Миня

Миня

Миня болел. Болел глубоко и изматывающе, чувствуя, как хворь терзает его тело и душу, понимая, что тяжелые и уже нескрываемые вздохи участкового врача говорят о том, что почувствовать себя здоровым вряд ли придется. По большому случаю звали его Михаил Ильич Аркадьев, но кто об этом помнил, кроме него? Быть может, помнила жена, но её не стало вот уже как полгода, она ушла тихо и быстро, съеденная страшной болезнью всего за несколько недель. Больше его полного имени-отчества не помнил никто. Он был просто Миня и все к этому привыкли. И к имени, пренебрежительному, совсем не подходящему его преклонному возрасту, и к его характеру.
Миня был мелочным, скандальным, скупым и искренне ненавидел людей, считая их главной помехой своего существования. В любом знакомом и незнакомом человеке он видел своего кровного врага, посягающего на его собственность, его пространство и спокойную жизнь. Он и сам понимал это, но никогда не задумывался, когда в нем – Мишке Аркадьеве поселился этот самый Миня, почему так прижился и стал его сущностью. Он так же привык к себе, как и все окружающие…
Старик лежал на старой железной кровати, уставившись слезливым взглядом на затертые узоры обоев, и тяжело дышал. Не хотелось ни есть, ни пить, ни уснуть, чтобы хоть ненадолго забыться. Это было тягучее состояние, когда не осознается  даже время суток, когда невозможно объяснить что и где болит и, что самое страшное – когда никак нельзя представить каким будет день завтрашний и наступит ли он для него вообще. Только мерное тиканье старых ходиков с гирьками создавало хоть какой-то фон еле-еле мерцающей в пустоте комнаты жизни.
Какой-то знакомый, но неожиданный и посторонний звук ворвался в Минин мозг и заставил его вынырнуть на поверхность затягивающего омута недуга. Стучали в дверь, негромко, даже аккуратно, но настойчиво.
«Кого там черт принес» - со злостью подумал старик, но, покряхтывая и бормоча под нос что-то матерное, пошаркал в коридор. Покопошившись в трех старинного типа замках, он медленно приоткрыл дверь и увидел улыбающееся румяное лицо соседки Анны Николаевны, которую, впрочем, все любовно называли Нюшей. Ей было где-то в районе сорока, у нее был замечательный хозяйственный трезвый муж и четверо сыновей. Жила она в соседней квартире с Миней, терпела его нрав, сказывавшийся на ней, как на соседке достаточно болезненно, но всегда сохраняла такт и старалась не выдавать своего недовольства.
- О, живой, слава Богу – выдохнула Нюша, - хотя выглядишь, прям скажем неважно…
- Чего хотела то? – не скрывая недовольства её визитом, спросил старик.
- Да, смотрю, не выходишь третий день, дай, думаю, проверю - что да как. Захворал что ли? – Нюша через плечо соседа заглянула в квартиру, словно пытаясь разглядеть в темноте коридора затаившуюся болезнь.
- Пройдет… Если тебе надо чего, так ничего нету у меня…. – Миня уже стал прикрывать дверь, но Нюша, взглянув в его глаза, как-то тихо, но отчетливо произнесла: «Подожди, я сейчас…» - и, развернувшись, направилась в свою квартиру. Миня начинал заводиться. «Достала, кто её звал, сидела бы дома, мужу борщ варила, да штаны своим огрызкам штопала» - накручивал себя старик.
Нюша появилась так же быстро, как и ушла. В руках она держала тарелку, а на ней возвышались горкой ароматные румяные пироги.
- Держи, сосед, угощайся. Моим понравились, с капустой. Не знаю, любишь – не любишь, да голодный поди, все пойдет... Соседка протянула тарелку, а Миня, сам того не ожидая, схватился за нее и, недоуменно глядя на угощение, промямлил что-то вроде – «Ну ты это… как тебя».
- Выздоравливай, сосед – улыбнулась в ответ Нюша и упорхнула к себе.
Миня, разволновавшийся до дрожи в коленях вернулся в комнату, поставил тарелку с угощением на стол, сел возле, уставившись на неё и понял, что безумно хочет есть… Точно такие же, начиненные ароматной капустой пироги пекла давным-давно его мать, в какой-то другой, давно забытой списанной жизни. Они появлялись на столе по утрам, совсем нечасто, только в какие-то особые дни. Мишаня подымался с постели, залезал на табуретку, пододвигал к себе блюдо и вдыхал аромат этого чуда, разглядывая каждый пирожок, выбирая тот, который отправит в рот первым, когда они с мамой сядут завтракать. Жили они вдвоем и кушали только вместе. Но эта увертюра к завтраку осталась в нем… Как надолго она потерялась в закоулках памяти, но сегодня….
Старика знобило. По-хорошему, надо бы дойти до постели, укрыться теплом одеяла и согреться, но Миня, как заколдованный, сидел и смотрел на Нюшину стряпню.
«Почему она их принесла? Она же мне ничего не должна, просто так получилось, что мы живем рядом, и все это время бесконечная ругань… Муж её этот… Деловой, не подойди… Да и не хочу подходить… Зачем она их приперла? Я болею… я не хочу есть…» - дед сидел окаменело, но внутри него разыгрывалась настоящая буря, выплескивающаяся наружу только через раскрасневшиеся мокрые глаза и трясущиеся мелкой дрожью руки.
«А ведь я тоже дарил пироги» - вдруг вспомнил Миня. Эта молния, рожденная затуманенной памятью, ударила как судорога. Это было сорок пять лет назад, да именно столько, с удивлением осознал старик. Он пришел свататься с пирогами, испеченными матерью на соседнюю улицу, к своей Марии. Затею с таким гостинцем придумала, конечно, мама. Сам Михаил стеснялся этого подарка, но не хотел обижать свою родную единственную близкую душу и согласился. Кто знает, может быть, поэтому Мария и ее родители приняли его как своего, хотя со временем он становился все более грубым и озлобленным.
Особенно сильно Миня изменился, когда потерял мать. Она ушла неожиданно. В один миг, не успев ничего сказать на прощанье. Возвращалась домой после ночной смены и упала замертво у самого крыльца, сраженная кровоизлиянием в мозг.
На её поминках Миша последний раз ел пироги с капустой, правда, уже состряпанные Марией. 
Со временем жизнь его становилась похожей на покосившийся сарай, который не разваливался только благодаря уживчивости и терпимости супруги. Миня плыл как щепка по течению, дико раздражаясь при столкновении с препятствиями. Он никогда не страдал, теряя друзей, за неимением таковых,  он никогда не радовался рождению детей, потому что Бог им с Марией такого подарка не преподнес. Со временем и жена стала восприниматься как привычный предмет мебели, иногда стоящий не на месте и мешающий проходу.
«Почему, почему, почему соседка угостила его пирогами?»…. Этот вопрос мучил старика уже сильнее болезни. Он ни разу не сказал ни Нюше, ни ее домашним ни одного доброго слова, не сделал ничего, что можно было бы назвать добрым делом, да и мыслей, в которых можно было бы отыскать хоть каплю добродетели, он тоже ни разу не допускал.
Вдруг Миня вспомнил, как другой сосед – немолодой уже учитель истории из местной школы Сергей Викторович, встретив его, стал уговаривать пойти с собой на рыбалку, развеяться, посидеть у костра, поговорить по душам. И, что удивило старика, историк искренне расстроился, когда Миня, не углубляясь в дипломатию, практически послал его туда, где речкой и не пахло… А вернувшись с рыбалки, учитель принес ему часть своего улова, предложив совместный ужин под бутылочку со свежей рыбкой. Трапезы не получилось, потому как Миня, выслушав соседа,  просто закрыл перед ним дверь.
Старик все же добрел до кровати, лег на спину и уставился в серый потолок. В висках с болью пульсировала кровь, глаза слезились, а в мозгу что то неприятно давило. Он увидел, как с потолка на него смотрела Нюша, а из-за её плеча выглядывал Сергей Викторович, протягивая руку с пакетом, в котором трепыхалась рыба. Они то начинали о чем-то весело переговариваться друг с другом, то смотрели на Миню с искренней доброй тоской во взгляде, подмигивая ему и улыбаясь. Потом Нюша взяла два пирога, протянув один учителю, а другой старику, ласково сообщив: Сергей Викторович, Михал Ильич – угощайтесь, не побрезгуйте. Миня тянулся за пирогом, но рука впустую хватала воздух, теряя силы…
За окном стало совсем темно… Уличные фонари запустили в комнату деда голубовато-желтые блики приближающейся ночи. Тишина заполнила комнату, грозясь выдавить собой стекла окон. И лишь негромкий стук металла о дерево раздался глухо и одиноко. Это коснулась пола гирька настенных часов.