Ловец мух. Отр. 9

……
Гиви уже стоял на месте, нервно озираясь по сторонам. Наконец, заметив меня, он прямо-таки подбежал, начал обнимать, чуть ли не целовать:
-Вова, дорогой! Как же я рад тебя видеть! Я все твое уже тут расставил, а тебя все нет. Вина хочешь?
-Нет, спасибо, пока не хочу, - обнял я его в ответ.

-Да – да, работа. А кто это с тобой? – добавил он шепотом мне на ухо.
-Жена. Леной зовут. Можешь не шептать: она глухонемая.
Тот аж рот открыл:
-Совсем глухой жена?
-Абсолютно, - освободился я от объятий.

-Вах, - всплеснул руками эмоциональный грузин. - Как же тебе повезло, друг. И молчит все время, да? Ее можно даже обозвать, а она все равно ничего не слышит? Какой хороший женщина! Золото, а не женщина! – и хотел было приложиться к ее руке, но получил лишь оплеуху.
Несколько нелестных слов вдогонку, но понимал-то их только я. Горячая она у меня иногда бывает, одно хорошо, что отходчивая. Но – все равно слегка перед Гиви неудобно..
….
-Слышь, брат, а за что она меня так? – в полной прострации подошел ко мне грузин, - Я же руку ей хотел поцеловать, а она меня ударила.
Я усмехнулся смущенно:
-Ей слова твои не понравились. Кому понравится, когда их недостатки вслух обсуждают? Боже упаси, конечно, но представь себе, что ты одноногий или еще хуже, а прохожие удивляются: «Ой, какой он молодец! Как смешно скачет на своей ноге!». Ну? Как тебе?

-Обидно было бы, - налил себе вина горец, - Но ты же сказал, что она глухая.
-Глухая, но не слепая. Вот посмотри, - приблизился я к нему, - Это – буква «д». На губы мои смотри, на язык. Это – буква «у», разницу видишь? Это – «р», это «а», а теперь – «к». Видишь, как щеки подернулись? Что вместе получилось? – и медленно беззвучно повторил.

-Не понял, – помотал тот головой.
-Потому и не понял. Ты не обижайся, но я сказал «дурак». Пойми, если ты видишь лицо человека, то можешь прочесть по губам, что он говорит. Я сейчас отойду на пятьдесят шагов, а ты шепотом говори все, что хочешь.

О чем еще может говорить грузин? Артикуляция, конечно, немного иная, но ясно, что он все же обиделся. Говорит, что принес с собой шашлыки, домашнее вино, но теперь все выпьет и съест сам, и со мной не поделится.
-Домашнее вино – это хорошо, - вернулся я на место. - А шашлыки кто делал? И что, на самом деле не поделишься?

Тот смотрел на меня, как на волшебника, и, несмотря на то, что к нему уже подошла группа жаждущих отдыхающих, все смотрел и смотрел, шевеля губами (видимо, на сей раз по-своему),  отчего-то потирая руки.
-Гиви! – помахал я у него перед глазами пальцами.
-А? Угощу, конечно, - очнулся горец, - Нет, не понимаю.
-Я не о том. Народ к тебе пришел, а ты все на меня пялишься, как на жар – птицу. Давай, работай, я тоже своим делом займусь.
И вновь лица, лица, лица. Вот и ватман закончился, да и краски уже на исходе. Хотел ведь с утра сходить, купить, да забыл с этой Ленкой.
……
Мои же жертвы, среди которых были заметны и вчерашние лица, и утренние сегодняшние, явно не спешили окунуть свои телеса в морскую водичку, и терпеливо ждали, пока я закончу трапезу. Ладно, раз уж так спешат расстаться со своими деньгами, не будем мешать их благородному порыву. И я не мешал часа три, даже все деньги с лихвой отбил, что в «Книжном мире» потратил. Вдруг заметил, что из-за голов робко выглядывает Слава.

-Слава! – крикнул я. - Ты где пропал? Ты же на полчетвертого записывался, а сейчас уже пятый.
-Чего? – протиснулся он, ведя за руку недоуменно косящуюся по сторонам девчушку.
-Чего – чего! Жди теперь. Пока клиента не напишу, вот здесь, возле меня, постой. Дочку-то как зовут?

-Ирина я, - неожиданно протянула она мне ручку. - Я скоро в школу пойду. А ты ходил?
-Нехорошо со взрослыми на «ты» разговаривать, – одернул ее отец.
-А мы уже подружились, - обиделась малявка, - Тебя же Вовой зовут, да?

Я засмеялся:
-Именно так. Дай я дяденьку дорисую, потом и за тебя возьмусь.
До чего же нетерпеливая дочка у Славы: все так и норовит спихнуть бедного мужика со скамейки, чтобы поскорей самой его место занять.
-Так, Ирина, - погрозил я ей кистью, - Давай договоримся: ты сидишь тихо, и не мешаешь мне рисовать дядю. Или ты хочешь, чтобы я его плохо нарисовал?
-Да, хочу! Только скорее, а то мне в кустики надо.

Педиатр виновато развел руками:
-Мамино воспитание.
-Так и веди ее в кустики, только помурыжь ее там минут десять, дай работу спокойно закончить.
Но ведь нет, не дали: снова «топ – топ - топ»,  и - «Вова, я здесь!»
-Я тебе не Вова, а дядя Вова, - сделал я сердитое лицо. - И стой там, где стоишь, а то я тебя рисовать точно не буду.
Та насупилась, но больше не мешала. Но, как только я предложил клиенту посмотреть работу, сразу же уселась на скамейку, азартно поглядывая по сторонам. Любит, видимо, эта егоза быть в центре внимания. Лишь бы из нее такого чудовища, как  вчерашнее вечернее, не выросло. Забрав денежку у благодарного клиента, я начал пристально рассматривать новый объект.

Да уж, придется помучиться. Нет, разумеется, детей рисовать интересно, но лично для меня довольно-таки сложно: взрослому достаточно добавить или убавить пару морщинок, чуточку прищурить глаза, или же, наоборот, расширить – и портрет готов. Конечно, это только так, для продажи, но никак не на выставку. С детьми же дело обстоит несколько иначе: здесь надо уловить неуловимое – движение глаз, легкий жест, особенности мимики. А как это сделать, когда модель постоянно вертится? Ее и Слава укорял, и я, даже Гиви подключился, обещая за хорошее поведение угостить ее шашлыком. Все было напрасно. Мало того, она через каждые пять минут подбегала ко мне:
-Что, готово?

Я с ней два листа ватмана испортил, а ей – «готово?». Будет тебе «готово»:
-Слав, устрани с моих глаз долой свою непоседу. Я все запомнил. Уводи ее, и раньше, чем через тридцать минут, не возвращайтесь. Понял: не раньше! Идите уже отсюда, не мешайте, - и закрыл глаза, сдавив виски пальцами.
Так, будем рисовать ее именно с этим выражением лица: «Что, готово?». Задорненьким таким, азартным, головку чуть наверх и направо, глазки блестят, язычок немного высунут, и ручка с прозрачными ноготками, которая полувопрошает – полутребует. Не засекал, сколько времени у меня ушло на эту работу, но народ так и не разошелся. Вот, вроде и все. Хм. Мне, признаться, самому нравится, не стыдно такое даже и учителям показать. …
…….
Странно: ни малейшего протеста, одно только воодушевление от экономии. Нашим легче: за то время, которое мне требуется для написания портрета гуашью или же акварелькой, я пастелькой штуки три нарисую, и нисколько не закашляюсь.
-А постель-то зачем? При чем тут она? – присел на скамейку доброволец.
-Вот это – пастель, - достал я коробку, - Только она не постель, а пастель. Начинать?
-Давай, - и застыл истуканом, выпучив глаза.

Нет, это уж точно чересчур. Его бы с Иринкой разбавить – две чудные модели вышли бы. Ну не могу я двоих идиотов в один день рисовать!
-Извините, уважаемый, не могли бы Вы мне помочь?
-В чем? – все так же, не меняя позы и выражения глаз, одними губами ответил тот.

-Анекдот, может, какой веселый знаете, или же историю из жизни расскажите, - пришла мне в голову идея, - а то сидите, как мумия. Вы же не хотите раньше времени стать мумией?
В очереди послышался легкий смешок.
-Могу, - слегка оттаял тот, - а про что рассказывать?
-Да хоть про что. Хоть про то, как Вы девственность потеряли.
-Про это? – ностальгически улыбнулся он, - Ну, тогда слушай.

Уже через минуту моя очередь плавно перетекла к рассказчику, лишь изредка отвлекаясь на то, чтобы взять себе еще стаканчик, о чем-то его спрашивали, толкаясь, мне даже пару раз приходилось их для обзора раздвигать, но я все же добился необходимого: из мумии возродил живого веселого человека.
-Смотрите, - перебил я его рассказ, - Все нормально?
-Здорово! – взял тот лист, теребя себя за вихор. - Я себя таким счастливым уже лет двадцать не видел. Спасибо, друг! Заходи сегодня в «Черноморскую», номер 417, у меня и водочка есть, и закуска найдется. Меня Сан Саныч зовут, - протянул он руку, - придешь? Сосед тоже классный мужик, побалакаем.

-Володя, - ответил я рукопожатием, - Только вот водку я не пью. Хочешь узнать, почему? Следующий!
И я поведал широкой общественности ту мою детскую историю про борьбу и про стакан водки. Привирал, конечно, по привычке, но ведь это не значит, что совсем уж врал. Старикан, которого я рисовал, тоже слушал заинтересованно, некоторые зрители иногда хмыкали, другие посмеивались, но для меня главное, что работа удалась. И потянулся вечер историй: некоторые анекдоты травили один за другим, кто-то делился личным опытом, но всех переплюнул Гиви: чуть ли не каждая вторая история была его. Врал, конечно, как сивый мерин, но ведь смешно врал? Такой толпы вокруг себя я еще никогда не видел: кругом стоял гогот и женский стеснительный смех. Никак не меньше сорока человек набралось, и каждому хотелось поведать незнакомым людям то, о чем и самым близким друзьям не рассказывают.
…..
Как ни странно, в шесть утра я был вновь готов к трудовым подвигам. Побрился, перекусил, и – бежать к морю. Окунулся – теперь пора за работу. А что насчет того, что покушать с собой не захватил, так, надеюсь, Гиви что возьмет? Я лично нисколько не против шашлыка на обед. Виночерпий не подвел: принес какие-то продолговатые мясистые котлетки, плошку соуса, да пару лепешек, так что голодать мне не пришлось. Я уже дожевывал вторую мясную палочку, когда, отколовшись от группы, ко мне подошел моряк в тельняшке и солнцезащитных очках, держа в руках книжку:
-Ви рисовать?

Да, точно не наш. И форма не наша, и улыбается слишком подозрительно. Ага, остальные его товарищи, похоже, по-английски болтают. Елки, ни разу с живым англичанином на их языке не разговаривал. Но это ничего, попробуем, не зря же я английский учил, да Битлз слушал:
-Да, я – художник.

-Вы говорите по-английски? – удивился тот, перейдя на родной язык.
-Это что, плохо? – посмотрел я на него: поймет – не поймет?
-Нет, очень хорошо! – обрадовался матросик. - Я – Бен, а это мои друзья, - и начал перечислять всех подряд.

Мне что, так интересно, кто из них Боб, кто Джон? Ладно, ради приличия поднимемся, поздороваемся:
-Вова, - пожал я каждому руку, - Очень рад познакомиться. Как дела?
Ответы были на удивление стандартные, разве что хлопали по плечу слишком сильно. Нет, надо их отвлечь:
-Мой друг Гиви, - кивнул я на застывшего возле бочки горца, - Он делает хорошее вино. Попробовать не хотите? Пойдемте, я вас с ним познакомлю.

И опять – Бен, Джон, да неважно, кто там еще. Разве что один из них запомнился, с чудным именем Ксавье. Непохожий он на других, вдумчивый, да и к бочке подошел последним. Посмаковав, он повернулся ко мне:
-Скажи своему другу, что вино…, - зачмокал он губами. - Вино неплохое, только вот настоящий запах бочки и послевкусие почти не чувствуются. Пусть бочку поменяет, старая, наверное.
-Какую бочку? Эту? – показал я пальцем.
-Нет, ту, где он вино настаивает.
-А, понял.

Слегка тушуясь, я перевел. Чего не ожидал, так вот этого: Гиви начал обнимать моряка, рассказывая, какое у него самого вино, а это, что он продает, это  все ерунда, фабричное. Он что, думает, что Ксавье его понимает? А, пусть себе общаются, как хотят, мне за работу пора: один из матросов ждет не дождется, когда я к нему подойду.
-Слушаю Вас, - обратился я к нему.
-Это. Ты можешь нарисовать нас всех вместе?

Я посчитал. Девять рыл. Если учесть, сколько они Гиви за его посредственное вино заплатили, то можно драть три шкуры:
-Могу. Но девять групповых портретов за один день – это почти нереально. А если одну, то как вы ее потом делить будете?
Слова я запомнил, но вот их смысл мне перевели много позже. Короче говоря, он слегка ругался, раздумывая, как поступить. Так что извините за вольную интерпретацию:
-Мошкины какашки! Бряк! Хорошо, тогда можешь нафигачить нас каждого по отдельности?

-Расценки видишь? – кивнул я на листок, наклеенный на бочку с утра, - Десять – краской, пять – карандаш. Курс знаешь: один доллар – шестьдесят  восемь копеек. Если рисовать каждого – получается оптовый заказ, буду рисовать по курсу один к одному: скидка.
-Десять баксов? – изумился тот. - Да я в Барселоне, и в этой, как ее, в Португалии, и то дешевле платил.

Что такое «баксы» - непонятно. Доллары, наверное. Мы же вон десятки червонцами называем – и ничего, все понятно. А троячки – алтынами, хоть золотом там и близко не пахнет.
-Не хочешь – будем считать по курсу. Получится где-то двенадцать с половиной за работу. Решай сам: могу рисовать, могу не рисовать. Видишь, какая у меня очередь? – показал я на толпу любопытствующих.
Скуден и беден, оказывается, английский язык на ругательства. У нас меж собой мужики так по душам поговорят, что не только у них, у прохожих эта самая душа поет, а тут – все одно и то же. Наконец подошел тот, что при погонах, и протянул деньги:
-Здесь девяносто. ОК?
-ОК, - пока никто не видит, засунул я доллары в карман, - Только учти: на одного человека – где-то около тридцати минут. Итого получается примерно четыре с половиной часа. А то и все пять. Иначе плохо получится.
-ОК.
……
Что за человек этот Гиви? Или кавказцы все такие? Как увидит красивую девушку – сразу давай знакомиться, а если их две – обязательно еще и ко мне подведет, утверждая, что я – великий художник, даже лучше Гогена. И откуда он про него знает? Может, оттого, что они оба на букву «Г», вот и запомнил? Нет, против Гогена я ничего не имею, просто у меня свой стиль, а у него – свой. И через пару вечеров я «догогенился»: Гиви познакомился-таки с двумя девушками, напоил их вином, и потащил всех к себе на квартиру, в том числе и меня. На кой черт это мне надо было – не знаю, но мы сначала сидели, мирно разговаривали, а затем я ту, которая длинная и очкастая, начал голой рисовать. Дальше, наверное, все понятно.

Очнувшись от дурмана около двух (двух!) часов ночи (ночи!), я в ужасе побежал домой. Господи, что же я наделал? Вина столько выпил, да еще и с этой… Ох, нет мне прощения. Дома, как ни странно, было тихо, даже никто не храпел. Юркнув под одеяло, я затих, боясь пошевелиться. Стыдоба-то какая! Ну его, этого Гиви, с его вином! Хотя, как говорится, нечего на зеркало пенять, никто же не заставлял. Прямо с утра забираю у этого сластолюбца свои пожитки и еду к Анатолию Борисовичу, в Кисловодск, на  Минеральные воды, он давно меня к себе зазывает. Я хотел было, написав записку, просто уехать по-тихому, но Ленка все же проснулась:
-Ты куда? Опять на море? Или работать?

Я показал ей записку:
-Я обещал. Ненадолго, всего на пару дней, и вернусь. Ты же Анатолия Борисовича помнишь? Погощу у него, порисуем немного, и приеду обратно. Хочешь – вместе поехали, - Чего-чего, а этого я точно не хочу: вдруг та девка заразная была. Так, тогда добавим на всякий случай, - Правда, койка у него свободная только одна, да и то не койка, а раскладушка. Но, если что, я могу и на полу поспать.

Ничто, пожалуй, так не отвращает женщину, как жизненные неудобства:
-Не, я не поеду, не хочу. Я лучше дальше спать буду. Точно дольше двух дней не задержишься?
-Если что, телефон я записал. Так я побежал?
-Беги уже, - махнула та на меня, зевая.

Обычно я купаюсь с удовольствием, сейчас же плескался просто с воодушевлением. Мне казалось, что я с себя не только этот чужой противный пот смываю, но и внутренне весь очищаюсь. Может, так оно на самом деле и есть.
Гиви расцвел при моем появлении:
-Вова, дорогой! Ты чего вчера так рано убежал? Девушка не понравился?
-Привет. Да нет, вроде нормальная. Так, я на пару – тройку дней уезжаю, так что открой, пожалуйста, свой сундук.
-Он открыт, - нахмурился тот. - И зачем уезжаешь? Деньги тут хорошие платят, зачем тебе уезжать?
-К своему учителю, Гиви, к учителю, - и снял с бочки свой листок с расценками, - Я его уже много лет не видел, переписываемся только, нехорошо так. Надо навестить. Надо.
-К учителю – это правильно, - горестно вздохнул грузин, - Это надо. Ты постарайся поскорее вернуться, хорошо?
-Хорошо, друг, хорошо.

Даже и не подозревал, что мое хозяйство настолько тяжелое: с одной стороны – этюдник, да еще папка с ватманом через голову надета, чтобы не сваливалась. А до автостанции еще топать и топать. Нет, лучше на поезде поеду: вокзал ближе. Оказывается, от вокзала до Кисловодска  тоже автобусы ходят. Ехать, правда, неправдоподобно долго. Неужели это так далеко? Но – что уж теперь делать: до автобуса – два часа, а электричка только вечером, на десять минут опоздал. От нечего делать я купил в дорогу пирожков, один сразу же всухомятку слопал, и раскрыл этюдник. Долго выискивал объект, но тот нарисовался сам:
-Дяденька, дайте две копеечки на хлебушек.

Я взглянул: чем не типаж? Интересно только, где у него родители, и куда они смотрят. Ладно, это не мое дело.
-Так, пацан. Даю тебе пятьдесят, держи. Ты садишься вон туда, напротив меня, а я тебя рисую. И – чтобы не вертелся, спокойно сидел. Звать-то тебя как? – подал я ему монетку.
-Ромкой меня. А зачем меня рисовать?

-Я – студент, я учусь. Я всегда учусь.
-Ааа, - грустно протянул тот. - А я вот учиться не люблю, скучно это. Дядя, а можно я сбегаю, семечек себе куплю? Может, и Вам тоже взять? Баба Люда вкусно жарит, я даже не всегда у нее тырю, иногда покупаю. Взять?
-Нет, спасибо, руки тогда будут заняты. Беги, - отпустил я его.
Интересно, вернется или нет? Я бы лично в его возрасте вернулся, хотя кто их знает, этих современных детей. И – вдруг опешил от собственных мыслей: мне что, уже тридцать, или, что еще хуже, сорок лет? С чего это я стал разделять людей на «современных» и «моего времени»? Нет-нет, надо с этим кончать, так и в старика можно незаметно для себя превратиться. В старца – еще куда ни шло, но в старика – наотрез отказываюсь.

-Дядя, - подсунулась мне почти под нос детская ладошка с семечками. - Может, будете? Я угощаю.
-Спасибо, Ромка. В карман немного насыпь, в дороге полузгаю. Да не так много-то! Все, сиди себе, делай что хочешь, только сильно не дергайся. Можешь про себя рассказать, если хочешь.
-Я не хочу, мы так не договаривались, - нахмурился мальчуган. - Если так хотите, то сперва говорите Вы.

-Хорошо, - закрепил я ватман. - Скажи, Рома, у тебя папка с мамкой-то где? Чего головой-то крутишь?
-Мамка в магазине работает, - принялся тот за семечки, болтая ногами, - а папки нет. Мамка говорит, что он летчиком был, но погиб. Как Вы думаете, не врет? Война-то уже совсем давно закончилась, да и военного у нас дома ничего нет, я искал.
-Это бывает, - поймал я взыскующий взгляд пацана. - Есть такая профессия: летчик – испытатель, а это секретно. Бывает, что и погибают, работа такая, ничего не поделаешь. Гагарин вон тоже ведь на самолете разбился. Так что верь матери, правду она говорит.
-Я тоже летчиком стать хочу! – загорелись вдруг у того глазенки.

Блин, взял, и всю гармонию нарушил! Такой взгляд был хороший, задумчивый, слегка грустный, а теперь – чересчур уж азартный.  Нет, надо его огорчить:
-Ты же, брат, учиться не любишь. А в летчики только отличников берут.

Вот, теперь то, что надо: тоска и потерянность на лице, а в ладошке – семечки. Просто прелесть, а не типаж. И – всего за пятьдесят копеек. Лишь бы не очухался, он мне такой нужен, как сейчас. Хорошо, будем ему рассказывать свою историю. Черновик уже завершен, а до автобуса еще больше часа. Достав второй лист, я начал повествование:
-Ты знаешь, кто такой Сталин?
-Знаю, - радостно закивал тот. - Он еще до Брежнева был. А до Сталина был сам Ленин. А до Ленина – Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Вот. Все я знаю.
-И кто раньше – Маркс или Энгельс?

Тот нервно защелкал семечками:
-А, пусть будет Маркс, - и махнул свободной рукой.
Да уж: орел или решка, что выпадет. Эх, ладно, не мой сын, да и воспитывать его, похоже, уже поздно.
-Так вот, слушай, Ромка. Родился я тогда, когда еще был жив Сталин. Это который после Ленина с Марксом и Энгельсом.

Ух, до чего же хорошо получается! Я несу чушь несусветную, правду и полуправду из своей жизни повествуя, а этот слушает, рот приоткрыл, и даже про семечки забыл. И – даже не шевелится почти! Просто идеальная модель, как по поведению, так и по артикуляции. Взгляд – немного испуганный правдой жизни, рот слегка приоткрыт, обнажая верхние зубы, разве что «чпок - чпок» каждую минуту делает. Это очень даже хорошо, характерно, только как это движение в статике отобразить – ума не приложу. Да еще и эта толпа вечная сзади опять начала собираться. Шепчутся там, судачат, шоркаются, просто работать спокойно не дают. Было бы время – подхалтурил на них, а тут…