Мороз и солнце, День чудесный

Был какой-то спонтанный праздник.
 
Что-то среднее между свадьбой, похоронами и днём рождения не слишком близкого друга.
 
Я почему-то пил уже третий день подряд, хотя раньше полагал, что на такой подвиг не способен.
 
Вливал в себя алкоголь рюмка за рюмкой, фужер за фужером, а печень моя не спешила капитуляционно вывешивать белый флаг. 
 
Белел только мой язык.
 
Вывалив свой, ставший "географическим", язык изо рта, я любовался им перед зеркалом.

Какая-то милая светловолосая девушка полюбопытствовала у меня из-за спины:
 
- Что это такое?
 
- Когда-то было моим яыком. А теперь это десквамативный глоссит.
 
- Какой ужас! - нервно приложившись к своему мартини, нежная блондинка растворилась в толпе вечеринки быстрее валидола.
 
Вокруг меня сновали взад-вперед какие-то люди, смеялись, спорили о чём-то.
 
Смутно подозревал, что они должны были оказаться моими друзьями.
 
Иначе, чтобы я делал на этой подмосковной даче и как бы сюда попал?
 
Не помню, кстати, как здесь оказался.
 
Память цепко ухватилась лишь за самое существенное: пью третий день, отмечаю какую-то путанную дату к которой лично не имею никакого отношения, нахожусь на подмосковной даче( точно не ясно где именно), сейчас конец июля, мне тридцать пять лет и я пьян.
 
Приложив ребро ладони к глазам и по-богатырски (картина Васнецова "Три богатыря") взглянув в расплывчато-голубую даль, узрел наличие водоёма и, украв со стола две початые бутылки водки, резво(дабы никто не спохватился)засеменил в направлении зеленеющего вдали камыша.
   
Не подумайте, что я такая уж прорва и жадина, просто в первой бутылке - водки почти уже не было, поэтому я и потянулся за второй, чуть более полной.
 
Спустя же пару минут, я приземлил свой драгоценный зад на песчаный берег какой-то полуреки, и заметив, что злокозненное июльское солнышко, еще пять минут тому назад тушившее о мою лысину окурки куцего московского лета, скрылось за распухшей, словно собачий труп, жирной тучей, успел порадоваться наступлению вечера.
 
Мне хотелось тишины почти так же, как сладкого, но слева позади себя я услышал женский голос и хрупкая радость тут же вдребезги разлетелась на мелкие осколки от этого непрошенного контральто:
 
- С какой целью ты тут обособился?
 
Молниеносно снизошла на меня великая печаль: так хотелось побыть в одиночестве, насладиться хаотичностью и разорванностью собственного мышления, бредом и всполохами моего не слишком здорового разума, а тут вдруг какая-то неизвестная особа бесцеремонно-панибратским ко мне обращением, прерывает вожделенное уединение:
 
- Вы, случайно, не смерть? - не оборачиваясь, проговорил я.
 
- С чего бы это?!
 
- Да мало ли. По Кастанеде, смерть всегда присутствует рядом с человеком, наблюдая за ним и находясь слева и чуть сзади на расстоянии вытянутой руки.
 
- Но я нахожусь от тебя не на расстоянии вытянутой руки, - почти возмущенно проговорила женщина, в тоне которой проскользнуло разочарование граничащее с обидой.
 
- В таком случае, нет ли у вас чего-нибудь сладкого? Моя нервная система нуждается в глюкозе.
 
- У меня много сладкого. Но доступ к нему ещё надо заслужить.
 
- Вы представляете, если бы цветок сделал подобное заявление шмелю? Что сделал бы шмель? Улетел бы прочь. Так вот, меня уже коробит от нектара подобного рода. Он мне не нужен. Мне необходимы продукты исключительно кондитерской промышленности. Тискать вашу жирную и водянистую плоть - уже само по себе достаточно тяжкий и неблагодарный труд. Найдите себе иного булочника и, возможно, он замесит тесто вашего тела так, как вы к этому привыкли. А затем, сойдясь в цене, вы вместе испечёте горький хлеб быстрого и серого секса.

Невидимая мне женщина грязно выругалась и, уже издалека, крикнула:
 
- Хамло и придурок!

- Йес, ай эм! - радостно кивнул я и влил в себя ещё немного водки.
 
Я покосился на этикетку бутыли, которую небрежно удерживал в руке: "Мороз и солнце".
 
- Поможешь мне окончательно отморозиться от избытка собственной солнечности?
 
Бутылка не ответила.
 
Допив остатки, я взял в руки следующую, на четверть наполненную прозрачной жидкостью, тару.
 
"День чудесный" - гласило название напитка.
 
Состыковав две стеклянные ёмкости, я прочёл незабвенное пушкинское: 
 
- "Мороз и солнце, день чудесный!" - зайдясь в смехе, я откинулся назад и принял горизонталь.

Когда моя весёлость понемного утихла, я обратил внимание, что безобразная туча исчезла с небосвода и теперь на нём застыли бесподобные дымчато-фиолетовые облака.
 
Я смотрел и смотрел на эту небесную лаву и моя окосевшая душа тянула меня ввысь, рвалась из меня, призывая оставить и этот берег, и этих беспечных чертей, крики и смех которых долетали до меня издалека, и даже эти опустевшие склянки с нелепыми наименованиями.
 
Полагаю, не отравился алкоголем только потому, что весь мой организм был отравлен гораздо более сильным ядом.

Находись я в обычном своём состоянии, меня уже давно, как минимум, вырвало бы.

Однако сейчас я мог безнаказанно вливать в себя галлоны спиртного и оно уходило в моё нутро подобно тому, как влага дождя - уходит в иссушенную зноем почву.
 
То ли потому, что я был весьма навеселе, то ли потому, что я пребывал в отчаянии, но постепенно мне начало мниться, что это не я смотрю на небо, а наоборот - небо приглядывается ко мне.
 
Кажется, я не показался небесам подозрительным.
 
Я успешно прошёл фейс-контроль и они пропустили меня на следующий уровень своего восприятия.
 
Статичность очаровательной небесной магмы плавно перешла в динамическую фазу и вот уже облака, эти одурманенные своим извечным одиночеством странники, спешили показаться мне во всей красе, совсем как некогда делала та, мысли о которой не покидали меня ни на минуту.

В этой дивной сиренево-графитовой пене утопал мой взгляд, а опорожнённое и выпотрошенное болью тело, медленно истлевало от сложенного внутри него костра из отсыревших веток. 
 
- Эй, ты чего это лежишь тут один? - дружелюбно окликнул меня издалека мужской голос.
 
Меня определённо не мог оставить наедине с собой мир человекообразных.
 
- Рыбу ловлю, - ответил я первое, что взбрело мне в голову.
 
- Без удочки?

- Да. Мысленно. Подобный способ позволяет не только экономить на наживке, но даже не утруждать себя отпускать улов обратно.
 
Человек, который, вероятно, был моим знакомым, посмеиваясь, удалился.
 
- Что-то во мне определённо не так. Нет у меня типичной для всех млекопитающих тяги сбиваться в стаи, - поведал я шелестящему справа от меня камышу и зачем-то метнул в его заросли "День чудесный".
 
Как только я это сделал, сразу начало темнеть.
 
- Может не стоило? - вяло подумал я вслух. - Поглазел бы ещё на капуччино облаков. Теперь - кроме гинесса, ничего и не жди до самого утра.
 
Холодно и тускло зажглись на голубой скатерти неба белые крошки одиноких звёзд.
 
Небосвод, асфиксически посинев, изъязвился рваными ранами заката.
 
Задымленное небо медленно погружалось в надвигающуюся ночь, а на горизонте, плавясь, тонул взятый на абордаж корабль медного солнца.
 
Моя душа, спелёнутая в саван облаков, тоже плыла над землёй, оторвавшись от брошенного на песке тёплого контейнера тела.
 
И опять, сквозь небесное пожарище, ко мне шагнули её обтянутые чёрными чулками ноги. 
 
Мелькнул, в облачном дыму, умопомрачительный изгиб поясницы.
 
Плавно отбросила непокорную прядь с виска хрупкая кисть, зацелованными пальцами едва не задев обиженную физиномию луны.
 
Я надеялся, что когда-нибудь её позабуду.
 
- Ну, и не забывайся! Буду жить с тобой внутри, - мрачно произнёс я. -  Живут же люди с пулями в груди или в черепе?! Живут. Вот и я буду жить, подобно им. 
 
- Вы часто с собой беседы ведёте? - прозвучал неожиданный вопрос.
 
На этот раз тембр голоса и тон стоили того, чтобы я повернул свою чугунную голову в сторону и даже слегка приподнялся на локте.
 
Передо мной стояла высокая и стройная женщина, чья красота, многократно усиленная диким количеством поглощённой сорокоградусной, парадоксальным образом начала меня вытрезвлять.
 
- Постойте, пожалуйста, ещё со мной немного. Мне надоело быть пьяным, а вы меня протрезвляете.
 
Женщина рассмеялась каким-то жемчужно-ландышевым смехом и с улыбкой проговорила:
 
- Довольно неожиданный и, пожалуй, несколько сомнительного толка комплимент.
 
- Ничуть. Вы же красивы. А страшнее этого ничего и быть не может. Опасность, знаете ли, трезвит.
 
- Я ещё и опасна? - она продолжала улыбаться.
 
- Опасны. Главным образом для того, кто вас любит, конечно. И лишь потом, задним числом, для всех остальных.
 
- "Задним числом"?! - женщина рассмеялась и неожиданно села в шаге от меня.
 
Она проделала это столь естественно и в тоже время элегантно, что у меня, в буквальном смысле, отвисла челюсть.
 
Я принялся глупо разглядывать коричнево-красное, кирпичного цвета платье, - плотно облегавшее изгибы восхитительной фигуры, - а так же выглядывающие из-под него загорелые колени, представлявшиеся мне неким, сугубо мистическим, её атрибутом.
 
- А до вас ко мне смерть приходила, - медленно прошептал я.
 
- Смерть? Откуда?
 
- Оттуда, - я кивнул в сторону начинающего мутнеть в медленно подступающих сумерках двухэтажного дома, из которого продолжали доноситься смех, возгласы и греметь какая-то ничтожная и пустая, наподобие прохудившегося ведра, музыка.
 
- И как она выглядела? 
 
- Да как обычно, - сморшил я немного лоб. - Вульгарна, будто буфетчица. Фамильярна, словно медсестра в больнице скорой помощи. Уродлива, как утро в будний день.
 
- Её не Таня, случайно, звали? - с каким-то загадочным видом спросила женщина, и я почувствовал тут какой-то подвох.

- Я не спросил её имени, если честно. А что, смерть зовут Таней? - без тени улыбки поинтересовался я, глядя в тёмно-ореховые глаза.
 
- Ту, которая приходила к вам, точно зовут Таней.
 
- Откуда вы знаете? - удивился я абсолютно искренне.
 
- Мы вместе сидели за столом. Она всё рвалась сюда, видя, как вы отправились к пруду в гордом одиночестве с парой бутылок. Сразу после того, как произнесли свою пламенную речь.
 
- Тааак! - обескураженно произнес я. - И что... все заметили, что я взял с собой водку? Чёрт! Но что за "пламенная речь"?! Я разве что-то говорил?
 
- А вы что, не помните?
 
- Нет.
 
- Вы обманываете, - в её тоне действительно сквозило сомнение.
 
- И вправду не помню. Я ж пью..., - хотел уже сказать "третий день", но осёкся и поспешил прибавить: - Для меня это непривычно. Не пью практически. Вот и замкнули клеммы в моем мозге. Ничего не помню. А о чём я вещал? 
 
- Неожиданная такая речь, неподобающая для такого места и времени, я бы даже сказала.
 
- Я говорил что-то ужасное?
 
- Совсем нет. Скорее напротив. Очень умные и тонкие мысли.
 
- Мда? Надо же...У меня ещё умные и тонкие мысли, оказывается, есть...А-а-а, кажется понял! Таня-Смерть пошла за мной, полагая, что она найдет сидящего на берегу холоднозадого мудреца, а вместо него с ней заговорил лысый и придурковатый хам. Но я, честно, не виноват. Она обратилась ко мне с таким видом, словно мы с ней лет пять вместе проработали в троллейбусном депо.
 
- Успокойтесь. Я не знаю её совершенно. 
 
- Я не нервничаю. Спокоен, словно ёж.
 
- Почему именно как ёж?

- А вы когда-нибудь видели нервных ежей? Я - ни разу. Ёж спокоен. Потому что в иголках, как ёлка.
 
Женщина опять коротко, но искристо-бисерно рассмеялась.

Опьянение, действительно, стремительно испарялось.
 
Я смотрел на сидевшую рядом женщину и отмечал схожие черты с той, в связи с которой ежедневно в барабане стиральной машины моей головы прокручивалась половина всех возникающих у меня мыслей.
 
" - Ну, и как это назвать?! Банальной фразочкой "мой тип" ?" - на этот раз я не стал озвучивать свои думы.
 
 
Между тем стемнело. 
 
В доме за моей спиной зажглись огни и веселье, стушевавшись, сделалось тихим, а если и долетал до моего слуха редкий, эпизодический смех, то звучал он уже приглушенно, устало и почти тотчас же таял в масляном свете луны, который она намазывала на иссиня-черную горбушку мрачного водоёма. 
 
- Вы и вправду считаете красоту - опасной?
 
- Конечно. Именно она и погубит этот мир. 
 
- А как же Достоевский?
 
- С ним - тоже далеко не всё в порядке. Он умер.
 
- Забавный у вас юмор.
 
- Юмор? Я не умею шутить. Мне ближе точка зрения французских декадентов - Бодлера и Рембо. Вы их читали?
 
- Бодлера читала. Сильный поэт.
 
- А Тиферета не читали?
 
- Нет. А кто это?
 
- Тоже сильный. Но не поэт. 
 
- Так кто же он?
 
- Прозаик пишущий про заек.
 
- То есть? Писатель-анималист?

- Да, - не выдержав, я рассмеялся и, вслед за этим, прибавил: - Только у него все и вся гибнут. Даже неодушевленные предметы в муках отдают богу души. Тотальный мор. Очень смешная проза.
 
Мы еще немного помолчали и я, глядя в темные впадины планеты Луна, то есть туда, где по идее должны были находиться у этого грустного небесного лица глаза, неожиданно для себя проговорил:
 
- Вы когда-нибудь задумывались, что мы, люди, а в особенности люди культурные и, так сказать, интеллигентные, всегда говорим друг другу совсем не то, что думаем?
 
- Всегда?
 
- Мы говорим то, что думаем, только самым близким, родным и то только в самых крайних случаях. Особенно, если желаем их обидеть. Но я сейчас о другом. Я о нас с вами.

- О нас? - женщина как будто даже испугалась.
 
- Да. О нас. Вот мы с вами сидим тут и говорим о полнейшей ерунде, а в то же время, мы оба чувствуем, что испытываем симпатию и нас влечет друг к другу. Но, поскольку мы люди культурные и воспитанные, плюс очень коротко знакомые, то даже думать об этом нам неприлично. А между тем, какая разница сколько времени мы знаем один другого? Разве можно вообще узнать человека? Человека, каковой меняется еще быстрее, чем ты успеваешь его узнавать, да еще и который сам себя плохо знает? 

- Вы правы, - как-то задумчиво и мрачно проговорила она, однако, после небольшой паузы, добавила с легкой усмешкой: - Но что вы предлагаете, в таком случае? Наброситься друг на друга, обо всем позабыв?
 
- Я предлагаю лишь не лгать. А высказывать те мысли, которым мы, по обыкновению, не даем ход. Вы когда-нибудь задумывались о том, сколько холода в так называемой "любви"? Насколько это безжалостное, холодное и жесткое чувство? Одиночество абсолютно не выглядело бы устрашающим, если бы не было любви! И эти люди, разбитые на пары, полагающие, что их временные вселенные - вечны! Наблюдали ли вы, как всё плавится у них внутри и они истекают лавой, будто пробудившиеся ото сна вулканы, когда они опьяняются и попадаются на извечный крючок? Видели ли вы, как оползень накрывает их "Я", когда их миры, подчас в одночасье, рушатся, когда то, чем они жили год или два, оказывается бредом и миражом? Когда же остывает их пепелище и смешивается со снегом, то они прозревают и видят лишь арктические льды вокруг себя. Ведь всякий человек, как ни крути - марсианин другому. И чем отчетливее видится сходство, чем более родственной мнится душа, тем меньше шансов для близости. Для подлинной близости. Я использую этот затертый до дыр штамп "любовь", лишь за тем, чтобы вам было проще ориентироваться в сказанном мною. Нечто вроде английского - для двух говорящих на разных языках азиатов. Пароль для входа в общую комнату, - я сделал незначительную паузу, споткнувшись о какую-то мысль и увязнув в коврах следующей.
 
Женщина не отводила взора от моего лица и напряженно вслушивалась в этот эмоциональный спич с таким видом, что у меня возникло ощущение, будто она просто ждет, что с минуты на минуту со мной должно что-то непременно произойти, и, если она пропустит момент, то никогда себе не простит этого.
 
- Любовь и страсть часто оказываются не тем, за что их изначально принимают инфицированные, подхватившие данные недуги. Мы никогда не любим наших любимых. Мы всегда любим нечто иное: мУку, которые они заставляют нас переживать; тень от деревьев, в тот навсегда оставшийся в памяти миг, когда впервые соприкоснулись наши ладони; аромат цветов в гостиной в те залитые одновременно эйфорией и горем дни, когда нас только начинала бить жестокая по ним лихорадка. Наша любовь - это любовь к миру, в который внезапно открывается дверь, когда мы примериваем эти прОклятые крылья. Затем, уже значительно позднее, мы мудреем и тащим себя по жизни, словно ржавые и изрытые коррозией баржи по мелководью. Всё видится нам предсказуемым, прозрачным в своей абсурдности, никчемности. Чем дальше забредаешь в лес жизни, тем очевиднее действо: встречаешь человека и он тебе говорит нечто, а ты, как опытный гроссмейстер, с улыбкой киваешь, а про себя думаешь:" Так! В ответ на мой ход с е2 на е4, она пошла с7 на с5. Это сицилианская защита. Я знаю, не только каков будет мой следующий ход, но и почти все ее последующие. Но боже мой, сколько раз я разыгрывал этот дебют! И неясно только, что она предпочтет в дальнейшем - гамбит Таля или вариант Рубинштейна, но все эти чертовы ритуальные менуэты так осточертели!" Вот и мы расставили с вами наши фигуры и начали игру. А не хочется играть! Игра надоела! Понимаете? Да, мы оба знаем, что ничего не случится. Что ничего не произойдет. Что этот летний вечер так и канет в ничто. А мы с вами - никогда больше не увидимся, так как окажется внезапно, что у вас - муж, ребенок и канарейка, а у меня - работа в сочетании с какой-нибудь наиглобальнейшей чепухой...
 
В этот момент она неожиданно качнулась ко мне, закрыв собою анемичный лик луны.
 
Её глаза угрожающе-кинжально сверкнули во мраке надвигающейся ночи.

И прежде, чем успел что-то понять, я ошутил у себя во рту настойчивый, требовательный язык...

 
 
 
                3.02.2012г.

 
 
http://www.youtube.com/watch?v=A9h_au-NweY
http://www.youtube.com/watch?v=s4ibBdXJ3Jg