Кровинушка

               
 
               

 Сепановна долго не могла заснуть. Всматриваясь в темноту, она стала перелистывать в памяти страницы военных лет. Одна картина голода и холода сменяла другую,  вот  она рожает в блокадном Ленинграде. Одна в целом подъезде. Все побежали в бомбоубежище. Помог сосед по комуналке, который вернулся с войны без ног, он ползком добрался до женщины и был рядом, пока не вернулись люди после отбоя тревоги... Впоследствии всех соседей скосил голод, только вот остались она с младенцем и безногий солдат...
  Степановна вздохнула, провела ладонью по морщинистой щеке, вытирая горькую слезу, посмотрела в больничное окно, за которым хозяйничала зима.   
   «Тридцатая послевоенная зима, - подумала  она, -  болячек всё больше и больше. Блокада берёт своё… Сколько сроку  судьба отмерила? Эх,судьбинушка вынеси, дай пожить немного… Внука надо поднимать, рано лишился он мамки. Не слушала меня, выскакивала раздетая на балкон. Вот и ушла в мир иной… Оставила мне махонького. Не война! Вынянькаю".
   Женщина ещё раз вздохнула и постаралась заснуть, но непрошеные мысли не давали покоя. "Как там они без меня дома хозяйничают?.. Бельё, наверное, так почти месяц и лежит, дожидается. Обязательно к Пасхе надо побелить кухню, вымыть окна. Скоро утро… А там новый день… Жизнь продолжается…».
   Степановна повернулась на бок и закрыла глаза, но странный звук за дверью снова не дал заснуть. Прислушалась. Кто-то жалобно скулил, как слепой щенок, потерявший  мамку. Захотелось встать и посмотреть, что за беда случилась с человеком? Не могла пройти мимо чужой боли. Чтобы не разбудить соседок по палате, Степановна осторожно  опустила ногу на пол, пошарив, нашла тапочек, изловчилась и приподнялась. Кровать скрипнула, но никто из больных не проснулся. Накинула халат и двинулась к двери. Дощатый пол попискивал. Наконец,  вышла и в ужасе застыла от увиденного. Даже в тусклом свете луны женщина заметила отблеск бритвы. Плотный высокого роста парень приготовился лишить себя жизни. Красивое лицо с испуганными глазами смотрело на неё. Не раздумывая, Степановна со всей силы двинула кулаком по этому лицу. Парень отлетел к стене и медленно сполз на корточки. Глаза от неожиданности вмиг просохли.
   - Чё, мать, делаешь? Завтра синяк будет, - пробурчал он, трогая переносицу.
   - Потерявший голову по волосам не плачет, сынок…
   Она подняла бритву, подошла к пареньку и погладила чуть отросшие волосы.
   - Солдат,  небось?
   - Да, с аппендицитом с улицы  попал.
   - Сам что ли решил сделать себе харакири?  Рассказывай, что стряслось?
   - Не буду, - буркнул тот.
   - Может, кто обижает? Скажи. Сама к командиру пойду, - не отставала  Степановна.
   - Пусть попробуют тронуть, - сважничал солдат.
   - Звать-то как?
   - Пашка.
   - Павел, значит. Ну не хочешь, не говори. Только жизнь, сынок, можно отдать ради родной кровинушки. Можно ещё за родителей. Только… они же не переживут твоей смерти! Ты про мамку с папкой вспомнил, когда надумал полоснуть по венам?
   - Нет у меня бати. Испарился… после моего рождения, - парень, втянув голову в  плечи, обхватив её ладонями,  уставился в пол.
   Женщина присела на кушетку:
   - Пожалуй, я поведаю тебе то, о чём никому и никогда не говорила.
   Павел слушал Степановну, маленькую худенькую женщину, с ввалившимися глазами,  забыв о своей боли, о разрыве с любимой,  которая не дождавшись, выскочила замуж. Из рассказа этой незнакомой женщины, он понял, что самый близкий человек, готовый отдать за него жизнь – это мать. Как мало он думал о ней. Всё больше писал той, которая предала. «Теперь буду чаще писать матери», - решил он.
   А Степановна, обняв Пашку, чтобы тот не мёрз, всё рассказывала, рассказывала…   
   Она отпустила его,  когда стали просыпаться больные. При свете Павел заметил у неё на щеке ближе к правому уху странную родинку, похожую на звёздочку.
    Степановну выписали в этот же день. Павел с большим уважением вспоминал эту  женщину, которая вселила в него что-то большое, ради чего стоило жить. Она появилась в его жизни, как ангел, и исчезла, как волшебница, сделав своё дело.
   При выписке Павлу передали листок с адресом. Там ещё была приписка: «Заходи, сынок, в любое время. Спроси Степановну».
   Только  через пять лет Павел решился приехать к ней в гости.
   Дверь открыл мальчик, у него на щеке была точно такая же родинка в виде  звёздочки.
   - Значит, я не ошибся. Степановну можно? – Павел волновался. 
   - Па, здесь бабушку спрашивают, - крикнул мальчишка.
   - Проходите, проходите, - засуетился мужчина, увидев в дверях молодую пару с малышом на руках. - Вот на кухню сразу к столу и проходите.
   - Я  с женой и дочуркой к Степановне приехал. Хочу узнать её имя, поблагодарить... – Павел замешкался. - Она, мой ангел-хранитель.
   - Проходи, - высокий худощавый мужчина, похожий чем-то на Степановну, протянул руку и представился, - Николай.
   - Павел, - пожав руку, сказал гость. - Я познакомился со Степановной  в больнице.
   - Да проходи же! Что стоять в коридоре? Пожалуй, на кухне мы все не поместимся, - хозяин перекинул полотенце через плечо и крикнул:
   - Колька! Тащи всю еду в зал.
   - Где же   Степановна?
   - Нет её…
   - Как нет? - Павел остолбенел.
   - Умерла прошлой осенью. Тихо так умерла. Она не любила говорить о болячках. Блокада подкосила.
   - Она мне рассказывала о блокаде. – Приходя в себя, тихо прошептал Павел, передал дочку жене и прошёл в комнату за хозяином. 
   - Странно, мать не любила говорить о том времени. Не могу понять, как я выжил?
   - Я, кажется, знаю, -  сказал гость.
   - Рассказывай, рассказывай.  - Николай подтолкнул Павла к столу.
Они сели и забыли об окружающих, о еде и питье…
   - Молодые  сыграли свадьбу, - вспоминал рассказ Степановны Павел. - Надо понимать, Николай, что это были ваши мать с отцом. А вскоре мужа забрали на войну.
   - Да, да, мама говорила, что отца через неделю после свадьбы забрали на фронт, - Николай уже не сомневался, что мать именно этому человеку рассказывала о себе то, о чём молчала всю жизнь.
   - Вскоре Степановна  почувствовала, что носит ребёнка. Это надо понимать, вас, - продолжал Павел. - Радостную весть сообщила мужу на фронт.
   - Писем было всего пять, - добавил Николай и процитировал наизусть:  «Любимая моя жёнушка, твои письма ношу возле сердца. Они согревают мне душу, и я чувствую, что ты рядом. Читаю их и перечитываю. Сбереги  нашего малыша. Твой Николай».
   - Постойте,  Степановна вас назвала Николаем в честь погибшего отца?
   - Да! А я сына назвал в честь деда. Он, как и я, Николай Николаевич. Рассказывай, Павел, что ещё знаешь?
   - «Ребёнка родила в блокадном Ленинграде раньше срока, -  говорила она. - Сын был слабым,  даже не плакал. Голод. Холод. Война. Измученная, в полуобморочном состоянии, она как-то вышла на улицу. Стояла поразительная тишина: ни вороны, ни блудной кошки не попалось ей на пути. Увидела, как одна  девушка разгребла сугроб, сунула в него, какой-то свёрток, и спешно удалилась.  Ваша мать  достала свёрток, развернула и увидела тельце мёртвого младенца, ему было несколько дней.  Степановна не удивилась, потому что сама оставила вас полуживого.  Молока у неё не было. Да и откуда ему там быть? Она третий день ничего не ела.
   « Это твой ребёнок?» – услышала она голос прохожей старушки. «Нет,  нашла в сугробе», - испуганно ответила ваша мама и показала на разрытое место. Она призналась этой старушке, что у неё тоже есть малыш, который умрёт, если не накормить его. « Иди, милая, домой. - Старушка взяла свёрток с мёртвым младенцем, - Какая у тебя квартира?  - прошамкала она и добавила, - сама-то дойдёшь?» - «Доберусь».
   Вечером кто-то постучался. Степановна отворила дверь и увидела недавнюю знакомую старушку. Та протянула банку. Почти месяц она подкармливала вашу маму, а потом бесследно исчезла. То ли попала под бомбёжку, то ли силы покинули её, но больше она не появлялась.
   Степановна рассказывала, что в блокаду поели всех кошек, ворон, даже крыс ели, чтобы не умереть... Она всё делала, чтобы вы выжили. Об этом просил её муж, Николай. Вы даже не представляете, на  что решилась ваша мама... Видели у неё на левой руке странный шрам?
   - Видел. На запястье был шрам. Я любил трогать его в детстве. Он был такой твёрдый. А когда я вырос, всегда целовал в это место...
   Николай задумался, догадка мелькнула в голове:
   - Вот почему мама любила повторять: «Кровинушка, ты моя».
   Слёзы катились по щекам, мужчина не стеснялся их.
   Павел тоже смахнул слезу и сказал: 
   - Степановна была мужественной. Она спасала вас, как могла… А я - дурак, чуть сам себя не лишил жизни. Ангел вовремя подоспел.
   - Как это? – вырвалось у Николая.
   - А так! От несчастной любви хотел по венам полоснуть.  Степановна спасла. Я её слова всю жизнь помнить буду. Знаете, что она мне сказала?
   - Догадываюсь, - утвердительно сказал Николай и начал вспоминать: – «Жизнь, сынок, можно отдать ради родной кровинушки. Можно ещё за родителей, только они не переживут... »
   - «Вот и тебя, солдатик, мать вырастила без отца. Трудно ей было. Береги её, сынок», - продолжил Павел и  снова смахнул слезу.
   Николай тоже, не стесняясь, плакал. Так мужчины плачут очень редко. Раз в жизни.
   Утро застало их за столом, на котором остыла нетронутая еда, и стояла непочатая бутылка водки.
   - Давай, Павел, помянем мою маму, Ангелину Степановну, -  Николай наполнил стопки.
   Они выпили залпом, не чокаясь.
   - Теперь я знаю, как назову свою дочь… Ангелиной в честь  Степановны,-     выдохнул Павел. – За тем и приехал.
   Хозяин снова наполнил стопки.
   - А теперь, Павел, давай за твою дочку.
   - За Ангелину! – добавил Павел. – И за вашего Николая.
   - За Ангелину и Николая!
   Светало… Начинался новый день. Жизнь продолжалась!