Птицы

            Почти пожилой человек Николай Акимович Мздрин крепко переборщил с ужином. Нет бы ограничиться тарелкой мятого творожка в молоке. Не ограничился. Многое счел нелишним: жареный картофель, сало с прорезью, три городские булочки, зельц домашний, синенькие с луком. В масле. Консерву с сардинами зачем-то вскрыл. Насчет этого? Само собой и это. Но – чисто символически. Один и то неполный. На события не повлияло. Причина, наверняка, таилась в баклажанах, вот зря Вера Васильевна их без уксуса сделала. Хотя синие тоже покушал с удовольствием. На жену хорошую глянул с прищуром, в усы улыбнулся.
            Затем, конечно, к дивану, в горизонталь. По телеканалам пробежался и на MTV притормозил. Вроде бы по ошибке, а на самом деле умышленно. Так-то он всегда Васильевне поддакивал: надо же, мол, крутят людям всякую порнографию. Но, по правде, зачастую с интересом наблюдал. Бывало, даже в унисон тихонько нашептывал: мама Люба, давай, давай, давай... Очень увлекательный клип с девушками. И трусики так белые – мельк-мельк. Осуждать Акимовича? Ни за что. Слесарное сердце, оно суровое, но если в нежных ладошках погреть…
            Вера Васильевна, как на кухне прибралась, тоже в зал направилась. Там все по-своему, по-женски решила. Завладела пультом, хорошее кино отыскала. «Москва слезам не верит». А верхний свет погасила. Ни к чему свет, когда от телевизора видно.
            Вот примерно на электричке и стал Николай Акимович в дрему проваливаться. Потому как фильмец дерьмовый. Он вообще этого Гошу-Баталова с восемьдесят какого-то года ненавидел. Вера Васильевна всегда на Гоше в его сторону внимательно губы поджимала: смотри, дескать. Только и общего у Николай Акимовича с Баталовым – специальность.
            Заснул Мздрин в молчаливом протесте, на лице печать горькая застыла. Тревожно так спал, со стоном – звуки мешали. Опять же, синенькие тревожили, черт их дери.
            Снилось Николаю Акимовичу страшное. Будто стоит он посреди выкошенного поля, а вокруг него птицы роем носятся. Как мухи, но крупнее. Неизвестный подвид. И каждая норовит Акимыча клювом зацепить. Если не по уху царапнет, то в глаз метит, только успевай уворачиваться. Одна особь исхитрилась, под лопаткой уколола. Кровь пошла.
            И газеткой Мздрин отмахивался, и плакал, и футболку «Геть!» на голову натягивал – без толку. Бьют крыльями, щиплют, истязают. Того и гляди, с ног собьют, тогда уж точно каюк. И огнемета как назло ни одного под рукою.
            Вдруг – раз, проснулся. От тишины, наверное. Вера-то Васильевна уже телик погасила и штепсель от греха подальше из стены вынула. В спальне по-своему сон озвучивает.
            Рассмеялся тогда Николай Акимович над своими страхами. Сперва тихонько, в ладонь, а после, не удержавшись, в голос. Ха-ха-ха! И снова, хха-ха-ха-ха-ха! Вот ведь, живой Мздрин! Никаких птиц и близко нет. Эх и хохотал Николай Акимович; если завтра ребятам рассказать, точно в штаны напустят.
            Вера Васильевна из дверей выглянула, глаза округлила: время какое, Коля? А он, знай себе, заливается и ничего толком объяснить не может. То гусем гогочет, то квохчет наседкою. Пцыцы, Вер, пцыцы… И по новой, до слез.
            Полчаса укатывался, а там и Вера Васильевна подключилась: ххо-хо-хо! А нельзя было не смеяться: заразил прям Николай Акимович супругу. Стали Мздрины вдвоем смеху подсыпать, наперегонки как бы. Поглядят друг на друга и дальше животики рвут. Соседи по радиатору ложкой трещотят, а им неймется – только сильнее хохочут.
            До утра такое длилось. Вполне могли и ученые случаем заинтересоваться. Но, не судьба. Как в окне забледнело, начала у Николая Акимовича пища возвращаться. Картофель, сало с прорезью, домашний зельц, сардин пара-тройка. И – конечным вагоном – синенькие, будь они неладны. Кусок баклажана носом пошел, да и застрял в нем.
            Упал Николай Акимович на колени, поперхал-поперхал – и умер. В цвете сил скончался, от коварного пищевого комка. Посвященные потом шептались: «ушел по глупости».
            А Вера Васильевна, та с разгону еще минут пять погыгыкала и уже тогда заголосила. Но, правда, жива осталась. Хотя и вдовицей.