Мои женщины Июль 1959 Битва подушками

МОИ ЖЕНЩИНЫ Июль 1959 Битва подушками.

Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.

(Иллюстрации: сайт "Все девушки "Плейбой" с 1953 по 2010 годы").


В июле 1959 года к нам из Москвы приехал на машине младший брат моего отца Георгий и три его спутницы, одна из которых вскоре стала его женой.

Девушки, вернее молодые женщины, были очень весёлые, задорные, шаловливые и красивые.

Все они были одеты, как модели из журнала «Работница». У всех были длинные широкие юбки и кофточки с короткими рукавами. У одной из них были бусы, у другой кулон на шее, а у невесты дяди Жоры – красивые серьги.

Дядя Георгий или Жора, как его называли спутницы, всё допытывался у моего отца и моей мамы, которая из трёх девушек им глянулась, на которой ему жениться.

Он даже меня украдкой спросил, которая из этих девушек мне больше всего понравилась.

Мне нравились все эти молодые женщины, но какую из них выбрать я решить не мог.

Просто не хотел…

Большой и могучий дядя Жора ходил вокруг этих девушек с озабоченным лицом молодого бычка и рассеянно улыбался на колкие шуточки девушек.

Доставалось ему жестоко: и за его полноту, и за его нерешительность, и за беспредельную доброту.

Дядя Жора действительно был исключительно добр и заботлив, уважителен и интеллигентен.

Мне это говорила мама, а она-то «знала людей и видела их насквозь», как говорил отец…
 
Я спросил маму, что такое «интеллигент».

В нашем мальчишеском понимании «интеллигент» – это воспитанный и рассеянный очкарик в шляпе, который поминутно и беспричинно извиняется, постоянно читает и ни во что не вмешивается.

В общем мягкотелый, нерешительный и осторожный человек.

Дядя Жора был не такой.

Он был не просто большой. Он был огромный…

У него было красивое мужское лицо с огромными крутыми чёрными бровями, прямым тонким носом, крупным волевым подбородком и очень красивыми полными губами.

У него был прекрасный мужской голос. Низкий с вибрациями баритон. Он чудесно пел романсы, говорил комплименты и остроумно и весело шутил.

Особенно мне нравились его шутки. Осторожные, колкие, с намёком и очень смешные.

Он мне как-то сказал: «Запомни, Сашок. Шутка хороша своей мимолетностью. Повторенная дважды или трижды шутка становится издевательством».

Я это хорошо запомнил, потому что мой брат, наоборот, любил шутить надо мной до тех пор, пока я не заплачу от обиды или боли…

Так вот, мама сказала, что дядя Жора интеллигентен от рождения, что он с детства не может обидеть слабого и очень боится обидеть кого-либо вообще.

Он занимался спортивной борьбой и может повалить на землю кого угодно, но не станет этого делать без крайней нужды.

Он очень чуткий к пожеланиям и чувствам близких ему людей.

Он влюбчив и очень страдал от этого, потому что девушки, увидев его доброту и отзывчивость, беззастенчиво пользовались его добротой и силой.

Поэтому он часто попадал в неприятные истории, но всем всё прощал…

- И вообще, - сказала мама, - Есть одна примета, которая сразу скажет о человеке интеллигент он или нет.

Если человек срезает угол и идёт по газону, даже если там уже другими людьми протоптана тропинка, то это не интеллигент.

Если человек идёт по тротуару и не срезает угол по газону, даже если другие спокойно топчут газон, то это интеллигентный человек.

Для того чтобы быть интеллигентом нужно иметь волю, характер и мужество.

Нужно быть не таким, как все…

- Запомни это, сынок, - сказала мама и продолжила, - Дядя Жора именно такой человек. За то, что он не такой, как все, он и страдает, мучается сомнениями. За это же его любят и ненавидят одновременно. Потому, что он лучше, чем все.

- Таким людям жить очень трудно. – сказала мама. - Да и с ними жить нелегко. А для него быть источником или причиной несчастья - худшее из зол.

Я не очень-то хорошо понял тогда, что говорила мне мама, но я запомнил главное: дядя Жора очень хороший и добрый человек, который, так же как и я, нуждается в защите и заботе.

С этого момента я стал заботиться о нем.

Я помогал ему во всём…

Помогал чинить машину. Помогал носить вещи. Помогал ходить в магазин. Помогал показывать дорогу. Помогал правильно переходить улицу и дорогу. Помогал знакомиться с нашими соседями по даче. Помогал искать пластинки, рассматривать фотографии в нашем семейном альбоме, собирать яблоки и так далее.

Я боролся с ним и с удовольствием пыхтел, стараясь повалить его на спину.

Я разучивал его приёмы борьбы, которые он мне показывал.

Я рассказывал ему о своих похождениях и расспрашивал о его девушках.

Я ходил за ним по пятам и старался оградить от насмешливого внимания этих «московских девиц».

«Московскими девицами» назвал спутниц дяди Жоры мой брат.

Я чувствовал, что от них исходит угроза дяде Жоре.

«Странно, - думал я, - Он постоянно с ними общается, но такое ощущение, что он их боится».

Наши московские гости пробыли у нас несколько дней.

Им всё понравилось: домик в деревне, сад, огород, речка, луга, поля, лесные опушки, березовые рощи в окрестностях нашей дачи, мамина еда, сеновал, наши фотоальбомы, вечерняя игра в лото и, самое главное, наши отношения в семье.

Одна из «московских девиц», кстати, невеста дяди Жоры, не раз говорила мне, что ей «очень понравилось как уважительно и по-доброму общаются друг с другом твой отец и твоя мама».
 
Странно, но я никогда об этом не задумывался и не замечал…

Нормальные отношения. Разве может быть иначе?

На это Лида, так звали невесту дяди Жоры, со вздохом отвечала, что «ещё как иначе»…

Она отворачивалась от меня, опускала голову и тихо просила меня сказать ей, что об их отношениях с дядей Жорой говорит моя мама.

Я уклончиво отвечал, стараясь её не расстраивать.

Да мне и нечего было ей рассказывать.

Мама всегда придерживалась правила не вмешиваться в личную жизнь близких и родных людей. Тем более взрослых.

- Жизнь всё сама поставит на свои места согласно характеру, воспитанию и врожденной интеллигентности каждого, - говорила мама.

При этом она добавляла: «У каждого своя судьба, от которой не спрячешься и не уйдешь».

Ну, как я мог Лидочке передать такие сложные мысли, если сам ещё хорошо в них не разбирался?

Я убегал к дяде Жоре и с тревогой думал, что все эти столичные люди невероятно сложные.

Наши все попроще будут…

Дядя Жора хоть и побаивался своих спутниц, но его, как магнитом, тянуло к ним.

Когда они шли собирать вишни или яблоки, он тут же оказывался поблизости и легко подсаживал девушек на самые верхние ступеньки лестниц.

Они визжали, подтыкали подолы своих юбок, сгибались пополам и падали ему в объятья.

Лицо дяди Жоры тогда становилось пунцовым.

Он крепко их обнимал и ставил ногами на землю.

Девушки смеялись. Их колких шуток было немеряно!

Когда девушки шли загорать на берег нашей деревенской речушки, дядя Жора неповоротливо, как медведь, подкрадывался к ним и длинной веткой старался утащить их одежду.

«Московские девицы» тогда вскакивали и кидались на дядю Жору с ветками припасённой крапивы.

Они все с криками и визгом бегали друг за другом по кустистым берегам речки и играли «в салочки», как дети.
 
Я наблюдал за их играми из кустов...

Мне было странно от того, что дядя Жора и молодые женщины вели себя, как маленькие дети. При этом они не играли, как мы, в «догонялки» и «солнце клёш». Наверно потому что были все в купальниках.

Они, почему-то обнимались.

Поймает дядя Жора кого-нибудь из девушек и тащит её в кусты.

Там они некоторое время пообнимаются и выходят.

Особенно доставалось Лидочке…

Что он там с ней делал, я не знаю, но дядя Жора выходил из кустов с растерянным лицом, спотыкаясь и никого не замечая.
 
Я думал, что эти «московские девицы» его там здорово обижали.

Поэтому, в самые напряжённые моменты из кустов выбегал я и начинал тоже за ними бегать, прыгать и скакать.

Девушки тогда ловили меня и начинали тискать, щекотать, валить на землю.

Я отбивался, визжал, изображал веселье, но при этом всегда вырывался и исчезал так же внезапно, как появлялся или звал всех обедать.

Как правило, меня мама посылала звать их всех обедать или ужинать. Моего старшего брата мама старалась не подпускать близко к этим «московским девицам».

Обедали и ужинали мы все вместе за большим столом в горнице.

Кушали всегда с вином.

Кстати, дядя Жора очень любил вино.

Он привёз из Москвы много бутылок очень вкусного красного и белого вина. Все с удовольствием пили вино.

Даже мне наливали «для аппетита и здоровья» рюмочку какого-то сладкого и терпкого красного вина.

Вскоре все заметно пьянели, становились весёлыми, шумными, раскованными.

Только я не пьянел и удивлялся, почему они себя так ведут. Мне было просто очень хорошо и уютно в такой компании.

Дядя Жора был мастером застольных тостов.

Он знал их очень много, на все случаи жизни.

Кроме традиционных «после первой и второй перерывчик небольшой» и «за присутствующих здесь дам», он читал тосты-стихи.

Эти стихи были всегда со смыслом, к месту и вызывали удивительную реакцию у мамы, «московских девиц» и даже у папы.

Однажды отец тоже не выдержал и прочитал своё стихотворение, которое, по его словам, когда-то очень понравилось поэту Сергею Есенину.

Все стали просить отца рассказать о Есенине, но отец ограничился только тем, что и так все знали об этом поэте.

Хотя он и мама знали что-то другое, что тщательно скрывали…

Они часто по вечерам вполголоса вспоминали свою молодость, Москву, где они жили до войны, родственников и знакомых. Но никогда не рассказывали мне и брату о той жизни…

Мне нравилось застолье, на котором дядя Жора был тамадой.

Это странное слово «тамада» будило во мне воображение.

Мне тоже хотелось встать и провозгласить тост в стихах о том, что я всех люблю.

Люблю маму, папу, брата, дядю Жору, наш дом в городе, нашу дачу в деревне, нашу Родину, наш Советский Союз.

Когда моё напряжение достигало предела, я вставал и начинал петь: «Я люблю тебя жизнь» и все подхватывали эту замечательную песню.

После этого мы все вместе пели множество разных песен: про любовь, о войне, лирические, русские народные и шутливые песни.

В конце почти каждого застолья, когда мама тихо наливала всем чай с вареньем, дядя Жора пел романсы.

Всем становилось хорошо и грустно.

Мама и папа садились рядом.

Отец обнимал маму за плечи, и они вполголоса вторили дяде Жоре.

Лида тоже сидела рядом с дядей Жорой и смотрела на него, не отрываясь.

Две другие «московские девицы» тоже сидели обнявшись. Они качались в такт мелодии романса.
 
Мы с братом затихали и только старались запомнить каждое слово, каждый миг из этой картины мира, счастья и покоя…

Потом все начинали укладываться спать. Это всегда становилось ещё одним шуточным приключением.

Дело в том, что нашим гостям постели стелили на полу или на сеновале.

Причём они каждый раз шутливо спорили, кому сегодня идти вместе с дядей Жорой на сеновал.

Этот спор начинался всегда шуткой, а затем накалялся до нешуточной ссоры…

Всё зависело от того, каким был день, и кому в этот день больше внимания уделял дядя Жора.

Но всякий раз побеждала только Лидочка. Она всегда уходила с дядей Жорой на сеновал.

Мама старалась угодить московским гостям, поэтому на полу всегда расстилали вначале большую пуховую перину с их с папой кровати. Потом красное ватное одеяло. Потом белую льняную простынь. Потом бросали много разных подушек и сверху всё это накрывали красивым праздничным одеялом, сшитым из разноцветных кусочков материи.

«Московским девицам» очень нравилось это одеяло и эта пуховая перина.

Они, как маленькие девочки, катались по ней, нежились, гибко потягивались и по утрам долго спали, уткнувшись в разные подушки.

Утром, дядя Жора, неизменно спрашивал у «московских девиц», как у них сложилась «их половая жизнь».

Непонятно почему, но все смеялись…

Мы с братом, лежа на печке, строго выполняли поданную нам команду «не смотреть», когда девушки будут ложиться в постель.

Но всякий раз, когда они уже легли, мы украдкой наблюдали за их весёлой колготней и возней под одеялом.

Вскоре в доме все затихали. Ко всем приходил счастливый сон…

В последний вечер пребывания московских гостей у нас дома всё было, как всегда.

Наполненный событиями, работой, отдыхом, шутками и играми день завершился бурным застольем.

Все с удовольствием ели запечённую в тесте рыбу, которую поймали ещё утром дядя Жора, отец и мой брат.

С ними на рыбалке были «московские девицы», которые азартно подсекали рыбу и с визгом вытаскивали её сачками на берег.

Отец сдержанно говорил, что «они могли бы наловить больше карасей и карпов, если бы эти шумные девицы не орали так, что распугали всю рыбу в реке».

Днем девицы купались в речке, затем ездили на машине дяди Жоры по пыльным сельским дорогам и вернулись домой довольные, но запачканные.

Тогда мама устроила им настоящий сюрприз…

Печь в нашем деревенском доме имела такую конструкцию, что в ней можно было париться, как в парной.

Для этого надо было пролезть в специальный полукруглый лаз внутрь печи, сесть на решетчатый специальный деревянный настил и, не касаясь чёрных от сажи стенок, сидеть в жгучем тепле.

Внутри свод печи был таким, что я, например, мог стоять на корточках, почти не склоняя головы.

Сидеть внутри жаркой печи трудно. Пот выступает сразу через минуту.

Пот течёт по спине, под коленками, по ляжкам, по лицу, жжёт глаза.

Если ещё себя постегать берёзовым или дубовым веником, который замачивают снаружи и подают внутрь, то становится совсем невмоготу.

Я не мог долго высидеть в этой печи…

Хотя через специальное отверстие в печь проникал дневной свет, но всё равно было очень страшно. Тем более, как не сторожись, а всё равно плечом или головой заденешь свод печи и вылезаешь оттуда весь в саже.

Но нашим «московским девицами» это приключение страшно понравилось…

Огромный дядя Жора не мог сам залезть в печь, поэтому он лег спиной на решетчатые деревянные полати и его дружно все вместе задвинули внутрь печи.

Он страшно крякал, ухал, стонал и пел во все горло внутри печи.

Его голос глухо, как из преисподней, доносился из-за железной заслонки.

Дядя Жора звал к себе девиц, но они не могли там поместиться вместе с ним.

Когда его вытащили, он был весь красный, как рак, расслабленный и безвольный, как младенец, но улыбался и своим знаменитым вибрирующим баритоном восторженно орал, что это «невиданное блаженство».

Отец, брат и я, стоя за занавеской, отделяющей нас от горницы и родительской спальни, поставили дядю Жору в широкий жестяной таз, и окатили его тёплой водой из ведра.

Потом дядя Жора на заднем дворе нашего дома-дачи залез в большую дубовую бочку и уже там намылил себе голову и помылся.

В это время в печь слазил отец и подготовил там всё для прихода «московских девиц»…

Печь уже немного остыла после дяди Жоры, поэтому женщины, под руководством мамы, опять со смехом, шутками, криками и визгами, по очереди на несколько минут залезали внутрь.

Мы, мужчины, этого не видели, но всё слышали…

Они также, как дядя Жора, плескались в дубовой бочке так, что брызги и мыльная пена летела к нам в горницу из-за занавески.

Мы в это время сидели за столом, искоса поглядывали на мечущиеся по занавескам тени и пили вино.

Вернее пили отец и дядя Жора. Мы с братом пили чай с вареньем из самовара…

Наконец появились мама и «московские девицы». Довольные, счастливые и немного ошалевшие от такого приключения…

Странно, но мне они показались более красивыми, чем раньше, когда они по утрам наводили красоту, подводили брови, красили губы и взбивали себе пышные причёски.

Теперь они все были с мокрыми полотенцами на головах, полностью обёрнутые простынями, как римскими тогами, босые, без косметики и счастливые.

От них теперь пахло не одеколоном и духами, а каким-то новым для меня запахом, похожим одновременно на запах свежескошенного сена, молока и хлеба.

Они шумно присоединились к нам. Все стали снова пить вино и чай…

Вскоре, после чая и песен, после необычной по накалу шуточной ссоры – спора за право сопровождать дядю Жору на сеновал, - все опять разбрелись по своим постелям.

Мы с братом послушно посидели на улице пока наши «московские девицы» на улеглись в свою постель на полу.

Дядя Жора и Лидочка заскрипели перекладинами лестницы в сенях, поднимаясь к себе на сеновал.

Затем мы с братом быстро разделись и легли на нашу лежанку на ещё тёплой печи. Здесь у нас было самое лучшая постель во всем доме. Она не скрипела, закрывалась с трех сторон занавесками, всегда была тёплой и заполненной самыми вкусными запахами.

Вскоре все начали затихать, но в воздухе чувствовалось какое-то напряжение…

Что-то должно было произойти…

Первыми возникли странные звуки из сеней.

Там что-то упало, потом кто-то приглушённо вскрикнул, потом снова что-то звякнуло, заскрипела лестница и полилась вода…

«Московские девицы» на полу завозились, зашептались, потом затихли и вдруг стали странно охать и ахать…

В родительской спальне осторожно заскрипела кровать…

Мой брат вдруг резко поднял голову и прислушался, затаив дыхание.

Он тоже почему-то разволновался…

Мне вдруг страшно захотелось писать, но ещё больше захотелось взглянуть на возню охающих «московских девиц».

Мы с братом таращились друг на друга в темноте и прислушивались к таинственным звукам.

Тем временем звуки стали раздаваться всё громче и разнообразнее.

Так всегда бывает, когда стараешься не шуметь, но получается всё совсем наоборот.

Звуки роняемых вещей, скрипучих дверей, шагов, ударов об угол, охов и ахов завершил звук опрокинутого дядей Жорой пустого жестяного ведра и его смешной вопль от боли…

Видимо он споткнулся о порог в тёмных сенях.

Этот детский вопль взрослого мужчины прорвал плотину. Все стали смеяться!

Хохотали все.

Сдержанно и насмешливо смеялись мама и папа.

Гоготал, как жеребец, дядя Жора.

Счастливо, как звонкий колокольчик, хохотала Лидочка.

Истерично хохотали «московские девицы» на полу.

Недоуменно смеялись и мы с братом.

Смех был такой, что все повскакали, повысовывались из своих постелей и хохотали, показывая друг на друга пальцами.

«Московские девицы» от смеха в изнеможении били руками по своим подушкам, потом стали бить друг друга этими подушками.

Мы с братом, следуя их примеру, тоже стали пихать друг друга руками и ногами.

Всё это, конечно, было в шутку, со смехом. Но внизу пихание стало более серьезным…

«Московские девицы» настолько увлеклись борьбой пуховыми подушками, что стали уже наотмашь бить друг друга.

Сначала они стыдливо прикрывались лоскутным одеялом и простынёй, а потом разошлись так, что уже не стеснялись своей наготы.

Мы с братом от такой неожиданной картины перестали пихаться и, затаив дыхание, смотрели как голые по пояс девицы, сидя на постели, лупили друг друга подушками.

Их чистые лица раскраснелись, волосы растрепались, полные груди болтались, как маятники.

В складках смятой постели видны были голые бёдра и колени.

Наконец, одна из подушек вдруг лопнула…

Вся горница наполнилась облаком пуха…

Это, по инерции, ещё вызвало взрыв смеха, а потом всё внезапно стихло.

Мы с братом мгновенно скрылись за нашими занавесками.

Девицы стали лихорадочно собирать пух и запихивать его обратно в подушку.

Стих смех на сеновале и в родительской спальне.

Девицы возились. Мама, почувствовав неладное, вышла в горницу…

Мама никогда не ругала нас и вообще не ругалась, как наши соседи или деревенские бабы.

Она никогда не кричала, не говорила грубые или нехорошие ругательные слова.

Она становилась молчаливой, строгой и справедливой.

Она, как правило, строго выясняла причину случившегося, виновного и его вину. Затем она строго «констатировала» меру этой вины и её последствия.

Затем мама пила валерьянку, надолго замолкала и переставала общаться.

Теперь, чтобы она заговорила с тобой, надо было сделать множество добрых и полезных для дома дел.

Вот и в этом случае, мама вошла в горницу, молча окинула взглядом место происшествия, молча подала притихшим девицам коробку со швейными принадлежностями и молча ушла обратно в родительскую спальню.

Из сеней выглянули любопытные лица дяди Жоры и Лидочки.

Дядя присвистнул, а Лидочка залезла к девицам в постель на полу. Она стала помогать им собирать пух и зашивать подушку.

Через несколько минут всё, что можно, было сделано. Все, наконец-то, улеглись спать.

Не знаю, как брат и остальные, но я устал так, что заснул мгновенно.

Под утро мне приснилась моя Фея красоты и страсти.

Мы бились с ней подушками…

Пух, как снег, витал над нами.

Мы пыхтели, смеялись, а я всё следил, как белая простыня с каждым движением феи, всё больше и больше открывает мне её «сокровенное тайное место».

Я очень старался ударить фею подушкой так, чтобы от этого последнего удара простыня слетела бы совсем, но наступило утро…

Меня разбудила мама.

Все уже проснулись, умылись, нарядились и готовились завтракать.

После завтрака мы с воодушевлением стали прощаться с московскими гостями.

Лидочка и «московские девицы» по очереди поцеловали всех и меня. Затем они сели в дядину «Победу».

Дядя Жора в шутку чуть-чуть поборолся со мной, потом обнял, расцеловался с моим братом и папой – своим страшим братом.

Потом дядя Жора долго и нежно целовал мамины щёки и руки.

Потом он сел в машину, завёл её «с пол-оборота» и они поехали по нашей деревенской улице.

В конце улицы они нам погудели, помахали руками и скрылись за поворотом…

Всем нам было грустно, но после того, как мама сказала: «Боже мой, как я устала!», мы все тоже почувствовали сильную усталость.

Мы даже не стали наводить порядок в доме.

Мы молча разбрелись по своим любимым местам и стали отдыхать от этого недельного сумасшествия с нашими московскими гостями.

Через много лет мы ездили на свадьбу сына дяди Егора и Лидочки и долго в подробностях вспоминали эту самую счастливую в их жизни неделю…

Кстати, моя Фея красоты и страсти была очень похожа на Лидочку…