Я эгоист?

- Ты -  законченный эгоист. Ты… животное, живущее на собственных инстинктах, – твердил мне внутренний голос, в то время, как я беспечно гулял по весеннему парку.
- Ну почему сразу эгоист!? – яростно не соглашался я, озираясь по сторонам, дабы не смутить гуляющих прохожих, - отчего сразу животное!? Да я вообще-то, по сути, в глубине души, совсем не эгоист. Напротив, я бы даже без преувеличения сказал бы о себе, что я никто иной как человеколюб!
           Да, да, да. Вот именно – человеколюб, а не эгоист. И я, между прочим, готов это доказать. Ну вот, например, я готов совершенно искренне заявить, что я люблю всех людей. Всех без исключения! Вот я порой думаю об окружающих меня людях и при этом смело признаюсь самому себе: Да, люблю! И, заметьте, искренне, абсолютно искренне, желаю всем счастья! Пусть все, почти все, будут счастливы. Особенно те, кто это счастье заслуживает. Ведь некоторые его не заслуживают, но это совсем немногие, это, кстати, те, которых я совсем не люблю и, можно даже сказать, ненавижу. Не зачем тем быть счастливыми, по крайней мере, пока они не поймут то, что понимаю о них я. Что вот нельзя, никак нельзя, так себя вести, как они себя ведут. Я вот, если бы каждый из них по очереди подходил бы ко мне, извинялся, спрашивал, что в нем не так, то я бы все это каждому объяснил и после этого благословлял бы на счастье. А поскольку эти нехорошие люди никак не подходят, то я говорю о каждом из них другим людям, только из-за того, чтобы до них дошли хотя бы остатки моего исцеляющего мнения о них, и может быть тогда они смогут что-то понять о себе и измениться. Именно поэтому я, кстати, и преувеличиваю немного свое мнение о каждом из этих плохишей, чтобы остатки дошли побольше.
           Но что-то я завелся. В общем, черт с ними, главное, что в принципе, я все остальное человечество люблю и желаю, чтобы счастье разом бы навалилось бы на всех. Ну, конечно чтобы и мне досталось. Чтобы  я, если можно, в центре этого счастливого купола стоял…
- Как ты можешь любить какого-нибудь человека, живущего, например, в противоположном конце города, если ты его не знаешь? И как, например, ты можешь любить гражданина другой страны? – вкрадчиво докапывалось до сути мое внутреннее я.
- Да ты так уж не передергивай, - раздраженно ответила моя основная человеколюбивая составляющая своему собеседнику - зануде, - понимаешь, моя любовь, она ведь как… солнце! Меньше всего она греет дальних, как, например, граждан других стран, но по приближении к ядру любви, находящемуся в моем сердце, она греет все теплее и теплее. Я больше, чем чужеземцев, люблю своих сограждан, еще больше - своих земляков, еще больше -  коллег по работе, еще больше - родственников, потом близких, совсем, совсем близких,  и наконец, я порой просто взрываюсь от любви к самому себе. Ну, тут уж ничего не поделать, я ж – солнце. Жаль вот только врагов все больше и больше попадается из относительно близкого круга -  то кто-то из коллег, то из родственников нерадивый попадется. Логичней было бы, чтобы они становились чужеземцами, а они все продолжают крутиться, вертеться рядом, все, пытаясь согреться в лучах моей любви.
- Ну и чем ты отличаешься от животного? – не унимался мой внутренний зануда, - ведь животные тоже любят себе подобных, особенно близких себе сородичей. Самка-мать любит своих детенышей…
- Заткнись! – перебил я свою внутренность, - я не только себе подобных люблю, да я, между прочим, себе подобных то, как раз меньше всего и люблю, вот. Себе подобным-то то я как раз больше всего завидую, с себе подобными я постоянно соперничаю. В общем, это изрядно мешает любви, и я их не то чтобы не люблю, скорее недолюбливаю. А вот от любви к тем существам, что являются моей полной противоположностью, я буквально таю от нежности и взаимообожания. Я чуть не плачу, когда глажу маленьких пушистых котят, когда наблюдаю за маленькими, розовощекими деточками.
- Чуть не плачешь? А зачем здесь плакать?
- Ха, да ведь наши слезные железы – это ведь и есть датчики нашей любви и антиэгоизма. Все конечно зависит еще и от повода нашего плача, ведь плакать мы можем от того,  что у нас отобрали любимую игрушку, а можем всплакнуть от наваливающихся нежных чувств, от сочувствия, от сострадания. Знаешь, как я иногда плачу, когда вижу убивающихся горем родителей, потерявших своего ребенка, или когда наблюдаю чью-то смерть? А как я могу разреветься, когда смотрю душещипательную драму, где под конец фильма, после долгой разлуки, два влюбленных друг в друга человека наконец воссоединяются. И все эти мои чувства - настоящие! Не лицемерные! И ты после этого можешь утверждать, что я эгоист!?
- Конечно, эгоист! Твои слезы ни о чем не говорят. Вернее, они говорят лишь о твоей сентиментальности, эмоциональности, наконец, о твоей влюбчивости, но никак не о том, что ты любящий человек. Да что ты вообще серьезного сделал для тех созданий, которых ты якобы любишь? Поглаживание за ушком, по головке и даже подкармливание и дарение подарков не считается. Зачастую ты делаешь это, потому что это доставляет лично тебе удовольствие, ну и потому что ты ищешь ответной любви от этих объектов. Про твои ухаживания за прекрасным полом я вообще молчу. Там более чем понятно, зачем ты все это делаешь. Где вот твоя жертвенность? Где твои поступки, где ты не ищешь ничего своего?
- Вот ты вроде бы всегда со мной, с самого рождения тебя помню, - начал упрекать я свой внутренний голос, - а до сих пор, так плохо меня знаешь. Да с чего ты вообще взял, что во мне нет никакой жертвенности?! Думаешь, я бы отказался участвовать в Великой Отечественной войне, если бы она не дай бог, случилась бы в мое время? Участвовал бы, причем на передовой, даже если бы знал, что погибну. А вот если бы мне представился случай спасти ребенка ценой своей жизни, неужели ты думаешь, что я бы им не воспользовался?
            Вот, например, если ребенок упал бы с платформы на рельсы перед приближающимся поездом. Я, засучив рукава, не задумываясь и не колеблясь, прыгнул бы с платформы, схватил бы ребенка  и вернул бы его обратно  на платформу. Но сам при этом не успел бы подняться наверх и настигнувший поезд смял бы героя в кровавую лепешку. Ох, как плакала бы от счастья мать непоседливой девочки или мальчика, и как благодарила бы она спасителя! Сразу бы приехала милиция, журналисты с разных газет и телепередач, все бы сразу так всполошились.
           Даже наверху, там, на небе, ничего не поняли бы и озадачились: «Как же так? Что-то ничего непонятно, вроде бы этот человек жил непонятно как, а тут так героически погиб, что же с ним тогда делать? Куда же определить его душу?» А пока бы они так определялись, я бы имел возможность побыть немного невидимым и воздушным на земле, перемещаться от одного человека к другому, вглядываясь в глаза каждому.
           А телевидение все продолжало бы транслировать съемки камеры, заснявшей  спасение, интервью счастливой матери, и подробный рассказ о бесстрашном герое. Кто это был, каким он замечательным был при жизни. По телевизору бы показали мою самую лучшую фотографию, где я очень добродушно и так по- светлому улыбаюсь. Все бы утешали моих родных, благодарили бы за такого сына, мужа. Коллеги по работе очень бы сокрушались и расстраивались; и, выпивая стопочку, говорили бы: «Эх, какого человека потеряли! Какой же это был человек! Человечище!» Даже мои недоброжелатели  раз и навсегда изменили бы свое отношение ко мне, и те, кто меня обидел, и даже те, кого я обидел. Первые сокрушались бы особенно сильно, как они могли обидеть такого хорошего человека, что же они за люди-то такие? Как им теперь жить? Ну а вторые думали о том, что как они могли так обижаться на такие незначительные вещи, что они за мелочные то такие? Как можно было обижаться на этого парня?
           А вот родные мои… Их вот жалко… Им то ничего доказывать ничего не нужно было, они и так меня любят как облупленного.
           Зато как бы я хотел доказать той… которая когда-то разочаровалась. Она обязательно бы смотрела трансляции обо мне по телевизору, плакала и грызла себе ногти. Как она могла в свое время не заметить то хорошее, что только сейчас увидела в этом человеке. Как же многое она потеряла… Как же жалко! Как жалко…
           Бродя по скверу, я расплакался от этой возможной потери того замечательного человека, что сидит во мне. Чем явно смутил прохожих, не знающих что делать – то ли утешать меня, то ли обходить стороной. Внутренний голос тоже смутился и пропал, и больше в этот день он не доставал меня своими сомнениями. Видимо,  ему больше нечем было крыть карту.