелища с бегающими глазами и окаменевшими чертами лица. Весь облик тщательно застёгнутого на все пуговицы дипломата, причинившего такие бедствия своим интриганством и болтливостью, производил каучукообразной подвижностью самое отталкивающее впечатление. Духовное ничтожество Геккерена явствует из письма написанного им Пушкину незадолго до дуэли между этим последним и его приёмным сыном.» (стр. 169-170).

***

Не считаю историю законченной. Ирина Бугорская говорит о том, что далее следуют письма на французском языке. Можно только предполагать, о каких письмах идёт речь. Но я, как Фома-неверующий, хочу убедиться в их адекватности тем, что нам уже известны.

Требуется переводчик с французского. Переводить иностранный с письменного начертания дело не менее сложное, чем расшифровывать старинную готику. Известно, что и переводы одних и тех же французских писем разнятся по оттенкам смысловых значений. А в истории пушкинской дуэли – это очень важный факт. И теперь я буду одержима идеей получить тексты писем на французском языке, которые воспроизводятся в книге Erinnerungen aus meinem Leben von Friedrich Bodenstedt; 2-te Auflage. Berlin, 1888, B. 1, S. 161-178.

Думаю, что мир не без добрых людей. Если кого-то увлекут лавры «первооткрывателей» этих писем, относящихся к пушкинской дуэли, то я буду только претендовать на получение их перевода. Здесь же, конечно, имеется в виду самостоятельный независимый перевод. (О том, как можно ошибиться при переводе и направить путь исследований в иное русло, я убеждалась не раз.) Ибо всё, что связано с именем поэта, должно быть нам известно. Ради объективности и правды, которую как известно всю узнать невозможно, но стремиться к познанию следует.


______________
*Здесь у меня есть прекрасная возможность уточнить статью Олега Григорьевича Ласунского о Боденштедте, данную им в «Воронежской Историко-Культурной Энциклопедии», которую он в свою очередь составил по данным профессора Аллы Борисовны Ботниковой. Следуя логике переводчицы, можно сказать, что в Воронеже немецкий литератор был проездом в октябре 1843 года. В статье дата указана предположительно: «По пути в Тифлис Б. побывал в В. (1843 или 1844).

Теперь мне абсолютно ясно, что отрывок, за которым я столь долго охотилась, никто из наших до этого не переводил.

Продолжение последует…

СЮДА: http://www.proza.ru/2011/12/26/1667

Но продолжение ещё будет! (Даст Бог).

© Copyright: Екатерина Ивановна Мосина, 2011
Свидетельство о публикации №21112192066